А нынче летом приходил в гости…— К кому приходил? У него здесь есть родственники?— Есть дядья, отцовы братья. И езнэ, муж, стало быть, тётки. Сызмала Сунагат жил у езнэ. Летом к нему же, аккурат, приходил.— Доставь-ка мне сюда этого самого езнэ, дядьев тоже!Гариф живо выскочил к воротам, послал первого попавшегося на глаза мальчишку за десятским, десятского — за Самигуллой, Адгамом и Вагапом.Десятский вскоре привёл всех троих. И Самигулла, и старики растерялись, недоуменно переглянулись, услышав от старосты, что вызваны по приказу жандарма.Богомолов допрашивал их по отдельности. Но Адгам и Вагап чуть ли не слово в слово сообщили одно и то же: Сунагат приходится им племянником, мальчишкой он остался без отца и, когда мать вышла замуж за гумеровца, не ужился с отчимом, поэтому поселился у Самигуллы, потом ушёл на завод, пас там у купца скот, жил в работниках, пока купец был жив, а коль скоро хозяин, значит, помер, — нанялся на завод.— Всё это мне известно, — морщился Богомолов. — А приходил он нынешним летом к вам?— Приходил, как же не прийти к родным! Но жил он у Самигуллы.— Где он сейчас?— Кто? Самигулла?— Да не о Самигулле я спрашиваю, болван! Где Сунагат?— На заводе, должно быть. Порядком уже времени прошло, как отправился обратно на завод.Самигулла к сказанному дядьями Сунагата ничего нового не добавил. Лишь подтвердил: да, шурин был летом в ауле, прожил недели три и снова ушёл туда, где работает.— Он у тебя жил?— У меня.— О чём вы с ним разговаривали?— Так, ни о чём таком особенном. Да и когда было разговаривать-то? Я с рассвета до темна — в лесу, он — с погодками своими. Вечерами уходил на игры…— Кто тут его товарищи?Самигулла назвал Зекерию, Аитбая, ещё нескольких парней. Жандарм тут же велел старосте вызвать их. Пока десятский ходил за парнями, Богомолов продолжал допрашивать Самигуллу.— Кто ещё из его близких живёт в вашем ауле?— В Ташбаткане больше никого нет. В Гумерове живут его мать и отчим, Гиляж.— Мать он навещал?— Попробовал бы не навестить, я б его!— Хорошо, хорошо!.. А отчим, говоришь, Гиляж?.. Как его фамилия?— Какую фамилию носит — этого я не знаю. А по имени — Гиляж.— Шурин твой в последние дни в аул не заглядывал?— Нет, не заглядывал.Между тем привели Зекерию с Аитбаем. Богомолов допросил и их. Чего добивался жандарм — никто не мог понять. Но из того, как откровенно он досадовал и морщился, нетрудно было вывести: ничего важного выудить при допросе не сумел. Да и что могли сказать парни? Ну, росли вместе, на речку вместе бегали. Что было нынешним летом? Ничего не было. Ходили вечерами гурьбой по аулу, песни пели, пляски устраивали.Когда Богомолов отпустил парней, староста почему-то шёпотом сообщил ему:— Жена моя рассказывала: этого Сунагата не раз видели с дочерью Ахмади…И тут же пожалел, что не придержал язык за зубами, впутал в неприятное дело Ахмади: жандарм велел вызвать и его вместе с дочерью.Ахмади пришёл один. На вопрос Богомолова ответил, что Сунагата не знает и знать не желает.— Только от ребятишек слышал, что приходил в аул, а видеть его не видел, — добавил он.— Как так — не видел. Он же с твоей дочерью встречался, отношения у них были более чем дружеские…Слова жандарма ошарашили Ахмади: для него это была новость. Он столбом стоял посреди горницы, то бледнея, то краснея. Пробормотал, сгорая со стыда:— Может, и встречались. За молодыми не уследишь…— Разве он не бывал у вас?— Ни разу этот парень не ступал на мой порог.— «Парень!» Бунтовщик он, вот кто! Сбежал из тюрьмы… Всё ж странно: чуть ли не будущий зять, а ничего о нём не знаешь!Тут за Ахмади вступился хранивший молчание Стрельников. Объяснил следователю, что у башкир, тем более в таких вот глухих аулах, молодёжь очень скрытна. Если парень и девушка полюбят друг друга, они держат свой секрет за семью замками, особенно тщательно скрывают свои взаимоотношения от родителей. По обычаю даже после свадьбы молодой муж долгое время не показывается на глаза тестю. Так что неведение Ахмади, человека, по его, Стрельникова, сведениям, вполне благонадёжного, можно считать естественным.Следователь опять недовольно поморщился.— А где твоя дочь? — сердито спросил он у Ахмади.Что мог ответить Ахмади? Теперь уже не было сомнений — дочь прошлой ночью сбежала из дому. Факиха довольно быстро установила это, заглянув в сундук: оттуда исчезли кое-какие вещи дочери, несколько кусков ткани, пачка чая… О бегстве Фатимы уже знали и в ауле; женщины, встречаясь на улице, горячо обсуждали случившееся, одни хвалили девушку за решительность, другие осуждали её. Конечно, шила в мешке не утаишь, новость эта в конце концов может дойти и до жандармов, но Ахмади пока что предпочёл не говорить о своём позоре.— Ушла в гости в Гумерово, — коротко ответил он на вопрос следователя.
3 Гиляж разбудил на заре младшего сына, Зиннура, и послал его за лошадьми, выпущенными с вечера на сочную отаву.Потирая, чтобы отогнать сон, глаза, парнишка вышел за околицу села. Лошадей поблизости не было видно. Лишь пройдя версты две по большаку, ведущему в сторону завода, Зиннур отыскал их по звуку ботала в уреме.Когда он верхом, со второй лошадью в поводу, ехал домой, вдалеке показалась торопливо идущая навстречу женщина. Зиннур, пожалуй, и не обратил бы на неё внимания, проехал мимо — мало ли людей ходит по большой дороге! — но женщина повела себя странно. Увидев верхового, она вдруг свернула с большака и побежала к уреме. Парнишкой овладело любопытство: кто такая, почему побежала? Он тоже свернул к уреме.Место было заболоченное. Женщина на бегу споткнулась о кочку, упала; узелок, который она несла, развязался. Быстро поднявшись и собрав рассыпавшиеся вещи, женщина вновь устремилась к уреме, хотя ноги её уже по щиколотку уходили в болотную жижу. Вскоре она скрылась за кустами. Зиннур, успевший подъехать к ней довольно близко, гнать лошадей в трясину не решился.«Наверно, воровка, а то не побежала бы», — подумал он.На том месте, где женщина упала, Зиннур подобрал завёрнутую в бумагу пачку чая. «Тут одно из двух: или воровка, или сумасшедшая, сбежавшая из дому», — решил парнишка. В любом случае о происшествии следовало сообщить старосте.Хлестнув лошадей путами, снятыми с их ног, Зиннур помчался к селу. Не заезжая домой, он прямиком направился к гумеровскому старосте Рахманголу, рассказал ему о странной встрече, показал найденную у болота пачку чая.Староста тут же вызвал десятских, Аптуллу и Хамита, велел оседлать коней, настичь сбежавшую в урему подозрительную женщину — то ли воровку, то ли безумную — и доставить её в село.Десятские поскакали к указанному Зиннуром месту, прошли, спешившись, через урему до самой речки, но никого не обнаружили.Вернувшись к своим коням, поехали вдоль уремы, затем — по большаку, всё более отдаляясь от села. За поворотом увидели одинокую женскую фигуру.Конным догнать пешую — долгое ли дело! Но женщина, должно быть, услышав топот, оглянулась и метнулась к лесу, с которым поравнялась.— Наверно, та самая! — высказал предположение Аптулла, придерживая коня.Надо заметить, он не горел желанием преследовать загадочную женщину, уже скрывшуюся в лесу. Более того, на него накатил страх: вдруг это в самом деле помешанная, да ещё буйная! Она же что угодно может выкинуть: вцепиться зубами в горло, ножом пырнуть…Его товарищу такие мрачные мысли в голову не приходили.— Она! — крикнул Хамит уверенно. В голосе его слышался азарт. — Быстрей!— Никуда теперь не денется! — отозвался Аптулла. — Лес-то голый, насквозь просматривается.Осторожно, отгибая ветви, десятские въехали в лес. Искали недолго — уже в сотне шагов от опушки разглядели притаившуюся за кучей валежника фигуру.— Эй! Ты кто? Выходи! — крикнул Аптулла, натягивая поводья.Молчание.— Выходи, тебе говорят! Стрелять буду! — пригрозил Хамит, хотя стрелять им было не из чего.Над кучей валежника показалось испуганное лицо. Десятские удивлённо переглянулись. Та, кого они считали женщиной, притом опасной, оказалась совсем молоденькой девушкой. Да ещё какой красавицей!Пригибаясь там, где ветви низко нависали над землёй, то и дело оглядываясь, будто ожидая выстрела сзади, девушка выбралась в прогал между деревьями и встала, низко опустив голову. В руке у неё был узелок.— Кто ты? Что молчишь? Иль ты немая? Отвечай! — заорал Хамит.Ни слова в ответ.— Ла-адно! Топай к селу, староста разберётся…— Дяденьки! — заговорила дрожащим голосом девушка — Я… я…— «Я… я…» — передразнил Хамит. — Тебе ясно сказано — чеши в сторону села!— Дяденьки, я иду к сестре в Ситйылгу, от пустите меня!— Ври больше! Поворот на Ситйылгу вон где остался. Ну, шагай!Девушка не двигалась с места.Разозлённый Хамит соскочил с коня, потянулся к вожжам, притороченным к седлу Аптуллы.— Дай-ка вожжи!.. Вот мы тебе свяжем руки, заарканим за шею да так и поведём!— Отпустите меня, пожалуйста, — заплакала девушка. — Я ж к сестре в гости иду…— Как звать сестру?Девушка растерялась, не смогла назвать имя. Хамит решительно двинулся к ней с вожжами в руке. Девушка, увидев это, пошла, всё ещё плача, в сторону дороги. Десятские, несколько отстав, последовали за ней.
У поворота на Ситйылгу Аптулла предложил:— Слушай, может, отпустим её, а? Может, и вправду идёт к сестре, а дорогу не знает? Ста росте скажем — не смогли отыскать…Хамит в ответ лишь сердито блеснул глазами.У околицы села он подторопил коня, обогнал девушку.— Иди за мной!Задержанную привели во двор Рахмангола. Хамит вошёл в дом, доложил старосте:— Привели… Вот её узелок, — и положил на нары вещи, отобранные у девушки во дворе.— Связывать не пришлось?— Нет. Сама пошла. На помешанную не похожа, разговаривает нормально. В Ситйылгу, говорит, к сестре иду. Врёт. Шла в сторону завода, имя сестры назвать не смогла. Кто такая, откуда — не признаётся. Но не из нашего села, это точно…— Так, так… — неопределённо произнёс Рахмангол и развязал лежавший на нарах узелок. Там оказались женское исподнее, несколько аршинов сатина, пять рублей денег — серебром и в бумажках, полкаравая хлеба. Да вдобавок — найденный Зиннуром чай.— Хэ! Дела-а… — протянул староста. — Тут что-то нечисто. Где она всё это взяла? Требуется расследование. Придётся, наверно, посадить её в клеть.Ещё раз перебрав вещи задержанной, староста приказал пялившемуся на женское исподнее Хамиту:— Иди, приведи сюда, посмотрим-ка на неё!Хамит с Аптуллой ввели девушку в дом. Веки у неё распухли от слёз. И, должно быть, инстинктивно стремясь скрыть это от чужих взглядов, она приспустила платок почти на самые глаза, а лицо прикрыла шалью, накинутой поверх платка. Войдя, остановилась у порога, прислонилась к дверному косяку.— Откуда ты, сестричка? — спросил Рахмангол, решив, что ласковое обращение быстрее развяжет ей язык.Девушка не ответила.— Чья ты дочь? Девушка упорно молчала.— Эй, жена! — крикнул Рахмангол. — Зайди-ка быстренько сюда!Из другой половины прибежала старостиха.— Что стряслось? Атак, не то лавку вы здесь открыли? Товары, деньги разложили…— Ну, женщине только покажи товар — душу готова в обмен отдать. Не туда смотришь! Взгляни-ка вот на неё, — сказал Рахмангол, указывая взглядом на девушку.— Аллах милостивый! Никак дочь ташбатканской Факихи? Верно, верно! Это ж Фатима!— А Факиха — чья она жена?— Жена Ахмади.— Какого Ахмади?— Да этого самого… Ну, который мочало скупает. Он ещё летом с Самигуллой, свояком Гиляж-бая, судился.— Не-е, не с Самигуллой, а с его сватом, Вагапом, — вмешался Хамит. — Самигулла свидетелем ездил.— Может, и так, — согласилась старостиха.— Куда ж ты путь держала, сестрица? — спросил Рахмангол.Фатима молча заплакала.— Девушку никуда из дому не выпускайте, — сказал староста, обращаясь к жене. — Ты, Хамит, сейчас же скачи в Ташбаткан, скажи Ахмади, чтоб приехал за дочерью. Ты, Аптулла, постой у ворот, посторожи.Конечно, надёжней было бы посадить задержанную в клеть, как намеревался Рахмангол поначалу, но это выглядело бы арестом и опозорило её отца, человека в округе известного и влиятельного. Поэтому намерения своего староста не осуществил.Старостиха же, хорошо знавшая Факиху, отнеслась к девушке с сочувствием; уведя её в другую половину дома, предложила чаю. Но Фатима пить чай не стала — всё плакала и плакала.«Всё… Пропала я, пропала! — мысленно повторяла она в отчаянии. — Теперь и шагу шагнуть из дома не дадут. Пропала… Будь проклят этот мир! Нет в нём для меня радости…»
4 Жандармы, закончив свои дела в Ташбаткане, собрались ехать в Гумерово. Старосте Гарифу строго-настрого наказали: буде беглый преступник Сунагат Аккулов появится в ауле — схватить и под конвоем доставить в заводской посёлок; если не появится, но станет известно, где он скрывается, кто его подкармливает, — без промедления сообщить уездной полиции; с Самигуллы, Вагапа, Адгама и — на всякий случай — с дома Ахмади глаз не спускать. С Гарифа даже взяли подписку, что всё это он в точности исполнит.Гариф проводил грозных гостей, выражая великое почтение к ним.За околицей аула навстречу жандармам попался всадник, который тоже в знак почтения стянул с головы шапку. Это был гумеровский десятник Хамит, посланец старосты Рахмангола.Хамит, несколько раз оглянувшись, погнал коня к Верхней улице. Он решил вначале навестить живущую в Ташбаткане сестру, у неё и справиться, как найти дом Ахмади. «Птичка в надёжной клетке, небось не улетит, — рассудил он. — Не где-нибудь — у самого старосты в доме сидит. Пускай посидит, спешить ей вроде и ни к чему…»Хамит подъехал к знакомым воротам. Во дворе никого не было, и из дому на его голос никто не вышел. Всё ж он спешился, привязал коня под навесом, перекинул стремена через седло, чтоб не упала с него подушка, и, помахивая плёткой, вошёл в дом. В горнице сидела старуха с обмотанной полотенцем головой.— Здорово, сватья! А где хозяева? — спросил Хамит. — Зятёк в отъезде или вышел куда?— Ушёл на пруд мочало драть. А килен, должно, у соседей, только что на улице её видела.Тут прибежала запыхавшаяся сестра Хамита.— Единственный брат в гости приехал, а ты где-то гуляешь, — пошутил он.— Ставь, килен, самовар! — подсказала старуха.— Не утруждайтесь. Я заглянул ненадолго, только узнать, как живёте-можете. Тороплюсь.— Бэй-бэй! Дела твои, наверно, никуда не денутся, пока чашку чая выпьешь, — возмутилась сестра.— Правда тороплюсь. Где тут живёт Ахмади?— Который?— Тот, что мочало скупает.— А, Ахмади-ловушка. На Нижней улице живёт. Что за нужда тебя к нему гонит? Не до тебя ему сегодня.— Почему?— Да дочка у него сбежала. С самого утра колготятся, ищут…— Раз она такая резвая, надо было путы на ноги наложить, а на шею колокольчик повесить, — сострил Хамит и, делая вид, будто ничего не знает, спросил:— Куда ж она могла подеваться?..— Люди говорят — на завод ушла. Там здешний парень, Сунагат, работает. Будто бы любят друг друга, вот к нему якобы и ушла.«Вот оно как!» — удивился Хамит, но продолжал прикидываться ничего не ведающим.— Только ведь всякое могло случиться. Братья её в погоню в сторону завода отправились, а тут в омутах баграми шарили, все сараи обыскали: не повесилась ли? Очень уж вчера, говорят, она горевала, думала — отдадут замуж за Талху, сына Усман-бая. Раз нигде тут не нашли — решили: ушла на завод.— Небось Ахмади места себе не находит и тому, кто придёт к нему с хорошей вестью, отвалит богатый подарок, а?— Ну да, отвалит, подставляй мешок! Дождёшься от этого скряги!— Жалко! А я ведь хойенсе ему привёз. Дочка его у нас в Гумерове в доме старосты сидит.Хамит рассказал, как они с Аптуллой поймали Фатиму, как привели к старосте Рахманголу, какие вещи обнаружили у неё в узелке.— Вот те и на! Выходит, не только сбежала, но ещё и отца с матерью обокрала? Ну и бестия, ну и девушки в наше время пошли, спаси нас аллах!— Порченая ныне молодёжь, — вставила сватья.— Стало быть, Усман-бай чуть не лишился невестки, — осклабился Хамит. — Придётся ему теперь пригласить на свадьбу и меня.— Ой, всё ж кину-ка я угольков в самовар, — засуетилась молодая хозяйка. — Я сейчас…Она выбежала из дому — будто бы в летнюю кухню, но первым делом кинулась к ограде, поманила соседку, сообщила ей новость.Полетела новость по аулу, обогнав гонца из Гумерова, обрастая подробностями, — тут уж досужие кумушки красок не пожалели.— Фатиму-то в гумеровском лесу поймали!— Правда? Где ж она сейчас?— В Гумерове, говорят, взаперти сидит.— Бедняжка!— Чтоб ещё раз не сбежала, раздели донага… При ней большие деньги были — отца начисто обокрала.— Иди ты! Выходит, к этому самому Сунагату она и направлялась?— Куда ж ещё! Всё лето с ним путалась, это и слепой мог увидеть.— Шайтан их свёл, не иначе. Шайтановы это проделки.— Ночёвки в чужих домах к добру не ведут — девушки от рук отбиваются.— Уж я теперь своей дочери не дам отбиться. Из дому — ни на шаг!— Это урок для всех.— Коль девчонки начинают вольничать, жди беды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
3 Гиляж разбудил на заре младшего сына, Зиннура, и послал его за лошадьми, выпущенными с вечера на сочную отаву.Потирая, чтобы отогнать сон, глаза, парнишка вышел за околицу села. Лошадей поблизости не было видно. Лишь пройдя версты две по большаку, ведущему в сторону завода, Зиннур отыскал их по звуку ботала в уреме.Когда он верхом, со второй лошадью в поводу, ехал домой, вдалеке показалась торопливо идущая навстречу женщина. Зиннур, пожалуй, и не обратил бы на неё внимания, проехал мимо — мало ли людей ходит по большой дороге! — но женщина повела себя странно. Увидев верхового, она вдруг свернула с большака и побежала к уреме. Парнишкой овладело любопытство: кто такая, почему побежала? Он тоже свернул к уреме.Место было заболоченное. Женщина на бегу споткнулась о кочку, упала; узелок, который она несла, развязался. Быстро поднявшись и собрав рассыпавшиеся вещи, женщина вновь устремилась к уреме, хотя ноги её уже по щиколотку уходили в болотную жижу. Вскоре она скрылась за кустами. Зиннур, успевший подъехать к ней довольно близко, гнать лошадей в трясину не решился.«Наверно, воровка, а то не побежала бы», — подумал он.На том месте, где женщина упала, Зиннур подобрал завёрнутую в бумагу пачку чая. «Тут одно из двух: или воровка, или сумасшедшая, сбежавшая из дому», — решил парнишка. В любом случае о происшествии следовало сообщить старосте.Хлестнув лошадей путами, снятыми с их ног, Зиннур помчался к селу. Не заезжая домой, он прямиком направился к гумеровскому старосте Рахманголу, рассказал ему о странной встрече, показал найденную у болота пачку чая.Староста тут же вызвал десятских, Аптуллу и Хамита, велел оседлать коней, настичь сбежавшую в урему подозрительную женщину — то ли воровку, то ли безумную — и доставить её в село.Десятские поскакали к указанному Зиннуром месту, прошли, спешившись, через урему до самой речки, но никого не обнаружили.Вернувшись к своим коням, поехали вдоль уремы, затем — по большаку, всё более отдаляясь от села. За поворотом увидели одинокую женскую фигуру.Конным догнать пешую — долгое ли дело! Но женщина, должно быть, услышав топот, оглянулась и метнулась к лесу, с которым поравнялась.— Наверно, та самая! — высказал предположение Аптулла, придерживая коня.Надо заметить, он не горел желанием преследовать загадочную женщину, уже скрывшуюся в лесу. Более того, на него накатил страх: вдруг это в самом деле помешанная, да ещё буйная! Она же что угодно может выкинуть: вцепиться зубами в горло, ножом пырнуть…Его товарищу такие мрачные мысли в голову не приходили.— Она! — крикнул Хамит уверенно. В голосе его слышался азарт. — Быстрей!— Никуда теперь не денется! — отозвался Аптулла. — Лес-то голый, насквозь просматривается.Осторожно, отгибая ветви, десятские въехали в лес. Искали недолго — уже в сотне шагов от опушки разглядели притаившуюся за кучей валежника фигуру.— Эй! Ты кто? Выходи! — крикнул Аптулла, натягивая поводья.Молчание.— Выходи, тебе говорят! Стрелять буду! — пригрозил Хамит, хотя стрелять им было не из чего.Над кучей валежника показалось испуганное лицо. Десятские удивлённо переглянулись. Та, кого они считали женщиной, притом опасной, оказалась совсем молоденькой девушкой. Да ещё какой красавицей!Пригибаясь там, где ветви низко нависали над землёй, то и дело оглядываясь, будто ожидая выстрела сзади, девушка выбралась в прогал между деревьями и встала, низко опустив голову. В руке у неё был узелок.— Кто ты? Что молчишь? Иль ты немая? Отвечай! — заорал Хамит.Ни слова в ответ.— Ла-адно! Топай к селу, староста разберётся…— Дяденьки! — заговорила дрожащим голосом девушка — Я… я…— «Я… я…» — передразнил Хамит. — Тебе ясно сказано — чеши в сторону села!— Дяденьки, я иду к сестре в Ситйылгу, от пустите меня!— Ври больше! Поворот на Ситйылгу вон где остался. Ну, шагай!Девушка не двигалась с места.Разозлённый Хамит соскочил с коня, потянулся к вожжам, притороченным к седлу Аптуллы.— Дай-ка вожжи!.. Вот мы тебе свяжем руки, заарканим за шею да так и поведём!— Отпустите меня, пожалуйста, — заплакала девушка. — Я ж к сестре в гости иду…— Как звать сестру?Девушка растерялась, не смогла назвать имя. Хамит решительно двинулся к ней с вожжами в руке. Девушка, увидев это, пошла, всё ещё плача, в сторону дороги. Десятские, несколько отстав, последовали за ней.
У поворота на Ситйылгу Аптулла предложил:— Слушай, может, отпустим её, а? Может, и вправду идёт к сестре, а дорогу не знает? Ста росте скажем — не смогли отыскать…Хамит в ответ лишь сердито блеснул глазами.У околицы села он подторопил коня, обогнал девушку.— Иди за мной!Задержанную привели во двор Рахмангола. Хамит вошёл в дом, доложил старосте:— Привели… Вот её узелок, — и положил на нары вещи, отобранные у девушки во дворе.— Связывать не пришлось?— Нет. Сама пошла. На помешанную не похожа, разговаривает нормально. В Ситйылгу, говорит, к сестре иду. Врёт. Шла в сторону завода, имя сестры назвать не смогла. Кто такая, откуда — не признаётся. Но не из нашего села, это точно…— Так, так… — неопределённо произнёс Рахмангол и развязал лежавший на нарах узелок. Там оказались женское исподнее, несколько аршинов сатина, пять рублей денег — серебром и в бумажках, полкаравая хлеба. Да вдобавок — найденный Зиннуром чай.— Хэ! Дела-а… — протянул староста. — Тут что-то нечисто. Где она всё это взяла? Требуется расследование. Придётся, наверно, посадить её в клеть.Ещё раз перебрав вещи задержанной, староста приказал пялившемуся на женское исподнее Хамиту:— Иди, приведи сюда, посмотрим-ка на неё!Хамит с Аптуллой ввели девушку в дом. Веки у неё распухли от слёз. И, должно быть, инстинктивно стремясь скрыть это от чужих взглядов, она приспустила платок почти на самые глаза, а лицо прикрыла шалью, накинутой поверх платка. Войдя, остановилась у порога, прислонилась к дверному косяку.— Откуда ты, сестричка? — спросил Рахмангол, решив, что ласковое обращение быстрее развяжет ей язык.Девушка не ответила.— Чья ты дочь? Девушка упорно молчала.— Эй, жена! — крикнул Рахмангол. — Зайди-ка быстренько сюда!Из другой половины прибежала старостиха.— Что стряслось? Атак, не то лавку вы здесь открыли? Товары, деньги разложили…— Ну, женщине только покажи товар — душу готова в обмен отдать. Не туда смотришь! Взгляни-ка вот на неё, — сказал Рахмангол, указывая взглядом на девушку.— Аллах милостивый! Никак дочь ташбатканской Факихи? Верно, верно! Это ж Фатима!— А Факиха — чья она жена?— Жена Ахмади.— Какого Ахмади?— Да этого самого… Ну, который мочало скупает. Он ещё летом с Самигуллой, свояком Гиляж-бая, судился.— Не-е, не с Самигуллой, а с его сватом, Вагапом, — вмешался Хамит. — Самигулла свидетелем ездил.— Может, и так, — согласилась старостиха.— Куда ж ты путь держала, сестрица? — спросил Рахмангол.Фатима молча заплакала.— Девушку никуда из дому не выпускайте, — сказал староста, обращаясь к жене. — Ты, Хамит, сейчас же скачи в Ташбаткан, скажи Ахмади, чтоб приехал за дочерью. Ты, Аптулла, постой у ворот, посторожи.Конечно, надёжней было бы посадить задержанную в клеть, как намеревался Рахмангол поначалу, но это выглядело бы арестом и опозорило её отца, человека в округе известного и влиятельного. Поэтому намерения своего староста не осуществил.Старостиха же, хорошо знавшая Факиху, отнеслась к девушке с сочувствием; уведя её в другую половину дома, предложила чаю. Но Фатима пить чай не стала — всё плакала и плакала.«Всё… Пропала я, пропала! — мысленно повторяла она в отчаянии. — Теперь и шагу шагнуть из дома не дадут. Пропала… Будь проклят этот мир! Нет в нём для меня радости…»
4 Жандармы, закончив свои дела в Ташбаткане, собрались ехать в Гумерово. Старосте Гарифу строго-настрого наказали: буде беглый преступник Сунагат Аккулов появится в ауле — схватить и под конвоем доставить в заводской посёлок; если не появится, но станет известно, где он скрывается, кто его подкармливает, — без промедления сообщить уездной полиции; с Самигуллы, Вагапа, Адгама и — на всякий случай — с дома Ахмади глаз не спускать. С Гарифа даже взяли подписку, что всё это он в точности исполнит.Гариф проводил грозных гостей, выражая великое почтение к ним.За околицей аула навстречу жандармам попался всадник, который тоже в знак почтения стянул с головы шапку. Это был гумеровский десятник Хамит, посланец старосты Рахмангола.Хамит, несколько раз оглянувшись, погнал коня к Верхней улице. Он решил вначале навестить живущую в Ташбаткане сестру, у неё и справиться, как найти дом Ахмади. «Птичка в надёжной клетке, небось не улетит, — рассудил он. — Не где-нибудь — у самого старосты в доме сидит. Пускай посидит, спешить ей вроде и ни к чему…»Хамит подъехал к знакомым воротам. Во дворе никого не было, и из дому на его голос никто не вышел. Всё ж он спешился, привязал коня под навесом, перекинул стремена через седло, чтоб не упала с него подушка, и, помахивая плёткой, вошёл в дом. В горнице сидела старуха с обмотанной полотенцем головой.— Здорово, сватья! А где хозяева? — спросил Хамит. — Зятёк в отъезде или вышел куда?— Ушёл на пруд мочало драть. А килен, должно, у соседей, только что на улице её видела.Тут прибежала запыхавшаяся сестра Хамита.— Единственный брат в гости приехал, а ты где-то гуляешь, — пошутил он.— Ставь, килен, самовар! — подсказала старуха.— Не утруждайтесь. Я заглянул ненадолго, только узнать, как живёте-можете. Тороплюсь.— Бэй-бэй! Дела твои, наверно, никуда не денутся, пока чашку чая выпьешь, — возмутилась сестра.— Правда тороплюсь. Где тут живёт Ахмади?— Который?— Тот, что мочало скупает.— А, Ахмади-ловушка. На Нижней улице живёт. Что за нужда тебя к нему гонит? Не до тебя ему сегодня.— Почему?— Да дочка у него сбежала. С самого утра колготятся, ищут…— Раз она такая резвая, надо было путы на ноги наложить, а на шею колокольчик повесить, — сострил Хамит и, делая вид, будто ничего не знает, спросил:— Куда ж она могла подеваться?..— Люди говорят — на завод ушла. Там здешний парень, Сунагат, работает. Будто бы любят друг друга, вот к нему якобы и ушла.«Вот оно как!» — удивился Хамит, но продолжал прикидываться ничего не ведающим.— Только ведь всякое могло случиться. Братья её в погоню в сторону завода отправились, а тут в омутах баграми шарили, все сараи обыскали: не повесилась ли? Очень уж вчера, говорят, она горевала, думала — отдадут замуж за Талху, сына Усман-бая. Раз нигде тут не нашли — решили: ушла на завод.— Небось Ахмади места себе не находит и тому, кто придёт к нему с хорошей вестью, отвалит богатый подарок, а?— Ну да, отвалит, подставляй мешок! Дождёшься от этого скряги!— Жалко! А я ведь хойенсе ему привёз. Дочка его у нас в Гумерове в доме старосты сидит.Хамит рассказал, как они с Аптуллой поймали Фатиму, как привели к старосте Рахманголу, какие вещи обнаружили у неё в узелке.— Вот те и на! Выходит, не только сбежала, но ещё и отца с матерью обокрала? Ну и бестия, ну и девушки в наше время пошли, спаси нас аллах!— Порченая ныне молодёжь, — вставила сватья.— Стало быть, Усман-бай чуть не лишился невестки, — осклабился Хамит. — Придётся ему теперь пригласить на свадьбу и меня.— Ой, всё ж кину-ка я угольков в самовар, — засуетилась молодая хозяйка. — Я сейчас…Она выбежала из дому — будто бы в летнюю кухню, но первым делом кинулась к ограде, поманила соседку, сообщила ей новость.Полетела новость по аулу, обогнав гонца из Гумерова, обрастая подробностями, — тут уж досужие кумушки красок не пожалели.— Фатиму-то в гумеровском лесу поймали!— Правда? Где ж она сейчас?— В Гумерове, говорят, взаперти сидит.— Бедняжка!— Чтоб ещё раз не сбежала, раздели донага… При ней большие деньги были — отца начисто обокрала.— Иди ты! Выходит, к этому самому Сунагату она и направлялась?— Куда ж ещё! Всё лето с ним путалась, это и слепой мог увидеть.— Шайтан их свёл, не иначе. Шайтановы это проделки.— Ночёвки в чужих домах к добру не ведут — девушки от рук отбиваются.— Уж я теперь своей дочери не дам отбиться. Из дому — ни на шаг!— Это урок для всех.— Коль девчонки начинают вольничать, жди беды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38