Воевода и сотник придвинулись ближе, внимательно разглядывая рисунок.
— И сюды казачков пошлем, — подумав, решил воевода.
Проснулся Андрей от легкого треска — ветка хрустнула под чьей-то ногой. Лошадь, подняв голову, насторожила уши. Подтянув саблю, Андрей осторожно выглянул из-за кустов. Вверх по оврагу, вдоль ручья пробирался высокий сутуловатый мужик с прямыми и светлыми, словно выбеленными, волосами, стриженными в кружок. Выйдя к лошади, он осторожно огляделся, затем позвал негромко:
— Ондрюха! Не боись, я от китайца твово посланный. Выходи!
— Здорово, Дмитрий! — поприветствовал его Андрей, спрыгнув к ручейку.
— Ну-у-у, — оглядел его Митрей, — оре-е-ел! Полну казацку справу отхватил!
— Что китаец говорит?
— К ему велел поспешать. Вот те порты с рубахой, одевай — покрасовался в казацком, и будет. Не знам токо, где он ждет тя, сам ишшы.
Глянув на присланную одежду, Андрей снова связал ее в узел и отдал Дмитрию.
— Неси назад или спрячь куда-нибудь.
— А ты што ж, так в казацком и пойдешь?
— Не пойду, а поеду.
— Совсем ума решился? Ишшут тя и в городу, и окрест.
— Да плевать!
Андрей не хотел больше рядиться в рванье. Ему нравилась казацкая одежда, нравилась сабля и лошадь. Впервые мелькнуло какое-то чувство причастности к миру настоящих, прирожденных воинов, и он хотел как можно дольше сохранить это ощущение. А может быть, действовать дальше, руководствуясь именно им — самоощущением воина. Тогда и думать не надо будет, сабля и конь сами подскажут, что делать. «Но ведь не мое это, с чужого плеча. Ладно, будем считать за трофеи».
— Да мне-т што, езжай, коли дурак! — Митрей сплюнул и, захватив узел, стал выбираться по склону оврага.
Распутав и взнуздав лошадь, Андрей вывел ее наверх и рысью направился в город, не дожидаясь темноты. Он был полностью уверен в себе: в военном кафтане, на казачьей лошади, он словно вошел в резонанс с воинственными вибрациями этого времени. Вырвавшись из тюрьмы и вооружившись, может быть, он прошел «гуань-тоу», — экзамен, ведущий в мир воинов.
Ничего и никого он больше не боялся. Может, это и был «Огоны»?
Глава сороковая
Подняв частокол пик, со знаменем на правом фланге, первая сотня выстроилась на крепостном дворе «конно, людно и оружно». Квадратное знамя пробито пулями, обгорело с краю — не раз побывало в битвах. С потемневшего полотнища смотрел огромными глазами вышитый Спас. Сытые кони переступали копытами, потряхивали сбруей, украшенной серебряными бляхами, бордовыми нагрудными кистями, красными и синими лентами, вплетенными в длинные гривы. Подбоченясь, заломив бараньи шапки, сидели в седлах казаки — среди русых бород и рыжих чубов мелькали высокие скулы, узкие глаза и жесткие черные волосы — то всходило новое, сибирское потомство, наработанное в постелях с раскосыми улусными бабами.
На высоком крыльце приказной избы стоял воевода Карамышев — высокий, грузный. Тяжелые ладони плотно лежали на потемневших листвяжных перилах.
— Ну, казачки, знаете уж, што наших в струге постреляли? Кто не знает, сходите на Анисей, гляньте! — помолчал, потом спросил, будто спокойно:
— Што, и дале спушшать будем? — и грозно:
— Будем, дак скоро всех вас за чубы поташшат!
Гул прошел по сотне — глубинный, нутряной, медленно и страшно разгораясь в крови. А воевода все добавлял:
— Каргызня-то, хамло степное, — вон она, за горой ходит. Ослабь токо казацку жилу, враз головы на кольях подымут. А кыштымя тут первые потатчики. Аль не так? Забыли, видать, про казацки сабли — забыли, дак напомним! Любо ль, казаки?
— Лю-ю-б-о-о! — глухо ответила сотня.
Воевода, собственно, говорил не по чину. Так должен говорить в кругу казачий атаман. Да нету атамана-то, Емельяна Тюменцева, — недавно пошел с отрядом «в ясак», угодил в засаду и сидел нынче в плену у степного хана.
— А любо, дак шапки долой!
Вперед вышел поп, затянув раскатисто:
— …Христолюбивому воинству! — пошел вдоль строя, окропляя святой водой лошадей, отмахивающих мордами от брызг.
— Балуй еще, т-такую мать! — всадники успокаивали их плетками.
Сотник спешился, стал на колени, целуя крест, затем снова сел на своего вороного, в котором, судя по оскалу, явно играли киргизские «кровя».
— Давай! — отмахнул рукой воевода, и сотня, качнув пиками, медленно потянулась из крепости. Вдоль улицы стояли бабы, ребятишки — провожали семейных казаков. С дробным стуком сотня выехала из ворот Большого города и на рысях втянулась в лес. Некоторые оглядывались на платки и сарафаны жен, перебежавших с улицы на городскую стену. Щемило в душе, но и разгоралась кровь от предстоящей потехи. Никто при этом не замечал пожилого китайца, собирающего у городской стены какие-то травки — лечил он кого или сам лечился, кому какое дело?
Митрей пошел в город пешком, а Андрей ненадолго задержался у песчаной, лесной дороги, обнаружив на ней свежие следы множества копыт. Всадники прошли как раз в то время, когда он отсыпался в овраге. Пожав плечами, Шинкарев съехал с дороги и пустил лошадь вниз по склону, сначала по высокой траве в негустом, светлом березняке, а потом, когда склон кончился, по сухим иглам, устилающим песчаную землю под редкими корявыми соснами. Впереди показались пригородные дома, невысокая длинная стена Большого города, за ней стены и башни острога. Заметив знакомую фигуру у городских ворот, Андрей перевел лошадь в галоп, лихо, как настоящий казак, осадив ее на всем скаку в паре шагов от китайца, спешился и хлопнул по крупу серую кобылу.
— Принимай аппарат, — произнес он голосом киноартиста Леонида Быкова. — Вот. Махнул не глядя.
— Ты не переоделся, — не отреагировав на его тон, спокойно заметил Мастер.
— Так лучше. На человека похож. — Андрей огладил казацкий кафтан.
— Ты похож на попугая.
— А мне нравится. Раз прошел «гуань-тоу», можно и обождать, с рваньем-то.
— Что ты сказал? — откровенно удивившись, а потом и усмехнувшись, поглядел на него господин Ли Ван Вэй. — Прошел «гуань-тоу»? Надо же, а я и не заметил.
Он аккуратно сложил собранные травки, потом выпрямился.
— Давай-ка отойдем.
Ведя лошадь в поводу, Андрей отошел подальше от ворот, сопровождаемый китайцем.
— У тебя хорошая лошадь. За ее потерю два человека валяются в тюрьме, только-только отходя от кнута. Я обещал воеводе сделать отвар, который их поднимет. У него теперь каждый человек на счету. Но все равно хорошо, что у тебя есть лошадь.
— Куда мне ехать? — бодрым голосом спросил Андрей.
— Это ты сам выберешь.
— Как так? — Андрей ничего не понимал, но воинственное настроение понемногу выветривалось.
— Слушай меня внимательно, — продолжал Мастер. — Сегодня утром рыжая девушка уехала домой. Ее повезли люди из староверческой общины, им зачем-то понадобилось на Бирюсу. А два часа назад ушел карательный казачий отряд.
— Куда ушел?
— Он пойдет в два места — пресечь отход Кистимо-ва рода и наказать раскольников за связь с кыргыза-ми, и, кроме того, уничтожить их лодки.
— Откуда вы это знаете?
— Это мое дело.
— А мое?
Покачав головой, китаец откровенно усмехнулся:
— Ты что, еще не понял?
— Кажется, понял. Надо предупредить кого-то… но кого? Казаки пойдут вверх по Енисею, значит, сначала выйдут на Кистима, если он еще не ушел, а только потом на староверов. Так?
— Не так. Отряд пойдет петлей, по таежным тропам. В тайге казаки разделятся и одновременно выйдут и на староверов, и на качинцев. Потом две группы встретятся на Енисее, где-то в районе Шумихинского створа.
— Значит, мы поедем вдвоем с Ченом?
— Нет, у Чена свое дело. Собственно говоря, он уже уехал.
Андрей снова задумался, чувствуя что-то необычное. Словно странная, темная сила вздымала его над землей, готовая поволочь куда-то. Тем не менее он до последнего пытался спокойно разобраться в ситуации:
— Но ведь я один. В одиночку я не смогу предупредить и тех и других. Как же быть?
Китаец улыбнулся — собрались морщинками уголки глаз.
— Вот сам и решишь.
Сказав это, Мастер повернулся, направляясь в город.
— Постойте, Ши-фу! — бросился за ним Андрей. — Но откуда казаки узнали про раскольничьи лодки?
— Я им сказал.
— Вы предупредили Глашу о казачьем отряде?
— Нет.
— Но почему?!
Веселые и честные китайские глаза глянули прямо в лицо Андрея:
— Забыл.
— УБЬЮ, СВОЛОЧЬ!«— прорычал Андрей, схватив за грудки господина Ли Ван Вэя.
В этом выплеснулось все — ярость за московскую подставу, за смерть рыжего казака, за ночной обман. Мастер мягко положил ладони на его запястья — и в следующий миг Андрей со.стоном повалился на колени.
— У тебя мало времени, — спокойно заметил господин Ли Ван Вэй. — Советую раздобыть заводную лошадь, быстрей доберешься.
А потом повернулся и пошел — невысокий, сутуловатый. Андрей поглядел ему вслед, и ему вдруг почудилось, что вокруг фигурки Мастера возникла какая-то сумрачная аура, распространяющая тусклый отсвет — багровое дьяволово сияние.
Поднявшись с колен, Андрей долго не мог унять дрожь в ослабевших руках. Недавняя воинственная уверенность мгновенно улетучилась. Две пары глаз плыли перед ним, в темноте закрытых век — одни по-детски круглые, темные и блестящие, как спелая черемуха; другие большие, прозрачно-серые, окруженные сеточкой легких морщин. Приход казаков — смерть. Одна умрет, другая, быть может, спасется. Которая?
» Вот, значит, какое оно, «затруднительное положение»! Сволочь узкоглазая! Сейчас-сейчас… что там Чен говорил — первое, второе, третье?… действовать, не думая… сейчас…«
Андрей покрутил головой, отгоняя наваждение, потом подтянул к себе кобылу и тяжело влез в потертое казачье седло. Прозрачно-серые глаза Рыжей, прощаясь, печально взглянули на него, растворяясь в жарком мареве уходящего дня.
» К староверам!«
Несколькими часами позже и сам господин Ли Ван Вэй выехал из города, направляясь вверх по Енисею. Под ним была хорошая лошадь, выданная воеводой, за седлом запас продуктов, на спине все тот же кожаный тючок. Он ехал ровной спокойной рысью — спешить ему было некуда.
Вечером передовые отряды кыргызов вышли к новому Караульному острогу, расположенному в двухстах километрах от Красноярска, вверх по Енисею. На узкой елани, плавно спускающейся к реке, стоял начатый острожный сруб, белеющий свежими палями — ошкуренными и обожженными сосновыми бревнами. Тревожные крики и громкие хлопки пищалей Ответили свисту стрел, густо полетевших вдруг из темной тайги. Из-за мыска выдвинулись низкие лодки с силуэтами пригнувшихся воинов, мелькающих яркими комочками пламени. С зачаленного к берегу струга грохнула пушка, пульки широким веером хлестнули по вечерней реке — пара лодок с плеском завалилась в воду, но с других огненными дугами понеслись горящие стрелы. Еще раз ударила пушка, хлопнули последние казацкие пищали, но все гуще летели стрелы, рассекая, закручивая клубы синего порохового дыма. Из тайги, прикрываясь кожаными щитами, побежали пешие кыргызы в куяках и железных шеломах. Короткая схватка, яростный сабельный лязг в квадрате недостроенных стен, и все кончилось: за пылал накренившийся струг, на земле — мертвые казаки, под стеной — несколько раненых, захваченных в плен. Среди убитых был и казачий десятник — тот самый, которого Андрей видел на Бирюсе. Умные, близко посаженные глаза закрылись, из груди торчала длинная оперенная стрела, окруженная красным пятном, расплывшимся меж петлями военного кафтана.
Из тайги в сопровождении дюжины всадников медленно выехал чазоол — командир отряда, как две капли воды похожий на другого чазоола, убитого Андреем, Среди чазооловых спутников выделялся один всадник — рослый китаец с узкой черной косицей и высоким выбритым лбом.
Не сходя с коня, чазоол внимательно осмотрел захваченный острог, убитых и раненых, затем дал отмашку двигаться дальше. Лодки пошли вниз по течению, всадники и пешие скрылись в ночи, оставив на темной поляне столб пламени, жарко полыхающий над рублеными стенами.
В темной тайге теплились костерки: казаки варили кашу, иные уж спали; дозоры, выставленные вокруг стана, чутко вслушивались в ночь. Вкруг своего костерка сотник собрал начальных — пятидесятников и десятников.
— Значитца так, мужики: поутре пойдем розно. Ты, Еремей, выходишь к Калтату и дале по следу. Далеко кыштымям не уйтить. Ты, Корнила Иваныч, давай на Бирюсу. Как дело зделашь, отряди ково на Караульный, давно вестей оттудова не было. Лодки найдешь, дак сам гляди — каки пожечь, каки приплавить. Опосля оба на Шумиху.
— А сам-то, Степан Данилыч?
— Я прям туды, со мной пяток Еремеевых. Оглядимся покуль, как да што. Ну все, давай спать, казачки, — завтре, Бог даст, потрудимся.
— Што ж, этто можна, — кивали головами начальные, — мо-ожна, да-а…
К утру холодный рассвет пришел откуда-то с высоты, обтекая мохнатые еловые лапы. В туманной сине-зеленой полутьме оранжевые лепестки костров заплясали бесшумно и ярко. Три отряда разошлись в светлеющем лесу, оставив после себя легкие серые дымки над угольями да теплые конские яблоки на вытоптанной мокрой траве.
День разогрелся, тайга просветлела, до краев наполненная запахами теплых трав и острым смоляным духом. В бирюсинском скиту закончились лихорадочные сборы — скот уведен в глухой распадок, ценности закопаны, жилая изба разобрана, бревна пущены на спешную достройку барки. Все, что можно, погружено на барку, на плоты, в готовые и полуготовые лодки. Среди народа, занятого на переноске вещей, мелькала молодая рыжеволосая женщина. Ее прозрачно-серые глаза время от времени застывали, повернувшись в сторону Красноярского острога.» Чаво рот раззявила, халда!«— приводил ее в чувство кряжистый седобородый мужик, и она бежала к берегу, согнувшись под тяжестью очередного узла.
Помолившись, вся староверческая община расселась в лодки и отплыла вниз по Бирюсе, направляясь на условленное место, назначенное им для встречи кыргызским ханом Ишинэ. Хану нужны были лодки для похода на Красный Яр — их дадут староверы, иначе в степь им допуска не будет. А Красноярскому острогу так и так конец — и сила на него идет большая, и внутри теперь свои люди — обещали помочь в решающий момент.
Пройдя тайными снежными перевалами, с таежных Саянских гор в холмистые хакасские степи вышел большой конный отряд. Вел его широкогрудый чернобородый воин в дорогой сверкающей кольчуге — джун-гарский полководец Галдан Бодохчу. Разделившись на несколько групп, конные джунгары двинулись широкой облавной дугой, охватывая кыргызские становища. Защищать их было некому — почти все мужчины ушли на север — штурмовать ненавистную Кзыл-Яр-Туру.
Утро поднялось темным, бессолнечным, из-за ненастных серых туч слабо потек ранний холодный свет. Таежная тропа шла по краю желто-бурого песчаного ската, усеянного мелкими камнями. Над песком стояли сосны, снизу темно-зеленая трава, растущая мягкими редкими пучками. Прямо в траве начиналась вода лесного озера, густо настоянная на торфе, — неподвижная, почти черная, смутно отражающая сосновые стволы.
На берег озера выехал всадник на усталой лошади. Мужчина, одетый как красноярский казак, — от усталости он то ронял голову на грудь, то снова вскидывал ее, протирая глаза. Увидев полоску воды, мелькнувшую сквозь завесу утреннего тумана, который смутной кисеей потек меж сосен, он механически толкнул пятками кобылу, как вдруг, мгновенно придя в себя, слетел на землю, быстро откатившись с тропы за ближайший пень и оглядывая оттуда темные кусты. В шершавом еловом стволе, на уровне конских ушей все еще дрожала длинная тяжелая стрела. Поколебавшись секунду, мужчина поднялся в полный рост, поднял руки над головой и вышел на тропу.
— Эй, я один тут! Не стреляйте! Мне в скит надо, дело есть.
— Како тако дело? — раздался неподалеку хриплый мужской голос. — Кто таков?
— Я скиту друг. Предупредить хочу, казаки к вам идут.
Андрей не знал, разумно ли так говорить с незнакомцем, которого он даже не видел. Однако выбора не было.
— Эвона! — послышалось в ответ. — Дак вчера иш-шо все сплавились. Пуст он, скит-то!
Голос приблизился, из-за старой разлапистой пихты показался мужик с охотничьим луком в руках.
— Как пуст? — Андрей от слабости сел на землю, намотав на кулак повод. — А куда скитские ушли?
— Дак от казаков и ушли. Все лотки собрали и сплавились. Третьево дни заезжал один узкоглазай, здоровый такой, с косицей. Он и упредил, о казаках-то.
» Чен?! Какого черта! Что за игра такая?!«
— А ты кто? — спросил он мужика.
— В караульщиках оставлен. Казаки придут, дак схоронюсь, а потом снова глядеть буду.
— Слушай, там такая рыжая была…
— Глаха-то? Тож уехала. Говорю те, все уехали.
» Кистим!! Если здесь я не нужен, может, к ним успею?«
— Скажи-ка, — снова сказал Андрей мужику, — а есть у тебя лошадь? Дай мне любую, только свежую, а я тебе эту отдам. Она хорошая, ты не смотри, что устала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
— И сюды казачков пошлем, — подумав, решил воевода.
Проснулся Андрей от легкого треска — ветка хрустнула под чьей-то ногой. Лошадь, подняв голову, насторожила уши. Подтянув саблю, Андрей осторожно выглянул из-за кустов. Вверх по оврагу, вдоль ручья пробирался высокий сутуловатый мужик с прямыми и светлыми, словно выбеленными, волосами, стриженными в кружок. Выйдя к лошади, он осторожно огляделся, затем позвал негромко:
— Ондрюха! Не боись, я от китайца твово посланный. Выходи!
— Здорово, Дмитрий! — поприветствовал его Андрей, спрыгнув к ручейку.
— Ну-у-у, — оглядел его Митрей, — оре-е-ел! Полну казацку справу отхватил!
— Что китаец говорит?
— К ему велел поспешать. Вот те порты с рубахой, одевай — покрасовался в казацком, и будет. Не знам токо, где он ждет тя, сам ишшы.
Глянув на присланную одежду, Андрей снова связал ее в узел и отдал Дмитрию.
— Неси назад или спрячь куда-нибудь.
— А ты што ж, так в казацком и пойдешь?
— Не пойду, а поеду.
— Совсем ума решился? Ишшут тя и в городу, и окрест.
— Да плевать!
Андрей не хотел больше рядиться в рванье. Ему нравилась казацкая одежда, нравилась сабля и лошадь. Впервые мелькнуло какое-то чувство причастности к миру настоящих, прирожденных воинов, и он хотел как можно дольше сохранить это ощущение. А может быть, действовать дальше, руководствуясь именно им — самоощущением воина. Тогда и думать не надо будет, сабля и конь сами подскажут, что делать. «Но ведь не мое это, с чужого плеча. Ладно, будем считать за трофеи».
— Да мне-т што, езжай, коли дурак! — Митрей сплюнул и, захватив узел, стал выбираться по склону оврага.
Распутав и взнуздав лошадь, Андрей вывел ее наверх и рысью направился в город, не дожидаясь темноты. Он был полностью уверен в себе: в военном кафтане, на казачьей лошади, он словно вошел в резонанс с воинственными вибрациями этого времени. Вырвавшись из тюрьмы и вооружившись, может быть, он прошел «гуань-тоу», — экзамен, ведущий в мир воинов.
Ничего и никого он больше не боялся. Может, это и был «Огоны»?
Глава сороковая
Подняв частокол пик, со знаменем на правом фланге, первая сотня выстроилась на крепостном дворе «конно, людно и оружно». Квадратное знамя пробито пулями, обгорело с краю — не раз побывало в битвах. С потемневшего полотнища смотрел огромными глазами вышитый Спас. Сытые кони переступали копытами, потряхивали сбруей, украшенной серебряными бляхами, бордовыми нагрудными кистями, красными и синими лентами, вплетенными в длинные гривы. Подбоченясь, заломив бараньи шапки, сидели в седлах казаки — среди русых бород и рыжих чубов мелькали высокие скулы, узкие глаза и жесткие черные волосы — то всходило новое, сибирское потомство, наработанное в постелях с раскосыми улусными бабами.
На высоком крыльце приказной избы стоял воевода Карамышев — высокий, грузный. Тяжелые ладони плотно лежали на потемневших листвяжных перилах.
— Ну, казачки, знаете уж, што наших в струге постреляли? Кто не знает, сходите на Анисей, гляньте! — помолчал, потом спросил, будто спокойно:
— Што, и дале спушшать будем? — и грозно:
— Будем, дак скоро всех вас за чубы поташшат!
Гул прошел по сотне — глубинный, нутряной, медленно и страшно разгораясь в крови. А воевода все добавлял:
— Каргызня-то, хамло степное, — вон она, за горой ходит. Ослабь токо казацку жилу, враз головы на кольях подымут. А кыштымя тут первые потатчики. Аль не так? Забыли, видать, про казацки сабли — забыли, дак напомним! Любо ль, казаки?
— Лю-ю-б-о-о! — глухо ответила сотня.
Воевода, собственно, говорил не по чину. Так должен говорить в кругу казачий атаман. Да нету атамана-то, Емельяна Тюменцева, — недавно пошел с отрядом «в ясак», угодил в засаду и сидел нынче в плену у степного хана.
— А любо, дак шапки долой!
Вперед вышел поп, затянув раскатисто:
— …Христолюбивому воинству! — пошел вдоль строя, окропляя святой водой лошадей, отмахивающих мордами от брызг.
— Балуй еще, т-такую мать! — всадники успокаивали их плетками.
Сотник спешился, стал на колени, целуя крест, затем снова сел на своего вороного, в котором, судя по оскалу, явно играли киргизские «кровя».
— Давай! — отмахнул рукой воевода, и сотня, качнув пиками, медленно потянулась из крепости. Вдоль улицы стояли бабы, ребятишки — провожали семейных казаков. С дробным стуком сотня выехала из ворот Большого города и на рысях втянулась в лес. Некоторые оглядывались на платки и сарафаны жен, перебежавших с улицы на городскую стену. Щемило в душе, но и разгоралась кровь от предстоящей потехи. Никто при этом не замечал пожилого китайца, собирающего у городской стены какие-то травки — лечил он кого или сам лечился, кому какое дело?
Митрей пошел в город пешком, а Андрей ненадолго задержался у песчаной, лесной дороги, обнаружив на ней свежие следы множества копыт. Всадники прошли как раз в то время, когда он отсыпался в овраге. Пожав плечами, Шинкарев съехал с дороги и пустил лошадь вниз по склону, сначала по высокой траве в негустом, светлом березняке, а потом, когда склон кончился, по сухим иглам, устилающим песчаную землю под редкими корявыми соснами. Впереди показались пригородные дома, невысокая длинная стена Большого города, за ней стены и башни острога. Заметив знакомую фигуру у городских ворот, Андрей перевел лошадь в галоп, лихо, как настоящий казак, осадив ее на всем скаку в паре шагов от китайца, спешился и хлопнул по крупу серую кобылу.
— Принимай аппарат, — произнес он голосом киноартиста Леонида Быкова. — Вот. Махнул не глядя.
— Ты не переоделся, — не отреагировав на его тон, спокойно заметил Мастер.
— Так лучше. На человека похож. — Андрей огладил казацкий кафтан.
— Ты похож на попугая.
— А мне нравится. Раз прошел «гуань-тоу», можно и обождать, с рваньем-то.
— Что ты сказал? — откровенно удивившись, а потом и усмехнувшись, поглядел на него господин Ли Ван Вэй. — Прошел «гуань-тоу»? Надо же, а я и не заметил.
Он аккуратно сложил собранные травки, потом выпрямился.
— Давай-ка отойдем.
Ведя лошадь в поводу, Андрей отошел подальше от ворот, сопровождаемый китайцем.
— У тебя хорошая лошадь. За ее потерю два человека валяются в тюрьме, только-только отходя от кнута. Я обещал воеводе сделать отвар, который их поднимет. У него теперь каждый человек на счету. Но все равно хорошо, что у тебя есть лошадь.
— Куда мне ехать? — бодрым голосом спросил Андрей.
— Это ты сам выберешь.
— Как так? — Андрей ничего не понимал, но воинственное настроение понемногу выветривалось.
— Слушай меня внимательно, — продолжал Мастер. — Сегодня утром рыжая девушка уехала домой. Ее повезли люди из староверческой общины, им зачем-то понадобилось на Бирюсу. А два часа назад ушел карательный казачий отряд.
— Куда ушел?
— Он пойдет в два места — пресечь отход Кистимо-ва рода и наказать раскольников за связь с кыргыза-ми, и, кроме того, уничтожить их лодки.
— Откуда вы это знаете?
— Это мое дело.
— А мое?
Покачав головой, китаец откровенно усмехнулся:
— Ты что, еще не понял?
— Кажется, понял. Надо предупредить кого-то… но кого? Казаки пойдут вверх по Енисею, значит, сначала выйдут на Кистима, если он еще не ушел, а только потом на староверов. Так?
— Не так. Отряд пойдет петлей, по таежным тропам. В тайге казаки разделятся и одновременно выйдут и на староверов, и на качинцев. Потом две группы встретятся на Енисее, где-то в районе Шумихинского створа.
— Значит, мы поедем вдвоем с Ченом?
— Нет, у Чена свое дело. Собственно говоря, он уже уехал.
Андрей снова задумался, чувствуя что-то необычное. Словно странная, темная сила вздымала его над землей, готовая поволочь куда-то. Тем не менее он до последнего пытался спокойно разобраться в ситуации:
— Но ведь я один. В одиночку я не смогу предупредить и тех и других. Как же быть?
Китаец улыбнулся — собрались морщинками уголки глаз.
— Вот сам и решишь.
Сказав это, Мастер повернулся, направляясь в город.
— Постойте, Ши-фу! — бросился за ним Андрей. — Но откуда казаки узнали про раскольничьи лодки?
— Я им сказал.
— Вы предупредили Глашу о казачьем отряде?
— Нет.
— Но почему?!
Веселые и честные китайские глаза глянули прямо в лицо Андрея:
— Забыл.
— УБЬЮ, СВОЛОЧЬ!«— прорычал Андрей, схватив за грудки господина Ли Ван Вэя.
В этом выплеснулось все — ярость за московскую подставу, за смерть рыжего казака, за ночной обман. Мастер мягко положил ладони на его запястья — и в следующий миг Андрей со.стоном повалился на колени.
— У тебя мало времени, — спокойно заметил господин Ли Ван Вэй. — Советую раздобыть заводную лошадь, быстрей доберешься.
А потом повернулся и пошел — невысокий, сутуловатый. Андрей поглядел ему вслед, и ему вдруг почудилось, что вокруг фигурки Мастера возникла какая-то сумрачная аура, распространяющая тусклый отсвет — багровое дьяволово сияние.
Поднявшись с колен, Андрей долго не мог унять дрожь в ослабевших руках. Недавняя воинственная уверенность мгновенно улетучилась. Две пары глаз плыли перед ним, в темноте закрытых век — одни по-детски круглые, темные и блестящие, как спелая черемуха; другие большие, прозрачно-серые, окруженные сеточкой легких морщин. Приход казаков — смерть. Одна умрет, другая, быть может, спасется. Которая?
» Вот, значит, какое оно, «затруднительное положение»! Сволочь узкоглазая! Сейчас-сейчас… что там Чен говорил — первое, второе, третье?… действовать, не думая… сейчас…«
Андрей покрутил головой, отгоняя наваждение, потом подтянул к себе кобылу и тяжело влез в потертое казачье седло. Прозрачно-серые глаза Рыжей, прощаясь, печально взглянули на него, растворяясь в жарком мареве уходящего дня.
» К староверам!«
Несколькими часами позже и сам господин Ли Ван Вэй выехал из города, направляясь вверх по Енисею. Под ним была хорошая лошадь, выданная воеводой, за седлом запас продуктов, на спине все тот же кожаный тючок. Он ехал ровной спокойной рысью — спешить ему было некуда.
Вечером передовые отряды кыргызов вышли к новому Караульному острогу, расположенному в двухстах километрах от Красноярска, вверх по Енисею. На узкой елани, плавно спускающейся к реке, стоял начатый острожный сруб, белеющий свежими палями — ошкуренными и обожженными сосновыми бревнами. Тревожные крики и громкие хлопки пищалей Ответили свисту стрел, густо полетевших вдруг из темной тайги. Из-за мыска выдвинулись низкие лодки с силуэтами пригнувшихся воинов, мелькающих яркими комочками пламени. С зачаленного к берегу струга грохнула пушка, пульки широким веером хлестнули по вечерней реке — пара лодок с плеском завалилась в воду, но с других огненными дугами понеслись горящие стрелы. Еще раз ударила пушка, хлопнули последние казацкие пищали, но все гуще летели стрелы, рассекая, закручивая клубы синего порохового дыма. Из тайги, прикрываясь кожаными щитами, побежали пешие кыргызы в куяках и железных шеломах. Короткая схватка, яростный сабельный лязг в квадрате недостроенных стен, и все кончилось: за пылал накренившийся струг, на земле — мертвые казаки, под стеной — несколько раненых, захваченных в плен. Среди убитых был и казачий десятник — тот самый, которого Андрей видел на Бирюсе. Умные, близко посаженные глаза закрылись, из груди торчала длинная оперенная стрела, окруженная красным пятном, расплывшимся меж петлями военного кафтана.
Из тайги в сопровождении дюжины всадников медленно выехал чазоол — командир отряда, как две капли воды похожий на другого чазоола, убитого Андреем, Среди чазооловых спутников выделялся один всадник — рослый китаец с узкой черной косицей и высоким выбритым лбом.
Не сходя с коня, чазоол внимательно осмотрел захваченный острог, убитых и раненых, затем дал отмашку двигаться дальше. Лодки пошли вниз по течению, всадники и пешие скрылись в ночи, оставив на темной поляне столб пламени, жарко полыхающий над рублеными стенами.
В темной тайге теплились костерки: казаки варили кашу, иные уж спали; дозоры, выставленные вокруг стана, чутко вслушивались в ночь. Вкруг своего костерка сотник собрал начальных — пятидесятников и десятников.
— Значитца так, мужики: поутре пойдем розно. Ты, Еремей, выходишь к Калтату и дале по следу. Далеко кыштымям не уйтить. Ты, Корнила Иваныч, давай на Бирюсу. Как дело зделашь, отряди ково на Караульный, давно вестей оттудова не было. Лодки найдешь, дак сам гляди — каки пожечь, каки приплавить. Опосля оба на Шумиху.
— А сам-то, Степан Данилыч?
— Я прям туды, со мной пяток Еремеевых. Оглядимся покуль, как да што. Ну все, давай спать, казачки, — завтре, Бог даст, потрудимся.
— Што ж, этто можна, — кивали головами начальные, — мо-ожна, да-а…
К утру холодный рассвет пришел откуда-то с высоты, обтекая мохнатые еловые лапы. В туманной сине-зеленой полутьме оранжевые лепестки костров заплясали бесшумно и ярко. Три отряда разошлись в светлеющем лесу, оставив после себя легкие серые дымки над угольями да теплые конские яблоки на вытоптанной мокрой траве.
День разогрелся, тайга просветлела, до краев наполненная запахами теплых трав и острым смоляным духом. В бирюсинском скиту закончились лихорадочные сборы — скот уведен в глухой распадок, ценности закопаны, жилая изба разобрана, бревна пущены на спешную достройку барки. Все, что можно, погружено на барку, на плоты, в готовые и полуготовые лодки. Среди народа, занятого на переноске вещей, мелькала молодая рыжеволосая женщина. Ее прозрачно-серые глаза время от времени застывали, повернувшись в сторону Красноярского острога.» Чаво рот раззявила, халда!«— приводил ее в чувство кряжистый седобородый мужик, и она бежала к берегу, согнувшись под тяжестью очередного узла.
Помолившись, вся староверческая община расселась в лодки и отплыла вниз по Бирюсе, направляясь на условленное место, назначенное им для встречи кыргызским ханом Ишинэ. Хану нужны были лодки для похода на Красный Яр — их дадут староверы, иначе в степь им допуска не будет. А Красноярскому острогу так и так конец — и сила на него идет большая, и внутри теперь свои люди — обещали помочь в решающий момент.
Пройдя тайными снежными перевалами, с таежных Саянских гор в холмистые хакасские степи вышел большой конный отряд. Вел его широкогрудый чернобородый воин в дорогой сверкающей кольчуге — джун-гарский полководец Галдан Бодохчу. Разделившись на несколько групп, конные джунгары двинулись широкой облавной дугой, охватывая кыргызские становища. Защищать их было некому — почти все мужчины ушли на север — штурмовать ненавистную Кзыл-Яр-Туру.
Утро поднялось темным, бессолнечным, из-за ненастных серых туч слабо потек ранний холодный свет. Таежная тропа шла по краю желто-бурого песчаного ската, усеянного мелкими камнями. Над песком стояли сосны, снизу темно-зеленая трава, растущая мягкими редкими пучками. Прямо в траве начиналась вода лесного озера, густо настоянная на торфе, — неподвижная, почти черная, смутно отражающая сосновые стволы.
На берег озера выехал всадник на усталой лошади. Мужчина, одетый как красноярский казак, — от усталости он то ронял голову на грудь, то снова вскидывал ее, протирая глаза. Увидев полоску воды, мелькнувшую сквозь завесу утреннего тумана, который смутной кисеей потек меж сосен, он механически толкнул пятками кобылу, как вдруг, мгновенно придя в себя, слетел на землю, быстро откатившись с тропы за ближайший пень и оглядывая оттуда темные кусты. В шершавом еловом стволе, на уровне конских ушей все еще дрожала длинная тяжелая стрела. Поколебавшись секунду, мужчина поднялся в полный рост, поднял руки над головой и вышел на тропу.
— Эй, я один тут! Не стреляйте! Мне в скит надо, дело есть.
— Како тако дело? — раздался неподалеку хриплый мужской голос. — Кто таков?
— Я скиту друг. Предупредить хочу, казаки к вам идут.
Андрей не знал, разумно ли так говорить с незнакомцем, которого он даже не видел. Однако выбора не было.
— Эвона! — послышалось в ответ. — Дак вчера иш-шо все сплавились. Пуст он, скит-то!
Голос приблизился, из-за старой разлапистой пихты показался мужик с охотничьим луком в руках.
— Как пуст? — Андрей от слабости сел на землю, намотав на кулак повод. — А куда скитские ушли?
— Дак от казаков и ушли. Все лотки собрали и сплавились. Третьево дни заезжал один узкоглазай, здоровый такой, с косицей. Он и упредил, о казаках-то.
» Чен?! Какого черта! Что за игра такая?!«
— А ты кто? — спросил он мужика.
— В караульщиках оставлен. Казаки придут, дак схоронюсь, а потом снова глядеть буду.
— Слушай, там такая рыжая была…
— Глаха-то? Тож уехала. Говорю те, все уехали.
» Кистим!! Если здесь я не нужен, может, к ним успею?«
— Скажи-ка, — снова сказал Андрей мужику, — а есть у тебя лошадь? Дай мне любую, только свежую, а я тебе эту отдам. Она хорошая, ты не смотри, что устала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39