Спутник их, имевший при себе и жену свою, возжелал княгиню Февронию; она же, уразумев злой помысел его, приказала: "Почерпни воды из реки с этой и другой стороны судна"; он послушался; и Феврония повелела ему испить воды. Он выпил. Она же, блаженная и премудрая княгиня, сказала: одинакова ли вода или с одного борта сладчайшая? Он ответил: одинакова, госпожа, вода. Тогда же она изрекла: "Таково же одинаково есть и естество женское; зачем же, свою жену оставив, чужую возжелал?.."
Анастасия часто размышляла о природе мужской и вековечной жажде испить "воды из реки с этой и другой стороны судна". Они все греховодники, конечно, но ее Иванушка… Она и помыслить не могла об измене супруга и заранее знала, что погибнет, изведется от ревности, услышав о таком. По счастью, либо Иван оставался ей верен, либо молва была милосердна к царице. Однако муки ревности ей все же приходилось испытывать: и ревновала она ни к чему другому, как к тому влиянию, какое имели на ее супруга двое премудрых и прехитрых мужей - Сильвестр и Алексей Адашев.
Ах, если бы она могла сделаться для своего мужа такой же подругой и наставницей, какой, по слухам, была для Ивана III Васильевича - Софья Фоминична, родом Палеолог, а для Василия Ивановича Елена Глинская, пусть даже Сильвестр честил обеих иноземными колдуньями… Анастасия любила мужа с каждым днем все крепче, все жаднее. Говорят, это грех - ведь более всего надобно любить Бога, а ежели так полюбишь человека, то и против Бога согрешишь. Видимо, это истина, потому что за грех свой Анастасия теперь частенько была наказываема.
Как ни тщился государь следовать наставлениям многомудрого и сурового наставника и восходить на ложе к супруге только в разрешенные дни, брак их по-прежнему не был благословлен детьми. После бедняжки Анны за три года родились еще две дочери, Мария и Евдокия, но и они умерли во младенчестве. Царь был непрестанно занят, горе свое в трудах и заботах развеивал, отстраивая Москву после пожара, а царице только и оставалось, что сидеть, подпершись локотком, да плакать, и частенько ей казалось, что выплакала она со слезами всю свою былую красоту.
А в последнее время к ее неизбывному материнскому горю прибавились еще и новые, страшные беспокойства: задумал государь идти воевать Казанское царство!
***
– И зачем тебе эта Казань? Зачем новой земли? - заламывала руки Анастасия. - Неужто своей мало?!
Иван Васильевич лукаво косился на жену:
– А то много? Ты только погляди, какая она маленькая, земля наша…
Он брал первый попавшийся рисунок на пергаменте, который приносили в царицыну светлицу мастера из Иконописной палаты - с таких образцов потом снимали узоры для вышивания икон, - и прямо поверх рисунка начинал угольком (чернил в покоях царицы было не сыскать!) малевать какую-то каракулю. То есть это в первый раз Анастасия решила, что муж как попало угольком водит, а вышло - малюет он земляные очертания Руси. Составлялись они по описаниям и рассказам разных хожалых людей, и не было для Ивана Васильевича забавы любимее, чем описывать жене свои владения:
– Вот, на западе граница по Смоленской земле идет, да и та лишь совсем недавно наша стала. На юге сразу за Калугой - Дикое поле! С востока - Нижегородчина да Рязанщина, южнее - Казань и Астрахань, но это уже не наше, увы мне… Ну, на севере еще ничего, на севере мы по самое Белое море подступили, под Студеный океан. А ведь с запада Ливония да Польша - разве ж они помешали бы нам? На восток, сказывают, о-такенные лежат земли - не истопчешь и за десять лет! Но пойдут, пойдут туда наши люди, вот помянешь мое слово! Однако первая для нас забота - казанцев пощипать. Повытоптать до самого до кореня. Потому что Казань - это ад на земле! Вот те крест, Настенька: завоюем Казань - тогда и помирать не страшно будет.
Казань - ад на земле…
Прежде место это было змеиным болотом. Царь Саин поставил на змеином толковище город Казань, по-русски - Котел Золотое Дно. И не было от казанцев покою ни черемисе луговой, ни горной, ни булгарам, ни другим поволжским племенам - а пуще всего русским людям.
Казанцы уводили с собой в рабство толпы пленников, разлучая детей с родителями, мужа с женой и убивая всех, кто осмеливался оказать им малейшее сопротивление. Старикам, которые не могли выдержать долгого пешего пути, они отрубали руки и ноги, бросая тела истекать кровью при дороге, а младенцев поднимали на копья или разбивали их головы о стены. В Казани тех пленных, которые отказывались принять басурманскую веру, жестоко убивали, а остальных продавали в рабство, как продают скотину.
– Они с детства владеют боевым искусством, и точно так же обучают их с детства ненависти к православным, - говорил Иван жене. - Потому они и суровы так, и бесстрашны, и настойчивы, и жестоки в боях с нами, смиренными. Значит, и нам пора перестать смирение выказывать! Видно, плохой я царь, если на моей земле хозяйничают чужеземные орды. Горит у меня утроба, как у раненого, и сердце болит, стон глотку рвет при мысли об этом. Прошу Бога укрепить мой дух и плоть и вооружить меня силой.
Дважды, в 1548 и 1550 годах, ходил Иван Васильевич на Казань. Он выступал поздно осенью, и его заставала зима. Войско вязло в снегу. Пушки тонули в Волге. Служилые люди спорили из-за первенства перед царем и забывали, зачем вышли в путь: не богатства нажить, а разбить поганых татар!
Анастасия, провожая его в оба похода, недоумевала: зачем идти в заведомую распутицу? Даже родня к родне в такую пору не ездит, ждет либо твердого санного пути, либо летней суши. А уж на врага - и подавно нельзя трогаться по непролазной грязи!
Вообще-то сборы начинались ранним летом, когда дороги были хороши. Царские гонцы извещали бояр, чтоб выходили из вотчин с полками и двигались в Москву. Но… долго русская рать собиралася! Пока почешут бояре в затылках, пока обмозгуют да разжуют царев указ, да с соседями посоветуются, да с женами наплачутся, да пригонят палками холопов сперва к боярскому двору, а потом, заплетаясь нога за ногу, доберутся до Москвы, - тут не только вязкие осенние дожди пойдут, но и белые мухи полетят!
Дважды, чуть ли не со слезами бессилия, царь приказывал своему войску отступить, а по следу его шли одерзевшие казанцы и опустошали русскую землю.
Поговаривали в Москве, что третьего похода не будет, однако весной 1552 года сборы начались. Выступать намечено было на июль месяц.
Анастасии, как всякой жене, хотелось вцепиться в мужа обеими руками и никуда не пускать. Все большие и малые обиды были забыты, и даже горе от потери дочерей не казалось страшнее разлуки с государем-Иванушкой. Вдобавок она снова была беременна. По всем приметам выходило, что на сей раз родится сын. Первое дело, не тошнило ни минуточки, не то что когда дочерей носила! В те поры все нутро наизнанку выворачивало. Теперь же только оттого, что месячные дни прекратились, и поняла, что снова сделалась непраздная. Ела она много и охотно. Кроме того, бабки щупали царицу и сообщили: плод лежит на правой стороне, и когда государыня сидит, она правую ножку вперед протягивает. Мальчик будет наверняка. Если бы левую протягивала, была бы девочка. И плод лежал бы на левой стороне.
Но Анастасии этих примет показалась мало. Преодолев свой страх перед медведями, которыми так любил забавляться ее супруг, она велела одного привести на двор. Конечно, зверя держал десяток ловчих и псарей, однако ближние боярыни обмерли со страху, когда царица осмелилась подойти к зверю и протянула ему блюдо, на котором лежал ломоть хлеба, густо намазанный медом.
Издав странный звук, напоминающий восторженное мычание, медведище одним махом проглотил лакомый кусок, и бабки вновь закудахтали:
– Мальчик, мальчик! Царевича родишь, матушка-государыня!
Это уж была самая наивернейшая примета. Другое дело, если бы медведь, забирая свой кус, рыкнул: тогда снова жди девку, а девки в царской семье что-то не ведутся…
– Тебе когда рожать? В октябре? - спрашивал Иван Васильевич жену. - Ну и не тревожься - вернемся мы в октябре. Ежели же я дождусь твоих родин и выйду по осени, опять в снегу и грязи завязнем. Дело Курбский говорит - надо идти на Казань посуху, в июле выступать, и не позднее. Нешуточное дело - столько пушек за собой тащить. А войску собирается - не счесть. Обидно будет, если этакая силища завязнет в распутицу где-нибудь под Свияжском.
Анастасия втихомолку злилась на князя Андрея Михайловича за его, безусловно, правильные советы, пусть они даже совпадали с ее собственными мыслями, злилась на Сильвестра и Алексея Федоровича Адашева, которые, конечно, тоже подстрекали царя к выступлению и внушали ему уверенность в удаче.
Конечно, они подстрекали его! Однако не только в этом было дело…
Еще когда Иван только заявил о своих правах на престол и эта весть разнеслась по всем землям, он получил письмо от казанской царевны Горшанды, сестры царя Мухаммед-Амина, кое было ему перетолмачено сведущими в татарской грамоте людьми. Оказывается, когда Мухаммед-Амин был изгнан из Казани Сафа-Гиреем, Горшанда увидела сон, который ее очень встревожил. Она была научена бесовскому волхвованию и сразу отправилась в некий улус на берегу Камы-реки. Еще при старых булгарах было здесь капище, а ныне на развалинах мечети обитал бес, оттого место и звалось Бесовым городищем. В старину собиралось сюда множество людей с просьбами и мольбами: пожаловать богатства или исцелить от болезни, извести недруга или причаровать любовь, и тем, кто приносил хорошие жертвы, бес помогал, а явившихся с пустыми руками топил в реке.
Сюда и прибыла царица Горшанда, напуганная своим сном. Принеся богатые дары, она вместе со своими мурзами девять дней и ночей пролежала на земле, слушая, не заговорит ли бес. Уже не чаяли дождаться ответа, как на десятую ночь раздался его голос - тихий, едва слышный, а ведь раньше, бывало, он ревел и рычал так, что деревья клонились к земле и глохли испуганные кони!
– Зачем терзаете меня и досаждаете мне просьбами? - простонал подземный глас. - Нет вам больше от меня помощи, нет мне больше здесь жизни. Изгоняет меня сила Христова! Грядет московский царь, который воцарится в земле этой и просветит ее святым крещением.
И в то же мгновение из развалин мечети повалил страшный черный дым, а вместе с ним вылетел огненный змий и сокрылся во черном небе.
Вернувшись в Казань, Горшанда немедля отрядила гонца с письмом к молодому московскому правителю, написав: "Скоро радость и веселье Казани обратится плачем и нескончаемой скорбью, заплатим мы за неповинную христианскую кровь своей кровью, поедят наши тела звери и псы, и отрадней тогда будет не родившимся и умершим, и не будет больше царей в Казани, кроме русского царя, ибо искоренится наша вера в этом городе, и будет в нем вера христианская".
Отослав это письмо, Горшанда бросилась в озеро Кабан.
Иван Васильевич не забыл пророчества Горшанды и знал, что рано ли, поздно ли, а Бог станет на его сторону и дарует ему победу. В третий поход он собирался так, как никто и никогда еще не собирался воевать. Ведь третий раз - решающий. Или русским Бог поможет, или поганым казанцам, а московского царя лишит всех земных благ.
И вот Кремль опустел. Мужчины ушли с царским войском - осталась только стража. Женщин тоже почти не было видно. Все следовали примеру царицы Анастасии, которая затворилась у себя. Она ждала возвращения мужа и рождения сына.
Отныне допускала Анастасия до себя только просителей, которым с особой охотой раздавала милостыню, и гонцов, которые чуть не каждый день являлись из царского войска и с поля боя, так что она была прекрасно осведомлена обо всех событиях, которые происходили во время пути и осады.
***
Выступив на Казань, Иван исполнил просьбу жены и остановился в Муроме, чтобы отслужить молебен по Петру и Февронии, которых всегда считал своими родственниками. Дал обет после взятия "ада на земле" поставить над их мощами каменный собор. А потом войско, состоявшее из людей нового звания - стрельцов (они набирались не из крепостных, а свободных и должны были служить не по случаю, как в старину, а всю жизнь), а также исстари воевавших копейщиков, пищальников, конных, пушкарей, затинщиков, гранатчиков и пешей посошной рати, сборщиков и окладчиков, посыльных, некоторого количества иноземных наемников и прочих служилых людей, двинулось дальше. Были здесь и лекари, и священники, и знатоки осадного дела, и даже судьи. Войско было вооружено турецкими кривыми саблями и луками, хотя некоторые уже завели себе дорогостоящие мушкеты и пистоли. Почти у каждого были топор, кинжал и копье. Знатные вельможи облачены были в латы и кольчуги, а на головах имели шлемы или шишаки. Прочие воины одеты были кто во что горазд.
13 августа русское войско миновало Свияжск, где уже два года был воеводою Игнатий Вешняков, а еще через несколько дней встало под стенами Казани.
А там пророчество Горшанды было уже забыто. Татары не сомневались, что и этот поход московского царя окончится провалом, тем паче что первые атаки русских отбили без особого труда.
Не обошлось и без сарацинского колдовства. Осаждающие ежедневно видели: чуть только станет восходить солнце, на стенах города появляются то мурзы, то старухи казанские и начинают выкрикивать сатанинские словеса, непристойно кружась и размахивая подолами в сторону русского войска. И хотя бы день начинался вполне ясно, немедленно поднимался ветер и припускал такой дождь, что вся земля обращалась в кашу. Не зря прежде на этом месте змеиное болото лежало!
В конце концов колдовство татарское дало свои плоды: в сентябре разразилась страшная буря. Шатры в русском лагере разбросало по земле. На Волге поднялся настоящий шторм и разбил лодки с провизией для войска. Осажденные ликовали и с высоты своих укрепленных стен насмехались над "белым царем". Поднимая одежды, они поворачивались спиной к русским и с непристойными телодвижениями вопили: "Смотри, царь Иван! Вот как ты возьмешь Казань!"
Иван Васильевич был вне себя от гнева и даже начал пенять на Бога и просить его о подмоге:
– Осуди, Господи, обижающих меня, и помешай воюющим со мною, и возьми оружие свое и щит, и приди мне на помощь, и накажи гонящих меня, и спаси душу мою, ибо твой я!
Царь послал в Москву за чудотворным крестом, в который вделано было малое древо от Честнаго креста Господня, на котором тот пострадал плотью за людей. Доставили крест очень быстро: от Москвы до Нижнего Новгорода на скороходных подводах, а потом водою в Казань на вятских стремительных лодках.
После крестного хода языческие чары тотчас исчезли. Установилась хорошая погода. Пушки смогли выбраться из непролазной грязи, подойти на нужное расстояние и беспрепятственно обстреливать стены Казани.
Однако Иван Васильевич, как и всякий русский, знал: на Бога надейся, а сам не плошай, - а потому придумана была такая хитрость. Как-то раз все войско отошло от города, как если бы решило снять осаду. Татары вздохнули с облегчением и устроили огромный пир. Весь город пил допьяна. А в это время взрывщики, руководимые князем Михаилом Воротынским, засыпали во рвы под крепостными стенами порох.
Загрохотал подземный гром и вырвался огонь. Городские стены сокрушились, и едва ли не весь город рухнул до основания. Пламя свилось клубом и поднялось в небеса. Защитники города, находившиеся на стенах, почти все были убиты, а жители падали на землю без памяти, думая, что уже настал конец света.
Для них он и впрямь настал…
Московские знамена развевались над татарскими укреплениями. А на том месте, где прежде стоял ханский штандарт, теперь был воздвигнут победоносный чудотворный крест. Здесь должна была появиться церковь, и уже через два дня ее выстроили и освятили.
Шесть тысяч татар напрасно пытались спастись, бросившись вброд через речку Казанку. Все они погибли. Живыми остались только женщины и дети, но их ждал плен.
Решено было, что в Казани останутся правители Александр Борисович Горбатый и Василий Семенович Серебряный, а государь поспешил в Москву. Царица вот-вот должна была родить, и никто не сомневался: победа будет увенчана рождением царевича.
Царь жаловал отличившихся воинов дорогими, бархатными шубами на собольих мехах; золотыми ковшами да кубками, другой богатой добычей. Каждый мог выбрать себе пленных рабов, какие понравятся.
***
Князь Андрей Михайлович Курбский, командовавший при взятии Казани правой рукой русской армии и стяжавший себе большую славу, вдобавок разогнал луговую черемису, враждебную к русским, и был назначен боярином. Его полк тоже двинулся в Москву в сопровождении заваленных добром подвод.
Позади обоза тянулась вереница пленных татар. Их не трогали. Русское сердце отходчиво, никому не хотелось браниться с обездоленными бабами и детишками! Особо жалостливые охотно тетешкали детей, а заядлые бабники уже благосклонно поглядывали на красивых татарок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
Анастасия часто размышляла о природе мужской и вековечной жажде испить "воды из реки с этой и другой стороны судна". Они все греховодники, конечно, но ее Иванушка… Она и помыслить не могла об измене супруга и заранее знала, что погибнет, изведется от ревности, услышав о таком. По счастью, либо Иван оставался ей верен, либо молва была милосердна к царице. Однако муки ревности ей все же приходилось испытывать: и ревновала она ни к чему другому, как к тому влиянию, какое имели на ее супруга двое премудрых и прехитрых мужей - Сильвестр и Алексей Адашев.
Ах, если бы она могла сделаться для своего мужа такой же подругой и наставницей, какой, по слухам, была для Ивана III Васильевича - Софья Фоминична, родом Палеолог, а для Василия Ивановича Елена Глинская, пусть даже Сильвестр честил обеих иноземными колдуньями… Анастасия любила мужа с каждым днем все крепче, все жаднее. Говорят, это грех - ведь более всего надобно любить Бога, а ежели так полюбишь человека, то и против Бога согрешишь. Видимо, это истина, потому что за грех свой Анастасия теперь частенько была наказываема.
Как ни тщился государь следовать наставлениям многомудрого и сурового наставника и восходить на ложе к супруге только в разрешенные дни, брак их по-прежнему не был благословлен детьми. После бедняжки Анны за три года родились еще две дочери, Мария и Евдокия, но и они умерли во младенчестве. Царь был непрестанно занят, горе свое в трудах и заботах развеивал, отстраивая Москву после пожара, а царице только и оставалось, что сидеть, подпершись локотком, да плакать, и частенько ей казалось, что выплакала она со слезами всю свою былую красоту.
А в последнее время к ее неизбывному материнскому горю прибавились еще и новые, страшные беспокойства: задумал государь идти воевать Казанское царство!
***
– И зачем тебе эта Казань? Зачем новой земли? - заламывала руки Анастасия. - Неужто своей мало?!
Иван Васильевич лукаво косился на жену:
– А то много? Ты только погляди, какая она маленькая, земля наша…
Он брал первый попавшийся рисунок на пергаменте, который приносили в царицыну светлицу мастера из Иконописной палаты - с таких образцов потом снимали узоры для вышивания икон, - и прямо поверх рисунка начинал угольком (чернил в покоях царицы было не сыскать!) малевать какую-то каракулю. То есть это в первый раз Анастасия решила, что муж как попало угольком водит, а вышло - малюет он земляные очертания Руси. Составлялись они по описаниям и рассказам разных хожалых людей, и не было для Ивана Васильевича забавы любимее, чем описывать жене свои владения:
– Вот, на западе граница по Смоленской земле идет, да и та лишь совсем недавно наша стала. На юге сразу за Калугой - Дикое поле! С востока - Нижегородчина да Рязанщина, южнее - Казань и Астрахань, но это уже не наше, увы мне… Ну, на севере еще ничего, на севере мы по самое Белое море подступили, под Студеный океан. А ведь с запада Ливония да Польша - разве ж они помешали бы нам? На восток, сказывают, о-такенные лежат земли - не истопчешь и за десять лет! Но пойдут, пойдут туда наши люди, вот помянешь мое слово! Однако первая для нас забота - казанцев пощипать. Повытоптать до самого до кореня. Потому что Казань - это ад на земле! Вот те крест, Настенька: завоюем Казань - тогда и помирать не страшно будет.
Казань - ад на земле…
Прежде место это было змеиным болотом. Царь Саин поставил на змеином толковище город Казань, по-русски - Котел Золотое Дно. И не было от казанцев покою ни черемисе луговой, ни горной, ни булгарам, ни другим поволжским племенам - а пуще всего русским людям.
Казанцы уводили с собой в рабство толпы пленников, разлучая детей с родителями, мужа с женой и убивая всех, кто осмеливался оказать им малейшее сопротивление. Старикам, которые не могли выдержать долгого пешего пути, они отрубали руки и ноги, бросая тела истекать кровью при дороге, а младенцев поднимали на копья или разбивали их головы о стены. В Казани тех пленных, которые отказывались принять басурманскую веру, жестоко убивали, а остальных продавали в рабство, как продают скотину.
– Они с детства владеют боевым искусством, и точно так же обучают их с детства ненависти к православным, - говорил Иван жене. - Потому они и суровы так, и бесстрашны, и настойчивы, и жестоки в боях с нами, смиренными. Значит, и нам пора перестать смирение выказывать! Видно, плохой я царь, если на моей земле хозяйничают чужеземные орды. Горит у меня утроба, как у раненого, и сердце болит, стон глотку рвет при мысли об этом. Прошу Бога укрепить мой дух и плоть и вооружить меня силой.
Дважды, в 1548 и 1550 годах, ходил Иван Васильевич на Казань. Он выступал поздно осенью, и его заставала зима. Войско вязло в снегу. Пушки тонули в Волге. Служилые люди спорили из-за первенства перед царем и забывали, зачем вышли в путь: не богатства нажить, а разбить поганых татар!
Анастасия, провожая его в оба похода, недоумевала: зачем идти в заведомую распутицу? Даже родня к родне в такую пору не ездит, ждет либо твердого санного пути, либо летней суши. А уж на врага - и подавно нельзя трогаться по непролазной грязи!
Вообще-то сборы начинались ранним летом, когда дороги были хороши. Царские гонцы извещали бояр, чтоб выходили из вотчин с полками и двигались в Москву. Но… долго русская рать собиралася! Пока почешут бояре в затылках, пока обмозгуют да разжуют царев указ, да с соседями посоветуются, да с женами наплачутся, да пригонят палками холопов сперва к боярскому двору, а потом, заплетаясь нога за ногу, доберутся до Москвы, - тут не только вязкие осенние дожди пойдут, но и белые мухи полетят!
Дважды, чуть ли не со слезами бессилия, царь приказывал своему войску отступить, а по следу его шли одерзевшие казанцы и опустошали русскую землю.
Поговаривали в Москве, что третьего похода не будет, однако весной 1552 года сборы начались. Выступать намечено было на июль месяц.
Анастасии, как всякой жене, хотелось вцепиться в мужа обеими руками и никуда не пускать. Все большие и малые обиды были забыты, и даже горе от потери дочерей не казалось страшнее разлуки с государем-Иванушкой. Вдобавок она снова была беременна. По всем приметам выходило, что на сей раз родится сын. Первое дело, не тошнило ни минуточки, не то что когда дочерей носила! В те поры все нутро наизнанку выворачивало. Теперь же только оттого, что месячные дни прекратились, и поняла, что снова сделалась непраздная. Ела она много и охотно. Кроме того, бабки щупали царицу и сообщили: плод лежит на правой стороне, и когда государыня сидит, она правую ножку вперед протягивает. Мальчик будет наверняка. Если бы левую протягивала, была бы девочка. И плод лежал бы на левой стороне.
Но Анастасии этих примет показалась мало. Преодолев свой страх перед медведями, которыми так любил забавляться ее супруг, она велела одного привести на двор. Конечно, зверя держал десяток ловчих и псарей, однако ближние боярыни обмерли со страху, когда царица осмелилась подойти к зверю и протянула ему блюдо, на котором лежал ломоть хлеба, густо намазанный медом.
Издав странный звук, напоминающий восторженное мычание, медведище одним махом проглотил лакомый кусок, и бабки вновь закудахтали:
– Мальчик, мальчик! Царевича родишь, матушка-государыня!
Это уж была самая наивернейшая примета. Другое дело, если бы медведь, забирая свой кус, рыкнул: тогда снова жди девку, а девки в царской семье что-то не ведутся…
– Тебе когда рожать? В октябре? - спрашивал Иван Васильевич жену. - Ну и не тревожься - вернемся мы в октябре. Ежели же я дождусь твоих родин и выйду по осени, опять в снегу и грязи завязнем. Дело Курбский говорит - надо идти на Казань посуху, в июле выступать, и не позднее. Нешуточное дело - столько пушек за собой тащить. А войску собирается - не счесть. Обидно будет, если этакая силища завязнет в распутицу где-нибудь под Свияжском.
Анастасия втихомолку злилась на князя Андрея Михайловича за его, безусловно, правильные советы, пусть они даже совпадали с ее собственными мыслями, злилась на Сильвестра и Алексея Федоровича Адашева, которые, конечно, тоже подстрекали царя к выступлению и внушали ему уверенность в удаче.
Конечно, они подстрекали его! Однако не только в этом было дело…
Еще когда Иван только заявил о своих правах на престол и эта весть разнеслась по всем землям, он получил письмо от казанской царевны Горшанды, сестры царя Мухаммед-Амина, кое было ему перетолмачено сведущими в татарской грамоте людьми. Оказывается, когда Мухаммед-Амин был изгнан из Казани Сафа-Гиреем, Горшанда увидела сон, который ее очень встревожил. Она была научена бесовскому волхвованию и сразу отправилась в некий улус на берегу Камы-реки. Еще при старых булгарах было здесь капище, а ныне на развалинах мечети обитал бес, оттого место и звалось Бесовым городищем. В старину собиралось сюда множество людей с просьбами и мольбами: пожаловать богатства или исцелить от болезни, извести недруга или причаровать любовь, и тем, кто приносил хорошие жертвы, бес помогал, а явившихся с пустыми руками топил в реке.
Сюда и прибыла царица Горшанда, напуганная своим сном. Принеся богатые дары, она вместе со своими мурзами девять дней и ночей пролежала на земле, слушая, не заговорит ли бес. Уже не чаяли дождаться ответа, как на десятую ночь раздался его голос - тихий, едва слышный, а ведь раньше, бывало, он ревел и рычал так, что деревья клонились к земле и глохли испуганные кони!
– Зачем терзаете меня и досаждаете мне просьбами? - простонал подземный глас. - Нет вам больше от меня помощи, нет мне больше здесь жизни. Изгоняет меня сила Христова! Грядет московский царь, который воцарится в земле этой и просветит ее святым крещением.
И в то же мгновение из развалин мечети повалил страшный черный дым, а вместе с ним вылетел огненный змий и сокрылся во черном небе.
Вернувшись в Казань, Горшанда немедля отрядила гонца с письмом к молодому московскому правителю, написав: "Скоро радость и веселье Казани обратится плачем и нескончаемой скорбью, заплатим мы за неповинную христианскую кровь своей кровью, поедят наши тела звери и псы, и отрадней тогда будет не родившимся и умершим, и не будет больше царей в Казани, кроме русского царя, ибо искоренится наша вера в этом городе, и будет в нем вера христианская".
Отослав это письмо, Горшанда бросилась в озеро Кабан.
Иван Васильевич не забыл пророчества Горшанды и знал, что рано ли, поздно ли, а Бог станет на его сторону и дарует ему победу. В третий поход он собирался так, как никто и никогда еще не собирался воевать. Ведь третий раз - решающий. Или русским Бог поможет, или поганым казанцам, а московского царя лишит всех земных благ.
И вот Кремль опустел. Мужчины ушли с царским войском - осталась только стража. Женщин тоже почти не было видно. Все следовали примеру царицы Анастасии, которая затворилась у себя. Она ждала возвращения мужа и рождения сына.
Отныне допускала Анастасия до себя только просителей, которым с особой охотой раздавала милостыню, и гонцов, которые чуть не каждый день являлись из царского войска и с поля боя, так что она была прекрасно осведомлена обо всех событиях, которые происходили во время пути и осады.
***
Выступив на Казань, Иван исполнил просьбу жены и остановился в Муроме, чтобы отслужить молебен по Петру и Февронии, которых всегда считал своими родственниками. Дал обет после взятия "ада на земле" поставить над их мощами каменный собор. А потом войско, состоявшее из людей нового звания - стрельцов (они набирались не из крепостных, а свободных и должны были служить не по случаю, как в старину, а всю жизнь), а также исстари воевавших копейщиков, пищальников, конных, пушкарей, затинщиков, гранатчиков и пешей посошной рати, сборщиков и окладчиков, посыльных, некоторого количества иноземных наемников и прочих служилых людей, двинулось дальше. Были здесь и лекари, и священники, и знатоки осадного дела, и даже судьи. Войско было вооружено турецкими кривыми саблями и луками, хотя некоторые уже завели себе дорогостоящие мушкеты и пистоли. Почти у каждого были топор, кинжал и копье. Знатные вельможи облачены были в латы и кольчуги, а на головах имели шлемы или шишаки. Прочие воины одеты были кто во что горазд.
13 августа русское войско миновало Свияжск, где уже два года был воеводою Игнатий Вешняков, а еще через несколько дней встало под стенами Казани.
А там пророчество Горшанды было уже забыто. Татары не сомневались, что и этот поход московского царя окончится провалом, тем паче что первые атаки русских отбили без особого труда.
Не обошлось и без сарацинского колдовства. Осаждающие ежедневно видели: чуть только станет восходить солнце, на стенах города появляются то мурзы, то старухи казанские и начинают выкрикивать сатанинские словеса, непристойно кружась и размахивая подолами в сторону русского войска. И хотя бы день начинался вполне ясно, немедленно поднимался ветер и припускал такой дождь, что вся земля обращалась в кашу. Не зря прежде на этом месте змеиное болото лежало!
В конце концов колдовство татарское дало свои плоды: в сентябре разразилась страшная буря. Шатры в русском лагере разбросало по земле. На Волге поднялся настоящий шторм и разбил лодки с провизией для войска. Осажденные ликовали и с высоты своих укрепленных стен насмехались над "белым царем". Поднимая одежды, они поворачивались спиной к русским и с непристойными телодвижениями вопили: "Смотри, царь Иван! Вот как ты возьмешь Казань!"
Иван Васильевич был вне себя от гнева и даже начал пенять на Бога и просить его о подмоге:
– Осуди, Господи, обижающих меня, и помешай воюющим со мною, и возьми оружие свое и щит, и приди мне на помощь, и накажи гонящих меня, и спаси душу мою, ибо твой я!
Царь послал в Москву за чудотворным крестом, в который вделано было малое древо от Честнаго креста Господня, на котором тот пострадал плотью за людей. Доставили крест очень быстро: от Москвы до Нижнего Новгорода на скороходных подводах, а потом водою в Казань на вятских стремительных лодках.
После крестного хода языческие чары тотчас исчезли. Установилась хорошая погода. Пушки смогли выбраться из непролазной грязи, подойти на нужное расстояние и беспрепятственно обстреливать стены Казани.
Однако Иван Васильевич, как и всякий русский, знал: на Бога надейся, а сам не плошай, - а потому придумана была такая хитрость. Как-то раз все войско отошло от города, как если бы решило снять осаду. Татары вздохнули с облегчением и устроили огромный пир. Весь город пил допьяна. А в это время взрывщики, руководимые князем Михаилом Воротынским, засыпали во рвы под крепостными стенами порох.
Загрохотал подземный гром и вырвался огонь. Городские стены сокрушились, и едва ли не весь город рухнул до основания. Пламя свилось клубом и поднялось в небеса. Защитники города, находившиеся на стенах, почти все были убиты, а жители падали на землю без памяти, думая, что уже настал конец света.
Для них он и впрямь настал…
Московские знамена развевались над татарскими укреплениями. А на том месте, где прежде стоял ханский штандарт, теперь был воздвигнут победоносный чудотворный крест. Здесь должна была появиться церковь, и уже через два дня ее выстроили и освятили.
Шесть тысяч татар напрасно пытались спастись, бросившись вброд через речку Казанку. Все они погибли. Живыми остались только женщины и дети, но их ждал плен.
Решено было, что в Казани останутся правители Александр Борисович Горбатый и Василий Семенович Серебряный, а государь поспешил в Москву. Царица вот-вот должна была родить, и никто не сомневался: победа будет увенчана рождением царевича.
Царь жаловал отличившихся воинов дорогими, бархатными шубами на собольих мехах; золотыми ковшами да кубками, другой богатой добычей. Каждый мог выбрать себе пленных рабов, какие понравятся.
***
Князь Андрей Михайлович Курбский, командовавший при взятии Казани правой рукой русской армии и стяжавший себе большую славу, вдобавок разогнал луговую черемису, враждебную к русским, и был назначен боярином. Его полк тоже двинулся в Москву в сопровождении заваленных добром подвод.
Позади обоза тянулась вереница пленных татар. Их не трогали. Русское сердце отходчиво, никому не хотелось браниться с обездоленными бабами и детишками! Особо жалостливые охотно тетешкали детей, а заядлые бабники уже благосклонно поглядывали на красивых татарок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10