Они останавливаются, вываживают и кормят коней, едят, и почти никто не обращает внимания на вереницу закованных в черные доспехи рыцарей, что змеистою чередой спускаются с соседнего склона, окружая селение, где остановились тюремщики Коссы. Кони скачут, копья устремлены вперед, разговор короток. Хриплый зык немецких команд, скрежет железа по железу… Сигизмундовы ратники, застигнутые врасплох, охотно бросают оружие: свои головы дороже! Косса снова стоит и ждет, почти безразлично, и только когда один из рыцарей показывает ему молча знак Сиона, раздвоенный по концам равноконечный крест и аркадийскую надпись, у него начинает бурно биться сердце, и кровь толчками приливает к лицу и рукам. Неужели спасение?Коссу молча сажают на коня. Закованный в черные латы рыцарь слегка приподымает литое забрало шлема-клюва, читает грамоту плененного офицера и рвет ее на куски, пуская по ветру. Офицер опасливо провожает уносимые ветром обрывки приказа, еще час назад нерушимого для него, опасливо взглядывает на сионских рыцарей, что сейчас, пинками, загоняют его ратников в каменный сарай, подпирают двери колом, а после связывают имперскому офицеру руки, прикручивая веревкой к столбу, забирают нескольких коней, других распугивают, предварительно обрезав уздечки, седельные ремни и подпруги, и кони разбегаются по полю, роняя волочащиеся седла, забирают оружие, что поценнее, и, вновь посадив Коссу на коня, — причем, он слышит сказанное негромко, но ясно обращение: «Ваше святейшество!», — вытягиваются вереницею по прежней дороге, уходящей в густую чащобу разлатых, замшелых елей. Дорога, перевалив через невысокий хребет, начинает извиваться и кружить, то уходя в распадки меж гор, то выбираясь вновь на глядень, и кружит столь основательно, что скоро уже и сам Косса не ведает, куда они едут, на север или на запад, в горы или наоборот с гор, и едут так до самого темна и еще в темноте, негромко переговариваясь. И Косса уже вновь не ведает: свободен ли он, или и эти ратники полонили его для какой-то своей неведомой надобности.И опять ночь, и опять день. День — ночь, день — ночь, день — ночь… Дорогою, в каком-то горном замке, делают долгий привал. Коссе предлагают основательно вымыться с мылом в большой дубовой бадье, наполненной горячей водой, вычесать вшей из головы, побриться и постричь волосы. Ему дают новое шелковое белье (в шелке не заводятся паразиты!), его полностью переодевают в новое и чистое, и он только тут узнает, что его везут в Бургундию, что его ожидает лотарингский герцог, и что он действительно свободен, и скоро граница, и уже там, за рубежом, никакие Сигизмундовы клевреты его не достанут и не украдут, ибо не имеют власти на этих землях, землях, номинально подчиненных французскому королю, но никак не германскому императору.Что чувствует Косса, когда его после плотной трапезы и отвычного дорогого вина отводят в спальный покой и почтительно разоблачают? Что сейчас ощущает он? Восторг? Счастье? Колыхнулись ли в нем прежние надежды, вспоминает ли он свои гордые мечты? Что он чувствует, черт возьми, укладываясь в необъятную постель под балдахином, забранную рисунчатою тафтой? Ничего он не чувствует, кроме тяжести в чреве от перееда и сонного отупения в голове! Он еще ничего не понял и не решил. И пока не хочет ни о чем думать, ибо не то, что не верит свалившейся на него удаче, а не хочет сейчас задумываться ни о чем. И когда справлена телесная нужда и задвинут полог постели, погружается в глубокий, без сновидений, целительный сон. Он еще чуть-чуть пытается вспомнить, не наговорил ли чего лишнего за трапезой? Но уже не может, да и не хочет вспоминать. Косса спит. Спит, отодвинув посторонь все хитрые политические расчеты, ради которых он оказался здесь, в этом замке, в мягкой постели, а не в тюремной камере очередного немецкого замка, где так часто людей попросту любят забывать в глубине подземелий да так уже и не вспоминают о них никогда. LIV Вплоть до Дижона Косса не понимал, свободен он или его везут куда-то арестованного и под конвоем?Он уже прочнее сидел в седле, силы как-никак прибывали, и порою являлось сумасшедшее желание — вырваться, рвануть туда, сквозь кусты, в лес, скакать, задыхаясь, обдирая платье о колючую преграду, перемахивая зеленые ограждения полей, скакать, уходя от погони, забиваясь во мглу дубрав, в чащобы, скакать, пока не грянется конь, и тогда, освободив ноги из стремян, отойти, шатаясь, и рухнуть лицом в мох и траву, рухнуть ничью, навсегда, с остановившимся сердцем.Он так и не понимал, куда его везут и зачем, и только тут, в Дижоне, глядя на островатые кровли городских башен с флюгерами на них, уяснил, что ему предстоит не новая, теперь уже французская тюрьма, не лесной схрон, где бы его спрятали от всего мира (было и такое подозрение!), а вполне официальная встреча с самим герцогом Бургундским, торжественный прием, в котором он будет явлен герцогу отнюдь не как беглец, не похищенным из заточения бесправным узником, но папой римским Иоанном XXIII, как будто всё, что произошло с ним доселе, лишь досадная случайность, о которой можно забыть, заново сотворив и нацепив на себя разломанные папские регалии — посох, перстень, мантию и тиару… Пока, впрочем, ни того, ни другого, ни третьего, ни четвертого у него не было.Отвычен был городской шум, любопытные взгляды и лукавые взоры горожанок, разглядывающих череду конных рыцарей, мальчишки, со свистом бегущие рядом с конем, французская речь, которая казалась почти родной и почти понятной после твердой немецкой, годной на то, чтобы произносить команды на поле боя. Извилистые улицы, серый шершавый камень стен и красная черепица крыш, и нежданный крик петуха, крик, которого он не слышал, почитай, все четыре минувших года… И снова замок, снова крепость, подъемный мост, и снова падающее сердце при виде охраны в черненных латах с алебардами в руках. А взор опять утыкается в стены, пусть и не столь хмурые, пусть с этими новомодными большими окнами герцогских покоев, увенчанными итальянской лепниной, с этими отблескивающими на солнце опалово-переливающимися расписными пластинами слюды в свинцовых рисунчатых переплетах тяжелых рам, с этим, подражающим римским, колодцем-фонтаном посреди замкового двора с фигурами гениев, кариатидами и диковинными морскими существами.Его встречают, принимают, приветствуют. Но герцога нет, он в Париже и будет не скоро, и Коссу после обильных двухдневных угощений вновь везут, теперь уже из Дижона в Нанси, где он должен встретиться с кардиналом-герцогом де Баром, а может быть, и с самим герцогом Лотарингским, как знать? И те же молчаливые рыцари по сторонам, сзади и спереди, и опять не понять, что все это означает?Нанси. Холодноватая французская готика. Высокий собор с цветными витражами из венецианского стекла. И опять народ, шум торга, стук и звяк ремесленных улиц. Будто и не идет война, будто англичане не заняли уже пол-страны!Пока Иоанна XXIII принимают и чествуют в герцогском дворце, де Бар, накоротко встретивший гостя и предложивший ему расположиться, вымыться и отдохнуть, в дальних покоях замка беседует с рыцарями Сиона, и жизнь Иоанна XXIII грозно колеблется на весах судьбы.— Вы полагаете, ваша светлость, что Иоанн XXIII без спора выполнит наши требования, сядет в Авиньоне, добьется восстановления своих прав и увенчает Жана Бургундского королевской короной? — спрашивает рыцарь с жестким суровым лицом, прорезанным твердыми морщинами поздней зрелости.— Полагаю, что он уже достаточно созрел для этого! — отвечает кардинал, чуть-чуть свысока приподымая правую бровь. — Во всяком случае, — медленно добавляет де Бар, — вы оставляете его мне, а я сам позабочусь о дальнейшем!Оба сионских рыцаря несколько минут сидят молча, глядя в глаза герцогу-кардиналу, потом встают враз, поклонившись ему одинаковым коротким поклоном. Причем один говорит: «Ваша светлость», а другой возглашает: «Ваше преосвященство», и, поворотясь, выходят. Де Бар так же молча провожает их до двери и молча же благословляет, продолжая смотреть, пока те не сели на коней. Потом хмуро улыбается, чуть-чуть иронично скривив рот, и идет приветствовать Коссу.С Коссою де Бар также не начинает разговора, ожидая, пока гость примет горячую ванну, переменит белье и выйдет к столу. Впрочем, и за трапезою в большой и темной сводчатой палате, за столом, застланном разноцветною тканою скатертью (в поставцах вдоль стен хрусталь и серебро, испанская мавританская керамика; вышколенные слуги, точно статуи, замерли у тяжелых готических кресел с высокими прямыми спинками), за трапезою тоже почти не говорили, только присматриваясь друг к другу.Косса знал и помнил де Бара другим. Он постарел, чуть-чуть подсох, но дело было не в этом. Что-то новое явилось в этом лице, лице аристократа, гладко выбритом, с большим французским носом и надменною складкою губ. Они сидели друг перед другом, ели жаркое, запивая бургундским, и Косса не сразу понял, а когда понял, его словно обожгло — да он же теперь, после смерти братьев, еще и герцог! Вот откуда это новое благородство владетельного князя, эта свобода в движениях рук, этот разворот плеч, которым явно больше пошел бы придворный наряд или блестящие латы, чем кардинальское облачение.Наконец трапеза закончена. Слуги начали убирать со стола, а де Бар широким жестом пригласил Коссу к себе в кабинет, вновь и подчеркнуто назвав «вашим святейшеством».В кабинете, где стены были обиты рисунчатым штофом, а в шкафах черного дерева громоздились ряды книг, грамот и манускриптов, иных, судя по переплетам, почтенной древности, де Бар усадил Коссу в резное кресло с округлой по новой моде спинкой и подлокотниками, оканчивающимися львиными головами, сам сел напротив, в такое же кресло, и еще помолчал значительно, прежде чем приступить к разговору.Косса почел нужным начать речь первым. Рассказал, как они ехали через горы, как он прибыл в Дижон, где, к сожалению, Жана Бургундского не оказалось. Де Бар поднял воспрещающую ладонь, возразив:— Полагаю, ваше святейшество, что встреча с герцогом Бургундским не состоялась к лучшему! — И пояснил: — Заранее трудно что-либо обещать. Ни вы, ни я еще не знаем, что произойдет в ближайшем будущем! Увы, быть может и в дальнейшем с присвоением нашему другу королевского звания торопиться не стоит!— Азенкур? — вопросил, уже почти догадываясь, Косса.— Скорее, союз с англичанами! Да, и Азенкур! — отозвался де Бар.Они опять посмотрели в глаза друг другу, и оба поняли, что далее о Жане Бургундском говорить не стоит. Многое изменилось за протекшие годы! И даже за тот час, когда рыцари Сиона покинули герцогский дворец.В кабинет неслышно вступил слуга в темном длинном камзоле, с поклоном поставил на стол серебряный поднос с чарками и графин темного стекла со сладким вином и удалился.Де Бар подвинул Коссе блюдо с печеньем, жестом указал на графин, поймав одобрительный кивок гостя, сам, не вызывая слуги, разлил вино. И уже поставив опорожненную чарку на поднос, огладив ладонью ду, бовую темную отполированную столешню долгого несокрушимого стола с резными ножками в виде грифонов и утвержденном на нем позолоченным семисвечником, заговорил:— Вряд ли вы, ваше святейшество, будете так уж защищать теперь Римский престол, со всей этою сворой кардиналов и епископов, предавших вас, осрамивших и надругавшихся над вами, а напоследок засунувших вас в немецкую тюрьму, одну из тех, из которых редко когда выходят на свет Божий! И не откажетесь признать, что упреки Сионского братства римской церкви в измене вполне законны и заслужены ею! Но, во всяком случае, вы на свободе, и… — Он вновь помолчал значительно, глянув Коссе в глаза. — Мы бы постарались подорвать, насколько можно, власть новоизбранного папы Мартина V, тем более, что он, ну… скажем так, не устраивает нас! Дабы сделать вас единственным хозяином римской церкви. — Он опять помолчал, пытливо разглядывая Коссу, верно проверяя, какое впечатление произвели на недавнего узника его слова, и закончил твердо: — После чего возможно было бы сблизить курию с некоторыми представителями древней Иудеи, как это было на юге Франции во времена благоденствия Прованса! На мой взгляд нетерпимость Филиппа Красивого, изгнавшего евреев из Франции, как и нынешняя новая волна гонений и новое их изгнание, в котором принимал столь горячее участие наш пока еще не состоявшийся король Жан Бургундский, не принесло Франции ничего хорошего! Ведь не будем скрывать, что и наука наша многим обязана еврейским философам, и даже богословие. Достаточно вспомнить выходца из семьи еврейских жрецов Филона Александрийского, комментатора Пятикнижия, старшего современника Христа, знатока Платона, пифагорейцев и стоиков, труды которого легли в самую основу христианского богословия, с этою его знаменитою цитатой, без которой ныне ни один толкователь Евангелия не может обойтись: «Логос равен Сыну Божьему, не изначален, но и не рожден». А возьмите Соломона бен Габриеля с его утверждением, что «знание есть цель существования человека!». Вспомните Иегуду Галеви из Толедо! Вспомните Моисея Маймонида, без которого европейская наука была бы не полна! А астроном Абрахам Иудейский!Косса, до сих пор слушавший не перебивая, тут не выдержал:— Предсказавший появление Мессии в 1358-м году? — высказал он, глядя в это холодновато-холеное лицо французского аристократа, милостиво впускающего в духовную жизнь Европы еврейскую мысль, как пускают, выхвалы ради, робкую провинциалку в роскошный княжеский особняк, в твердой уверенности, что «нас не убудет!»— Ну что ж! — слегка улыбнулся де Бар и остро глянул на Коссу, сощурясь. — И у гениев бывают смешные ошибки! Вы, кстати, сами, кажется, родились около этого времени. Не считаете себя Мессией? А имя Авраама Галеви знакомо вам? Именно его рукопись нашел в Испании наш дорогой Фламель, научившийся по ней превращать иные металлы в золото! И вспомните еще папу еврея Анаклета II! Нет, Ваше Святейшество, не улыбайтесь! Еврейскую мысль очень трудно отделить от европейской христианской мысли, как и отринуть нацело! Ну и, потом… — он чуть свысока глянул на Коссу: аристократ в серебряных сединах, герцог, на минуту вовсе позабывший о своем кардинальском звании, — и королям Европы, и самой церкви не безвыгоден союз с еврейскими банкирами! А следовательно, разумно было бы не устраивать этих немецких погромов и не губить источники своего обогащения!Добровольное крещение евреев, предпринятое в свое время де Луной, Бенедиктом XIII, было очень, очень многообещающим начинанием! Увы! Этому старому ослу, Бенедикту XIII предлагали всю Испанию и патриарший престол, а он уперся и сидит сейчас в Пенисколе, ничего не свершив!Подымите теперь вы, ваше святейшество, сей крест, и тогда римская курия могла бы возглавить процесс слияния или, хотя бы, союза иудейских мыслителей и финансистов с нашей католической церковью! — Он вновь посмотрел на Коссу слегка насмешливо и почти свысока, домолвив: — Я чуть было не сказал, вашей католической церковью! Слияния, при котором наше Сионское братство и могло бы, пускай к двухтысячному году, подчинить себе весь видимый мир, всю ойкумену, как говорят греки!И не забудьте, синьор Белланте! — Де Бар слегка приподнялся в кресле, усмешка слетела с его аристократического лица и в глазах явился угрожающий блеск: — Мы сделали все возможное для детей Гаспара я ваших племянников, пристроили Микеле, он теперь замещает старика Гаспара. Не забудьте и о вашей связи с де Бо! Даже не говоря о церковных делах, вы — наш, дорогой граф!Косса замер, вновь оглушенный. Они, оказывается, держали в своих тенетах всю его семью! А Жан Бургундский теперь, разумеется, им не нужен, ибо, поладив с англичанами, может со временем занять и Лангедок, и герцогство Барское, а затем и Прованс. Потому-то де Бару и не надобно коронование бургундского герцога королевской короной! А что же нужно тогда? Косса весь хищно подобрался, ибо почуял, что рядом с ним беда, и лицо этой беды сейчас откроет ему сам кардинал де Бар. (На что они надеются? На то, что смогут меня отравить?! Да, конечно!)А герцог де Бар продолжал говорить, чуть лениво, внимательно разглядывая Коссу:— Вообще, ваше святейшество, я думаю вы на собственной судьбе поняли, что надобен некий тайный союз, защищающий избранных, рыцарей духа, так сказать, от этой мятущейся безмысленной черни! Союз, дабы мы, избранные, не перебили друг друга в напрасных войнах, чему мы с вами сейчас, после Азенкура, где погибли оба моих брата и чуть не вся французская знать, были свидетелями! Должен, должен быть международный союз избранных! И ежели вы оправдаете наше доверие, то сможете, со временем, стать одним из Руководителей этого союза! Я говорю «стать», быть может, правильнее сказать — снизойти, а еще точнее — вы должны по праву занять это место!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49