– И больше не посоветуешься. Я же своего товарища поймал буквально за полу плаща. Сейчас он уже на полдороге от Речного вокзала к Шереметьеву. Сегодня суббота – день свадеб. А у него в Ленинграде – любимый племянник… Петенька! Милый Петенька! Но если он все-таки поехал еще куда-то? А?
– Тогда хана, – скорбно сказал Петя менее сиплым, чем вчера, голосом. – Если бы знать, я бы весь номер запомнил. А мне только обидно было: вот выскакивает он на такой новенькой коробочке, подрезает тебя, словно ему на пожар или он на работу опаздывает. А перестроился, как ему надо, и, понимаете, от светофора так поехал, будто ехать ему осталось уже совсем недалеко. Не спеша. Как к дому подруливают.
– Наталья Павловна, дорогая, – сказал Скородумов и стал задумчиво возить костылем по кафельному полу лоджии, – это еще какой-то шанс! Хоть, к сожалению, призрачный. А вообще что мы теряем? Ребятишкам теперь незачем в Тушино и в Медведково за семь верст киселя хлебать. Жажда деятельности у них великолепная. Вот придут из школы и сами решат, что им тут делать и как делать. Им же нельзя говорить, что шансы – призрачны. Для них же тогда все и кончится.
– Знаете что, – сказал Петя, – я бы у трамвайщиков спросил. У водителей. Не проезжал ли кто-нибудь из них в это время по Масловке и не запомнил ли случайно «жигуля» – куда свернул или где поставил машину. Это бы, конечно, лучше мне – я бы свою фуражку надел со значком: они – трамвайщики, я – таксист. Но мне уже скоро в парк и домой надо зайти, на квартиру. Вы извините, я пойду. Можно?
Попрощался и ушел.
– Вожатыми я займусь сама, – сказала Наталья Павловна. – И сразу. У меня сегодня библиотечный день, а уроки у ребят кончаются во втором часу. И я успею до этого.
Баба Ната села в первый же подошедший трамвай – естественно, с передней площадки, чтобы сразу быть около вожатой и на следующей же остановке затеять необходимый разговор. Дверца водительской кабинки была открыта. Пожилая, приятного вида вожатая, судя по тому, как она вручила бабе Нате книжечку билетиков, была в добром настроении – наверное, ехала без опоздания, а быть может, и чуточку раньше, чем нужно, ибо явно не торопилась и, видно, не прочь была даже перекинуться словечком-другим с приятной пассажиркой, заглядывавшей к ней в кабину.
Баба Ната конспективно и в то же время полно, как могут только женщины в разговоре с женщинами, поведала вожатой все: о беде, о страхе за меня, об этих «Жигулях» и о своем намерении, пересаживаясь с трамвая на трамвай, найти именно того водителя, который вчера около шести вечера мог видеть на Верхней Масловке вот такую машину.
– Господи, – сказала вожатая, – да кто на них смотрит! И ведь из них же, наверное, половина белые. Они же везде так и шастают, так и путаются! – Однако, приметив в глазах Натальи Павловны истинный ужас, утешительно добавила: – Но вы поспрашивайте, поспрашивайте все-таки! Вдруг кто заметил. Только те, что вчера вечером работали, и сегодня в той же смене – с двух. А ездить во всех вагонах не к чему. Вы после двух постойте вот здесь, на кругу, и за полтора часа все к вам сами приедут. И спрашивать их будете не на ходу.
Надо сказать, что услышанное бабу Нату очень ободрило, поскольку значительно упрощалась техника поиска.
Она возвратилась в том же вагоне к дому. Зашла в булочную. В продуктовый. И оттуда с двумя хорошо растянутыми грузом эластичными авоськами направилась к Скородумовым, ибо детективы из пятого «А» и четвертого «Б» намеревались после уроков, не заходя по домам, собраться у них на очередное совещание, а истые бабушки, как вы знаете, считают совещания внуков невозможными на голодный желудок.
А через час из подъезда кооперативной башни во двор высыпали поисковые группы, и Алексей Павлович из своей лоджии услышал пропетые внизу незабываемым голосом Славика Рыбкина, хоть и не вполне мелодично, но зато внятно, знаменитые строки:
Если кто-то кое-где у нас порой
Честно жить не хочет,
Значит, с ними нам вести незримый бой.
Так назначено судьбой, тара-па-пам…
Процесс обхода и осмотра оказался делом монотонным и утомительным и ничем не запомнился. И тем не менее между тремя и пятью часами дня 3 сентября 1977 года двадцать три школьника облазили все дворы и закоулки Верхней Масловки и педантично обревизовали все обнаруженные там «Жигули», независимо от модели и окраски.
Но все белые машины, кроме одной, оказались машинами самой первой модели, со старыми сериями «МКЕ», «МКУ» и «МКЧ», а та, единственная, была машиной модели 2103, причем новенькой, но все же с номером совсем другой серии.
Увы, кроме этого, в ходе поисков было сделано открытие, от которого, право, могли опуститься руки. Оказывается, некоторые машины прямо на глазах уезжали из своих дворов, не желая ждать, пока их осмотрят!
И встретились такие, что укатили, нагруженные палатками и даже легкими лодками, привязанными к багажнику на крыше. А была середина субботнего сентябрьского теплого дня, и это означало, что уезжать они начали еще на рассвете и могут не вернуться до самой глубокой ночи завтрашних суток.
Вот, говорят, в науке отрицательный результат ценен почти так же, как положительный. А когда вам надо в течение двух дней найти машину, на которой увезли похищенного кандидата в чемпионы породы «ирландский сеттер» и вернуть этого кандидата домой, какова она, цена отрицательного результата?
Спасатели! Трогательные люди! Руки-то у них действительно опустились от расстройства.
…А баба Ната тоже битых два часа то поджидала трамваи на конечном кругу, то проезжала разнообразия ради в каком-то из них остановку-другую и тоже без результата. И вдруг результат обрушился – существенный и вполне положительный.
Она села в последний, наверное, оставшийся ей трамвай и, едва на первой остановке заговорила с вожатой – юной, рыжеватой и очень официальной девицей в красивых дымчатых очках, – как услышала: «Знаете, белые „Жигули“ с такими задними фонарями всегда стоят вон у той зеленой башни. Даже две машины, обе новые, обе белые, одинаковые».
На следующей остановке Наталья Павловна сошла с трамвая и застыла у бетонной стены злополучного дома.
Но в тот момент никаких машин около дома не стояло. И довольно долго она непонимающе смотрела на витрины первого этажа, за которыми, как сообщала вывеска у подъезда, поселилась редакция нового, а потому еще мало известного научно-популярного журнала. И там, за витриной, несмотря на субботний день, некто, укрывшийся от посторонних глаз полотняной шторой в полоску, бойко тарахтел на пишущей машинке.
У ближнего забора, и по сей день еще украшенного огромной вывеской, приглашающей прохожих поступать в ПТУ № 17, торчала серая с траурным кантом будочка автомата. Наталья Павловна набрала номер Алексея Петровича Скородумова и, пока дожидалась ответа, разглядывала распахнутые ворота маленькой автобазы, что напротив зеленого дома. За ними стояли во дворе два серых автофургона, в каких по ларькам развозят все, что угодно, – от арбузов до сигарет… Наконец Алексей Петрович взял трубку.
5
К тому времени обследование Верхней Масловки завершилось, и всеобщее огорчение было так велико, что добровольцы из четвертого «Б» и пятого «А» сразу разбрелись по своим домам, а в скородумовскую квартиру и носа не сунули. И когда Наталья Павловна позвонила, там были только свои – оба Скородумова и оба наших внука.
– По-моему, это все-таки шанс, – сказал Скородумов и ребятам, и в трубку одновременно. – Во всяком случае, другого нет. Если бы не проклятая нога, я бы не пожалел времени, чтобы подежурить у этого зеленого дома.
Наталья Павловна на том конце провода поняла, что Скородумов хочет разрядить обстановку. Должна же сохраняться надежда. И Скородумова-младшая поняла его так же. И потому тотчас рванулась к двери, но в ней затормозила, резко обернулась и, глядя мимо отца, свирепо скомандовала Митьке и Даниле:
– Пошли! Будем торчать хоть до ночи! Попробует она не приехать, эта машина!
– Мы знаем этот дом, – сказал Данила – Пусть баба Ната нас там не ждет, она и так измоталась в трамваях.
Однако, выйдя из телефонной будки, баба Ната вдруг вздрогнула. Окинула – нет, прожгла взглядом бетонную, зеленую в крапинку, стену и почти бегом бросилась в сторону, противоположную нашему дому и дому, где живут Скородумовы. Там неподалеку – всего в одной трамвайной остановке – есть скромная парикмахерская. А мысль, пронзившая Наталью Павловну, была сложна. В этой парикмахерской работала Ларочка, мастерица, вот уже пять лет регулярно приводившая бабинатину голову в надлежащий дамский порядок. И, представьте себе, эта Ларочка жила именно в зеленом доме. И у нее был муж – как прежде казалось, приятный и порядочный человек. Но он, как вспомнила Наталья Павловна, недавно отпустил коротенькую шкиперскую бородку. И две недели назад Ларочка удачно купила ему хорошие джинсы и зеленую пакистанскую рубашку. И он мечтал о хорошей легавой собаке. И он накануне бабинатиной поездки ко мне в санаторий поехал в автоцентр ВАЗа получать «Жигули» – причем, как было задумано, именно «Жигули» цвета «белая ночь», ибо светлая машина, особенно в темноте, кажется больше, чем на самом деле, что уменьшает опасность столкновения. Да, да! Сладкие минуты предвкушения собственной женской красоты всегда расцвечены благородными радостями взаимного обмена информацией, какую не извлечь ни из научных, ни из ненаучных журналов. Поэтому Ларочка, бесспорно, знает обо мне, например, то, чего не знаю о себе я сам. И это ее право! Со многими ли приятелями или приятельницами, если вычесть тех, с кем вы работаете или учитесь, Наталье Павловне, мне или вам удается встречаться по сорок-пятьдесят раз в год?.. Только с самыми дорогими!.. Унять сомнения и сделать прическу, и этим вернуть душе хотя бы две капли покоя – вот что возжаждала баба Ната!..
И вот теперь я прямо скажу: ни одно из «розыскных мероприятий», предпринятых в тот день Натальей Павловной, не дало такого блистательного результата, как это.
Ибо час спустя она вышла из парикмахерской с поистине королевской прической, возвращенной верой в ближних своих и сладким чувством стыда из-за того, что в панике этого дня она, увы, все-таки посмела допустить скверное подозрение о человеке, которого давно знала как человека хорошего. И она же в этом убедилась, не задав ни единого вопроса, а только увидев привычную Ларочкину улыбку и услышав приветливое: «Наталья Павловна! Как я вам рада…» Однако в тот час произошли еще другие события, никак не менее значительные.
До зеленой башни от нас меньше километра. Но иной километр тягостней трех тысяч, если в его конце предстоит утрата последней надежды.
Поэтому даже Ольга, которая раздраженной рысью пронеслась через двор до самой Нижней Масловки, вдруг осадила у школы, что соседствует с нашими домами. И далее они еле плелись по тротуару, тщательно изучая все, что попадалось по пути, – деревья, витрины, прохожих, дырки в асфальте.
Вот перед ними предстал уже последний на этом крестном пути объект – дом художников со сплошь застекленным верхним этажом. Здесь они вяло поспорили, живут ли за такими большими окнами художники или только работают… До зеленой башни осталось каких-нибудь двести метров.
А там, уткнувшись в витрину первого этажа, пригретые закатным солнцем, дремали «Жигули» цвета «белая ночь» с огромными разноцветными задними фарами – хорошо видным издали отличием, по которому любой знающий о нем человек всегда может среди множества других машин опознать модель 2106. И Митька потом подтвердил, что белые машины действительно кажутся больше, чем они есть. Потому что в первую секунду у всех троих успела пронестись в голове одна и та же мысль, что это стоят не «Жигули», а санитарная «Волга», доставившая сюда врача по вызову. Но уже в следующую секунду их глаза сами собой уставились в четкие белые буквы «ММХ» на номерном знаке, черневшем в углублении между этими фонарями из разноцветных прямоугольников.
Они даже не произнесли друг другу ни слова, а осторожно – точно автомобиль мог испугаться и улететь, как бабочка, – подкрались к машине и увидели лежавший прямо за задним стеклом новенький плетеный собачий ошейник без номера. А в следующую секунду послышался скрип, и они поняли, что дверь редакции нового научно-популярного журнала плохо прикрыта и словно бы сама подсказывает, куда им надо идти. И они вошли в эту дверь и увидели в небольшом коридоре несколько других, запертых, и одну слегка приоткрытую. Причем из этой слегка приоткрытой двери доносились два очень громких и очень свирепых мужских голоса. И первая фраза, которую они различили, была такой:
– Ни одна собака этого не поймет!
И эта фраза неопровержимо свидетельствовала, что путь, который сюда их привел, был правилен.
А за этой фразой вдруг последовал тяжкий удар. И тотчас еще удар. И стон. И какой-то хруст, словно что-то разорвали. И еще слова, между нами говоря, изрядно оскорбительные. И, наконец, ужасный – можно сказать, убийственный вопрос, так хорошо всем запомнившийся по самому страшному эпизоду из фильма «Мертвый сезон»:
– Скажи, кто с тобой работает? Я спрашиваю: кто с тобой работает? – И еще удар, ибо схватка шла не на жизнь, а на смерть.
Все трое разом ринулись в эту дверь, и она, отлетев, стукнула ручкой об стенку, словно бы завершив следующую прозвучавшую в комнате фразу дополнительным восклицательным знаком:
– Никто с тобой не может работать!
И двое раскрасневшихся мужчин, сидевших каждый за отдельным письменным столом в трех метрах один от другого, воззрились на пришельцев с неожиданным весельем.
– Здрасте! – сказал тот из них, чей голос кричал: «Кто с тобой работает?» – Здрасте! Будем знакомы. Меня зовут Карл Григорьевич. А это – Роман Ефимыч. А вас как зовут?
И, не дожидаясь ответа, Карл Григорьевич наклонился и стал собирать рассыпанные на полу около его стула машинописные листки, причем закончил это так быстро и ловко, будто он с детства только и делал, что рассыпал у стола машинописные листки и потом их собирал. Когда он затем поднялся, выяснилось, что он очень высок и на голове у него торчком стоят вьющиеся, как пружинки, волосы. И лицо Карла Григорьевича, которое и так было достаточно длинным, из-за этих «пружинок» казалось еще более вытянувшимся.
– Ну вот видишь, Карл? – строго выглянул из-за груды толстых папок, громоздившихся на его столе, Роман Ефимович, который был, напротив, невысок и не тонок фигурой и без волос, какие могли бы стоять торчком. – Видишь, к чему приводит твоя манера решать творческие вопросы? Люди с улицы прибежали на твой крик!
– Не с улицы, – поджав губы, ответила Ольга. – Из коридора. С улицы мы не на крик прибежали. Мы из-за машины прибежали. Это чья? – И она показала на «Жигули» за витриной.
– Машина? – переспросил Карл Григорьевич. – Это моя машина.
– А где собака? – угрюмо спросил Данила.
– Собака? – переспросил Карл Григорьевич. – У меня дома.
– А где дом? – растерянно спросил Митька.
– Как где? – удивился Карл Григорьевич. – Улица Островитянова, семь…
– Поехали! – скомандовала Ольга. – Отдавайте собаку!
– Ее нельзя сейчас отдавать, – мягко ответил Карл Григорьевич. – У нее сейчас щенки.
Ужасный это был для них день – третье сентября.
Карл Григорьевич так и сказал:
– Ужасный это был у вас день! Появляется надежда и рушится, и опять появляется и опять рушится, и опять, и опять, и опять. А дед у вас очень любит Варяга! Да?
– Очень, – сказал Данила.
– А у меня жесткошерстный фокстерьер, – гордо сказал Карл Григорьевич и тут же спросил: – А это у вашего деда не первая собака?
– Первая, – вздохнул Митька. – В том-то и дело, что первая. А он о ней мечтал всю жизнь. И нам рассказывал, как он мечтал. Он до войны жил со своей бабушкой в Ленинграде, а в «Пионерской правде» много печатали про собак, и про пограничников, и про ребят, которые собак вырастили для пограничников. И он тоже мечтал, чтобы вырастить и чтобы про него напечатали. А у них с его бабушкой возможности не было держать собаку. И он играл сам с собой, будто собака уже есть. Он же ребенок был. Шел по Васильевскому острову – в школу или в булочную – и играл, будто рядом идет его овчарка. Чепрачная. Знаете – с черной спиной?
– Да, – сказал Роман Ефимович и погладил свою голую голову. – Я тоже когда-то играл вот так. И ему действительно будет тяжко.
– Вот что я сейчас сделаю, – отчеканивая каждое слово, сказал Карл Григорьевич. – Я вам сейчас скажу одну совсем неприятную вещь. Вы люди серьезные, и вам надо знать, насколько все на самом деле сложнее и безнадежней.
– Насколько? – строго спросила младшая Скородумова.
– Намного, – сказал Карл Григорьевич. – Этот ваш таксист Петя совсем молодой? Так? И вы все живете в этом районе недавно?.. Шестой год. А люди ездят на своих машинах не только как удобней ехать, но еще – как привычней.
1 2 3 4 5 6 7 8
– Тогда хана, – скорбно сказал Петя менее сиплым, чем вчера, голосом. – Если бы знать, я бы весь номер запомнил. А мне только обидно было: вот выскакивает он на такой новенькой коробочке, подрезает тебя, словно ему на пожар или он на работу опаздывает. А перестроился, как ему надо, и, понимаете, от светофора так поехал, будто ехать ему осталось уже совсем недалеко. Не спеша. Как к дому подруливают.
– Наталья Павловна, дорогая, – сказал Скородумов и стал задумчиво возить костылем по кафельному полу лоджии, – это еще какой-то шанс! Хоть, к сожалению, призрачный. А вообще что мы теряем? Ребятишкам теперь незачем в Тушино и в Медведково за семь верст киселя хлебать. Жажда деятельности у них великолепная. Вот придут из школы и сами решат, что им тут делать и как делать. Им же нельзя говорить, что шансы – призрачны. Для них же тогда все и кончится.
– Знаете что, – сказал Петя, – я бы у трамвайщиков спросил. У водителей. Не проезжал ли кто-нибудь из них в это время по Масловке и не запомнил ли случайно «жигуля» – куда свернул или где поставил машину. Это бы, конечно, лучше мне – я бы свою фуражку надел со значком: они – трамвайщики, я – таксист. Но мне уже скоро в парк и домой надо зайти, на квартиру. Вы извините, я пойду. Можно?
Попрощался и ушел.
– Вожатыми я займусь сама, – сказала Наталья Павловна. – И сразу. У меня сегодня библиотечный день, а уроки у ребят кончаются во втором часу. И я успею до этого.
Баба Ната села в первый же подошедший трамвай – естественно, с передней площадки, чтобы сразу быть около вожатой и на следующей же остановке затеять необходимый разговор. Дверца водительской кабинки была открыта. Пожилая, приятного вида вожатая, судя по тому, как она вручила бабе Нате книжечку билетиков, была в добром настроении – наверное, ехала без опоздания, а быть может, и чуточку раньше, чем нужно, ибо явно не торопилась и, видно, не прочь была даже перекинуться словечком-другим с приятной пассажиркой, заглядывавшей к ней в кабину.
Баба Ната конспективно и в то же время полно, как могут только женщины в разговоре с женщинами, поведала вожатой все: о беде, о страхе за меня, об этих «Жигулях» и о своем намерении, пересаживаясь с трамвая на трамвай, найти именно того водителя, который вчера около шести вечера мог видеть на Верхней Масловке вот такую машину.
– Господи, – сказала вожатая, – да кто на них смотрит! И ведь из них же, наверное, половина белые. Они же везде так и шастают, так и путаются! – Однако, приметив в глазах Натальи Павловны истинный ужас, утешительно добавила: – Но вы поспрашивайте, поспрашивайте все-таки! Вдруг кто заметил. Только те, что вчера вечером работали, и сегодня в той же смене – с двух. А ездить во всех вагонах не к чему. Вы после двух постойте вот здесь, на кругу, и за полтора часа все к вам сами приедут. И спрашивать их будете не на ходу.
Надо сказать, что услышанное бабу Нату очень ободрило, поскольку значительно упрощалась техника поиска.
Она возвратилась в том же вагоне к дому. Зашла в булочную. В продуктовый. И оттуда с двумя хорошо растянутыми грузом эластичными авоськами направилась к Скородумовым, ибо детективы из пятого «А» и четвертого «Б» намеревались после уроков, не заходя по домам, собраться у них на очередное совещание, а истые бабушки, как вы знаете, считают совещания внуков невозможными на голодный желудок.
А через час из подъезда кооперативной башни во двор высыпали поисковые группы, и Алексей Павлович из своей лоджии услышал пропетые внизу незабываемым голосом Славика Рыбкина, хоть и не вполне мелодично, но зато внятно, знаменитые строки:
Если кто-то кое-где у нас порой
Честно жить не хочет,
Значит, с ними нам вести незримый бой.
Так назначено судьбой, тара-па-пам…
Процесс обхода и осмотра оказался делом монотонным и утомительным и ничем не запомнился. И тем не менее между тремя и пятью часами дня 3 сентября 1977 года двадцать три школьника облазили все дворы и закоулки Верхней Масловки и педантично обревизовали все обнаруженные там «Жигули», независимо от модели и окраски.
Но все белые машины, кроме одной, оказались машинами самой первой модели, со старыми сериями «МКЕ», «МКУ» и «МКЧ», а та, единственная, была машиной модели 2103, причем новенькой, но все же с номером совсем другой серии.
Увы, кроме этого, в ходе поисков было сделано открытие, от которого, право, могли опуститься руки. Оказывается, некоторые машины прямо на глазах уезжали из своих дворов, не желая ждать, пока их осмотрят!
И встретились такие, что укатили, нагруженные палатками и даже легкими лодками, привязанными к багажнику на крыше. А была середина субботнего сентябрьского теплого дня, и это означало, что уезжать они начали еще на рассвете и могут не вернуться до самой глубокой ночи завтрашних суток.
Вот, говорят, в науке отрицательный результат ценен почти так же, как положительный. А когда вам надо в течение двух дней найти машину, на которой увезли похищенного кандидата в чемпионы породы «ирландский сеттер» и вернуть этого кандидата домой, какова она, цена отрицательного результата?
Спасатели! Трогательные люди! Руки-то у них действительно опустились от расстройства.
…А баба Ната тоже битых два часа то поджидала трамваи на конечном кругу, то проезжала разнообразия ради в каком-то из них остановку-другую и тоже без результата. И вдруг результат обрушился – существенный и вполне положительный.
Она села в последний, наверное, оставшийся ей трамвай и, едва на первой остановке заговорила с вожатой – юной, рыжеватой и очень официальной девицей в красивых дымчатых очках, – как услышала: «Знаете, белые „Жигули“ с такими задними фонарями всегда стоят вон у той зеленой башни. Даже две машины, обе новые, обе белые, одинаковые».
На следующей остановке Наталья Павловна сошла с трамвая и застыла у бетонной стены злополучного дома.
Но в тот момент никаких машин около дома не стояло. И довольно долго она непонимающе смотрела на витрины первого этажа, за которыми, как сообщала вывеска у подъезда, поселилась редакция нового, а потому еще мало известного научно-популярного журнала. И там, за витриной, несмотря на субботний день, некто, укрывшийся от посторонних глаз полотняной шторой в полоску, бойко тарахтел на пишущей машинке.
У ближнего забора, и по сей день еще украшенного огромной вывеской, приглашающей прохожих поступать в ПТУ № 17, торчала серая с траурным кантом будочка автомата. Наталья Павловна набрала номер Алексея Петровича Скородумова и, пока дожидалась ответа, разглядывала распахнутые ворота маленькой автобазы, что напротив зеленого дома. За ними стояли во дворе два серых автофургона, в каких по ларькам развозят все, что угодно, – от арбузов до сигарет… Наконец Алексей Петрович взял трубку.
5
К тому времени обследование Верхней Масловки завершилось, и всеобщее огорчение было так велико, что добровольцы из четвертого «Б» и пятого «А» сразу разбрелись по своим домам, а в скородумовскую квартиру и носа не сунули. И когда Наталья Павловна позвонила, там были только свои – оба Скородумова и оба наших внука.
– По-моему, это все-таки шанс, – сказал Скородумов и ребятам, и в трубку одновременно. – Во всяком случае, другого нет. Если бы не проклятая нога, я бы не пожалел времени, чтобы подежурить у этого зеленого дома.
Наталья Павловна на том конце провода поняла, что Скородумов хочет разрядить обстановку. Должна же сохраняться надежда. И Скородумова-младшая поняла его так же. И потому тотчас рванулась к двери, но в ней затормозила, резко обернулась и, глядя мимо отца, свирепо скомандовала Митьке и Даниле:
– Пошли! Будем торчать хоть до ночи! Попробует она не приехать, эта машина!
– Мы знаем этот дом, – сказал Данила – Пусть баба Ната нас там не ждет, она и так измоталась в трамваях.
Однако, выйдя из телефонной будки, баба Ната вдруг вздрогнула. Окинула – нет, прожгла взглядом бетонную, зеленую в крапинку, стену и почти бегом бросилась в сторону, противоположную нашему дому и дому, где живут Скородумовы. Там неподалеку – всего в одной трамвайной остановке – есть скромная парикмахерская. А мысль, пронзившая Наталью Павловну, была сложна. В этой парикмахерской работала Ларочка, мастерица, вот уже пять лет регулярно приводившая бабинатину голову в надлежащий дамский порядок. И, представьте себе, эта Ларочка жила именно в зеленом доме. И у нее был муж – как прежде казалось, приятный и порядочный человек. Но он, как вспомнила Наталья Павловна, недавно отпустил коротенькую шкиперскую бородку. И две недели назад Ларочка удачно купила ему хорошие джинсы и зеленую пакистанскую рубашку. И он мечтал о хорошей легавой собаке. И он накануне бабинатиной поездки ко мне в санаторий поехал в автоцентр ВАЗа получать «Жигули» – причем, как было задумано, именно «Жигули» цвета «белая ночь», ибо светлая машина, особенно в темноте, кажется больше, чем на самом деле, что уменьшает опасность столкновения. Да, да! Сладкие минуты предвкушения собственной женской красоты всегда расцвечены благородными радостями взаимного обмена информацией, какую не извлечь ни из научных, ни из ненаучных журналов. Поэтому Ларочка, бесспорно, знает обо мне, например, то, чего не знаю о себе я сам. И это ее право! Со многими ли приятелями или приятельницами, если вычесть тех, с кем вы работаете или учитесь, Наталье Павловне, мне или вам удается встречаться по сорок-пятьдесят раз в год?.. Только с самыми дорогими!.. Унять сомнения и сделать прическу, и этим вернуть душе хотя бы две капли покоя – вот что возжаждала баба Ната!..
И вот теперь я прямо скажу: ни одно из «розыскных мероприятий», предпринятых в тот день Натальей Павловной, не дало такого блистательного результата, как это.
Ибо час спустя она вышла из парикмахерской с поистине королевской прической, возвращенной верой в ближних своих и сладким чувством стыда из-за того, что в панике этого дня она, увы, все-таки посмела допустить скверное подозрение о человеке, которого давно знала как человека хорошего. И она же в этом убедилась, не задав ни единого вопроса, а только увидев привычную Ларочкину улыбку и услышав приветливое: «Наталья Павловна! Как я вам рада…» Однако в тот час произошли еще другие события, никак не менее значительные.
До зеленой башни от нас меньше километра. Но иной километр тягостней трех тысяч, если в его конце предстоит утрата последней надежды.
Поэтому даже Ольга, которая раздраженной рысью пронеслась через двор до самой Нижней Масловки, вдруг осадила у школы, что соседствует с нашими домами. И далее они еле плелись по тротуару, тщательно изучая все, что попадалось по пути, – деревья, витрины, прохожих, дырки в асфальте.
Вот перед ними предстал уже последний на этом крестном пути объект – дом художников со сплошь застекленным верхним этажом. Здесь они вяло поспорили, живут ли за такими большими окнами художники или только работают… До зеленой башни осталось каких-нибудь двести метров.
А там, уткнувшись в витрину первого этажа, пригретые закатным солнцем, дремали «Жигули» цвета «белая ночь» с огромными разноцветными задними фарами – хорошо видным издали отличием, по которому любой знающий о нем человек всегда может среди множества других машин опознать модель 2106. И Митька потом подтвердил, что белые машины действительно кажутся больше, чем они есть. Потому что в первую секунду у всех троих успела пронестись в голове одна и та же мысль, что это стоят не «Жигули», а санитарная «Волга», доставившая сюда врача по вызову. Но уже в следующую секунду их глаза сами собой уставились в четкие белые буквы «ММХ» на номерном знаке, черневшем в углублении между этими фонарями из разноцветных прямоугольников.
Они даже не произнесли друг другу ни слова, а осторожно – точно автомобиль мог испугаться и улететь, как бабочка, – подкрались к машине и увидели лежавший прямо за задним стеклом новенький плетеный собачий ошейник без номера. А в следующую секунду послышался скрип, и они поняли, что дверь редакции нового научно-популярного журнала плохо прикрыта и словно бы сама подсказывает, куда им надо идти. И они вошли в эту дверь и увидели в небольшом коридоре несколько других, запертых, и одну слегка приоткрытую. Причем из этой слегка приоткрытой двери доносились два очень громких и очень свирепых мужских голоса. И первая фраза, которую они различили, была такой:
– Ни одна собака этого не поймет!
И эта фраза неопровержимо свидетельствовала, что путь, который сюда их привел, был правилен.
А за этой фразой вдруг последовал тяжкий удар. И тотчас еще удар. И стон. И какой-то хруст, словно что-то разорвали. И еще слова, между нами говоря, изрядно оскорбительные. И, наконец, ужасный – можно сказать, убийственный вопрос, так хорошо всем запомнившийся по самому страшному эпизоду из фильма «Мертвый сезон»:
– Скажи, кто с тобой работает? Я спрашиваю: кто с тобой работает? – И еще удар, ибо схватка шла не на жизнь, а на смерть.
Все трое разом ринулись в эту дверь, и она, отлетев, стукнула ручкой об стенку, словно бы завершив следующую прозвучавшую в комнате фразу дополнительным восклицательным знаком:
– Никто с тобой не может работать!
И двое раскрасневшихся мужчин, сидевших каждый за отдельным письменным столом в трех метрах один от другого, воззрились на пришельцев с неожиданным весельем.
– Здрасте! – сказал тот из них, чей голос кричал: «Кто с тобой работает?» – Здрасте! Будем знакомы. Меня зовут Карл Григорьевич. А это – Роман Ефимыч. А вас как зовут?
И, не дожидаясь ответа, Карл Григорьевич наклонился и стал собирать рассыпанные на полу около его стула машинописные листки, причем закончил это так быстро и ловко, будто он с детства только и делал, что рассыпал у стола машинописные листки и потом их собирал. Когда он затем поднялся, выяснилось, что он очень высок и на голове у него торчком стоят вьющиеся, как пружинки, волосы. И лицо Карла Григорьевича, которое и так было достаточно длинным, из-за этих «пружинок» казалось еще более вытянувшимся.
– Ну вот видишь, Карл? – строго выглянул из-за груды толстых папок, громоздившихся на его столе, Роман Ефимович, который был, напротив, невысок и не тонок фигурой и без волос, какие могли бы стоять торчком. – Видишь, к чему приводит твоя манера решать творческие вопросы? Люди с улицы прибежали на твой крик!
– Не с улицы, – поджав губы, ответила Ольга. – Из коридора. С улицы мы не на крик прибежали. Мы из-за машины прибежали. Это чья? – И она показала на «Жигули» за витриной.
– Машина? – переспросил Карл Григорьевич. – Это моя машина.
– А где собака? – угрюмо спросил Данила.
– Собака? – переспросил Карл Григорьевич. – У меня дома.
– А где дом? – растерянно спросил Митька.
– Как где? – удивился Карл Григорьевич. – Улица Островитянова, семь…
– Поехали! – скомандовала Ольга. – Отдавайте собаку!
– Ее нельзя сейчас отдавать, – мягко ответил Карл Григорьевич. – У нее сейчас щенки.
Ужасный это был для них день – третье сентября.
Карл Григорьевич так и сказал:
– Ужасный это был у вас день! Появляется надежда и рушится, и опять появляется и опять рушится, и опять, и опять, и опять. А дед у вас очень любит Варяга! Да?
– Очень, – сказал Данила.
– А у меня жесткошерстный фокстерьер, – гордо сказал Карл Григорьевич и тут же спросил: – А это у вашего деда не первая собака?
– Первая, – вздохнул Митька. – В том-то и дело, что первая. А он о ней мечтал всю жизнь. И нам рассказывал, как он мечтал. Он до войны жил со своей бабушкой в Ленинграде, а в «Пионерской правде» много печатали про собак, и про пограничников, и про ребят, которые собак вырастили для пограничников. И он тоже мечтал, чтобы вырастить и чтобы про него напечатали. А у них с его бабушкой возможности не было держать собаку. И он играл сам с собой, будто собака уже есть. Он же ребенок был. Шел по Васильевскому острову – в школу или в булочную – и играл, будто рядом идет его овчарка. Чепрачная. Знаете – с черной спиной?
– Да, – сказал Роман Ефимович и погладил свою голую голову. – Я тоже когда-то играл вот так. И ему действительно будет тяжко.
– Вот что я сейчас сделаю, – отчеканивая каждое слово, сказал Карл Григорьевич. – Я вам сейчас скажу одну совсем неприятную вещь. Вы люди серьезные, и вам надо знать, насколько все на самом деле сложнее и безнадежней.
– Насколько? – строго спросила младшая Скородумова.
– Намного, – сказал Карл Григорьевич. – Этот ваш таксист Петя совсем молодой? Так? И вы все живете в этом районе недавно?.. Шестой год. А люди ездят на своих машинах не только как удобней ехать, но еще – как привычней.
1 2 3 4 5 6 7 8