Почему?
— У вас, Иван Демидович, не совсем точные данные. Недобрали мы сто шестьдесят центнеров. Это объясняется поздним ледоставом. Рыбаки потеряли много времени впустую. Да и навага нынче шла плохо.
— Все у вас причины.
— Что поделать, — вздохнул Панькин.
— Причины надо своевременно устранять, тогда и недостатков не будет, — назидательно заметил Шатилов. — Как рыбаки, что потерпели бедствие осенью? Здоровы ли?
— Поболели простудой. Теперь работают.
— Поделом тебя наказали, Тихон Сафоныч. Но полиберальничали. За такую промашку надо было тебе строгача всыпать. Митенев, видно, к старости жалостлив стал…
— Не я решал, Иван Демидович. Так постановило бюро, — смутился Дмитрий Викентьевич.
Панькин тоже сразу сник. Заметив это, Шатилов повернул разговор в другое русло.
— Рассказывайте, что привело вас сюда.
2
Выслушав Панькина с Митеневым, Иван Демидович вышел из-за письменного стола и сел за приставной, поближе к ним. Он знал, что унденский председатель скоро будет проситься на пенсию и что ему в этом не откажешь: не вечен человек, отработал свое — и хватит.
Смена руководителя в любой отрасли была сопряжена с двумя моментами, которые Шатилов старался учесть, — положительным и отрицательным. Положительный заключался в том, что на смену старому, подзасидевшемуся на привычном месте работнику, приходил новый, а, как известно, новая метла по-новому метет. Молодой руководитель свежим глазом сразу замечает недостатки и начинает вводить новшества и усовершенствования. В этом очевидный плюс смены руководства.
Но, с другой стороны, был и отрицательный момент. Прежний работник знал свое дело досконально, в любую минуту мог быстро сориентироваться в обстановке и действовать безошибочно или почти безошибочно — в этом ему помогал опыт. Старый работник доставлял меньше хлопот, чем новый, за которым на первых порах надо было присматривать, чаще контролировать его действия и решения и, если он ошибался, поправлять. А старому нянька не требовалась — он знал, что и как делать.
И потому прежнего толкового работника всегда хотелось удержать на месте хотя бы годик-другой.
Однако новое назначение было неизбежным. Некоторое время Шатилов думал об этом, а потом сказал:
— Значит, вы, Тихон Сафоныч, решили уйти на отдых. Что ж… Видимо, время настало. А жаль. Мы в райкоме привыкли к тому, что в Унде у нас работает Панькин, ветеран колхозного строительства, прекрасный хозяйственник, коммунист с большим стажем. На него можно положиться, не опекать его излишне. И хоть я бываю иногда по отношению к вам чересчур требовательным, так это не потому, что вам не доверяю или плохо к вам отношусь. Это по должности. В глубине души я вас высоко ценю, Тихон Сафоныч!
Шатилов умолк. Панькин вспомнил о юбилеях и подумал, что вот и началось славословие в его адрес. Ведь только что Шатилов говорил о строгаче. Ему даже стало неловко, словно он надел тесную обувь.
— На добром слове спасибо. А уходить все же надо. Шестьдесят лет!..
— Да, шестьдесят, — повторил Шатилов. — Тридцать лет на руководящем колхозном посту — это трудовой подвиг. Мы подумаем, как достойно отблагодарить вас.
— Дело не в этом, Иван Демидович, — слегка смутился Панькин. — Надо бы посоветоваться с вами насчет нового председателя. Хозяйство-то ведь немалое.
— Тоже верно. Корабль у вас большой. Команде нужен опытный капитан. Кто у вас есть на примете? Найдется, ли такой человек в Унде?
Шатилов был почти уверен, что подходящего человека в колхозе трудно найти и что наверняка придется посылать кого-либо из района. Но Панькин и Митенев дружно сказали:
— Найдется.
— Кто же?
— Мы советовались с Дмитрием Викентьевичем. По нашему мнению, к руководству надо ставить молодого энергичного товарища, — предложил Панькин. — Сегодня вы собираетесь на бюро принимать в члены партии Ивана Климцова. Вот вам и председатель.
— Климцов? — поднял голову Шатилов. — Я, к сожалению, с ним еще не знаком. Но ничего, познакомимся. Он ведь недавно из армии пришел? Кажется, на строительстве трудится?
— Да, он монтировал систему парового отопления в клубе. Дельный парень.
— А есть у него организаторские способности?
— Я присматривался к нему. Думаю — потянет.
— Потянет, — уверенно поддержал Митенев. — Надо молодежь выдвигать, Иван Демидович. У нее — чувство нового!
— Чувство нового — хорошо. А опыт?
— Опыт придет. Многие начинали, не имея его. Я ведь тоже начинал с азов, — признался Панькин. — Учился на ошибках…
— Ну, вы — другое дело. А как смотрит на это сам Климцов? Вы с ним, конечно, беседовали?
— Беседовали, — ответил Панькин. — Он сперва отказывался, ссылался на неопытность.
— Долго отказывался? Искренне? — почему-то спросил Шатилов.
— Вполне искренне. Еле уломали, — сказал Митенев.
— Это ладно, что товарищ не сразу решается взять на себя ответственное дело. Видно, что подход у него к этому серьезный. Пусть он зайдет ко мне в половине второго. Потолкуем с ним. Ну а о тридцатилетии колхоза посоветуемся в райисполкоме. Дата круглая, мероприятие важное. Назначьте у себя юбилейную комиссию, все хорошо продумайте. Чтоб было и по-деловому и в то же время празднично, торжественно. Между прочим, не пора ли вам сменить название? Путь к социализму — хорошее название, но ведь устарело… Мы живем в условиях развитого социализма и решаем теперь проблемы коммунистического строительства. Не так ли?
— Пожалуй, так, — сказал Митенев. — О названии подумаем.
— Приглашаю вас на бюро, — сказал Шатилов. — Посидите, послушайте. Авось что и полезное для себя извлечете.
Тут раздался резкий телефонный звонок с междугородной. Шатилов взял трубку и, не выпуская ее, придерживая левой рукой шнур, пересел в свое кресло.
Панькин и Митенев вышли.
3
В феврале прибыли с Канина, с наважьей путины, рыбаки. Фекла вернулась с обмороженными руками. Не то чтобы она попала в беду, как случалось на промыслах сплошь и рядом, нет. Причиной тому был ее горячий, напористый характер.
В начале лова погода была неустойчивой. Метели часто сменялись оттепелями. Поверхность льда покрывалась снеговой кашей. А в конце декабря ударил лютый мороз, такой, от которого рыбаки уже и отвыкли: давно не бывало. Ветер леденил лица, захватывал дух. Ночами над унылой заснеженной тундрой светились россыпи звезд, словно раскинутая сеть из тонкой ажурной пряжи. Большая Медведица мерцала голубым огнем непривычно для глаз — ярко и трепетно.
Осматривая ловушки, рыбаки спешили: пробитые пешнями проруби быстро схватывало льдом.
Пошла на нерест сайка. Ее столько набивалось в ловушки, что рыбаки с трудом выволакивали их из воды, чтобы взять улов. Звено, вышедшее утром на реку, никак не могло вытащить одну из рюж — сил недоставало. Работали в брезентовых рукавицах. Никто не решался их снять в такую стужу. Долго возились у снасти и все без толку: улов был очень грузен.
— Не оборвать бы рюжу, — озадаченно сказал звеньевой.
— Не оборвется, — уверенно возразила Фекла. — Новая рюжа, крепкая. Давайте попробуем еще.
Рыбаки снова стали тянуть снасть.
— Эк набилось сайки! Со всей реки, — с досадой сказала одна из рыбачек. — И не вытащишь никак…
Фекла, войдя в азарт, заткнула рукавицы за ремень, которым у нее была подпоясана малица, и схватилась за веревку голыми руками.
— Зачем рукавицы сняла! — кричал звеньевой. — Смотри!
— Ничего-о-о! — с какой-то отчаянной лихостью отозвалась Фекла. — Давайте еще! Р-раз-два, взя-ли-и-и!
Ладони обожгло морозом и ветром. Пальцы, казалось, намертво прихватило к веревке. Упираясь обшитыми кожей валенками в смерзшийся снег, Фекла изо всех сил тянула снасть, ей помогало все звено, однако все старания оказались безуспешными. Показав первый обруч, рюжа намертво застряла в глубине, будто кто ее там держал.
Сил больше не стало. Фекла выпустила конец. Ладони как обожгло, кожа лопнула, брызнула кровь.
— Ну вот, я тебе говорил! Говорил же! — накинулся на Феклу звеньевой. — Иди в избу, перевяжи руки.
В избушке Фекла с помощью подруги перевязала руки, залив ранки йодом и, почувствовав озноб, села поближе к плите. Вскоре вернулись рыбаки, усталые, недовольные: вытащить рюжу так и не удалось.
Руки у Феклы не на шутку разболелись, она вынуждена была сидеть в избе, изнывая от безделья. Заняться бы хоть вязаньем или починкой одежды, но как, если и ложку за обедом еле держала сведенными пальцами.
Отошли руки лишь к концу путины, но бригадир ее больше не пустил на лед. И руки угробила, и заработала шиш! — с досадой думала Фекла, возвращаясь домой.
Дома она долечивалась гусиным жиром. Каждый раз, смазывая им на ночь ладони, она вздыхала и морщилась.
Годы незаметно подобрались к пятидесяти. Вернувшись с Канина, Фекла всерьез задумалась об этом. Десятого февраля — день ее рождения.
Да, уже пятьдесят. А чего она достигла в жизни? Живет одна-одинешенька. Вот уже и седина вцепилась в волосы: сколько по утрам ни выдергивай перед зеркалом седых волосинок, а их все больше и больше. Ноги побаливают — нажила на промыслах ревматизм. Теперь вот и руки…
Денег не накопила. В сберкассе текущего счета не имеет. Дом ветшает с каждым годом. Только еще в зимовке и держится жилой дух.
Семьи нет, о детях мечтать не приходится. Любимый человек — Борис Мальгин погиб на войне. Мало радостей подарила жизнь Фекле. Почти совсем их не было. Да и будут ли?
После таких невеселых раздумий Фекла решила все же как следует отметить свое пятидесятилетие и стала думать, кого позвать в гости. Хороших знакомых у нее было предостаточно, однако настоящих друзей она могла пересчитать по пальцам. Пригласила бы Фекла Иеронима Пастухова с Никифором Рындиным, но оба давно умерли. И Серафима Егоровна, мать Бориса, после Победы не прожила и года. Оставались Соня, верная подружка с молодых лет, да Августа с Родионом. Хотелось Фекле позвать в гости и Панькина: он много лет принимал участие в ее судьбе, и она уважала его за справедливость и доброту. И еще Фекла решила позвать рыбаков, с которыми работала на тонях.
Она сходила в магазин, закупила кое-что для праздника, а потом отправилась приглашать гостей и прежде всего зашла в правление.
Панькин с Митеневым сидели в кабинете. Настя-секретарша никого к ним не пускала, но Фекла уговорила ее сказать, что пришла ненадолго по срочному делу.
Настя сразу вернулась, и за ней вышел Панькин.
— А, Фекла Осиповна! — приветливо улыбнулся он. — Заходи, пожалуйста. Для тебя дверь всегда открыта.
Стол в кабинете был завален бумагами. Митенев с черными сатиновыми нарукавниками на толстом шерстяном свитере водил пальцем по графам обширной ведомости, выписывая из нее цифирь.
— Садись, — сказал Панькин. — Как руки, зажили?
— Зажили. Как на собаке. Я на минуточку, Тихон Сафоныч. Не буду отрывать вас от дела. — Фекла немного замялась, раздумывая, пригласить ли в гости Митенева. Бухгалтера она почему-то недолюбливала. Но решила из приличия все-таки позвать и его. — У меня завтра день рождения, Тихон Сафоныч, так прошу в гости. Вечером, сразу после работы. Вы тоже приходите, Дмитрий Викентьевич.
— За приглашение спасибо, — ответил председатель с вежливым полупоклоном. — Позволь спросить, хотя это по отношению к женщинам и не принято, — сколь же тебе годков?
— Придете — узнаете, — улыбнулась Фекла.
— Да полста ей стукнуло, — без всякой дипломатии сказал Митенев, — дата круглая. Юбилей!
Панькин посмотрел на Феклу с грустинкой и вздохнул:
— Уже пятьдесят? Ох, время! Прямо рысью скачет… Хорошо, придем. Хотя… — Панькин помедлил, — лучше было бы нам с тобой отпраздновать именины вместе.
— Вместе?
— Да. Мои, твои и колхозные в один вечер. Вот будет собрание.
— Так ведь оно намечено на пятнадцатое, а у меня дата — завтра.
— Добро, — согласился Панькин. — Завтра отпразднуем у тебя по-домашнему, а потом официально.
— Вот-вот… Сперва по-домашнему, а уж потом как хотите…
Соня Хват обещала прийти с мужем Федором Кукшиным, Августа с Родионом. Фекла зашла еще к Ермолаю, Семену Дерябину, Дорофею. Не обошла она приглашением и Немка — Евстропия Рюжина, и Николая Воронкова.
Ну вот, слава богу. Все у меня выходит хорошо. С утра примусь за стряпню. Надо гостей накормить как следует, — думала Фекла, возвращаясь домой.
Она осмотрела свои припасы, прикинула, хватит ли продуктов и вина, и решила, что хватит.
Во второй половине дня она принялась топить баню, чтобы к завтрашнему своему празднику как следует намыться. Баня была рядом, на задах. Фекла наносила дров, привезла на санках воды и затопила каменку. Пока она нагревалась Фекла приготовляла в бочках горячую воду с помощью раскаленных камней-песчаников, стало уже темно.
Подождав, пока баня созреет и выйдет из нее лишний угар, Фекла стала собираться. Вынула из сундука белье, взяла мыло, мочалку, эмалированный таз и, прихватив веник, пошла мыться.
Засветила в предбаннике коптилку, подгоняемая холодом, быстренько разделась и с коптилкой в руке шагнула за дверь, отделявшую помещение с каменкой.
Коптилками в банях пользовались из предосторожности: ламповые стекла лопались от воды. Поставив светильник на подоконник, Фекла прошла по теплому полу осторожно, словно по льду, и плеснула на каменку ковшик горячей воды. Крепкий духовитый пар упругой волной ударил ей в грудь, и она отпрянула от печки. Камни, пошипев, умолкли. Стало тихо. Фекла зажмурилась от удовольствия, от тепла, ласково обнявшего все большое белое тело, повела плечами, распустила волосы и, налив в таз горячей воды, распарила веник. Поддав пару еще раз, положила веник на каменку и, выдержав его с минуту на жару, обдала водой теплый тесовый полок. Потом по приступкам забралась на него. Полежав, принялась неторопливо охаживать себя мягким и шелковистым веником. Зашумели листья, в бане запахло лесом, терпким ароматом молодых июньских берез.
Можно ли представить себе удовольствие более приятное, чем париться с мороза в домашней деревенской баньке! Ничего не может быть на свете приятнее.
Горячий жар насквозь прокалил тело, и оно стало багровым. Постанывая от удовольствия, Фекла спустилась с полка и окатила себя холодной водой из таза. Отдышавшись немного, снова плеснула на каменку и снова забралась наверх. Веник еще азартнее заходил по спине, по бокам.
К приходу гостей у Феклы все уже было готово: стол накрыт и самовар грелся.
Она надела лучшее платье из голубого цветистого крепдешина, прикрепила на грудь старинной работы серебряную брошь с красным камушком, подаренную купцом Ряхиным, когда ей исполнилось восемнадцать лет. На ногах — капрон, модные туфли на высоком каблуке. Туфли Фекла купила лет восемь назад, выиграв на облигацию пятьсот рублей еще в старых деньгах.
Пудрилась Фекла самую малость. Губы она никогда не подкрашивала. Волосы укладывала в тяжелый узел и сейчас скрепила его крупными костяными заколками.
Она еще раз осмотрела себя в зеркало и, довольная своим праздничным видом, прошлась по горенке, привыкая к туфлям, которые надевала очень редко.
Начало смеркаться. Фекла включила свет. Заметила кое-где непорядок, прибралась получше, сменила на кровати покрывало. Потом засветила керосиновую лампу и вынесла ее в сени, чтобы гости в темноте ненароком не споткнулись и сразу нашли дверь в избу.
Первыми пришли Соня с Федором. Соня, скинув пальто, расцеловала хозяйку:
— Какая ты красивая, Феня! Собой видная, разодетая, как невеста! Что годы?.. Было бы здоровье. На вот, мы принесли тебе небольшой подарочек.
Фекла с поклоном приняла сверток и поблагодарила. Федор положил на стул гармонику, завернутую в старый плат, снял полушубок и, словно стесняясь высокого роста, поспешил сесть.
В сенях снова послышались шаги, и вошла Августа Мальгина. Родион чуть замешкался, сметая снег с валенок, и она нетерпеливо выглянула за дверь.
— Да иди скорее-то! Выстудишь тепло.
Родион плотно прикрыл за собой дверь.
— Здравствуйте, гости дорогие! — приветствовала их Фекла. — Проходите, милости прошу. Спасибо, что уважили…
— К тебе, Феня, я бы бегом прибежал, — весело отозвался предсельсовета. — У нас с тобой давняя дружба. А ну-ка, ну-ка, покажись! Экая нарядная да молодая.
Он обвел взглядом зимовку, и вспомнилось ему, как давно, еще до войны, он стоял вот так, а перед ним — Фекла, молодая, статная, полная сил. Она просилась к нему в бригаду рыбаков на полуостров Канин. А потом предложила ему, как добрый знак, иконку Николы морского… И еще вспомнилось, как она, подозвав его к комоду — вот к этому самому, — распустила перед зеркалом свои великолепные косы…
Родион тихонько вздохнул, улыбнулся, пригладил усы, прошелся расческой по волосам, которые были уже не столь густы, как в молодости, и, поймав настороженный взгляд жены, сел рядом с Федором. Кивнув на гармошку, сказал:
— Эх, сыграл бы, кабы две руки!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
— У вас, Иван Демидович, не совсем точные данные. Недобрали мы сто шестьдесят центнеров. Это объясняется поздним ледоставом. Рыбаки потеряли много времени впустую. Да и навага нынче шла плохо.
— Все у вас причины.
— Что поделать, — вздохнул Панькин.
— Причины надо своевременно устранять, тогда и недостатков не будет, — назидательно заметил Шатилов. — Как рыбаки, что потерпели бедствие осенью? Здоровы ли?
— Поболели простудой. Теперь работают.
— Поделом тебя наказали, Тихон Сафоныч. Но полиберальничали. За такую промашку надо было тебе строгача всыпать. Митенев, видно, к старости жалостлив стал…
— Не я решал, Иван Демидович. Так постановило бюро, — смутился Дмитрий Викентьевич.
Панькин тоже сразу сник. Заметив это, Шатилов повернул разговор в другое русло.
— Рассказывайте, что привело вас сюда.
2
Выслушав Панькина с Митеневым, Иван Демидович вышел из-за письменного стола и сел за приставной, поближе к ним. Он знал, что унденский председатель скоро будет проситься на пенсию и что ему в этом не откажешь: не вечен человек, отработал свое — и хватит.
Смена руководителя в любой отрасли была сопряжена с двумя моментами, которые Шатилов старался учесть, — положительным и отрицательным. Положительный заключался в том, что на смену старому, подзасидевшемуся на привычном месте работнику, приходил новый, а, как известно, новая метла по-новому метет. Молодой руководитель свежим глазом сразу замечает недостатки и начинает вводить новшества и усовершенствования. В этом очевидный плюс смены руководства.
Но, с другой стороны, был и отрицательный момент. Прежний работник знал свое дело досконально, в любую минуту мог быстро сориентироваться в обстановке и действовать безошибочно или почти безошибочно — в этом ему помогал опыт. Старый работник доставлял меньше хлопот, чем новый, за которым на первых порах надо было присматривать, чаще контролировать его действия и решения и, если он ошибался, поправлять. А старому нянька не требовалась — он знал, что и как делать.
И потому прежнего толкового работника всегда хотелось удержать на месте хотя бы годик-другой.
Однако новое назначение было неизбежным. Некоторое время Шатилов думал об этом, а потом сказал:
— Значит, вы, Тихон Сафоныч, решили уйти на отдых. Что ж… Видимо, время настало. А жаль. Мы в райкоме привыкли к тому, что в Унде у нас работает Панькин, ветеран колхозного строительства, прекрасный хозяйственник, коммунист с большим стажем. На него можно положиться, не опекать его излишне. И хоть я бываю иногда по отношению к вам чересчур требовательным, так это не потому, что вам не доверяю или плохо к вам отношусь. Это по должности. В глубине души я вас высоко ценю, Тихон Сафоныч!
Шатилов умолк. Панькин вспомнил о юбилеях и подумал, что вот и началось славословие в его адрес. Ведь только что Шатилов говорил о строгаче. Ему даже стало неловко, словно он надел тесную обувь.
— На добром слове спасибо. А уходить все же надо. Шестьдесят лет!..
— Да, шестьдесят, — повторил Шатилов. — Тридцать лет на руководящем колхозном посту — это трудовой подвиг. Мы подумаем, как достойно отблагодарить вас.
— Дело не в этом, Иван Демидович, — слегка смутился Панькин. — Надо бы посоветоваться с вами насчет нового председателя. Хозяйство-то ведь немалое.
— Тоже верно. Корабль у вас большой. Команде нужен опытный капитан. Кто у вас есть на примете? Найдется, ли такой человек в Унде?
Шатилов был почти уверен, что подходящего человека в колхозе трудно найти и что наверняка придется посылать кого-либо из района. Но Панькин и Митенев дружно сказали:
— Найдется.
— Кто же?
— Мы советовались с Дмитрием Викентьевичем. По нашему мнению, к руководству надо ставить молодого энергичного товарища, — предложил Панькин. — Сегодня вы собираетесь на бюро принимать в члены партии Ивана Климцова. Вот вам и председатель.
— Климцов? — поднял голову Шатилов. — Я, к сожалению, с ним еще не знаком. Но ничего, познакомимся. Он ведь недавно из армии пришел? Кажется, на строительстве трудится?
— Да, он монтировал систему парового отопления в клубе. Дельный парень.
— А есть у него организаторские способности?
— Я присматривался к нему. Думаю — потянет.
— Потянет, — уверенно поддержал Митенев. — Надо молодежь выдвигать, Иван Демидович. У нее — чувство нового!
— Чувство нового — хорошо. А опыт?
— Опыт придет. Многие начинали, не имея его. Я ведь тоже начинал с азов, — признался Панькин. — Учился на ошибках…
— Ну, вы — другое дело. А как смотрит на это сам Климцов? Вы с ним, конечно, беседовали?
— Беседовали, — ответил Панькин. — Он сперва отказывался, ссылался на неопытность.
— Долго отказывался? Искренне? — почему-то спросил Шатилов.
— Вполне искренне. Еле уломали, — сказал Митенев.
— Это ладно, что товарищ не сразу решается взять на себя ответственное дело. Видно, что подход у него к этому серьезный. Пусть он зайдет ко мне в половине второго. Потолкуем с ним. Ну а о тридцатилетии колхоза посоветуемся в райисполкоме. Дата круглая, мероприятие важное. Назначьте у себя юбилейную комиссию, все хорошо продумайте. Чтоб было и по-деловому и в то же время празднично, торжественно. Между прочим, не пора ли вам сменить название? Путь к социализму — хорошее название, но ведь устарело… Мы живем в условиях развитого социализма и решаем теперь проблемы коммунистического строительства. Не так ли?
— Пожалуй, так, — сказал Митенев. — О названии подумаем.
— Приглашаю вас на бюро, — сказал Шатилов. — Посидите, послушайте. Авось что и полезное для себя извлечете.
Тут раздался резкий телефонный звонок с междугородной. Шатилов взял трубку и, не выпуская ее, придерживая левой рукой шнур, пересел в свое кресло.
Панькин и Митенев вышли.
3
В феврале прибыли с Канина, с наважьей путины, рыбаки. Фекла вернулась с обмороженными руками. Не то чтобы она попала в беду, как случалось на промыслах сплошь и рядом, нет. Причиной тому был ее горячий, напористый характер.
В начале лова погода была неустойчивой. Метели часто сменялись оттепелями. Поверхность льда покрывалась снеговой кашей. А в конце декабря ударил лютый мороз, такой, от которого рыбаки уже и отвыкли: давно не бывало. Ветер леденил лица, захватывал дух. Ночами над унылой заснеженной тундрой светились россыпи звезд, словно раскинутая сеть из тонкой ажурной пряжи. Большая Медведица мерцала голубым огнем непривычно для глаз — ярко и трепетно.
Осматривая ловушки, рыбаки спешили: пробитые пешнями проруби быстро схватывало льдом.
Пошла на нерест сайка. Ее столько набивалось в ловушки, что рыбаки с трудом выволакивали их из воды, чтобы взять улов. Звено, вышедшее утром на реку, никак не могло вытащить одну из рюж — сил недоставало. Работали в брезентовых рукавицах. Никто не решался их снять в такую стужу. Долго возились у снасти и все без толку: улов был очень грузен.
— Не оборвать бы рюжу, — озадаченно сказал звеньевой.
— Не оборвется, — уверенно возразила Фекла. — Новая рюжа, крепкая. Давайте попробуем еще.
Рыбаки снова стали тянуть снасть.
— Эк набилось сайки! Со всей реки, — с досадой сказала одна из рыбачек. — И не вытащишь никак…
Фекла, войдя в азарт, заткнула рукавицы за ремень, которым у нее была подпоясана малица, и схватилась за веревку голыми руками.
— Зачем рукавицы сняла! — кричал звеньевой. — Смотри!
— Ничего-о-о! — с какой-то отчаянной лихостью отозвалась Фекла. — Давайте еще! Р-раз-два, взя-ли-и-и!
Ладони обожгло морозом и ветром. Пальцы, казалось, намертво прихватило к веревке. Упираясь обшитыми кожей валенками в смерзшийся снег, Фекла изо всех сил тянула снасть, ей помогало все звено, однако все старания оказались безуспешными. Показав первый обруч, рюжа намертво застряла в глубине, будто кто ее там держал.
Сил больше не стало. Фекла выпустила конец. Ладони как обожгло, кожа лопнула, брызнула кровь.
— Ну вот, я тебе говорил! Говорил же! — накинулся на Феклу звеньевой. — Иди в избу, перевяжи руки.
В избушке Фекла с помощью подруги перевязала руки, залив ранки йодом и, почувствовав озноб, села поближе к плите. Вскоре вернулись рыбаки, усталые, недовольные: вытащить рюжу так и не удалось.
Руки у Феклы не на шутку разболелись, она вынуждена была сидеть в избе, изнывая от безделья. Заняться бы хоть вязаньем или починкой одежды, но как, если и ложку за обедом еле держала сведенными пальцами.
Отошли руки лишь к концу путины, но бригадир ее больше не пустил на лед. И руки угробила, и заработала шиш! — с досадой думала Фекла, возвращаясь домой.
Дома она долечивалась гусиным жиром. Каждый раз, смазывая им на ночь ладони, она вздыхала и морщилась.
Годы незаметно подобрались к пятидесяти. Вернувшись с Канина, Фекла всерьез задумалась об этом. Десятого февраля — день ее рождения.
Да, уже пятьдесят. А чего она достигла в жизни? Живет одна-одинешенька. Вот уже и седина вцепилась в волосы: сколько по утрам ни выдергивай перед зеркалом седых волосинок, а их все больше и больше. Ноги побаливают — нажила на промыслах ревматизм. Теперь вот и руки…
Денег не накопила. В сберкассе текущего счета не имеет. Дом ветшает с каждым годом. Только еще в зимовке и держится жилой дух.
Семьи нет, о детях мечтать не приходится. Любимый человек — Борис Мальгин погиб на войне. Мало радостей подарила жизнь Фекле. Почти совсем их не было. Да и будут ли?
После таких невеселых раздумий Фекла решила все же как следует отметить свое пятидесятилетие и стала думать, кого позвать в гости. Хороших знакомых у нее было предостаточно, однако настоящих друзей она могла пересчитать по пальцам. Пригласила бы Фекла Иеронима Пастухова с Никифором Рындиным, но оба давно умерли. И Серафима Егоровна, мать Бориса, после Победы не прожила и года. Оставались Соня, верная подружка с молодых лет, да Августа с Родионом. Хотелось Фекле позвать в гости и Панькина: он много лет принимал участие в ее судьбе, и она уважала его за справедливость и доброту. И еще Фекла решила позвать рыбаков, с которыми работала на тонях.
Она сходила в магазин, закупила кое-что для праздника, а потом отправилась приглашать гостей и прежде всего зашла в правление.
Панькин с Митеневым сидели в кабинете. Настя-секретарша никого к ним не пускала, но Фекла уговорила ее сказать, что пришла ненадолго по срочному делу.
Настя сразу вернулась, и за ней вышел Панькин.
— А, Фекла Осиповна! — приветливо улыбнулся он. — Заходи, пожалуйста. Для тебя дверь всегда открыта.
Стол в кабинете был завален бумагами. Митенев с черными сатиновыми нарукавниками на толстом шерстяном свитере водил пальцем по графам обширной ведомости, выписывая из нее цифирь.
— Садись, — сказал Панькин. — Как руки, зажили?
— Зажили. Как на собаке. Я на минуточку, Тихон Сафоныч. Не буду отрывать вас от дела. — Фекла немного замялась, раздумывая, пригласить ли в гости Митенева. Бухгалтера она почему-то недолюбливала. Но решила из приличия все-таки позвать и его. — У меня завтра день рождения, Тихон Сафоныч, так прошу в гости. Вечером, сразу после работы. Вы тоже приходите, Дмитрий Викентьевич.
— За приглашение спасибо, — ответил председатель с вежливым полупоклоном. — Позволь спросить, хотя это по отношению к женщинам и не принято, — сколь же тебе годков?
— Придете — узнаете, — улыбнулась Фекла.
— Да полста ей стукнуло, — без всякой дипломатии сказал Митенев, — дата круглая. Юбилей!
Панькин посмотрел на Феклу с грустинкой и вздохнул:
— Уже пятьдесят? Ох, время! Прямо рысью скачет… Хорошо, придем. Хотя… — Панькин помедлил, — лучше было бы нам с тобой отпраздновать именины вместе.
— Вместе?
— Да. Мои, твои и колхозные в один вечер. Вот будет собрание.
— Так ведь оно намечено на пятнадцатое, а у меня дата — завтра.
— Добро, — согласился Панькин. — Завтра отпразднуем у тебя по-домашнему, а потом официально.
— Вот-вот… Сперва по-домашнему, а уж потом как хотите…
Соня Хват обещала прийти с мужем Федором Кукшиным, Августа с Родионом. Фекла зашла еще к Ермолаю, Семену Дерябину, Дорофею. Не обошла она приглашением и Немка — Евстропия Рюжина, и Николая Воронкова.
Ну вот, слава богу. Все у меня выходит хорошо. С утра примусь за стряпню. Надо гостей накормить как следует, — думала Фекла, возвращаясь домой.
Она осмотрела свои припасы, прикинула, хватит ли продуктов и вина, и решила, что хватит.
Во второй половине дня она принялась топить баню, чтобы к завтрашнему своему празднику как следует намыться. Баня была рядом, на задах. Фекла наносила дров, привезла на санках воды и затопила каменку. Пока она нагревалась Фекла приготовляла в бочках горячую воду с помощью раскаленных камней-песчаников, стало уже темно.
Подождав, пока баня созреет и выйдет из нее лишний угар, Фекла стала собираться. Вынула из сундука белье, взяла мыло, мочалку, эмалированный таз и, прихватив веник, пошла мыться.
Засветила в предбаннике коптилку, подгоняемая холодом, быстренько разделась и с коптилкой в руке шагнула за дверь, отделявшую помещение с каменкой.
Коптилками в банях пользовались из предосторожности: ламповые стекла лопались от воды. Поставив светильник на подоконник, Фекла прошла по теплому полу осторожно, словно по льду, и плеснула на каменку ковшик горячей воды. Крепкий духовитый пар упругой волной ударил ей в грудь, и она отпрянула от печки. Камни, пошипев, умолкли. Стало тихо. Фекла зажмурилась от удовольствия, от тепла, ласково обнявшего все большое белое тело, повела плечами, распустила волосы и, налив в таз горячей воды, распарила веник. Поддав пару еще раз, положила веник на каменку и, выдержав его с минуту на жару, обдала водой теплый тесовый полок. Потом по приступкам забралась на него. Полежав, принялась неторопливо охаживать себя мягким и шелковистым веником. Зашумели листья, в бане запахло лесом, терпким ароматом молодых июньских берез.
Можно ли представить себе удовольствие более приятное, чем париться с мороза в домашней деревенской баньке! Ничего не может быть на свете приятнее.
Горячий жар насквозь прокалил тело, и оно стало багровым. Постанывая от удовольствия, Фекла спустилась с полка и окатила себя холодной водой из таза. Отдышавшись немного, снова плеснула на каменку и снова забралась наверх. Веник еще азартнее заходил по спине, по бокам.
К приходу гостей у Феклы все уже было готово: стол накрыт и самовар грелся.
Она надела лучшее платье из голубого цветистого крепдешина, прикрепила на грудь старинной работы серебряную брошь с красным камушком, подаренную купцом Ряхиным, когда ей исполнилось восемнадцать лет. На ногах — капрон, модные туфли на высоком каблуке. Туфли Фекла купила лет восемь назад, выиграв на облигацию пятьсот рублей еще в старых деньгах.
Пудрилась Фекла самую малость. Губы она никогда не подкрашивала. Волосы укладывала в тяжелый узел и сейчас скрепила его крупными костяными заколками.
Она еще раз осмотрела себя в зеркало и, довольная своим праздничным видом, прошлась по горенке, привыкая к туфлям, которые надевала очень редко.
Начало смеркаться. Фекла включила свет. Заметила кое-где непорядок, прибралась получше, сменила на кровати покрывало. Потом засветила керосиновую лампу и вынесла ее в сени, чтобы гости в темноте ненароком не споткнулись и сразу нашли дверь в избу.
Первыми пришли Соня с Федором. Соня, скинув пальто, расцеловала хозяйку:
— Какая ты красивая, Феня! Собой видная, разодетая, как невеста! Что годы?.. Было бы здоровье. На вот, мы принесли тебе небольшой подарочек.
Фекла с поклоном приняла сверток и поблагодарила. Федор положил на стул гармонику, завернутую в старый плат, снял полушубок и, словно стесняясь высокого роста, поспешил сесть.
В сенях снова послышались шаги, и вошла Августа Мальгина. Родион чуть замешкался, сметая снег с валенок, и она нетерпеливо выглянула за дверь.
— Да иди скорее-то! Выстудишь тепло.
Родион плотно прикрыл за собой дверь.
— Здравствуйте, гости дорогие! — приветствовала их Фекла. — Проходите, милости прошу. Спасибо, что уважили…
— К тебе, Феня, я бы бегом прибежал, — весело отозвался предсельсовета. — У нас с тобой давняя дружба. А ну-ка, ну-ка, покажись! Экая нарядная да молодая.
Он обвел взглядом зимовку, и вспомнилось ему, как давно, еще до войны, он стоял вот так, а перед ним — Фекла, молодая, статная, полная сил. Она просилась к нему в бригаду рыбаков на полуостров Канин. А потом предложила ему, как добрый знак, иконку Николы морского… И еще вспомнилось, как она, подозвав его к комоду — вот к этому самому, — распустила перед зеркалом свои великолепные косы…
Родион тихонько вздохнул, улыбнулся, пригладил усы, прошелся расческой по волосам, которые были уже не столь густы, как в молодости, и, поймав настороженный взгляд жены, сел рядом с Федором. Кивнув на гармошку, сказал:
— Эх, сыграл бы, кабы две руки!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67