Из такого пить чай — страсть божья, отобьет аппетит начисто.
Хозяин принес ягоды в кринке, Фекла закатала рукава и принялась чистить самовар клюквой и печной золой.
— Ой, Феня, осторожней! Медали-то на нем не сотри! — пошутил Ермолай.
— Не бойсь, не сотру.
Она быстро вычистила старинный латунный с медалями самовар, вымыла его в тазу, окатила чистой водой, протерла и только тогда стала наполнять. Вскоре сухие смолистые лучинки весело затрещали в трубе.
Фекла не ограничилась чисткой самовара. После того как он засиял золотистыми боками, она принялась мыть и скоблить ножом стол, чистить чугуны.
Ермолай тем временем заканчивал подшивку валенка, а Суховерхов просматривал газеты, незаметно наблюдая за ловкой работой гостьи.
— Вот теперь хорошо. Еще бы пол вымыть… Да уж придется, видно, в другой раз.
— Что вы, Фекла Осиповна! — сказал Ермолай. — Пол я и сам вымою. Зачем вас затруднять…
— Вам тяжело наклоняться. Возраст… А тут требуется ловкость, гибкость да силенка! — заметила Фекла.
Самовар закипел, и Суховерхов поднял его на стол. Ермолай достал чайную посуду, принес из чулана моченой морошки, соленых грибов, вытащил из печи сковороду с жареной рыбой, нарезал хлеба и вынул из кухонного шкафа бутылку водки.
— Такая гостья! Не грех и по чарке.
Сели за стол. Ермолай разлил водку в граненые стопки, но Фекла ее пить не стала, налила себе чаю.
— Ну, рассказывайте, как живете? Чем, Ермолай Иванович, нынче занимаетесь? — поинтересовалась она.
— Я ведь на пенсии. Сижу дома. Слежу за порядком, обеды готовлю.
— Очень вкусно готовит! — подхватил Суховерхов.
— Вам бы женщину. Хоть одну на двоих. Уютнее бы стало в избе.
Ермолай рассмеялся, в седой бороде блеснули ровные и еще крепкие зубы.
— Надо бы… Да где ее взять? Со мной теперь бабы не хотят связываться. Ушло мое время. А у Леонида Ивановича — школа. Ему не до баб.
— Одно другому не помешает, — неожиданно рассмеялась Фекла. — Надо вам на паях пригласить хотя бы уборщицу. Эх вы, астрономы! Звезды считаете, а себя как следует обслужить не можете. В баню-то ходите?
— Каждую субботу, — ответил Ермолай.
— А белье кто стирает?
— Сам.
— Представляю… Вот бы поглядеть! — Фекла уже совсем развеселилась, ей было забавно подтрунивать над бобылями. — После стирки белье полощешь?
— А как же! На реку к полынье хожу.
— В прорубь ни разу не свалился?
— Еще того не хватало! Ты, Феня, чем смеяться над стариком, взяла бы да и постирала.
— И возьму. Приготовь, — серьезно предложила Фекла.
— Что вы! — вмешался Суховерхов. — У вас дел много. Я могу школьную уборщицу попросить.
— Анфису? Да у нее своих забот куча: пятеро детей. До чужой ли тут стирки?
— Неужели пятеро? — удивился Суховерхов.
— Пятеро! Мал мала меньше.
— Так у нее, кажется, и мужа-то нет, — растерялся Леонид Иванович.
— А-зачем муж? В селе не вывелись мастера по этой части. — Фекла опять захохотала. — Сколько до Полярной звезды, сосчитали, а сколько детей у Фисы, не знаете. Вот так директор!
Леонид Иванович не обиделся. В самом деле, — упрекнул он себя, — как это я не поинтересовался семейным положением своего работника? Он уже не раз ловил себя на том, что ему приятно смотреть на Феклу. Она все еще была хороша собой и так весело и заразительно смеялась и говорила обо всем с удивительной прямотой. Все в ней казалось таким понятным, что обижаться на нее было просто невозможно.
Суховерхов за свою жизнь повидал немало людей и чувствовал, что Фекла была не совсем обычным и вовсе не заурядным человеком.
После чая Леонид Иванович показал ей свою горницу. Там стоял небольшой стол с аккуратно сложенными на нем тетрадями и учебниками, а также с чернильницей-непроливашкой, принесенной, видимо, из школы. На стене висел портрет Ленина. На подоконнике стоял в глиняном цветочнике полузасохший цветок. В углу разместилась простая железная койка под суконным, похожим на солдатское, одеялом.
Фекла ткнула пальцем в цветочник.
— Надо поливать, — заметила она и, повернувшись к кровати, взяла подушку, взбила ее и поставила углом вверх. Подушка сразу стала мягкой и пышной. — Вот так, — улыбнулась Фекла, видя, как Леонид Иванович, принеся воды в ковшике, осторожно поливает цветок. — Незавидное ваше холостяцкое житье. Нравится оно?
— Как сказать… — замялся Суховерхов. — Откровенно говоря, приятного мало.
— Пора мне домой, — сказала Фекла и вышла в переднюю комнату, где Ермолай, прибрав на столе, сидел с газетой в руках.
— Спасибо тебе, Феня, за приборку и за самовар. Сияет, как новый, — сказал он. — Приходи к нам почаще.
— Постараюсь. Белье для стирки приготовил?
— Если хочешь, так постирай, пожалуйста, — Ермолай вынес узелок. — Вот.
Суховерхов вызвался проводить ее.
— По правде сказать, я не привыкла к проводам, — сказала Фекла, — но если желаете…
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
1
Климцов с Киндяковым и Патокиным проездили в Архангельск почти неделю. От покупки траулера пришлось отказаться. Судно было старое — даже Иван своим неискушенным глазом сразу заметил его изъяны: траление бортовое, при котором судно имеет низкие надводные борта и рыбу матросы шкерят прямо на палубе; к тому же долго находиться в море тральщик не мог, так как надо было быстрее сдавать улов, пока он не испортился. Но главное — корабль был порядком изношен, находился много раз в капитальном и текущем ремонтах.
Офоня, обследовав машинное отделение, высказал председателю свое мнение:
— Не стоит овчинка выделки. Год-два поплаваем и на слом.
Дорофей тоже придирчиво осмотрел тральщик от форпика до ахтерпика «Форпик — носовой и ахтерпик — кормовой отсеки судна с водонепроницаемыми переборками » и не проявил восторга.
— Корабль настоящий, промысловый, — сказал он Климцову. — Старое судно надо уважать, а все же плавать на нем будет не только трудновато, но и рискованно. Лучше нам, Ваня, дождаться нового. Нынче, как я слышал, строят большие траулеры с морозильными установками.
Иван согласился со своими помощниками.
Представитель тралового флота, приняв после осмотра СРТ колхозных рыбаков и выслушав их мнение, не удержался от упрека:
— Что вы понимаете в судах? Такой корабль вам не нравится! Плаваете бог знает на чем, а гонора хоть отбавляй. Где купите лучшей?
— У вас же, — невозмутимо ответил Климцов, помня совет Панькина. — Вот те два судна, которые мы арендуем, можем купить. Продадите?
— Это вопрос особый. Я не могу вам сейчас ответить. Доложу начальнику управления, тогда и решим.
— Сколько ждать?
— Пару дней. Пока не уезжайте.
С тем и ушли из управления. Пока суд да дело, Иван Климцов занялся снабженческими операциями, а Дорофей с Офоней решили прогуляться по городу.
В том месте, где старинная Поморская улица пересекалась проспектом Павлина Виноградова, было очень людно. Колхозники дивились толпам спешивших прохожих: день будничный, не выходной, а народу — тьма. Дорофею такое скопление людей не очень понравилось. Здесь народу уйма, а в деревне пусто… — с неудовольствием отметил он.
Вместо старых деревянных построек в северо-восточной части города, известной под названием Кузнечиха, поднялись новые корпуса. Раскинули в сыром апрельском воздухе стрелы башенные краны на Мхах, в Привокзальном районе.
Город перестраивался заново.
— Многое изменилось, — с любопытством поглядывал по сторонам Офоня. — Обновляетя, можно сказать, столица Севера… Я с войны не был тут…
— Так ведь и я тоже, — сказал Дорофей. — Почти двадцать лет прошло…
— Больше. Двадцать четыре…
Прошлись по набережной. Остановились в сквере возле бронзового Петра на высоком пьедестале. Посреди Двины фарватер был взломан ледоколами, и по проходу медленно, будто ощупью, пробирался вниз по реке буксир.
Вдали виднелся железнодорожный мост, построенный недавно.
— А сколько мороки было с перевозом! — вспомнил Офоня. — Теперь — другое дело. Да-а, строится город, прихорашивается. Понимаешь, Дорофей, гляжу я вот на эти каменные громадины и думаю теряет Архангельск стародавний поморский облик. Прежнюю губернскую пыль с себя отряхивает… Это и хорошо, с одной стороны, а с другой — и грустновато.
— Старую пыль отряхивает, верно — Дорофей еще раз глянул на бронзового Петра. — Ну а обличье поморское все же остается. Тут я с тобой не согласен. Морское пароходство как было — так и есть, и траловый флот, и речники…
— А все ж и старинушку вспомнить приятно. Помнишь, наверное, как у Соборной пристани парусники тояли? Лес мачт! Шхуны, лодьи, шняки, бота…
— У нас в Унде тоже были парусники. А нынче заботимся о траулерах. Жаль только, что плавать нам с гобой на них не придется. Остарели, брат…
— Да, жаль. Что верно, то верно.
Офоня поглубже нахлобучил на лоб цигейковую ушанку. Был он сухопар, по-молодому подвижен, и только по морщинам, густой сетью покрывавшим лицо, и можно было судить о его почтенном возрасте.
— Знаешь что, — Дорофей вдруг стал шарить по карманам своего новомодного пальто из синтетической ткани. — Был тут у меня один адресок, Фекла дала. Да куда же он запропастился? Вот, нашел… Адрес Вавилы.
— Вавилы? — удивился Офоня. — Да жив ли он? Ему уж, поди, за семьдесят. Много за семьдесят… Надо бы зайти, навестить старика. Как никак земляк. Как он теперь живет-то?
— Не могу сказать. Знаю только, что женку он похоронил в сорок шестом году. О том, что сын Вениамин погиб, тебе известно. А сейчас Вавила живет… — Дорофей прочел адрес: — на Новгородском проспекте…
Но на Новгородском проспекте, к их удивлению, указанного дома не оказалось. Стали расспрашивать прохожих. Те объяснили, что дом тот снесли, а жильцов переселили в новый. В какой — неизвестно.
2
По справке, полученной в адресном столе, друзья разыскали новый девятиэтажный дом в Кузнечике. Квартира была внизу, на первом этаже. Дорофей деликатно нажал кнопку звонка. Подождали — никто не отозвался. Еще позвонили. Наконец за тонкой дверью послышались шаркающие шаги и покашливание. Дверь отворилась, и на нежданных гостей глянули из-под серебристых бровей темные глаза Вавилы, будто подернутые туманцем, как бывает у сильно близоруких людей.
— Кого бог послал? — хозяин посторонился в узкой прихожей. — Проходите, прошу. Уж не ундяне ли?
— Угадал, Вавила Дмитрич, — отозвался Дорофей.
В комнате было светлее, чем в прихожей, и Вавила теперь хорошенько разглядел вошедших.
— Дорофей! Офонюшка! Ну, брат, порадовали меня…
Бледное рыхловатое лицо Вавилы из-за окладистой, совсем уже седой бороды казалось широким, потертая вельветовая куртка свободно висела на его высокой сутулой фигуре с угловатыми плечами.
Обнимая земляков, Вавила даже прослезился — так разволновался. Подал старинные венские стулья с гнутыми спинками.
Дорофей бегло осмотрел жилье. Комната небольшая, в одно окно. Под потолком — трехрожковая люстра. Посредине — круглый стол без скатерти, на нем чайник, стакан в подстаканнике, сахарница, тарелка с хлебом. Стены голые — ни картинки, ни коврика, как заведено в иных городских квартирах. На комоде дешевенькая скатерть, будильник, какие-то безделушки, оставшиеся, видимо, от покойной жены Меланьи, и два портрета в одной рамке под стеклом: Меланья еще в молодом возрасте и сын в матросской форме.
Вавила прошел в крошечную кухоньку, принялся там хлопотать.
— Чайку согрею. Выпьем чего-нибудь, — сказал оттуда громко и вскоре принес чайник, бутылку вина. — Закуска вот только неважная, — принялся он вскрывать банку рыбных консервов.
— Не хлопочи, Вавила Дмитрич. Мы ведь не в гости. Навестить пришли, справиться о здоровье, — пояснил Дорофей.
— Спасибо. На здоровье пока не жалуюсь. Вот только глаза стали слабоваты. Иной раз на улице, если потемки, и дороги не различаю. Одним словом, по поговорке: Ночь-та темна, лошадь-та черна, еду-еду да пощупаю: тут ли она? — Вавила рассмеялся беззвучно, тряхнув бородой. — А живу… — он поставил перед гостями консервы, стаканы, — живу, с одной стороны, вроде бы и ничего. Квартиру дали в новом доме, как родителю павшего воина… Пенсия идет, хоть и небольшая. На хлеб хватает — и ладно. И в то же время плохо живу, тоскливо. Один как перст, жену давно похоронил, сына нет, родных больше никого… Знакомых можно перечесть по пальцам. Работать всерьез не могу. Остарел. Зимой иногда на барже дежурю сторожем… Вот и все мои, как говорится, жизненные интересы. Ну что же, земляки, по чарочке для встречи!
Выпили по стопке. Дорофей чувствовал себя немного стесненно. Не виделся со своим бывшим хозяином давно, отношения у них в прошлом бывали натянутые. Однако мало-помалу разговорились, натянутость исчезла. Воспоминания о прежних морских странствиях растопили ледок. В прежнем бывало и хорошее, не все плохое. О размолвке в памятный тридцатый год не вспоминали — теперь уж ни к чему. Оба старательно, словно подводный риф, обошли эту тему.
Вавила грустил вслух:
— Одна у меня отрада — глядеть на Двину. Как лед пройдет, каждый день хожу на набережную. Там весело, там жизнь! Корабли, ветер, волны… Иной раз и солнышко проглянет, обогреет. Воздух там, на берегу, чистый, дышу не надышусь. Кажинный денек хожу. В этом только и интерес в жизни. Ну а вы-то как? Хорошо ли нынче в Унде живете?
Дорофей неторопливо и обстоятельно рассказал обо всем: о том, как отмечали тридцатилетие колхоза, как избрали нового председателя и как вот теперь приехали покупать суда…
— Жизнь у вас идет своим чередом, — Вавила стал наливать чай.
Дорофей смотрел на него украдкой, стараясь понять его, и все больше убеждался, что перед ними сидел уже не тот, не прежний Вавила, властный, уверенный в себе человек. Но и душевного надлома в нем не было. Просто он был уже стар; чувствовалось, что сам подвел итог своей жизни и успокоился на этом. Никакие планы и честолюбивые мечты уже не волновали его — так старое, отплававшее свое судно стоит в затоне на долгой стоянке до тех пор, пока держится на плаву, а потом идет на слом…
Все у него в прошлом. Да и в нем-то было мало радости. Не успел купец развернуть свои дела — революция помешала… Дорофею стало даже жаль Вавилу.
— Значит, Панькин остарел, теперь на пенсии? А колхоз, говорите, богатеет? Это ладно. А как люди-то живут материально? Не все ли деньги на суда ухлопываете? — спросил Вавила.
— Суда мы покупаем на средства капиталовложений. То, что идет в оплату труда, — особая статья по смете, — стал объяснять Дорофей. — У тех, кто на промыслах, заработок твердый. Не обижаемся.
— Да, не обижаемся, — охотно подтвердил Офоня. — Мне дак хватает на прокорм семьи. Еще и лодочный мотор покупать собираюсь…
— А сколько он стоит, этот мотор? — спросил Вавила между прочим.
— Да сотни две-три. Смотря какой марки…
— Покупка солидная, — усмехнулся Вавила, но тотчас опять стал серьезным. — Так-так… Раз есть достаток — и жить легко. А как там Фекла? А Родька Мальгин?
— Зюзина теперь заведует фермой. А Родион по-прежнему в сельсовете.
— Так-так, — повторил Вавила. — Значит, Фекла-то в начальство вышла? Справляется ли? Малограмотная девица была. Но — старательная. Этого у нее не отнимешь. Годы, видно, изменили ее к лучшему. Растут, значит, люди?
— Не только растут, но и старятся…
— Да, да, это уж само собой, — развел руками Вавила и тихо опустил их на стол. — А ты, Дорофей, кем состоишь в колхозе? А ты, Офоня?
Рассказали. Вавила одобрительно кивнул. Офоня думал-думал и предложил:
— Переезжай-ко, Вавила Дмитрич, к нам. Чего тебе тут под каменной плитой сидеть? — кивнул он на бетонное потолочное перекрытие. — Все же родные места, природа и прочее…
Вавила долго молчал, размышляя над таким предложением. Дорофей тоже сказал:
— Если надумаете приехать — примем.
— Это вы так говорите. А другие?
— И другие примут. Даю слово.
— А ты что, большая шишка в колхозе, раз даешь слово? — улыбнулся Вавила, смягчая грубоватую шутку.
— Шишка не шишка, а уважения среди людей еще не потерял.
— Это хорошо, что не потерял. А я вот потерял. Давно потерял и сам не пойму — почему. Видно, такова жизнь. Вертит людскими судьбами так и сяк… Ну а если переберусь в село — чем заниматься буду? В деревне бездельников не любят. Это в городе их вроде не видят, народу много… А там не любят праздных людей.
— Чем можешь — тем и занимайся. Хоть отдыхай, живи пенсионером, сиди со стариками на рыбкооповском крылечке… Хоть помогай посильным трудом, — сказал Офоня, оживившись. Ему и в самом деле хотелось затащить Вавилу обратно в Унду. Будто там без него чего не хватало. — На родине и помирать легче…
— Какой из меня теперь работяга! Разве сторожем где-нибудь. И то не доверят. Скажут — из бывших.
— Не дело говоришь! — Офоня даже обиделся. — Я за тебя, Вавила Дмитрич, и поручиться могу!
— Вон как! Ну спасибо, Офонюшка. Твоя порука пригодилась бы. Только переезжать мне, пожалуй, не стоит. Поздно. Да и землякам, чтобы принять меня, бывшего, как вы называли, экс… эксплуататора, надо старое забыть… А возможно ли?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Хозяин принес ягоды в кринке, Фекла закатала рукава и принялась чистить самовар клюквой и печной золой.
— Ой, Феня, осторожней! Медали-то на нем не сотри! — пошутил Ермолай.
— Не бойсь, не сотру.
Она быстро вычистила старинный латунный с медалями самовар, вымыла его в тазу, окатила чистой водой, протерла и только тогда стала наполнять. Вскоре сухие смолистые лучинки весело затрещали в трубе.
Фекла не ограничилась чисткой самовара. После того как он засиял золотистыми боками, она принялась мыть и скоблить ножом стол, чистить чугуны.
Ермолай тем временем заканчивал подшивку валенка, а Суховерхов просматривал газеты, незаметно наблюдая за ловкой работой гостьи.
— Вот теперь хорошо. Еще бы пол вымыть… Да уж придется, видно, в другой раз.
— Что вы, Фекла Осиповна! — сказал Ермолай. — Пол я и сам вымою. Зачем вас затруднять…
— Вам тяжело наклоняться. Возраст… А тут требуется ловкость, гибкость да силенка! — заметила Фекла.
Самовар закипел, и Суховерхов поднял его на стол. Ермолай достал чайную посуду, принес из чулана моченой морошки, соленых грибов, вытащил из печи сковороду с жареной рыбой, нарезал хлеба и вынул из кухонного шкафа бутылку водки.
— Такая гостья! Не грех и по чарке.
Сели за стол. Ермолай разлил водку в граненые стопки, но Фекла ее пить не стала, налила себе чаю.
— Ну, рассказывайте, как живете? Чем, Ермолай Иванович, нынче занимаетесь? — поинтересовалась она.
— Я ведь на пенсии. Сижу дома. Слежу за порядком, обеды готовлю.
— Очень вкусно готовит! — подхватил Суховерхов.
— Вам бы женщину. Хоть одну на двоих. Уютнее бы стало в избе.
Ермолай рассмеялся, в седой бороде блеснули ровные и еще крепкие зубы.
— Надо бы… Да где ее взять? Со мной теперь бабы не хотят связываться. Ушло мое время. А у Леонида Ивановича — школа. Ему не до баб.
— Одно другому не помешает, — неожиданно рассмеялась Фекла. — Надо вам на паях пригласить хотя бы уборщицу. Эх вы, астрономы! Звезды считаете, а себя как следует обслужить не можете. В баню-то ходите?
— Каждую субботу, — ответил Ермолай.
— А белье кто стирает?
— Сам.
— Представляю… Вот бы поглядеть! — Фекла уже совсем развеселилась, ей было забавно подтрунивать над бобылями. — После стирки белье полощешь?
— А как же! На реку к полынье хожу.
— В прорубь ни разу не свалился?
— Еще того не хватало! Ты, Феня, чем смеяться над стариком, взяла бы да и постирала.
— И возьму. Приготовь, — серьезно предложила Фекла.
— Что вы! — вмешался Суховерхов. — У вас дел много. Я могу школьную уборщицу попросить.
— Анфису? Да у нее своих забот куча: пятеро детей. До чужой ли тут стирки?
— Неужели пятеро? — удивился Суховерхов.
— Пятеро! Мал мала меньше.
— Так у нее, кажется, и мужа-то нет, — растерялся Леонид Иванович.
— А-зачем муж? В селе не вывелись мастера по этой части. — Фекла опять захохотала. — Сколько до Полярной звезды, сосчитали, а сколько детей у Фисы, не знаете. Вот так директор!
Леонид Иванович не обиделся. В самом деле, — упрекнул он себя, — как это я не поинтересовался семейным положением своего работника? Он уже не раз ловил себя на том, что ему приятно смотреть на Феклу. Она все еще была хороша собой и так весело и заразительно смеялась и говорила обо всем с удивительной прямотой. Все в ней казалось таким понятным, что обижаться на нее было просто невозможно.
Суховерхов за свою жизнь повидал немало людей и чувствовал, что Фекла была не совсем обычным и вовсе не заурядным человеком.
После чая Леонид Иванович показал ей свою горницу. Там стоял небольшой стол с аккуратно сложенными на нем тетрадями и учебниками, а также с чернильницей-непроливашкой, принесенной, видимо, из школы. На стене висел портрет Ленина. На подоконнике стоял в глиняном цветочнике полузасохший цветок. В углу разместилась простая железная койка под суконным, похожим на солдатское, одеялом.
Фекла ткнула пальцем в цветочник.
— Надо поливать, — заметила она и, повернувшись к кровати, взяла подушку, взбила ее и поставила углом вверх. Подушка сразу стала мягкой и пышной. — Вот так, — улыбнулась Фекла, видя, как Леонид Иванович, принеся воды в ковшике, осторожно поливает цветок. — Незавидное ваше холостяцкое житье. Нравится оно?
— Как сказать… — замялся Суховерхов. — Откровенно говоря, приятного мало.
— Пора мне домой, — сказала Фекла и вышла в переднюю комнату, где Ермолай, прибрав на столе, сидел с газетой в руках.
— Спасибо тебе, Феня, за приборку и за самовар. Сияет, как новый, — сказал он. — Приходи к нам почаще.
— Постараюсь. Белье для стирки приготовил?
— Если хочешь, так постирай, пожалуйста, — Ермолай вынес узелок. — Вот.
Суховерхов вызвался проводить ее.
— По правде сказать, я не привыкла к проводам, — сказала Фекла, — но если желаете…
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
1
Климцов с Киндяковым и Патокиным проездили в Архангельск почти неделю. От покупки траулера пришлось отказаться. Судно было старое — даже Иван своим неискушенным глазом сразу заметил его изъяны: траление бортовое, при котором судно имеет низкие надводные борта и рыбу матросы шкерят прямо на палубе; к тому же долго находиться в море тральщик не мог, так как надо было быстрее сдавать улов, пока он не испортился. Но главное — корабль был порядком изношен, находился много раз в капитальном и текущем ремонтах.
Офоня, обследовав машинное отделение, высказал председателю свое мнение:
— Не стоит овчинка выделки. Год-два поплаваем и на слом.
Дорофей тоже придирчиво осмотрел тральщик от форпика до ахтерпика «Форпик — носовой и ахтерпик — кормовой отсеки судна с водонепроницаемыми переборками » и не проявил восторга.
— Корабль настоящий, промысловый, — сказал он Климцову. — Старое судно надо уважать, а все же плавать на нем будет не только трудновато, но и рискованно. Лучше нам, Ваня, дождаться нового. Нынче, как я слышал, строят большие траулеры с морозильными установками.
Иван согласился со своими помощниками.
Представитель тралового флота, приняв после осмотра СРТ колхозных рыбаков и выслушав их мнение, не удержался от упрека:
— Что вы понимаете в судах? Такой корабль вам не нравится! Плаваете бог знает на чем, а гонора хоть отбавляй. Где купите лучшей?
— У вас же, — невозмутимо ответил Климцов, помня совет Панькина. — Вот те два судна, которые мы арендуем, можем купить. Продадите?
— Это вопрос особый. Я не могу вам сейчас ответить. Доложу начальнику управления, тогда и решим.
— Сколько ждать?
— Пару дней. Пока не уезжайте.
С тем и ушли из управления. Пока суд да дело, Иван Климцов занялся снабженческими операциями, а Дорофей с Офоней решили прогуляться по городу.
В том месте, где старинная Поморская улица пересекалась проспектом Павлина Виноградова, было очень людно. Колхозники дивились толпам спешивших прохожих: день будничный, не выходной, а народу — тьма. Дорофею такое скопление людей не очень понравилось. Здесь народу уйма, а в деревне пусто… — с неудовольствием отметил он.
Вместо старых деревянных построек в северо-восточной части города, известной под названием Кузнечиха, поднялись новые корпуса. Раскинули в сыром апрельском воздухе стрелы башенные краны на Мхах, в Привокзальном районе.
Город перестраивался заново.
— Многое изменилось, — с любопытством поглядывал по сторонам Офоня. — Обновляетя, можно сказать, столица Севера… Я с войны не был тут…
— Так ведь и я тоже, — сказал Дорофей. — Почти двадцать лет прошло…
— Больше. Двадцать четыре…
Прошлись по набережной. Остановились в сквере возле бронзового Петра на высоком пьедестале. Посреди Двины фарватер был взломан ледоколами, и по проходу медленно, будто ощупью, пробирался вниз по реке буксир.
Вдали виднелся железнодорожный мост, построенный недавно.
— А сколько мороки было с перевозом! — вспомнил Офоня. — Теперь — другое дело. Да-а, строится город, прихорашивается. Понимаешь, Дорофей, гляжу я вот на эти каменные громадины и думаю теряет Архангельск стародавний поморский облик. Прежнюю губернскую пыль с себя отряхивает… Это и хорошо, с одной стороны, а с другой — и грустновато.
— Старую пыль отряхивает, верно — Дорофей еще раз глянул на бронзового Петра. — Ну а обличье поморское все же остается. Тут я с тобой не согласен. Морское пароходство как было — так и есть, и траловый флот, и речники…
— А все ж и старинушку вспомнить приятно. Помнишь, наверное, как у Соборной пристани парусники тояли? Лес мачт! Шхуны, лодьи, шняки, бота…
— У нас в Унде тоже были парусники. А нынче заботимся о траулерах. Жаль только, что плавать нам с гобой на них не придется. Остарели, брат…
— Да, жаль. Что верно, то верно.
Офоня поглубже нахлобучил на лоб цигейковую ушанку. Был он сухопар, по-молодому подвижен, и только по морщинам, густой сетью покрывавшим лицо, и можно было судить о его почтенном возрасте.
— Знаешь что, — Дорофей вдруг стал шарить по карманам своего новомодного пальто из синтетической ткани. — Был тут у меня один адресок, Фекла дала. Да куда же он запропастился? Вот, нашел… Адрес Вавилы.
— Вавилы? — удивился Офоня. — Да жив ли он? Ему уж, поди, за семьдесят. Много за семьдесят… Надо бы зайти, навестить старика. Как никак земляк. Как он теперь живет-то?
— Не могу сказать. Знаю только, что женку он похоронил в сорок шестом году. О том, что сын Вениамин погиб, тебе известно. А сейчас Вавила живет… — Дорофей прочел адрес: — на Новгородском проспекте…
Но на Новгородском проспекте, к их удивлению, указанного дома не оказалось. Стали расспрашивать прохожих. Те объяснили, что дом тот снесли, а жильцов переселили в новый. В какой — неизвестно.
2
По справке, полученной в адресном столе, друзья разыскали новый девятиэтажный дом в Кузнечике. Квартира была внизу, на первом этаже. Дорофей деликатно нажал кнопку звонка. Подождали — никто не отозвался. Еще позвонили. Наконец за тонкой дверью послышались шаркающие шаги и покашливание. Дверь отворилась, и на нежданных гостей глянули из-под серебристых бровей темные глаза Вавилы, будто подернутые туманцем, как бывает у сильно близоруких людей.
— Кого бог послал? — хозяин посторонился в узкой прихожей. — Проходите, прошу. Уж не ундяне ли?
— Угадал, Вавила Дмитрич, — отозвался Дорофей.
В комнате было светлее, чем в прихожей, и Вавила теперь хорошенько разглядел вошедших.
— Дорофей! Офонюшка! Ну, брат, порадовали меня…
Бледное рыхловатое лицо Вавилы из-за окладистой, совсем уже седой бороды казалось широким, потертая вельветовая куртка свободно висела на его высокой сутулой фигуре с угловатыми плечами.
Обнимая земляков, Вавила даже прослезился — так разволновался. Подал старинные венские стулья с гнутыми спинками.
Дорофей бегло осмотрел жилье. Комната небольшая, в одно окно. Под потолком — трехрожковая люстра. Посредине — круглый стол без скатерти, на нем чайник, стакан в подстаканнике, сахарница, тарелка с хлебом. Стены голые — ни картинки, ни коврика, как заведено в иных городских квартирах. На комоде дешевенькая скатерть, будильник, какие-то безделушки, оставшиеся, видимо, от покойной жены Меланьи, и два портрета в одной рамке под стеклом: Меланья еще в молодом возрасте и сын в матросской форме.
Вавила прошел в крошечную кухоньку, принялся там хлопотать.
— Чайку согрею. Выпьем чего-нибудь, — сказал оттуда громко и вскоре принес чайник, бутылку вина. — Закуска вот только неважная, — принялся он вскрывать банку рыбных консервов.
— Не хлопочи, Вавила Дмитрич. Мы ведь не в гости. Навестить пришли, справиться о здоровье, — пояснил Дорофей.
— Спасибо. На здоровье пока не жалуюсь. Вот только глаза стали слабоваты. Иной раз на улице, если потемки, и дороги не различаю. Одним словом, по поговорке: Ночь-та темна, лошадь-та черна, еду-еду да пощупаю: тут ли она? — Вавила рассмеялся беззвучно, тряхнув бородой. — А живу… — он поставил перед гостями консервы, стаканы, — живу, с одной стороны, вроде бы и ничего. Квартиру дали в новом доме, как родителю павшего воина… Пенсия идет, хоть и небольшая. На хлеб хватает — и ладно. И в то же время плохо живу, тоскливо. Один как перст, жену давно похоронил, сына нет, родных больше никого… Знакомых можно перечесть по пальцам. Работать всерьез не могу. Остарел. Зимой иногда на барже дежурю сторожем… Вот и все мои, как говорится, жизненные интересы. Ну что же, земляки, по чарочке для встречи!
Выпили по стопке. Дорофей чувствовал себя немного стесненно. Не виделся со своим бывшим хозяином давно, отношения у них в прошлом бывали натянутые. Однако мало-помалу разговорились, натянутость исчезла. Воспоминания о прежних морских странствиях растопили ледок. В прежнем бывало и хорошее, не все плохое. О размолвке в памятный тридцатый год не вспоминали — теперь уж ни к чему. Оба старательно, словно подводный риф, обошли эту тему.
Вавила грустил вслух:
— Одна у меня отрада — глядеть на Двину. Как лед пройдет, каждый день хожу на набережную. Там весело, там жизнь! Корабли, ветер, волны… Иной раз и солнышко проглянет, обогреет. Воздух там, на берегу, чистый, дышу не надышусь. Кажинный денек хожу. В этом только и интерес в жизни. Ну а вы-то как? Хорошо ли нынче в Унде живете?
Дорофей неторопливо и обстоятельно рассказал обо всем: о том, как отмечали тридцатилетие колхоза, как избрали нового председателя и как вот теперь приехали покупать суда…
— Жизнь у вас идет своим чередом, — Вавила стал наливать чай.
Дорофей смотрел на него украдкой, стараясь понять его, и все больше убеждался, что перед ними сидел уже не тот, не прежний Вавила, властный, уверенный в себе человек. Но и душевного надлома в нем не было. Просто он был уже стар; чувствовалось, что сам подвел итог своей жизни и успокоился на этом. Никакие планы и честолюбивые мечты уже не волновали его — так старое, отплававшее свое судно стоит в затоне на долгой стоянке до тех пор, пока держится на плаву, а потом идет на слом…
Все у него в прошлом. Да и в нем-то было мало радости. Не успел купец развернуть свои дела — революция помешала… Дорофею стало даже жаль Вавилу.
— Значит, Панькин остарел, теперь на пенсии? А колхоз, говорите, богатеет? Это ладно. А как люди-то живут материально? Не все ли деньги на суда ухлопываете? — спросил Вавила.
— Суда мы покупаем на средства капиталовложений. То, что идет в оплату труда, — особая статья по смете, — стал объяснять Дорофей. — У тех, кто на промыслах, заработок твердый. Не обижаемся.
— Да, не обижаемся, — охотно подтвердил Офоня. — Мне дак хватает на прокорм семьи. Еще и лодочный мотор покупать собираюсь…
— А сколько он стоит, этот мотор? — спросил Вавила между прочим.
— Да сотни две-три. Смотря какой марки…
— Покупка солидная, — усмехнулся Вавила, но тотчас опять стал серьезным. — Так-так… Раз есть достаток — и жить легко. А как там Фекла? А Родька Мальгин?
— Зюзина теперь заведует фермой. А Родион по-прежнему в сельсовете.
— Так-так, — повторил Вавила. — Значит, Фекла-то в начальство вышла? Справляется ли? Малограмотная девица была. Но — старательная. Этого у нее не отнимешь. Годы, видно, изменили ее к лучшему. Растут, значит, люди?
— Не только растут, но и старятся…
— Да, да, это уж само собой, — развел руками Вавила и тихо опустил их на стол. — А ты, Дорофей, кем состоишь в колхозе? А ты, Офоня?
Рассказали. Вавила одобрительно кивнул. Офоня думал-думал и предложил:
— Переезжай-ко, Вавила Дмитрич, к нам. Чего тебе тут под каменной плитой сидеть? — кивнул он на бетонное потолочное перекрытие. — Все же родные места, природа и прочее…
Вавила долго молчал, размышляя над таким предложением. Дорофей тоже сказал:
— Если надумаете приехать — примем.
— Это вы так говорите. А другие?
— И другие примут. Даю слово.
— А ты что, большая шишка в колхозе, раз даешь слово? — улыбнулся Вавила, смягчая грубоватую шутку.
— Шишка не шишка, а уважения среди людей еще не потерял.
— Это хорошо, что не потерял. А я вот потерял. Давно потерял и сам не пойму — почему. Видно, такова жизнь. Вертит людскими судьбами так и сяк… Ну а если переберусь в село — чем заниматься буду? В деревне бездельников не любят. Это в городе их вроде не видят, народу много… А там не любят праздных людей.
— Чем можешь — тем и занимайся. Хоть отдыхай, живи пенсионером, сиди со стариками на рыбкооповском крылечке… Хоть помогай посильным трудом, — сказал Офоня, оживившись. Ему и в самом деле хотелось затащить Вавилу обратно в Унду. Будто там без него чего не хватало. — На родине и помирать легче…
— Какой из меня теперь работяга! Разве сторожем где-нибудь. И то не доверят. Скажут — из бывших.
— Не дело говоришь! — Офоня даже обиделся. — Я за тебя, Вавила Дмитрич, и поручиться могу!
— Вон как! Ну спасибо, Офонюшка. Твоя порука пригодилась бы. Только переезжать мне, пожалуй, не стоит. Поздно. Да и землякам, чтобы принять меня, бывшего, как вы называли, экс… эксплуататора, надо старое забыть… А возможно ли?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67