Толстый человек ко всему прочему был облачен в одеяние облата Облат — мирянин, который заключил договор с монастырем и выполняет для него какие-то обязанности (прим. автора)

целестинских монахов и производил довольное, округленное впечатление буквы «О».Привычка сравнивать людей с буквами явно была связана с моим ремеслом, однако я частенько находил в этом глубочайшую истину. Разве буквы не возникли из знаков, изображений? А если они изображают на бумаге все вещи, включая человека, то не должны ли буквы олицетворять людей и все вещи в нашем мире?— Эй вы, причетники, не обращайтесь с ним так грубо, — обратился целестинец к обоим церковным служкам, которые схватили меня своими жесткими лапами. — Бедолага, да он всего лишь поспал. Кто спит, тот безгрешен.— Вам хорошо говорить, мэтр Филиппо Аврилло, — заворчал один из причетников возле моей левой руки так громко, что у меня зазвенело в ухе. — Вам не приходится каждое утро гонять со своего порога всяких попрошаек!— И самые бедные — создания божьи, мой друг, — Филиппо Аврилло мягко улыбнулся. — Сжальтесь и подумайте в милостивом настроении, что этот человек просто спал. Вы неожиданно схватили и напугали его, и он защищается еще в полусне. Но ваши крепкие затрещины, без сомнения, не оставили и следа от дремоты.Мирянин был прав. Моя щека болела, бока — не меньше. Если парижане хотели использовать при строительстве Собора только самый лучший камень, то одиннадцать ступеней лестницы перед порталом явно не были предусмотрены как ложе для здорового сна.К боли, онемению в руках и ногах прибавилось еще и смятение. Я услышал музыку и крики и огляделся по сторонам. На краю Соборной площади протянулась процессия ряженых — непристойно кривлявшиеся дьявол, ведьмы и демоны. Они исчезли на улице Нев, вертя обнаженными задами в сторону Собора. Начался праздник шутов. Нищие, с которыми я делил ночное ложе, давно исчезли. Старый Колен — тоже.Добродушный целестинец, спасший меня от церковных служек, приобнял меня рукой и подтолкнул вперед.— Наверняка провернул вчера отличное дела и тут же обратил в вино благотворительные монеты — из чистого сострадания к бедным трактирщикам, не так ли? И сегодня ты устал, как крестьянин после пахоты.Оглушающий грохот смешался с его последними словами. Мэтр Аврилло повернул голову и взглянул вверх на башни Собора.— Красивый бой колоколов устроил этот звонарь, дьявольская бестия. Клянусь всеми настоящими глухими среди нищих Парижа, добрый Квазимодо сегодня разошелся не на шутку!Я не совсем понял смысл его последних слов — речей о дьявольской бестии и о глухих нищих. Поэтому предпочел перейти к первой части и попытался объяснить ему, что я не нищий и только при отвратительных обстоятельствах искал приюта у ступеней Нотр-Дама.— Ну да, ты не беден, у тебя просто нет денег, — мирянин усмехнулся. — Ну, историю я не назову новой, но в праздник шутов твой живот не должен удручать голод. У старого Филиппо Аврилло найдется лишний соль для тебя.Я крепко схватил его руку, которая потянулась к кошельку под одеждой. Человек понравился мне, и я не хотел пользоваться его добротой.— Постойте, мэтр. У меня есть деньги, я просто не нашел место для ночлега.Он недоверчиво уставился на меня и хотел было возразить , но его взгляд отвлекся, скользнул в сторону и остановился на узкой темной улочке у Отеля-Дье.— Прекрасно, если ты обойдешься без моей помощи. Я как раз увидел своего знакомого, — пробормотал он и прибавил прощальный привет. Потом мирянин исчез в кривом переулке, не удостоив меня больше ни единым взглядом. Прежде чем тени плотно стоящих друг к другу домов не проглотили его, мне показалось, что я увидел вторую фигуру — знакомого мэтра Филиппо. То, что он, всего лишь темный силуэт в сумерках, напомнил мне таинственного монаха-призрака, явно не было большим, чем совпадение, — вполне понятно, что он чудился мне после событий прошедшей ночи.Вмиг эти странные события снова встали передо мной, так живо и одновременно нереально, как бросающий в пот ночной кошмар. Охваченный внезапным страхом, я сжался под моим разорванным плащом и вдохнул, кода нащупал свой кошелек. Значит, не только сон! Почти с любовью я достал кожаный мешочек.Но что это было? Веревка развязана, кошелек пуст! Не веря своим глазам, я уставился на уже не туго набитый мешочек. Я был неосторожен и не завязал хорошенько кошелек?Я поспешил обратно к главному порталу Собора, где обыскал место моего ночлега под недоверчивыми взглядами обоих причетников. Там не валялось ни одного соля, не говоря уже о турских ливрах.И тут меня охватило озарение: оборванец Колен не из братского сострадания искал моего соседства, он, должно быть, обворовал меня во сне. Собственно, мне следовало быть начеку, но усталость лишила меня бдительности. Нищий показался мне похожим на меня; таким же типичным человеком «S»: израненный, истощенный, с росчерками и завитками, но причины его закругленных изгибов было трудно понять.Я послал вора в преисподнюю, на особенно горячее место — рядышком с Гутенбергом, — и поспешил к зданию Отеля-Дье, подгоняемый надеждой застать целестинца в еще благодушном настроении. Но я не нашел его — ни в узком переулке, который я прошел до самого конца, ни на соседних дворах. Он словно растворился в воздухе со своим знакомым.Теперь мне мог помочь только совет незнакомца, которого они называли монахом-призраком. И без приведения себя в порядок мне придется постараться получить место. Итак, во Дворец правосудия!Когда я покидал Отель-Дьё, мой желудок заявил о себе не робким урчанием, и тут же, как это уже частенько случалось в последние дни, кулак голода двинул мне по кишкам — как бы посмеиваясь надо мной, именно теперь, когда я снова оказался без соля в кармане. Вполголоса я проклинал свой голод и не обращал внимания на то, что происходило вокруг меня. Предупреждающий возглас, пронзительный крик женщины спас меня в последнюю минуту.Всадник, который появился со стороны отеля, несся прямо на меня, без сомнения ожидая, что нищий оборванец немедленно посторонится. Благодаря окрику я так и поступил и, сделав большой прыжок, потерял равновесие и приземлился прямо в кучу навоза.Буквально рядом со мной проскакал белый в яблоках конь в легком галопе. Всадником был угловатый, мрачно смотрящий исподлобья мужчина в костюме зажиточного горожанина. Не обращая ни на кого внимания, он прокладывал себе дорогу по заполнявшейся улице Нев. Того, что он чуть было не убил человека, казалось, он даже не понял. Либо ему было абсолютно все равно.Охая, я поднялся и поискал мою спасительницу. При этом мои глаза поймали взгляд, только на долю мгновения — слишком краткого, чтобы уловить внешность незнакомки. Было ли оно узким или широким, обрамлено белокурыми или черными локонами, сияющим молодостью или изборожденным морщинами? Не могу сказать, слишком быстро незнакомка исчезла за толпой галдящих крестьян, которые шагали в западном направлении к Дворцу правосудия. Но странно — хотя я видел глаза только на какую-то долю секунды, мне показалось, что я где-то встречал этот взгляд.Теперь я был не только оборванным и голодным, но и источал зловоние, как очаг разврата. Могло ли быть что-то еще более неподходящее для получения достойного места службы? В таком унылом настроении я позволил толпе увлечь себя к старому королевскому дворцу. Здание с оборонительными башнями за мостом Менял и Мельничьим мостом, несмотря на ранний час, было в необозримом количестве заполнено жаждущими удовольствия и зрелищ.— Так много зрителей? — удивился я. — Тогда мистерия явно уже началась.— Как же, — пожаловался маленький белобрысый паренек, чья узкая голова в честь Дня шутов была украшена дьявольскими рожками. — Представление намечено лишь на полдень, когда сюда прибудет фламандское посольство.— К чему же такое столпотворение?— Только одни зеваки, — захихикал маленький дьяволенок, который любовался своими собственными словами. Он показался мне буквой «Т», которая пытается компенсировать постоянно размахивающими руками недостающую прочность своей маленькой ноги.— Так на что же они глазеют? — спросил я.— На других зевак. Разве этого недостаточно? К тому же это значит заблаговременно занять хорошее место. Костер на Гревской площади может и согреет кого-то в эти холодные дни, но больше преимуществ у него нет. И майское деревце, это я вам предсказываю, сгниет на кладбище Бракской часовни скорее, чем мертвецы. Нет, поверьте мне, обедневший друг, здесь, во Дворце, бьется само сердце Парижа. Здесь можно будет восхититься благородными господами и плохими комедиантами. Держитесь меня, мсье оборванец, и вы насладитесь хорошим видом!Было ли это предложено всерьез или в шутку, но я его принял. К моему удивлению, белокурому дьяволенку удавалось протискиваться дальше вперед с помощью всевозможных уверток и пинков, пока он, сопровождаемый тенью по имени Арман Сове, наконец, не пробрался за старые каменные стены и не устремился к тому же месту как все остальные — в Большую залу.Здесь, где в другие дни слушалось толкование законов и вершилось правосудие, сегодня веселился народ Парижа — важные горожане и самый последний сброд. Мой дьяволенок неотступно пробивался к большому окну, стекла которого были открыты двумя молодыми парнями. Они бесстрашно расселись на карнизе, чтобы наблюдать за праздничным действом с этого возвышающегося обзорного пункта и с прибаутками комментировать происходящее. Ловко, как ящерка, белокурый дьяволенок пробрался наверх по богато украшенной стене к развязным школярам, я — вслед за ним.Пока я занимался тем, что искал для себя более-менее надежное местечко на этом до отказа заполненном карнизе, но насторожился, когда один из школяров поприветствовал моего белокурого провожатого.— Клянусь душой, это вы, Жеан Фролло де Молендино! Уже издали я видел ваши проворные руки и ноги, раскидывающие толпу как крылья ветряной мельницы. Недаром вас зовут Жоаннес с мельницы! Мы старались сохранить для вас почетное местечко, а вы притаскиваете с собой в виде довеска вонючего нищего. Это праздничное настроение заставило вас забыть, что вы не можете позволить себе быть милосердным?— Один беден и воняет снаружи, другой богат и гниет изнутри, — проорал мой белокурый знакомец. — Только в День шутов мы все равны, носы заложены от насморка, который не могут вылечить ни медики, ни банщики, а лишь один трактирщик.Взволнованный услышанным именем, я самонадеянно решил не обращать внимания на болтовню о моем потрепанном внешнем виде и спросил своего нового знакомого:— Вас действительно зовут Фролло?— Так зовут меня с тех пор, как я как себя помню. Вам не нравиться имя? Тогда называйте меня Жеан дю Мулен Moulin (фр.) — мельница (прим. перев.)

по тому месту, где я наслаждался материнским молоком, даже если оно было молоком кормилицы.— О, нет, мне очень нравиться ваше имя. — Бесенок усмехнулся:— Как мало же нужно, чтобы осчастливить бедную душу!— Я как раз ищу одного Фролло, — пояснил я.— Вы его и нашли.— Едва ли. Для архидьякона Нотр-Дама вы мне кажетесь довольно молодым, и с позволения сказать, чересчур шаловливым.Жеана Фролло, которого так же звали Жеан или Жоаннес дю Мулен, схватил один из зубоскалов и тряхнул так сильно, что он наверняка упал бы с оконного карниза в толпу под нами, если бы я и его друзья не ухватили бесенка в последний момент за поношенную безрукавку.— Вы просто душка, мой друг, просто душка! — захихикал он и стряхнул слезы своего необъяснимого умиления на мой плащ.— Почему?— Потому что я только что представил себе шаловливого отца Клода Фролло. Это то же самое, как если выдумать квадратное колесо, ревущий поток без воды или соблазнительную бабенку без грудей, — после этих слов Жеан дю Мулен снова впал в истерический хохот. — О, если бы мой брат только услышал вашу шутку, возможно, тогда он хоть раз посмеялся бы за всю свою жизнь — печальную и серьезную!— Архидьякон — ваш брат?— Так говорят с тех пор, как я себя помню. Вам что-то не нравиться?— Совсем наоборот, — возразил я, представился и объяснил, зачем я ищу архидьякона. Впрочем, о монахе-призраке я не упомянул, чтобы меня не столкнули при удобном случае с карниза.— Вы правы, месье Арман, мой брат действительно ищет нового писаря, с тех пор как Пьер Гренгуар снова ушел в поэты. Но только мне кажется сомнительным, что вы найдете здесь моего засыпанного пеплом братишку. Поищите его возле Нотр-Дама!— Там я уже провел неприятную ночь, — пробормотал я и попросил блондина показать мне своего брата, если он все же придет во Дворец правосудия.Вместо Клода Фролло здесь появилось огромное число почетных и высоких господ, которых Жеан и его товарищи приветствовали насмешливыми выкриками. Для меня это была прекрасная возможность познакомиться со знатью и уважаемыми горожанами Парижа. Если я потерплю неудачу с архидьяконом, то, возможно, я найду себе кров и хлеб у одного из них.Ватага школяров изливала свое остроумие на дородного господина, который тут же возмутился:— В мое время таких наглых парней за такое отстегали бы прутьями, а потом сожгли бы на костре из этих самых прутьев!Мои сотоварищи разыскали взглядом кричавшего и обрушились на него.— Это кто еще там гавкает?— Да я же знаю его, это месье Андри Мюнье.— Ну, да, Мюнье, один из четырех присяжных библиотекарей Университета.— Эй, книжный червь, не плюйся таким жарким огнем, не то сгоришь вместе со своим бумажным хламом!— Тогда придется все заново написать, и мой друг Арман Сове погреет на этом руки, — захохотал Жеан Фролло громче всех.До нас снова долетел хриплый голос библиотекаря Университета:— Просто конец света. Такая распущенная бесцеремонность школяров неслыханна Все испорчено проклятыми изобретениями, которые уготовил нам наш пагубный век: пушки, фальконеты, мортиры и, прежде всего, печатный станок — новая немецкая чума! Давно нет манускриптов, нет больше книг. Близится конец света!У Жоаннеса с мельницы и его товарищей это вызвало новый град острот, но я промолчал, считая, что месье Андри рассуждает правильно и высказывает разумные мысли. Двенадцатикратный бой колоколов заглушил все крики и вопли. Громкий гул звучал не благодаря мощи, которая обитала в колоколах Нотр-Дама, а объяснялся близким расположением: это были большие часы Дворца правосудия.Наконец, наступил полуденный час, а с ним пришло время, когда ожидали въезд фламандского посольства и начало представления мистерии.Я посмотрел на затянутые бархатом и золотой парчой трибуны, которые воздвигли для фламандских послов, и которые были так же пусты как мой желудок.— Почему все так носятся с этими фламандцами? Можно подумать, что судьба Франции зависит от них.— Возможно, король так и думает и потому рискнул покинуть свою крепость в Плесси-де-Тур Плесси-де-Тур или Плесси-ле-Тур — укрепленная резиденция короля Франции Людовика XI. За 22 года своего правления (1461-1483) он заложил основы абсолютизма, развивая экономику, покровительствуя городскому ремеслу и городам. При нем возникло почтововое сообщение, были расширены границы государства (прим. перев.)

и выйти в центр нашего прекрасного, старого, грязного, шумного Парижа, — ответил Жеан Фролло. — По крайней мере, для него речь идет о судьбе Бургундии. Ему очень хочется заключить брак между дофином и Маргаритой Фландрской. Толстосумы с Севера вчера прибыли сюда, чтобы обсудить детали. Король хочет расположить этих дельцов со звонкими гульденами и умасливает их при всяком удобном случае. Если они пожелают, то мистерия начнется лишь в полночь.— Верно, — подтвердил тучный школяр по имени Робен Пуспен. — С тех пор, как в прошлом марте прелестная Мария Бургундская упала с лошади во время прогулки верхом по Брюгге, Людовик точит зубы, чтобы откусить пару сочных кусков от бургундского жаркого.— Или, как поговаривают, ее сбросили с лошади, — глаза Жеана хитро блеснули. — Так или иначе, но королю Людовику пришлось кстати, что Мария последовала в могилу за своим отцом, Карлом Смелым Карл Смелый, герцог Бургундский — главный противник Людовика XI, пытался противостоять укреплению королевской власти, в 1465 году образовал с другими единомышленниками «Лигу общественного блага». Проиграв в открытом бою, Людовик изменил тактику на дальновидную дипломатию и расправился с Карлом Смелым с помощью швейцарцев и лотарингов. В битве с ними при Нанси в 1477 году Карл и погиб. Людовик получил прозвище «Всемирный Паук» за дипломатическую ловкость и умение завлечь своих противников в западню с помощью интриг, хитрости и обмана (прим. перев.)

. Она не слишком хорошо относилась к союзу своей дочери с сыном Людовика.— Доченьке Маргарите, наоборот, такие размышления неведомы, — продолжал злословить Пуспен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60