Софья в волнении заспешила домой.
«Гречанка должна знать! Она расскажет!»
Хозяйка причесывалась перед зеркалом, видимо собираясь куда-то итти, когда вошла Софья.
– Ну что, уже управились? Сходили, куда хотели? – спросила она.
– Нет еще, не совсем! – глухо ответила Софья.
Ей хотелось сейчас же спросить: что они сделали с Сашей? Но Софья боялась, как бы ее не выдал дрожащий голос. Она пошла за ширму, посидела немного, чуть успокоилась и вышла к хозяйке.
– Скажите, – стараясь говорить спокойным, безразличным тоном, спросила она, – кого это казнили недавно, 15 июля, у нового гостиного двора? Я шла – видала у собора объявление…
– Ах, это сожгли двух человек! – с сожалением ответила гречанка.
– Сожгли? – бледнея, переспросила Софья.
– Да, сожгли живьем. И один такой молодой, красивый. Моряк. Я его смолоду знала, – вздохнула гречанка. – А другой – старик, еврей…
– Еврей? Борух Лейбов? – держась за кровать, чтобы не упасть, спросила Софья.
– Да, Борух Глебов, – ответила гречанка, глядясь в зеркало. – А моряк – капитан Возницын. Я поехала в тот день на морской рынок… – начала она и не докончила: сзади нее что-то мягко шлепнулось об пол.
Гречанка обернулась: на полу лежала бледная как клавердук еврейка Шарлотта Мейер.

* * *
Зубы только стучали о край чашки, но не разжимались. Вода расплескивалась по высокой вздрагивающей груди, по коленям.
Гречанка в испуге оглядывалась: что делать? Одна в доме – ни Анастаса, ни Пыжова.
Софья, запрокинув голову назад, плакала и хохотала. Мертвенная бледность покрывала ее лицо.
Гречанка плакала сама и, мешая русские слова с греческими, уговаривала:
– Аркета! Успокойтесь! Не плачьте! Диа тон феон!
Зоя промучилась с Софьей около часу, пока наконец не удалось кое-как положить Софью на постель.
– Наверное, Борух – ее отец, – догадывалась Зоя. – Бедная, бедная!..
Софья лежала, уставившись в одну точку. Ужас сковал ее. Она лежала и думала:
– Не может быть! Сожгли? Не может быть!
Слезы катились, не переставая. Но слезы как-то облегчали.
К ней подошла гречанка.
– Так нехорошо делать, но приходится: я вас оставлю одну. Мне надо поехать к сестре на Васильевский. Закройте за мной дверь! Если ко мне придет брат – он обещал притти сегодня – пусть обождет. Вот молоко, хлеб, кушайте! – указала она на стол, где стоял кувшин молока и лежали краюха хлеба и нож.
– Идите! – слабо ответила Софья.
Хозяйка ушла.
Софья лежала и думала. Ей казалось, что это все приснилось. Но нет – она не спит…
– Его, Саши, нет в живых! От него не осталось ни косточки – все сгорело!
Софья зарыдала.
Вдруг она встрепенулась.
«Не быть в этом проклятом городе ни секунды! Вон отсюда! Бежать! Ехать к Помаскиной – только она одна осталась!»
Софья встала, шатаясь.
Как в лихорадке связала в узелок свои вещи, сунула за корсаж мешочек с драгоценностями, оставшимися от Саши, накинула тафтяную мантильку и уже поправляла волосы, собираясь уходить, как стукнула дверь.
«Неужели Костя?» – подумала она, оборачиваясь.
Перед ней стоял Галатьянов.
Она молча отступила назад, опираясь о стол руками. Он опешил не меньше Софьи.
– Так вот какая тут еврейка? Ты как очутилась здесь? Попалась, голубушка! В этот раз не отвертишься! Сгниешь на прядильном дворе! Твоего милого сожгли как мышь! Не сдобровать и тебе! – говорил он, насмешливо глядя на Софью.
Софья ждала, что он набросится на нее, но Галатьянов неожиданно повернул к двери.
Если бы Галатьянов не говорил о нем, о Саше, Софья, пожалуй, не двинулась бы с места, чтобы убегать, спасаться – теперь ей было все равно: ведь, его нет! Но Галатьянов мерзко сказал о нем. Вся кровь бросилась Софье в лицо.
– Погоди! – крикнула она, схватывая со стола нож и кидаясь за Галатьяновым.
– Не проси, поздно! – полуобернулся Галатьянов.
Он думал, что Софья хочет задержать его, не звать народ. Но в это время получил удар ножом в шею. Галатьянов тяжело рухнул на пол.
Софья, обезумев, бросилась вон. Она выбежала в сени и, навалившись на дверь, не могла нашарить помертвевшими, слабыми пальцами ручку двери. Софья стояла, обернувшись назад. Большие глаза ее были дико расширены. Она с ужасом прислушивалась, из-за двери доносился какой-то хрип.
Наконец, ей удалось открыть дверь. Софья выскочила на двор. Свежий воздух отрезвил ее. Она побежала к Неве, где всегда стояли перевозчики.
– К Литейной улице! – сказала она, прыгая в лодку.
Софья села и только тут осторожно осмотрелась, нет ли где-нибудь на платье или на мантильке крови: пятен не было.
Софья сидела, боясь оглянуться назад: а вдруг погоня!
Она сидела, до боли сжав под мантилькой руки.
Старик-перевозчик благополучно довез ее до Литейной улицы.
Софья встала, уплатила перевозчику целый гривенник и быстро пошла к новгородской дороге, провожаемая благословениями старика, которому уплатили больше, чем он ожидал.
IV
„Протчая действия не суть описуема”.
(Из афиши XVIII века).
Брезгливо опустя углы губ, Андрей Иванович Ушаков читал доношение тверского воеводы Ивана Киреевского:

«По указу е. и. в. велено: по представлению его превосходительства обер-егермейстера, господина Волынского, в поимке в Твери белой галки присланным из Москвы помытчмкам учинить всякое вспоможение. И по тому е. и. в. указу для поимки той галки, с показанными присланными помытчиками, отправлено было солдат, сотских, пятидесятских и десятских немалое число; токмо той галки в Твери и в уезде нигде не сыскали…»
Май 1934 – июнь 1936.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37