новая родня государева. Ишь ты, и Алексей Данилович Басманов тут же, былой клеврет Шуйских! Не побоялся появиться. Не важно, что близ царя ходя - опалишься. Зато вдали от царя - замерзнешь!
Среди напыщенных, бородатых, краснощеких лиц боярских мелькнуло молодое, красивое. Андрей Курбский, пронский воевода! И Юрий Васильевич вдруг понял, что нынче в храме на удивление мало молодых. Ну, Курбский, ну, Александр Горбатый-Шуйский, ну, Данила Захарьин с младшим братцем Никитою да Егорушка-племянник. А прежних приятелей Ивановых, Трубецкого с Дорогобужским, да Овчины-меньшого с Воронцовым, не видно. Еще бы! Как в воду глядела та обавница-еретица, отчаянная баба, что напророчила им свечи поминальные. Все казнены по Иванову приказу, не простил им царь, что видели его в минуту слабости, наблюдали его поношение. Но предлог был, приличный предлог - якобы все они, во главе с Воронцовыми, подстрекали новгородцев к мятежу…
Звон золота, которым осыпали царя, вдруг прекратился. Юрий Васильевич посмотрел в мису - там лежала только одна монетка. "Не мне ли на свечу оставлена?" - кольнула внезапная мысль, прилетевшая из прошлого, как стрела, и Глинский почувствовал, что ему стало холодно, несмотря на жару, - да так холодно, как не было никогда в жизни. Руки ослабели, и он наверняка оскандалился бы, выронил мису, как чьи-то руки подхватили ее. Глинский покосился - да это Алешка Адашев, охранник Ивана. Вот те, пожалуйста, еще одно молодое лицо.
– Чего стал, князюшка? - процедил Адашев сквозь зубы. - Путь не заступай!
Глинский очнулся - ох, да и впрямь царь уже пошел из собора во дворец, твердо ступая по дорожке, устланной багряным бархатом да алой камкою.
Адашев обогнул Глинского, забежал вперед. Тот лишь покачал головой. Худородный парнишка-то, отец его - человек незначительный, однако же Алешка у Ивана в любимчиках ходит. Быть ему ложничим на грядущей царской свадьбе! Уж если племянник отрядил этого Адашева с именитыми боярами невесту свою смотреть, то широкие пути Алексею нынче откроются - широкие, долгие…
Но стоило только Глинскому вспомнить, как на днях они с Адашевым, да Курлятевым-Оболенским, да матушкой, княгиней Анной Михайловной, да с неким неприметным монашком ходили по домам зреть девок, - и нечаянная улыбка коснулась уст, а настроение у него против воли улучшилось.
***
– Кто там? - Задремавшая над пяльцами боярыня Захарьина испуганно вскинулась - скрипом резануло по ушам.
Кто-то пробежал в сенцах, или почудилось? Тьфу, тьфу, тьфу, сгинь, пропади, сила нечистая!
– Это я, матушка Юлиания Федоровна! - В двери показалось темнобровое, смуглое девичье лицо. - Я, Маша. Можно к Насте?
Вдова Захарьина поджала губы. Правда что - сила нечистая. Ох, устроит она нынче разгон в людской. Сказано же было: не пускать эту… Машу! Хотя она любому голову заморочит и глаза отведет.
– Да спит она небось, - процедила боярыня, глядя, словно за советом, на лик Богоматери, убор которой она расшивала жемчугом. Пресвятая дева, конечно, молчала.
– Нет, не спит! - радостно заблестела зубками незваная гостья. - В ее светелке вовсю горит огонек, я со двора видела.
– Матушка! Кто там? - раздался сверху голос дочери, и Юлиания Федоровна обреченно вздохнула: теперь не отпереться.
– Иди уж, коли пришла, - процедила, отворачиваясь, словно и глядеть-то ей было невмочь на улыбчивое девичье личико.
Ничем ее не проймешь. Гони - не гони, все одно в дом влезет. Таким плюй в глаза - скажут: "Божья роса!" Маша, главное дело. По правде-то - Магдалена, полячка крещеная. Якобы с матерью из Ливонии бежали, защиты от притеснений немецких искать, да мать и умерла. Прижилась Магдалена по соседству с Захарьиными, у добрых людей, которые от веку были бездетными и только обрадовались приемышу. Окрестили по православному обряду Марией, назвали дочерью, и постепенно улица привыкла к ней, девушки зазывали Машу в свои светлицы, дружились с ней, секретничали. Матери, конечно, чистоплотно сторонились чужанки, особенно стереглась Юлиания Федоровна, но у Насти на все про все был готов ответ: "Что же, что из Ливонии? Небось наша правительница, Елена Васильевна Глинская, тоже была родом из Ливонии и не родилась православной, а после крестилась, как и все ее семейство!"
Ох, много чего вдова Захарьина могла бы порассказать дочери про эту самую Елену Глинскую! Ради нее, чтоб моложе казаться, великий князь Василий бороду себе брил, вот что! Ну и разное другое… Но не для девичьих ушей разговоры скоромные да соромные. Хотя небось от Магдалены Настя уже всякого наслушалась. Вот разве пойти сейчас, под дверью светлицы постоять, подслушать, об чем девицы секретничают? Да пол, беда, скрипит, не подкрадешься незаметно. Послать легконогого сынка Никитушку? Да мал еще, глуп, не поймет ничего! И Юлиания Федоровна, осердясь, с такой силой ткнула иглу в туго натянутое полотно, что шелковая нить не выдержала - порвалась и жемчуг рассыпался по полу.
– Ты чего такая? - Анастасия с любопытством оглядела подругу.
– Какая?
– Ну… горишь! Щеки вон кумачовые.
– Небось загоришься тут! - хохотнула Маша-Магдалена. - Со всех ног бежала. А на дворе приморозило, до чего скользко - упадешь, так костей не соберешь.
– Гнались за тобой? Чего бежала-то?
– Да к тебе! - Магдалена пожала плечами. - Узнать хотела - вы как, во дворец когда собираетесь?
– Куда-а? В какой дворец? Окстись, шальная!
– Ты что? - Крутые, тоненькие брови Магдалены так и взлетели на лоб. - Заспалась? Или шутишь? Или впрямь не ведаешь ничего? Неужто мать и это от тебя скрыла? И брат не сказал, что всех девок во дворец собирают на смотрины? Царь молодой надумал жениться! Я сама слышала, как на площади кричали: властям, мол, предписано смотреть у бояр дочерей государю в невесты. У кого дома дочери-девки, те бы их, часу не мешкая, везли на смотр. А кто дочь-девку у себя утаит и на смотр не повезет, тому полагается великая опала и казнь!
Анастасия всплеснула руками. Конечно, до нее долетали слухи, что великий князь решил венчаться на царство, а потом сразу - жениться. Еще четыре года назад посылал он чиновника Сукина в Литву для переговоров: мол, русский государь ищет себе невесту и размышляет о пользе родственного союза между обеими державами, но дело сие так и кончилось ничем. А теперь он якобы опасается не сойтись с иноземкою нравом и потому ищет невесту дома, чтобы супружество было счастливым. Об этом все говорили и все слышали! Но чтоб уже смотрины… Так скоро?!
– Эй, ты чего, Стася? - встревожилась Магдалена, когда подруга ахнула и прикрыла рот рукой.
– Ничего. Ничего!
Внезапно вспомнилось… Настя была еще девочка; отец, Роман Юрьевич, только что умер, в доме после похорон толпился народ, то и дело мелькали фигуры монахов и монахинь. Измучившись от горя, Юлиания Федоровна с дочерью затворились в родительской спаленке, пали под иконы, моля Господа не оставить своим призрением сирот. Внезапно дверь распахнулась. Обернулись испуганно - на пороге высокая мужская фигура в рубище.
– Поди, поди, - слабым от слез голосом проговорила вдова, ничуть не удивившись, ибо нищих нынче был полон двор, - поди, убогий, на кухню, там тебя накормят и напоют. И вот еще тебе на помин души новопреставленного раба Божия Романа. Сделай милость, возьми.
Она протянула медяк.
– Спасет Христос тебя, матушка, - густым, тяжелым басом провозгласил нищий. - Спасет и вознаградит за доброту твою. Придет час - дочка-красавица царицею станет!
Юлиания Федоровна устало опустила веки и покивала, соглашаясь. Скорбная улыбка коснулась ее уст:
– Станет, а как же. Спасибо на добром слове, гость. Ты уж поди на кухню-то…
Потом кто-то рассказал матери, что это был не простой нищий, а сам преподобный Геннадий! Сын богатых родителей, он рано почувствовал влечение к иноческой жизни, покинул отчий дом и, облачась в рубище нищего, отправился подвижничать на озеро Суру, в костромские леса. Иногда он ходил в Москву, поражая народ прозорливостью и даром исцеления. Но и узнав об этом, трезвая мыслями вдова Захарьина отмахнулась от пророчества, не стала тешить себя пустыми мечтаниями, пробормотав осуждающе: "А ведь сказано в Писании - не искушай малых сих!" И только Анастасия иногда позволяла себе вспомнить, как вещий холод коснулся ее спины при этих словах: "Придет час - дочка-красавица царицею станет!"
И вот… Неужто он пришел, этот час?!
Анастасия затрясла головой: о чем она только думает! Грешно этак заноситься мыслями.
Магдалена стояла около небольшого столика с точеными ножками, на котором возвышался уборный ларец, и пыталась поднять тугую скобку замка.
– От кого заперлась накрепко? Что там у тебя? Грамотки любовные? Васькины небось?
Анастасия вскинула на нее глаза.
Однажды ее двоюродный брат Василий Захарьин оказался настолько дерзок, что передал с Магдаленой малую писулечку: ты, дескать, Настенька, краше заморской королевны, я за тебя хоть в огонь готов, а потому не выйдешь ли в сад - единого слова ради! - после того, как все огни в доме погаснут?
Анастасия была наслышана, что случается с девушками, которые вот так выходят на свидания к велеречивым мужчинам. Сколько песен про это сложено! Конечно, Васька - родня и совсем другое дело, он не похож на злокозненного песенного красавца, однако тоже ликом пригож и не лыком шит: прекрасно понимает, что ни в жизнь не отдаст суровая Юлиания Федоровна за него Настю, если только… если только не надо будет срочно грех прикрыть.
– Грех, грех… - словно отзываясь на ее мысли, пробормотала Магдалена, открыв наконец ларец и заглянув в него. - Грех вам, москвитянки, такое непотребство с лицами своими творить! Страшно вообразить, какие личины ряженые соберутся на те царские смотрины!
Она с презрением оглядывала сурмильницу, да румяльницу, да белильницу, да коробочки с волосиками для подклейки бровей и балсамами, то есть помадами, стекляницы с ароматными водками.
– Не пойму я вас, русских, - фыркнула Магдалена. - У нас в Ливонии дамы, конечно, тоже красятся, но лишь чтобы пригожество свое подчеркнуть. А вы словно бы другие лица вместо Богом данных малюете. Какие-то красно-белые! Таких и не бывает наяву! У нас в Ливонии вот этак - то красятся только непотребные, продажные женки. А у вас в Московии - каждая-всякая девица и молодица. И еще отцы да мужья сами женам помады-румяна покупают, словно нарочно их на продажу хотят выставить.
– Ну что ты несешь?! - всплеснула руками Анастасия. - Откуда тебе знать, как в Ливонии непотребные женки мажутся? Ты с той Ливонии уже десять лет как отъехала.
– Ну и что ж, у меня память хорошая! - задорно отозвалась Магдалена. - Очень хорошо помню все-все, каждую мало-мальскую малость. Бывало, придем с матушкой в костел, а кругом все вместе, и кавалеры, и дамы стоят, ксендз в белом стихаре, хор голос возносит к куполу. Ладаном пахнет ах как сладко-сладко… И дамы этак красиво себя ладонью обмахивают и шепчут: "Матерь Божия, Святая Мария, Иисусе сладчайший…" - Она завела глаза восторженно, а в голосе ее вдруг появился шипящий, свистящий, обольстительный польский выговор: - А на каждом пальце перстни сверкают. А на груди - крестики золотые да с каменьями. У вас же кресты наперсные одни лишь попы носят, а прочие их под рубаху прятать должны. Даже и не похвалишься! Там все иначе… Юбки у дам широчайшие, а в поясе все тоненькие-тоненькие, двумя пальцами обхватить можно. Вот как меня!
Магдалена попыталась соединить пальцы на поясе, но разочарованно вздохнула:
– Да ну, раскормили меня тут всякими вашими кашами! Скоро стану толстомясая, как настоящая москвитянка!
– Не скоро еще, - утешила ее Анастасия, с трудом сдерживая смех. - Худющая, словно сверчок запечный. Но ты, Маша, в словах остерегись, - добавила уже серьезнее. - Я - так и быть, промолчу, а вот услышит матушка, как ты ляшские обычаи хвалишь - не было бы худа! Теперь ты наша, православная, вот и веди себя по-нашему.
– Подумаешь, и слова не скажи! - буркнула Магдалена, однако в глазах ее появилось испуганное выражение, тотчас, впрочем, и растаявшее, словно запоздалый снег, и сменившееся искренним восторгом: - О… о, какие серьги! Двойчатки, да с бубенчиками! Новые?
– Тетенька подарила к Рождеству.
– Больно рано! - ревниво отозвалась Магдалена, торопливо вдевая в уши серьги и красуясь перед зеркалом. - До Рождества-то еще седмица!
– Она к старшему сыну отъехать задумала. Сын ее - пронский воевода.
– Курбский? - мигом насторожилась Магдалена. - Так он твоя родня?!
– Ну да, мы с ним троюродные. И его матушка, и моя - Тучковы урожденные. А ты знаешь, что ли, князя Андрея Михайловича?
– Как же, видела. Красавец писаный! Галантен, как настоящий шляхтич, знает обхождение с дамами, по-польски говорит. Даже и по-латыни изъясняется!
– Да скажи на милость, откуда ж тебе все это ведомо?! - застонала Анастасия. - Какая сорока на хвосте принесла?
– Да я сама по ночам сорокой оборачиваюсь и летаю там и сям, - лукаво усмехнулась в ответ Магдалена, так и сяк вертясь, чтобы получше разглядеть себя в серебряном шлифованном зеркале, вделанном в крышку ларца.
– Окстись! - махнула на нее Анастасия. - И придержи язык. Потянут тебя на Божий суд, как ведьму, за такую болтовню - узнаешь тогда… Ой, что это там такое?
Залились вдруг лаем кобели у ворот. Внизу по скрипучим половицам пробежали чьи-то всполошенные шаги, раздался взволнованный голос брата Данилы. Торопливо заговорила с кем-то мать. Дом полнился вскрикиваньем, гомоном, торопливыми окликами. Громко заплакал малец Никитушка.
– Да что такое? - Магдалена прилипла к слюдяному окошечку. - Надо быть, не татаре в одночасье нагрянули?! Нет, ничего не видно!
Обернулась, с досадой дунула на свечку, снова припала к окну:
– Возок у ворот. Еще один. Боярыня какая-то выходит… Монах за ней следом, ого, какой долговязый. Два господина важных идут. Бородатые старики, ничего интересного. Ого! А вот и молодой какой-то. Гости к вам?
– Настька! - раздался снизу голос Данилы - такого голоса Анастасия у брата отродясь не слышала. - Настька, отзовись! Чего в темноте сидишь, дура? Неужто спать завалилась?! Не до сна теперь, очи-то продери! Царевы бояре приехали, на смотрины звать! А ну, нарядись поскорее да рожу, рожу намажь, не забудь!
Анастасия с перепугу метнулась куда-то, не видя ничего во мраке, едва-едва рассеиваемом только лишь лампадным огонечком, и столкнулась с Магдаленой. Девушки с перепугу схватились за руки - пальцы у Магдалены были горячие-горячие, а у Анастасии - ледышки ледышками.
– Да как же? - пробормотала бестолково. - Да что же это? Ты ж говорила, смотрины во дворце будут…
– Царевы бояре, - выдохнула возбужденно Магдалена. - От самого царя! Ох, Матка Боска, Езус Христус…
И вдруг метнулась куда-то в сторону, взвизгнула, наткнувшись в темноте на сундук, нашарила свечку, зажгла ее от лампадки:
– Стася! Чего стала, будто гвоздями прибитая? Одеваться! Косу дай переплету! Где-то я тут видела пронизи жемчужные - как раз хороши будут.
Она заметалась от сундука к уборному столику, но тут в светелку ворвалась Юлиания Федоровна со свечой в руке. На лице плясали тени, и Анастасии вдруг почудилось, что мать кривится, с трудом удерживаясь от рыданий.
– Поздно! - выдохнула Юлиания Федоровна. - Бросьте все. Велено, чтоб шла в чем есть.
– Сударыня, неужто и впрямь царевы бояре? - пискнула Магдалена, и вдова Захарьина тяжело опустила голову, убранную черным платком:
– Правда истинная!
– Что ж ты мне раньше про смотрины не сказала, матушка?! - чуть не заплакала Анастасия, но мать лишь махнула рукой:
– Только собралась сказать, а тут уж нагрянули. Пошли, не стой, как деревянная… Может, все обойдется.
Анастасия поймала взгляд матери и поняла, что они обе думают об одном и том же: о преподобном Геннадии и как он сказал: "Дочка-красавица царицею станет!"
Ох, кажется, не обойдется…
– Мам, я боюсь, - всхлипнула Анастасия еще пожальче братца Никитушки. - Я не хочу…
– Не томи! - Юлиания Федоровна схватилась за сердце. - Деваться некуда, пошли, не то силком вниз сведут. Там сама Анна Глинская притащилась, щука кривозубая, ты ее стерегись, держись скромно, но очестливо.
Анастасия непослушными ногами повела себя вслед за матерью к двери, на ходу подбирая волосы, выпавшие из-под головной ленты. Лента была самая простая, хоть и шелковая, бирюзовая. Знала бы - надела бы шитую жемчугом. И рубашка на ней обыкновенная, домашняя, и сарафан синий, будничный, и душегрея абы какая, отнюдь не соболья, не парчовая. Одета не как боярышня, а как сенная девка, иного слова не подберешь.
"Вот и хорошо, - подумала испуганно. - Авось не поглянусь смотрельщикам!"
Сзади громко, взволнованно дышала Магдалена, и Анастасии чуточку легче стало при мысли, что подружка с ней.
В нижней комнате зажгли все огни, какие только можно, - светло там было, светлее, чем днем. И душно! Анастасия почувствовала, что на носу со страху и от жары выступили бисеринки пота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
Среди напыщенных, бородатых, краснощеких лиц боярских мелькнуло молодое, красивое. Андрей Курбский, пронский воевода! И Юрий Васильевич вдруг понял, что нынче в храме на удивление мало молодых. Ну, Курбский, ну, Александр Горбатый-Шуйский, ну, Данила Захарьин с младшим братцем Никитою да Егорушка-племянник. А прежних приятелей Ивановых, Трубецкого с Дорогобужским, да Овчины-меньшого с Воронцовым, не видно. Еще бы! Как в воду глядела та обавница-еретица, отчаянная баба, что напророчила им свечи поминальные. Все казнены по Иванову приказу, не простил им царь, что видели его в минуту слабости, наблюдали его поношение. Но предлог был, приличный предлог - якобы все они, во главе с Воронцовыми, подстрекали новгородцев к мятежу…
Звон золота, которым осыпали царя, вдруг прекратился. Юрий Васильевич посмотрел в мису - там лежала только одна монетка. "Не мне ли на свечу оставлена?" - кольнула внезапная мысль, прилетевшая из прошлого, как стрела, и Глинский почувствовал, что ему стало холодно, несмотря на жару, - да так холодно, как не было никогда в жизни. Руки ослабели, и он наверняка оскандалился бы, выронил мису, как чьи-то руки подхватили ее. Глинский покосился - да это Алешка Адашев, охранник Ивана. Вот те, пожалуйста, еще одно молодое лицо.
– Чего стал, князюшка? - процедил Адашев сквозь зубы. - Путь не заступай!
Глинский очнулся - ох, да и впрямь царь уже пошел из собора во дворец, твердо ступая по дорожке, устланной багряным бархатом да алой камкою.
Адашев обогнул Глинского, забежал вперед. Тот лишь покачал головой. Худородный парнишка-то, отец его - человек незначительный, однако же Алешка у Ивана в любимчиках ходит. Быть ему ложничим на грядущей царской свадьбе! Уж если племянник отрядил этого Адашева с именитыми боярами невесту свою смотреть, то широкие пути Алексею нынче откроются - широкие, долгие…
Но стоило только Глинскому вспомнить, как на днях они с Адашевым, да Курлятевым-Оболенским, да матушкой, княгиней Анной Михайловной, да с неким неприметным монашком ходили по домам зреть девок, - и нечаянная улыбка коснулась уст, а настроение у него против воли улучшилось.
***
– Кто там? - Задремавшая над пяльцами боярыня Захарьина испуганно вскинулась - скрипом резануло по ушам.
Кто-то пробежал в сенцах, или почудилось? Тьфу, тьфу, тьфу, сгинь, пропади, сила нечистая!
– Это я, матушка Юлиания Федоровна! - В двери показалось темнобровое, смуглое девичье лицо. - Я, Маша. Можно к Насте?
Вдова Захарьина поджала губы. Правда что - сила нечистая. Ох, устроит она нынче разгон в людской. Сказано же было: не пускать эту… Машу! Хотя она любому голову заморочит и глаза отведет.
– Да спит она небось, - процедила боярыня, глядя, словно за советом, на лик Богоматери, убор которой она расшивала жемчугом. Пресвятая дева, конечно, молчала.
– Нет, не спит! - радостно заблестела зубками незваная гостья. - В ее светелке вовсю горит огонек, я со двора видела.
– Матушка! Кто там? - раздался сверху голос дочери, и Юлиания Федоровна обреченно вздохнула: теперь не отпереться.
– Иди уж, коли пришла, - процедила, отворачиваясь, словно и глядеть-то ей было невмочь на улыбчивое девичье личико.
Ничем ее не проймешь. Гони - не гони, все одно в дом влезет. Таким плюй в глаза - скажут: "Божья роса!" Маша, главное дело. По правде-то - Магдалена, полячка крещеная. Якобы с матерью из Ливонии бежали, защиты от притеснений немецких искать, да мать и умерла. Прижилась Магдалена по соседству с Захарьиными, у добрых людей, которые от веку были бездетными и только обрадовались приемышу. Окрестили по православному обряду Марией, назвали дочерью, и постепенно улица привыкла к ней, девушки зазывали Машу в свои светлицы, дружились с ней, секретничали. Матери, конечно, чистоплотно сторонились чужанки, особенно стереглась Юлиания Федоровна, но у Насти на все про все был готов ответ: "Что же, что из Ливонии? Небось наша правительница, Елена Васильевна Глинская, тоже была родом из Ливонии и не родилась православной, а после крестилась, как и все ее семейство!"
Ох, много чего вдова Захарьина могла бы порассказать дочери про эту самую Елену Глинскую! Ради нее, чтоб моложе казаться, великий князь Василий бороду себе брил, вот что! Ну и разное другое… Но не для девичьих ушей разговоры скоромные да соромные. Хотя небось от Магдалены Настя уже всякого наслушалась. Вот разве пойти сейчас, под дверью светлицы постоять, подслушать, об чем девицы секретничают? Да пол, беда, скрипит, не подкрадешься незаметно. Послать легконогого сынка Никитушку? Да мал еще, глуп, не поймет ничего! И Юлиания Федоровна, осердясь, с такой силой ткнула иглу в туго натянутое полотно, что шелковая нить не выдержала - порвалась и жемчуг рассыпался по полу.
– Ты чего такая? - Анастасия с любопытством оглядела подругу.
– Какая?
– Ну… горишь! Щеки вон кумачовые.
– Небось загоришься тут! - хохотнула Маша-Магдалена. - Со всех ног бежала. А на дворе приморозило, до чего скользко - упадешь, так костей не соберешь.
– Гнались за тобой? Чего бежала-то?
– Да к тебе! - Магдалена пожала плечами. - Узнать хотела - вы как, во дворец когда собираетесь?
– Куда-а? В какой дворец? Окстись, шальная!
– Ты что? - Крутые, тоненькие брови Магдалены так и взлетели на лоб. - Заспалась? Или шутишь? Или впрямь не ведаешь ничего? Неужто мать и это от тебя скрыла? И брат не сказал, что всех девок во дворец собирают на смотрины? Царь молодой надумал жениться! Я сама слышала, как на площади кричали: властям, мол, предписано смотреть у бояр дочерей государю в невесты. У кого дома дочери-девки, те бы их, часу не мешкая, везли на смотр. А кто дочь-девку у себя утаит и на смотр не повезет, тому полагается великая опала и казнь!
Анастасия всплеснула руками. Конечно, до нее долетали слухи, что великий князь решил венчаться на царство, а потом сразу - жениться. Еще четыре года назад посылал он чиновника Сукина в Литву для переговоров: мол, русский государь ищет себе невесту и размышляет о пользе родственного союза между обеими державами, но дело сие так и кончилось ничем. А теперь он якобы опасается не сойтись с иноземкою нравом и потому ищет невесту дома, чтобы супружество было счастливым. Об этом все говорили и все слышали! Но чтоб уже смотрины… Так скоро?!
– Эй, ты чего, Стася? - встревожилась Магдалена, когда подруга ахнула и прикрыла рот рукой.
– Ничего. Ничего!
Внезапно вспомнилось… Настя была еще девочка; отец, Роман Юрьевич, только что умер, в доме после похорон толпился народ, то и дело мелькали фигуры монахов и монахинь. Измучившись от горя, Юлиания Федоровна с дочерью затворились в родительской спаленке, пали под иконы, моля Господа не оставить своим призрением сирот. Внезапно дверь распахнулась. Обернулись испуганно - на пороге высокая мужская фигура в рубище.
– Поди, поди, - слабым от слез голосом проговорила вдова, ничуть не удивившись, ибо нищих нынче был полон двор, - поди, убогий, на кухню, там тебя накормят и напоют. И вот еще тебе на помин души новопреставленного раба Божия Романа. Сделай милость, возьми.
Она протянула медяк.
– Спасет Христос тебя, матушка, - густым, тяжелым басом провозгласил нищий. - Спасет и вознаградит за доброту твою. Придет час - дочка-красавица царицею станет!
Юлиания Федоровна устало опустила веки и покивала, соглашаясь. Скорбная улыбка коснулась ее уст:
– Станет, а как же. Спасибо на добром слове, гость. Ты уж поди на кухню-то…
Потом кто-то рассказал матери, что это был не простой нищий, а сам преподобный Геннадий! Сын богатых родителей, он рано почувствовал влечение к иноческой жизни, покинул отчий дом и, облачась в рубище нищего, отправился подвижничать на озеро Суру, в костромские леса. Иногда он ходил в Москву, поражая народ прозорливостью и даром исцеления. Но и узнав об этом, трезвая мыслями вдова Захарьина отмахнулась от пророчества, не стала тешить себя пустыми мечтаниями, пробормотав осуждающе: "А ведь сказано в Писании - не искушай малых сих!" И только Анастасия иногда позволяла себе вспомнить, как вещий холод коснулся ее спины при этих словах: "Придет час - дочка-красавица царицею станет!"
И вот… Неужто он пришел, этот час?!
Анастасия затрясла головой: о чем она только думает! Грешно этак заноситься мыслями.
Магдалена стояла около небольшого столика с точеными ножками, на котором возвышался уборный ларец, и пыталась поднять тугую скобку замка.
– От кого заперлась накрепко? Что там у тебя? Грамотки любовные? Васькины небось?
Анастасия вскинула на нее глаза.
Однажды ее двоюродный брат Василий Захарьин оказался настолько дерзок, что передал с Магдаленой малую писулечку: ты, дескать, Настенька, краше заморской королевны, я за тебя хоть в огонь готов, а потому не выйдешь ли в сад - единого слова ради! - после того, как все огни в доме погаснут?
Анастасия была наслышана, что случается с девушками, которые вот так выходят на свидания к велеречивым мужчинам. Сколько песен про это сложено! Конечно, Васька - родня и совсем другое дело, он не похож на злокозненного песенного красавца, однако тоже ликом пригож и не лыком шит: прекрасно понимает, что ни в жизнь не отдаст суровая Юлиания Федоровна за него Настю, если только… если только не надо будет срочно грех прикрыть.
– Грех, грех… - словно отзываясь на ее мысли, пробормотала Магдалена, открыв наконец ларец и заглянув в него. - Грех вам, москвитянки, такое непотребство с лицами своими творить! Страшно вообразить, какие личины ряженые соберутся на те царские смотрины!
Она с презрением оглядывала сурмильницу, да румяльницу, да белильницу, да коробочки с волосиками для подклейки бровей и балсамами, то есть помадами, стекляницы с ароматными водками.
– Не пойму я вас, русских, - фыркнула Магдалена. - У нас в Ливонии дамы, конечно, тоже красятся, но лишь чтобы пригожество свое подчеркнуть. А вы словно бы другие лица вместо Богом данных малюете. Какие-то красно-белые! Таких и не бывает наяву! У нас в Ливонии вот этак - то красятся только непотребные, продажные женки. А у вас в Московии - каждая-всякая девица и молодица. И еще отцы да мужья сами женам помады-румяна покупают, словно нарочно их на продажу хотят выставить.
– Ну что ты несешь?! - всплеснула руками Анастасия. - Откуда тебе знать, как в Ливонии непотребные женки мажутся? Ты с той Ливонии уже десять лет как отъехала.
– Ну и что ж, у меня память хорошая! - задорно отозвалась Магдалена. - Очень хорошо помню все-все, каждую мало-мальскую малость. Бывало, придем с матушкой в костел, а кругом все вместе, и кавалеры, и дамы стоят, ксендз в белом стихаре, хор голос возносит к куполу. Ладаном пахнет ах как сладко-сладко… И дамы этак красиво себя ладонью обмахивают и шепчут: "Матерь Божия, Святая Мария, Иисусе сладчайший…" - Она завела глаза восторженно, а в голосе ее вдруг появился шипящий, свистящий, обольстительный польский выговор: - А на каждом пальце перстни сверкают. А на груди - крестики золотые да с каменьями. У вас же кресты наперсные одни лишь попы носят, а прочие их под рубаху прятать должны. Даже и не похвалишься! Там все иначе… Юбки у дам широчайшие, а в поясе все тоненькие-тоненькие, двумя пальцами обхватить можно. Вот как меня!
Магдалена попыталась соединить пальцы на поясе, но разочарованно вздохнула:
– Да ну, раскормили меня тут всякими вашими кашами! Скоро стану толстомясая, как настоящая москвитянка!
– Не скоро еще, - утешила ее Анастасия, с трудом сдерживая смех. - Худющая, словно сверчок запечный. Но ты, Маша, в словах остерегись, - добавила уже серьезнее. - Я - так и быть, промолчу, а вот услышит матушка, как ты ляшские обычаи хвалишь - не было бы худа! Теперь ты наша, православная, вот и веди себя по-нашему.
– Подумаешь, и слова не скажи! - буркнула Магдалена, однако в глазах ее появилось испуганное выражение, тотчас, впрочем, и растаявшее, словно запоздалый снег, и сменившееся искренним восторгом: - О… о, какие серьги! Двойчатки, да с бубенчиками! Новые?
– Тетенька подарила к Рождеству.
– Больно рано! - ревниво отозвалась Магдалена, торопливо вдевая в уши серьги и красуясь перед зеркалом. - До Рождества-то еще седмица!
– Она к старшему сыну отъехать задумала. Сын ее - пронский воевода.
– Курбский? - мигом насторожилась Магдалена. - Так он твоя родня?!
– Ну да, мы с ним троюродные. И его матушка, и моя - Тучковы урожденные. А ты знаешь, что ли, князя Андрея Михайловича?
– Как же, видела. Красавец писаный! Галантен, как настоящий шляхтич, знает обхождение с дамами, по-польски говорит. Даже и по-латыни изъясняется!
– Да скажи на милость, откуда ж тебе все это ведомо?! - застонала Анастасия. - Какая сорока на хвосте принесла?
– Да я сама по ночам сорокой оборачиваюсь и летаю там и сям, - лукаво усмехнулась в ответ Магдалена, так и сяк вертясь, чтобы получше разглядеть себя в серебряном шлифованном зеркале, вделанном в крышку ларца.
– Окстись! - махнула на нее Анастасия. - И придержи язык. Потянут тебя на Божий суд, как ведьму, за такую болтовню - узнаешь тогда… Ой, что это там такое?
Залились вдруг лаем кобели у ворот. Внизу по скрипучим половицам пробежали чьи-то всполошенные шаги, раздался взволнованный голос брата Данилы. Торопливо заговорила с кем-то мать. Дом полнился вскрикиваньем, гомоном, торопливыми окликами. Громко заплакал малец Никитушка.
– Да что такое? - Магдалена прилипла к слюдяному окошечку. - Надо быть, не татаре в одночасье нагрянули?! Нет, ничего не видно!
Обернулась, с досадой дунула на свечку, снова припала к окну:
– Возок у ворот. Еще один. Боярыня какая-то выходит… Монах за ней следом, ого, какой долговязый. Два господина важных идут. Бородатые старики, ничего интересного. Ого! А вот и молодой какой-то. Гости к вам?
– Настька! - раздался снизу голос Данилы - такого голоса Анастасия у брата отродясь не слышала. - Настька, отзовись! Чего в темноте сидишь, дура? Неужто спать завалилась?! Не до сна теперь, очи-то продери! Царевы бояре приехали, на смотрины звать! А ну, нарядись поскорее да рожу, рожу намажь, не забудь!
Анастасия с перепугу метнулась куда-то, не видя ничего во мраке, едва-едва рассеиваемом только лишь лампадным огонечком, и столкнулась с Магдаленой. Девушки с перепугу схватились за руки - пальцы у Магдалены были горячие-горячие, а у Анастасии - ледышки ледышками.
– Да как же? - пробормотала бестолково. - Да что же это? Ты ж говорила, смотрины во дворце будут…
– Царевы бояре, - выдохнула возбужденно Магдалена. - От самого царя! Ох, Матка Боска, Езус Христус…
И вдруг метнулась куда-то в сторону, взвизгнула, наткнувшись в темноте на сундук, нашарила свечку, зажгла ее от лампадки:
– Стася! Чего стала, будто гвоздями прибитая? Одеваться! Косу дай переплету! Где-то я тут видела пронизи жемчужные - как раз хороши будут.
Она заметалась от сундука к уборному столику, но тут в светелку ворвалась Юлиания Федоровна со свечой в руке. На лице плясали тени, и Анастасии вдруг почудилось, что мать кривится, с трудом удерживаясь от рыданий.
– Поздно! - выдохнула Юлиания Федоровна. - Бросьте все. Велено, чтоб шла в чем есть.
– Сударыня, неужто и впрямь царевы бояре? - пискнула Магдалена, и вдова Захарьина тяжело опустила голову, убранную черным платком:
– Правда истинная!
– Что ж ты мне раньше про смотрины не сказала, матушка?! - чуть не заплакала Анастасия, но мать лишь махнула рукой:
– Только собралась сказать, а тут уж нагрянули. Пошли, не стой, как деревянная… Может, все обойдется.
Анастасия поймала взгляд матери и поняла, что они обе думают об одном и том же: о преподобном Геннадии и как он сказал: "Дочка-красавица царицею станет!"
Ох, кажется, не обойдется…
– Мам, я боюсь, - всхлипнула Анастасия еще пожальче братца Никитушки. - Я не хочу…
– Не томи! - Юлиания Федоровна схватилась за сердце. - Деваться некуда, пошли, не то силком вниз сведут. Там сама Анна Глинская притащилась, щука кривозубая, ты ее стерегись, держись скромно, но очестливо.
Анастасия непослушными ногами повела себя вслед за матерью к двери, на ходу подбирая волосы, выпавшие из-под головной ленты. Лента была самая простая, хоть и шелковая, бирюзовая. Знала бы - надела бы шитую жемчугом. И рубашка на ней обыкновенная, домашняя, и сарафан синий, будничный, и душегрея абы какая, отнюдь не соболья, не парчовая. Одета не как боярышня, а как сенная девка, иного слова не подберешь.
"Вот и хорошо, - подумала испуганно. - Авось не поглянусь смотрельщикам!"
Сзади громко, взволнованно дышала Магдалена, и Анастасии чуточку легче стало при мысли, что подружка с ней.
В нижней комнате зажгли все огни, какие только можно, - светло там было, светлее, чем днем. И душно! Анастасия почувствовала, что на носу со страху и от жары выступили бисеринки пота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10