Выведывают же каким-то образом у домашнего врача, получил ли он посланную ему к рождеству корзину с дорогими заграничными винами — и не затем даже, чтобы выслушать благодарность, а просто чтобы знать, действительно ли корзина передана по назначению вечно пьяным посыльным и вообще — пришелся ли подарок кстати, можно ли на следующее рождество послать такой же. Вот и Прометей не искал благодарности, ему просто было интересно. И не без причины. То, что нынешний человек оставил далеко-далеко позади некогда разбередившее Прометееву душу голое и беспомощное существо, бог видел и сам, хотя бы по шумной богатой ярмарке, раскинувшейся на берегу Скамандра. Он видел и понимал: начало всему этому — в огне и ремеслах. Но знает ли об этом сам Человек? Он хотел услышать это своими ушами, четко и ясно сформулированное. Случаев подходящих было предостаточно, еще в горах. Холодными ночами то один, то другой дозорный подходил к костру, греясь, потирал руки, топал ногами и приговаривал: «Ох, и хорошо же погреться у огонька!» Так что Прометею весьма скоро предоставился случай тонко, ненавязчиво задать свой вопрос. Ему отвечали охотно: огонь наша защита, а как же! И от холода, и от диких зверей. Да и ужин на огне готовят. Вот хоть сейчас; насобирали по дороге маку, а разве ж его станешь есть, не прогрев, не поджарив? То же и с другой пищей. Потом стали перебирать занятия разные, с огнем связанные: кто свое ремесло назовет, кто про других расскажет: в огне наконечник деревянного копья закаляют, глину обжигают, в дыму коптят мясо, чтоб дольше сохранялось, выделывают звериные шкуры, в огне же плавят и отливают металлы. Много всякого приходило на ум собеседникам Прометея. Но каждый, о чем бы ни говорил, непременно упоминал и о том, что без огня никак не обойтись, совершая жертвоприношения богам.Прометея это поразило до глубины души. Видеть он, конечно, видел, и не раз, в самых разных местах видел ритуальные костры, но не в силах был поверить собственным глазам. Бывает так. (Ему, вероятно, даже приходило в голову, что люди ради него, специально для него устраивают эти фокусы-покусы с огнем!) Совсем как ребенок, он спрашивал снова и снова: «Для жертвоприношений? Богам? Зевсу?!» И, окаменев от изумления, всякий раз слышал в ответ: да, боги не только принимают жертвоприношения, приготовленные на огне, но даже требуют их и, можно сказать, уже ничего не вкушают в сыром виде. Да, мясо, предназначенное в жертву, бросают теперь в костер, зерно — тоже, выплескивают в огонь масло, вино; даже Посейдону — вот уж кто не имеет с огнем ничего общего! — приносят в жертву быка, зажаренного на вертеле.Так, шаг за шагом, открывалась Прометею — я не люблю громких слов, но здесь, думаю, проще не скажешь — величайшая подлость, какую только знала мировая история.Значит, вот что! Миллион лет продержали его на скале, миллион лет, день за днем, насылали орла, чтоб терзал ему печень, и никто из богов ни разу не вспомнил о нем, ни в чем не пожелал хотя бы смягчить его кару, воспользовавшись законным своим правом; он был забыт, покинут на безвременные времена со смертною своей мукой. За то, что наделил человека огнем. Сами же — сами у этого огня грелись!Чудовищная история! И ведь любопытно, что никто никогда об этом даже не думал. Но сейчас, сидя лицом к лицу с Прометеем, слыша недоверчивые его расспросы, видя вдруг окаменевшее лицо, Геракл и его товарищи тоже внезапно замерли, потрясенные: они поняли всю отвратительность того, что произошло.Отвратительность парадокса.Парадокса, с которым каждый человек в отдельности — и Человек вообще, — собственно говоря, встречался на своем пути много раз.Взять хотя бы Вторую венгерскую армию на Дону: десятки тысяч людей, многим из которых не хватило даже винтовок, гнали прикладами на передовую; несколько дней спустя в тылу их же ставили к стенке («Куда дели оружие?!») и расстреливали. А вот другой пример: миллионы людей посылали, посылают и, похоже, еще будут посылать на смерть за «преступление», в котором они не повинны, раскаяться в котором не могут и в котором виновны в конечном счете именно их палачи, только за то, что они негры, евреи, цыгане и, почем я знаю, какие еще национальные меньшинства, их обосабливали, делали изгоями.Да и вся-то история.Славные революции. Которые начинались под знаком полной свободы, равенства, братства. А потом на шею крепостного садился феодал с его правом палаша, правом первой ночи; на шею свободного крестьянина — помещик и банкир, на шею рабочего — капиталист. И хорошо еще, если от перемены не становилось хуже. Ведь за столько тысячелетий, горьких тысячелетий, мы — первые, кому удалось наконец осуществить такую революцию, которая больше не влечет за собой появления нового слоя избранных, когда не существует больше протекции, человек не измывается над человеком, пользуясь властью, когда только труд и способности дают право на выдвижение и нет больше разного вида и ранга воровства и проституции, никто не может, не трудясь, за счет других приобрести имущество и власть… И так далее, см. наших классиков — и самые искренние наши намерения, на пути осуществления которых, однако, иной раз возводят препоны отдельные периферийного характера явления.Похоже на то, что судьба Прометея — это древний как мир, человеческий и божественный, — исторический парадокс. По размерам своим самый потрясающий, самый ужасный.Но вот у тех, кто окружал в тот миг Прометея, открылись глаза: они поняли весь ужас этого парадокса; однако же многие хоть и поняли, но отнеслись с недоверием. Среди них, вне всякого сомнения, был — насколько я его знаю — и молодой Тесей.— А все ж, наверное, не только из-за огня наказан ты, великий бог, — как-то вступил он в беседу. — Я вот думаю про восстание титанов… Ты тоже титан.Прометей поначалу только рукой махнул. Но потом все же стал объяснять:— Так ведь, если разобраться, и Зевс титан. А вообще-то я уже говорил, что в восстании не участвовал. Из принципиальных соображений. Я был против таких выходок: забросать Олимп камнями — смешно же, право! Так сразу и сказал: безумная ваша затея, на меня не рассчитывайте. Я на стороне Зевса сражался… Может, тем и повредил себе.— Но ведь тогда… Неужели только из-за огня?! Нет, это все-таки невероятно.— Это было единственное против меня обвинение.— Но все же, — Тесей почти молил его, — какая была мотивировка?— Мотивировка?! — Прометей опять махнул рукой.Геракл же укоризненно покачал головой:— Ты еще многого не знаешь, братец. Боги велики.Но Прометей, видя по лицу юноши, как мучительно жаждет он отыскать причинно-следственную связь, сказал то, о чем никогда еще никому не говорил. Правда, и возможности такой у него не было.— Говорят… Сам я при этом не был, но от верного свидетеля слышал, будто Зевс сказал примерно такие слова: «Куда же мы придем, если станем одарять людей просто так!» Дословно не знаю, но что-то в этом роде.— Нет, это неправда, не может быть! Это ошибка, сплетня. Ни за что не поверю!Осмелюсь утверждать, что этот спор о Прометеем затеял не кто иной, как Тесей. И не только его характер говорит за это, но также логика его судьбы. Ведь именно он окажется тем, кто, неполных двадцать лет спустя, получит на эти свои сомнения беспощадно-жестокий ответ. Получит ответ и он, и еще некто, присутствующий при этих: спорах, — а именно Асклепий; правда, сам он, как представитель естественнонаучной области знаний, по вопросам политики не высказывается, однако же причинно-следственная связь его интересует всегда, и он сомневается вместе с Тесеем.Мы ведь знаем, что произошло со злосчастным Тесеем. Его вторая жена Федра — очевидно, по материнской линии сексуальная психопатка — влюбилась в подростка Ипполита, сына Тесея от первого брака, и попыталась соблазнить его. Однако Ипполит, во-первых, обожал отца и вообще был юноша весьма чистый помыслами, во-вторых же, он готовился к состязаниям на колесницах и жил в строгом самовоздержании. Он отверг искусительницу. Тогда Федра, опасаясь, как бы ее не опередили, воспользовалась извечным женским способом и оклеветала Ипполита перед вернувшимся домой Тесеем, обвинив в собственном своем грехе. Тесей тут же (а это был самый критический момент состязаний на колесницах!) громко проклял своего сына. В результате кони взвились — перед ними будто бы вдруг возникло чудище морское или что-то в этом роде, — понесли, перевернули колесницу, и Ипполит нашел свою смерть под ее колесами. Поздно пришло к Федре раскаяние — в ужасе от свершившегося она с истерическими воплями призналась в преступлении и покончила с собой. Тогда-то прославленный домашний врач Тесея и добрый его друг Асклепий пожалел несчастного отца и воскресил невинно убиенного юношу. (Обладая истинным врачебным тактом, Федру он воскрешать не стал.) Зевс же в наказание поразил Асклепия перуном и убил его. Но за что? — мог бы спросить Тесей. Впрочем, он теперь уже знал ответ. Ипполит был невинен? Да. Справедливо, что он избегнул смерти?! Да. Так разве не сделал доброе дело Асклепий, разве не восстановил нарушенное равновесие весов справедливости? Конечно, сделал, конечно, восстановил! Тогда за что же убил его Зевс? А вот за что: «Куда же мы придем, если станем воскрешать людей просто так ?»Однако к тому времени Тесей, как и предсказывал Геракл, уже кое-что уразумел из области причинно-следственных связей.— Видите ли, друзья мои, — после долгого молчания заговорил Прометей. — Обо всем этом я, как вы догадываетесь, размышлял долго. Время у меня было. Прежде всего я хотел понять Зевса: ведь таков у нас закон — искать объяснения своей судьбы. Из четырех элементов мироздания три — землю, воду и воздух — получило все живое. Только огонь боги придержали для себя. Ясного и определенного указания на это не было. Так сложилось. Я же отдал огонь Человеку, ибо чем еще мог помочь ему? Тому, кто не обладает ни толстой шкурой, ни клыками. И даже спрятаться толком не может, как крошки насекомые, — велик уж больно. И плодовитостью не одарен, как мыши-полевки или зайцы, которых, сколько ни уничтожай, останется предостаточно. Что же мог я дать ему из того. чем владел сам, и чем мог бы помочь ему? Конечно, я знал, что огонь — элемент очень мощный. Знал: благодаря ему человек может стать таким же всевластным, как боги. Однако что это такое — власть? Вы видите, я, хотя и происхожу от первородной ветви, похож, скорее, на меньшее дитя самого младшего брата: чего-то я, как видно, по понимаю. Ну, станет человек сильным и всемогущим, как боги, — разве же это плохо?! Отберет ли он тем хоть малую долю власти у бессмертных? Не весь же огонь отдал я людям, не обездолил богов! Вон сколько огня осталось на небе: солнце, звезды, молния! Человеку-то я дал от него самую малость. Боги и не заметили бы, если б не увидели, как пылает огонь в ночи перед пещерами — тогдашней обителью человека. Нет, я не нанес ущерба могуществу богов, лишь дал Человеку возможность также стать могучим. Разве могущество меньше оттого, что принадлежит многим? Если больше тех, у кого его больше? Если даже все и каждый станут всемогущи? Разве при этом не будет выделяться тот, кто действительно чем-то выделяется, разве не станет он еще более приметен?.. Я размышлял об этом миллион лет и все-таки не понял — этого понять я не мог… Теперь же, когда я слышу: боги требуют, чтобы жертвы им приносились на огне, все боги этого требуют, даже Зевс, — теперь я еще меньше понимаю то, чего не понимал и до сих пор… А ведь нам, титанам, которым не досталось наследства, то есть власти, родители, как это принято, дали хорошее образование. Я не профан, даже если в чем-то и отстал от века. Да и потом, чем же вообще мне было заниматься на протяжении миллиона лет, в моей-то ситуации, — чем вообще занимаются, когда ничего не делают? Конечно, философией. Я знаю, что такое судьба, и знаю, что такое справедливость. Зачем же им противостоять друг другу? Разве чувство справедливости не естественный, внутри каждого из нас живущий закон, хотя никто нас тому не учил? И разве не сама судьба — тот мир, в который мы рождаемся независимо от нашей воли и сознания и который при этом на каждом шагу все же учит нас причинно-следственной связи? Есть добро и зло, как есть свет и тьма, жизнь и смерть; и разве опознание добра-зла не закон, заложенный в сердцах и умах наших — системе справедливости?!Все помолчали, задумавшись о том же, по крайней мере делая вид, что это так. Ибо на самом деле каждый думал хотя и о том же, но по-своему.Геракл думал: это не совсем верно, нет просто добра и просто зла; есть только больше добра и меньше, больше зла и меньше. Таков и он сам: несколько-больше-чем полубог и несколько-меньше-чем получеловек. В существующем мире Зевс — лучшее, ибо плохого в нем меньше. Значит, нужно веровать в Зевса и подтверждать это делом. И тогда уже в этом смысле Зевс — абсолютное добро. А верить нужно и нужно действовать. Так думал Геракл, но вслух ничего не сказал. Не счел пристойным, чтобы он — несколько-больше-чем полубог — поучал настоящего бога, бога до мозга костей.Пелей думал: добро — это намерение; зло — то, что из него получается. Почему это так? Он понял Прометея до конца. Ибо не понимал того же, чего не понимал Прометей.Асклепий думал: не произошли ли за минувший миллион лет определенные изменения в мыслительных способностях Прометея и насколько они патологичны?Тесей же думал так: и к чему ломать из-за этого голову? Даже Прометею — ведь теперь-то он свободен! Судьба титана ужасна и, действительно, не совсем понятна. Что ж, видно, бывает и так. Вообще же все в мире просто, ясно и чисто. Ну, а дурное — так ведь его скоро не будет, и жизнь пойдет совсем иначе!Можно, однако, не сомневаться в том, что Тесей почитал, а главное, любил Прометея, который, как известно, был не только кладезь премудрости, но и мастер на все руки (потому и мог подарить Человеку ремесла). Что же до их разногласий — такое случается: кто-то не приемлет, например, философию Эйнштейна или социологию Фрейда, но при этом учится многому и у того и у другого. Так и Тесей. Два месяца, как мы видели, добирались они вместе до Трои, да еще около месяца занял путь в Афины и остановка там. Конечно же, любознательный Тесей все время, какое оставалось у него от встреч с суженой его, Ипполитой (согласимся здесь с Клидемом, его мнение наиболее достоверно), проводил с Прометеем в умной беседе. Несомненно, и Прометей полюбил молодого героя.В одном отношении Тесей резко выделялся из всей компании. Он тоже принадлежал к партии мира, по иначе, чем остальные. Когда заговаривали о «пуническом пути», на его слух это звучало музыкой весьма отдаленного будущего. И даже не музыкой, а чем-то вроде галлюцинации. Для Тесея Микены все еще означали прогресс. В Микенах, объятых, как мы знаем, смертельным окаменением, застывших настолько, что их сокровища оказались на многие столетия замурованы в глубине истории, словно подземный ручей, — в этих-то Микенах Тесей еще видел цель.Это вполне объясняется положением в Аттике. Афины XIII века до нашей эры еще не были городом. В сущности, они не могли именоваться тогда даже селением. Это был всего-навсего древний жертвенник на вершине высокой скалы, посвященный Афине Палладе, нечто вроде общего места жертвоприношений нескольких союзных племен. Как тот уголок в наших баконьских лесах, куда ежегодно съезжаются в назначенный день все кочующие по Венгрии цыганские племена. Афины многие еще называли крепостью Кекропа, происхождение которой теряется в тумане легенд; на пороге второго тысячелетия ионийцы, по всей вероятности, уже застали ее, она была воздвигнута, должны быть, аборигенами этих мест — пеласгами — в так называемый период энеолита. Мы ведь, в сущности, ничего не знаем о пеласгах. Их поселения были до основания сожжены ворвавшимися на полуостров греками. Во всяком случае, раскопки, достигая этого слоя, всякий раз обнаруживают обгоревшие головешки и золу. Однако «крепость» Кекропа на вершине скалы каким-то образом избежала пожара. Возможно, еще во времена пеласгов там было святилище, в котором ионийцы обнаружили особенно страшного идола и не посмели его коснуться. Факт тот, что святилище это сохранилось, существовало еще и во времена Тесея, символизируя единство союзных ионийских племен.Расцвет Микен, разумеется, уже оказывал некоторое воздействие на Аттику. В конце концов, ионийцы тоже были греки, как и ахейцы, и говорили на одном языке, лишь с некоторыми несущественными диалектными различиями, за что их, правда, нередко высмеивали и позднее; но все-таки они прекрасно понимали друг друга, если того желали.Они не были в союзе с Микенами. Когда критский царь выступает в карательный поход против Аттики, будто бы мстя за убийство сына (вероятнее же, чтобы наказать за пиратство, — Крит преследовал пиратов нещадно, собственные интересы заставляли его быть сторонником пунийцев), — когда критяне взимают с ионийцев дань людьми, Микены даже не ведут ухом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48