ведь кончится же гарантийный срок, так кто радиометр чинить будет? Свои же парни, геологи, а геологов с радиотехническим уклоном пока очень мало.
Геологи раз в год посылали заявку в министерство, которое командовало Труфановым. Раз в год директора всех НИИ получали предложения изготовить столь нужный геологам прибор и отказывались. Труфанову предлагали чаще других. Он резонно спрашивал:
— Какие заказы снимете?
Никаких заказов никто снимать не желал. Труфанов радовался. Он понимал, что комплексный радиометр — вещь очень сложная. Отделы в НИИ разбиты условно по видам излучений, в случае согласия надо создавать комплексную лабораторию, назначать опытного руководителя. А у кого есть опыт? За рубежом пока не замышляют комплексных радиометров.
Можно, конечно, принять заказ. Но при одном условии: завод выпустит не маленькую сигнальную партию или более многочисленную опытную серию, а все сразу — сколько геологам надо, столько и сделать. Но это рискованно и опасно: вот если бы кто-нибудь другой выпустил пару экземплярчиков, на них можно было поучиться бы. Да, рискованно… Однако, если радиометр удастся, с его помощью не грех и обогатиться. Сто или двести штук — это же состояние!
Проблема кредитов решится на год. Под почти бытовой прибор, выпускаемый сотнями штук, банк всегда отпустит деньги.
При очередной беседе Труфанов намекнул. Намек поняли — и разговор свернули. Никто не хотел рисковать. Неизвестно, что получится из нового радиометра.
Пошли наконец на компромисс. Министерство вручило Труфанову заявку и заказ только на один радиометр, еще точнее — на макет его. Хотели посмотреть на экспериментальный образец и там уж решить, стоит ли его размножать. Банк перечислил крупную сумму.
Заказ поступил, деньги отпущены. Баянников создал комплексную лабораторию, по существу — молодежный клуб. Начальником сделали Саблина. В соседнем НИИ он недавно получил степень кандидата и томился на должности старшего инженера. Руководство лабораторией сулило ему три тысячи в месяц плюс разные премиальные. Саблину передали заказ. Он собрал молодежь, сообщил, что предстоит делать. Инженеры восторженно зашумели: первый в мире альфа-бета-гамма-радиометр! мечта геологов! переворот в поисках полезных ископаемых!
На разработку отвели восемь месяцев, еще четыре на облачение схемы в плоть. В КБ срочно доканчивали опостылевший усилитель. Предполагалось, что макет появится в декабре следующего года. Появился он в мае, на полгода раньше.
В министерстве пришла кому-то в голову гениальная мысль: послать макет на Выставку достижений народного хозяйства. Выставку ежегодно посещал очень уважаемый человек, он совершал торжественные набеги на павильоны, без долгих разговоров милуя одних и клеймя других. Зная восприимчивость этого человека ко всему новому, решили преподнести ему на блюдечке подарок, обрадовать первым в мире альфа-бета-гамма-радиометром.
И министерство приказало: ускорить — и уже в конце апреля все шесть блоков стояли в кабинете Валиоди. Анализатор, накальный и анодный блоки искусно покрыты под муар, гамма— и бета-датчики окрашены в цвет студеного моря, альфа-датчик, самый маленький, размером в настольную лампу, походил на медицинский прибор светло-оливковыми тонами. Разностильность конструктор объяснил так: альфа-частицы вредно действуют на кожу рук, оператор или лаборант обязательно наденут перчатки, при виде альфа-датчика должен сработать защитный рефлекс.
— Ну?.. — директор открыл прения.
К Валиоди набилось все руководство института, кабинет полон, явился даже Тамарин. Комплексная лаборатория не входила ни в один из отделов, надзирал за нею сам директор. Приглашенные на смотрины начальники отделов оглядывали прежде всего блоки своих инженеров. Сошлись на том, что вообще-то «Кипарис» внушает доверие. Ждали слова Саблина. Он нервничал. На удивление всем разработчикам, «Кипарис» настроился за какие-то три дня. Опыт же подсказывал Саблину другое: все сложное становится простым после серии провалов. «Кипарис» вел себя ненормально, поддавшись настройке так быстро.
Чем сложней прибор, тем больше времени надо затратить на его освоение. Так доложил Саблин.
Валиоди тут же привел аналогию с женщинами. На него дружно цыкнули.
Момент был напряженным, не до шуток.
Начальник ЛТИ прочел заключение: камеры холода и тепла, вибростенд и ударную тряску «Кипарис» выдержал прекрасно.
Опасения Саблина директор понимал. Предложил комиссии устраиваться поудобнее. Во все три датчика вставили по очереди эталонные пробы: электромеханический счетчик показал расчетную величину.
Измерения провели через час (комиссия сходила на обед). Показания счетчика уже отличались от дообеденных, но умещались в полосе допустимых ошибок измерения. И через два часа они тоже умещались, перескочив к другой границе полосы. Здесь проявился какой-то глубоко скрытый дефект, ничем не объяснимый.
Главный инженер вырвал изо рта сигару и решительно заявил, что все это балаган, напоминающий ему контору «Рога и копыта», не хватает только пропойцы швейцара, все другое есть вплоть до студентов-практикантов, каковыми он считает инженеров.
Рыжеволосый Саблин вспотел от обиды и волнения.
Своей подписи, продолжал Тамарин, он не поставит под этой филькиной грамотой. Здесь он слышал, как некий молодой инженер хвастался тем, что переплюнул «Кипарисом» Америку. Он, Тамарин, верит в наступление времен, когда руководители фирм «Белл» и «Дженерал электрик» станут ловить идеи выпускников МЭИ и смотреть им в рот. Пока же потуги «Кипариса» есть не что иное, как стремление Эллочки-людоедки одеться под дочку Вандербильда.
Комиссия разошлась в похоронном молчании. Потом Саблин пришел к Труфанову, вместе они составили убедительный документ, в котором заявляли министерству, что над радиометром надо еще работать и работать. Но в министерстве не унимались. Документ подшили к делу, обязали Труфанова готовить «Кипарис» к выставке и официально сдать прибор министерской комиссии.
Труфанов скрепя сердце согласился и приказал поставить «Кипарис» на прогон — пусть работает несколько суток подряд с небольшими перерывами, авось что-нибудь да образуется.
Радиометр поставили на прогон. Директор часто приходил в макетную мастерскую, изучал столбики показаний. Удалось обнаружить какую-то закономерность в срывах, предположительно угадывать, когда числа метнутся от верхней границы к нижней и наоборот. О выводах своих Труфанов никому ничего не сказал.
Но как быть с Саблиным? Талантливого человека, кандидата прельстили самостоятельной работой, вырвали из другого НИИ. Заставить его сдавать комиссии «Кипарис»? Расписаться в акте? Радиометр может сдохнуть на выставке, тогда всех подписавшихся потянут к ответу.
Труфанов пожалел Саблина, он сам когда-то попал точно в такую историю.
Инженеров из министерства пригласил на день, когда «Кипарис», по его наблюдениям, даст уверенную россыпь показаний у границы — нижней границы полосы неизбежных ошибок. Саблина отослал в командировку. Но должен же кто-то поразить эрудицией комиссию. Труфанов знал, кто сумеет это сделать.
— Стригункова, — приказал он секретарше. — Трезвым или пьяным. Живым или мертвым.
Через двадцать минут Стригунков влетел в кабинет.
— Здравствуй, Михаил.
— Здравствуйте, Анатолий Васильевич.
— Как живешь?
— Хорошо живу, Анатолий Васильевич.
— Садись, Миша.
— Сел, Анатолий Васильевич.
Два дня назад Стригунков с помпой вернулся из Харькова, выбил ящик кристаллов сернистого натрия, обошел в беге с препятствиями всех домогателей.
— Пьешь, Михаил?
— Побойтесь бога, Анатолий Васильевич. Разве шампанское — это напиток? Что-то среднее между молоком и керосином.
А ведь когда-то, вспоминал директор, этот сидящий против него гурман взбалтывал клей БФ, добывая спирт на опохмеление.
О Стригункове директору много чего нашептал Баянников. Предки Стригункова по мужской линии прислуживали в «Славянском базаре», по женской — отирались у скупочных магазинов, вертелись на толкучках. Выше старшего официанта и участкового никто в роду не поднялся, предки, быть может, нарочно хирели умом, чтоб всю неиспользованную мощь передать выродку в их племени. Дождались — родился крикливый мальчик. В четыре года писал и читал (в семье — ни одного грамотного), за что ни возьмется — освоит немедленно.
Родители умерли спокойно: знали, что единственный сын их не пропадет. А он мастерил в детдоме приемники, ловил Европу, досаждал учителям и научился чисто говорить на трех языках. Вот только служба морская не пошла. Кончил училище — назначили командиром морского «охотника», вылетел с треском, поволок, пропившись, именные часы на таллинский рынок (их подарили ему «за лучший выход в атаку на подводную лодку»). Суд чести и — вон с флота.
Пришел в НИИ старшим техником, стал инженером второго отдела, потом скакнул в отдел научно-технической информации — начальником: пригодились языки. И опять — водка. Покатился вниз. Был даже одно время и диспетчером второго цеха. Три месяца не мог он найти работу. Потом Труфанов, проезжая мимо обнесенного забором фундамента, заметил, как шмыгнул в калитку бывший начальник отдела — нес ведро с раствором. Через две недели Труфанов попросил шофера остановиться у забора. Стригунков бегал уже электриком. Еще через месяц — прорабом. Труфанов не удивился, когда вскоре увидел вывеску: строительство ведет такое-то СМУ, ответственный — старший прораб Стригунков М.А. Вывеска продержалась недолго. Ответственного прораба Труфанов нашел в котельной соседнего дома, специалист по глубинному бомбометанию шуровал кочергой. На лавочке расстелена газета, на ней — бутылка молока и булочка, весь суточный рацион кочегара. Труфанов попробовал молоко: кислое. Пиши, сказал Стригункову, заявление. Дал денег. Устроил в общежитие для молодых специалистов. И вот — агент по снабжению ныне, попыхивает сигареткой в кабинете директора.
— Дельце одно есть, Миша, — сказал Труфанов и протянул ему папку с документацией на «Кипарис»…
Конфуз в кабинете Ивана Дормидонтовича еще не был забыт в министерстве.
Так и сяк вертели члены комиссии ручки анализатора, щелкали тумблерами, учинили допрос начальнику ЛТИ. С собой привезли эталонированные пробы, замеряли их на «Кипарисе». Мишель знал, чем их пронять. Он обложил радиометр американскими журналами, девчонки из КБ вычертили ему таблицу сравнительных характеристик отечественных и зарубежных радиометров. Получалось, куда ни глянь, что «Кипарис» — чудо техники двадцатого столетия. Инженеры утратили бдительность и расписались в акте, они пропустили мимо глаз незаполненные графы примечаний к таблицам на предпоследнем листе, а Стригунков туда вкатил особое мнение НИИ. «Кипарис» упаковали и увезли. Через два дня вернулся Саблин. Комплексную лабораторию уже расформировали, молодежный клуб распался. Саблин оказался не у дел и написал заявление: «Прошу уволить меня по собственному желанию…»
Он ушел, а на выставке разразилась тихая сенсация. Уважаемый человек чудо-техники обошел своим вниманием. Правда, его пытались подвести к радиометру вплотную и уже начали объяснять, но какая-то мигающая штуковина заинтриговала уважаемого человека, и он не расслышал того, что говорили ему о «Кипарисе». Специалисты же и корреспонденты услышали и поведали миру о «Кипарисе». В Москву со всех стран и сторон полетели заявки на приобретение современного альфа-бета-гамма-радиометра. В геологоразведке возникли споры.
Березовская экспедиция настаивала на первенстве в эксплуатации, Краснохолмская требовала того же.
Анатолий Васильевич Труфанов при поездках в министерство принимал поздравления коллег, в поздравлениях сквозило удивление и сожаление. Кто бы мог подумать, тихо ахали директора НИИ, такую махину отгрохать за семь месяцев! Они проклинали себя за то, что когда-то отпихнулись от заказа. В разговорах с ними Труфанов о «Кипарисе» отзывался пренебрежительно. «Да, говорил он, — вещь недурная, но, знаете ли, черновой вариант, по существу, доработочка требуется, доработочка…» Руководству же заявил совершенно открыто: «Вещица-то — дерьмо, удивляюсь, почему это она вам понравилась».
Руководство потребовало объяснений и с ужасом прочло особое мнение, вкатанное Стригунковым в графу примечаний.
Труфанов теперь охотно брал (в середине года!) срочные заказы. Имея их, легче отказаться от возобновления «Кипарисов». Уловки не помогли. Уступая письмам заказчиков, министерство мягко, без нажима предложило Труфанову изготовить небольшую партию. Так же мягко Труфанов отказался.
Но на министерство давили, и не только геологи. Труфанов отбрыкивался как мог, потрясал пачкою договоров, кричал о срочных заказах. Ему твердо приказали и добавили сладости в пилюлю, определив число выпускаемых «Кипарисов» — сто. Первые же экземпляры геологам нужны в сентябре.
Сто штук! Не пилюля, а сплошная горечь.
Заводу срочно перекроили полугодовой план, отодвинув некоторые заказы на конец года. В цехе на видном месте вывесили обязательство: сдать первый «Кипарис» двадцатого августа. Мишель Стригунков считал себя крестным отцом радиометра, про обязательство услышал и стал часто заходить в цех, подсаживался к монтажницам помоложе и пообнаженнее, надолго застревал в регулировке, честно предупредил Степана Сергеича о грядущих бедах. Пожар в борделе во время наводнения — такую картину нарисовал он диспетчеру, но Шелагин не счел нужным прислушиваться к нашептываниям проходимца. Все детали для «Кипариса» в полном наличии, монтаж блоков идет на всех столах, пожаром не пахнет, вода не подступает. Правда, слабомощные вентиляторы не успевают откачивать из воздуха жару и канифольный чад, девушки чересчур легко одеты, но это же под халатом — и что вообще за наглое сравнение цеха с чем-то буржуазным?
38
Тринадцатого августа монтажный участок передал регулировке четыре анализатора. Громадную партию пустили в производство без обкатки ее мелкой серией. Не в первый раз цех делал не завершенный разработкой прибор. Обычно он целеньким доходил до остекленной комнаты, прилизанным, потом начинал взъерошиваться отпаянными концами проводов, звал на помощь, прибегали инженеры, присутствовали при последнем вздохе умирающего радиометра… В конце концов эрудиция инженеров подкреплялась опытом регулировщиков, прибор оживал, благополучно настраивался и где-то на другом заводе плодовито размножался.
На этот раз Труфанов был полон самых мрачных предчувствий и в цехе не показывался. Позвонил регулировщикам и сказал, что заплатит им любую сумму, если они сдадут в августе четыре комплекта. Монтажному участку директор обещал крупную премию.
Каждому регулировщику досталось по блоку, каждый по-своему приступил к работе. В Крамареве еще жило детское любопытство, он разглядывал анализатор как игрушку, трогал переключатели, читал десятки выгравированных на панели надписей. Сорин начал с азов, изучал описание, инструкцию по регулировке.
Петров сразу углубился в схему. Дундаш не доверял ни одному документу.
Включив анализатор, он наклонился над ним, подозрительно водил носом, напрягал ухо — принюхивался и прислушивался. Нигде ничего не горело и не трещало. Дундаш, не успокаиваясь, подслеповато щурился, разглядывал красные тельца сопротивлений МЛТ, зеленые столбики ВС.
По прошествии часа Петров флегматично объявил:
— Нас предали, ребятишки. Схема не та, описание не то, инструкция не та.
Разработчиков нигде не могли найти, по телефону Саблина сварливо отнекивалась какая-то девица. Степан Сергеич немедленно притащил в цех Валиоди. Начальник макетной мастерской, насмеявшись вдоволь, раскрыл секрет.
Схему анализатора столько раз переделывали, что в изменениях никто уже не мог разобраться, автор схемы сидел рядом с монтажником в мастерской, и тот «по слуху» паял и крепил. В светокопию схема пошла с карандашными пометками, их копировальный аппарат не регистрирует. Цеховые монтажники впустую потратили время, сделанные ими блоки никогда не смогли бы работать.
Степан Сергеич воскликнул по привычке: «Быть не может!» — и сразу же внес деловое предложение: забрать анализатор с выставки, монтировать по нему, воспроизвести, так сказать, записанную на слух мелодию.
— Страхуйте вашу жизнь, граждане! — аппетитно захохотал Валиоди.
— Да замолчите же вы! — рассердился Степан Сергеич.
Петров пошел в цех подгонять монтаж блоков питания. Шесть свирепых телеграмм подписал Труфанов, и пятнадцатого августа шесть разработчиков появились на заводе, отозванные из отпусков и командировок. Но было уже поздно: блоки оказались смонтированными по неоткорректированным схемам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Геологи раз в год посылали заявку в министерство, которое командовало Труфановым. Раз в год директора всех НИИ получали предложения изготовить столь нужный геологам прибор и отказывались. Труфанову предлагали чаще других. Он резонно спрашивал:
— Какие заказы снимете?
Никаких заказов никто снимать не желал. Труфанов радовался. Он понимал, что комплексный радиометр — вещь очень сложная. Отделы в НИИ разбиты условно по видам излучений, в случае согласия надо создавать комплексную лабораторию, назначать опытного руководителя. А у кого есть опыт? За рубежом пока не замышляют комплексных радиометров.
Можно, конечно, принять заказ. Но при одном условии: завод выпустит не маленькую сигнальную партию или более многочисленную опытную серию, а все сразу — сколько геологам надо, столько и сделать. Но это рискованно и опасно: вот если бы кто-нибудь другой выпустил пару экземплярчиков, на них можно было поучиться бы. Да, рискованно… Однако, если радиометр удастся, с его помощью не грех и обогатиться. Сто или двести штук — это же состояние!
Проблема кредитов решится на год. Под почти бытовой прибор, выпускаемый сотнями штук, банк всегда отпустит деньги.
При очередной беседе Труфанов намекнул. Намек поняли — и разговор свернули. Никто не хотел рисковать. Неизвестно, что получится из нового радиометра.
Пошли наконец на компромисс. Министерство вручило Труфанову заявку и заказ только на один радиометр, еще точнее — на макет его. Хотели посмотреть на экспериментальный образец и там уж решить, стоит ли его размножать. Банк перечислил крупную сумму.
Заказ поступил, деньги отпущены. Баянников создал комплексную лабораторию, по существу — молодежный клуб. Начальником сделали Саблина. В соседнем НИИ он недавно получил степень кандидата и томился на должности старшего инженера. Руководство лабораторией сулило ему три тысячи в месяц плюс разные премиальные. Саблину передали заказ. Он собрал молодежь, сообщил, что предстоит делать. Инженеры восторженно зашумели: первый в мире альфа-бета-гамма-радиометр! мечта геологов! переворот в поисках полезных ископаемых!
На разработку отвели восемь месяцев, еще четыре на облачение схемы в плоть. В КБ срочно доканчивали опостылевший усилитель. Предполагалось, что макет появится в декабре следующего года. Появился он в мае, на полгода раньше.
В министерстве пришла кому-то в голову гениальная мысль: послать макет на Выставку достижений народного хозяйства. Выставку ежегодно посещал очень уважаемый человек, он совершал торжественные набеги на павильоны, без долгих разговоров милуя одних и клеймя других. Зная восприимчивость этого человека ко всему новому, решили преподнести ему на блюдечке подарок, обрадовать первым в мире альфа-бета-гамма-радиометром.
И министерство приказало: ускорить — и уже в конце апреля все шесть блоков стояли в кабинете Валиоди. Анализатор, накальный и анодный блоки искусно покрыты под муар, гамма— и бета-датчики окрашены в цвет студеного моря, альфа-датчик, самый маленький, размером в настольную лампу, походил на медицинский прибор светло-оливковыми тонами. Разностильность конструктор объяснил так: альфа-частицы вредно действуют на кожу рук, оператор или лаборант обязательно наденут перчатки, при виде альфа-датчика должен сработать защитный рефлекс.
— Ну?.. — директор открыл прения.
К Валиоди набилось все руководство института, кабинет полон, явился даже Тамарин. Комплексная лаборатория не входила ни в один из отделов, надзирал за нею сам директор. Приглашенные на смотрины начальники отделов оглядывали прежде всего блоки своих инженеров. Сошлись на том, что вообще-то «Кипарис» внушает доверие. Ждали слова Саблина. Он нервничал. На удивление всем разработчикам, «Кипарис» настроился за какие-то три дня. Опыт же подсказывал Саблину другое: все сложное становится простым после серии провалов. «Кипарис» вел себя ненормально, поддавшись настройке так быстро.
Чем сложней прибор, тем больше времени надо затратить на его освоение. Так доложил Саблин.
Валиоди тут же привел аналогию с женщинами. На него дружно цыкнули.
Момент был напряженным, не до шуток.
Начальник ЛТИ прочел заключение: камеры холода и тепла, вибростенд и ударную тряску «Кипарис» выдержал прекрасно.
Опасения Саблина директор понимал. Предложил комиссии устраиваться поудобнее. Во все три датчика вставили по очереди эталонные пробы: электромеханический счетчик показал расчетную величину.
Измерения провели через час (комиссия сходила на обед). Показания счетчика уже отличались от дообеденных, но умещались в полосе допустимых ошибок измерения. И через два часа они тоже умещались, перескочив к другой границе полосы. Здесь проявился какой-то глубоко скрытый дефект, ничем не объяснимый.
Главный инженер вырвал изо рта сигару и решительно заявил, что все это балаган, напоминающий ему контору «Рога и копыта», не хватает только пропойцы швейцара, все другое есть вплоть до студентов-практикантов, каковыми он считает инженеров.
Рыжеволосый Саблин вспотел от обиды и волнения.
Своей подписи, продолжал Тамарин, он не поставит под этой филькиной грамотой. Здесь он слышал, как некий молодой инженер хвастался тем, что переплюнул «Кипарисом» Америку. Он, Тамарин, верит в наступление времен, когда руководители фирм «Белл» и «Дженерал электрик» станут ловить идеи выпускников МЭИ и смотреть им в рот. Пока же потуги «Кипариса» есть не что иное, как стремление Эллочки-людоедки одеться под дочку Вандербильда.
Комиссия разошлась в похоронном молчании. Потом Саблин пришел к Труфанову, вместе они составили убедительный документ, в котором заявляли министерству, что над радиометром надо еще работать и работать. Но в министерстве не унимались. Документ подшили к делу, обязали Труфанова готовить «Кипарис» к выставке и официально сдать прибор министерской комиссии.
Труфанов скрепя сердце согласился и приказал поставить «Кипарис» на прогон — пусть работает несколько суток подряд с небольшими перерывами, авось что-нибудь да образуется.
Радиометр поставили на прогон. Директор часто приходил в макетную мастерскую, изучал столбики показаний. Удалось обнаружить какую-то закономерность в срывах, предположительно угадывать, когда числа метнутся от верхней границы к нижней и наоборот. О выводах своих Труфанов никому ничего не сказал.
Но как быть с Саблиным? Талантливого человека, кандидата прельстили самостоятельной работой, вырвали из другого НИИ. Заставить его сдавать комиссии «Кипарис»? Расписаться в акте? Радиометр может сдохнуть на выставке, тогда всех подписавшихся потянут к ответу.
Труфанов пожалел Саблина, он сам когда-то попал точно в такую историю.
Инженеров из министерства пригласил на день, когда «Кипарис», по его наблюдениям, даст уверенную россыпь показаний у границы — нижней границы полосы неизбежных ошибок. Саблина отослал в командировку. Но должен же кто-то поразить эрудицией комиссию. Труфанов знал, кто сумеет это сделать.
— Стригункова, — приказал он секретарше. — Трезвым или пьяным. Живым или мертвым.
Через двадцать минут Стригунков влетел в кабинет.
— Здравствуй, Михаил.
— Здравствуйте, Анатолий Васильевич.
— Как живешь?
— Хорошо живу, Анатолий Васильевич.
— Садись, Миша.
— Сел, Анатолий Васильевич.
Два дня назад Стригунков с помпой вернулся из Харькова, выбил ящик кристаллов сернистого натрия, обошел в беге с препятствиями всех домогателей.
— Пьешь, Михаил?
— Побойтесь бога, Анатолий Васильевич. Разве шампанское — это напиток? Что-то среднее между молоком и керосином.
А ведь когда-то, вспоминал директор, этот сидящий против него гурман взбалтывал клей БФ, добывая спирт на опохмеление.
О Стригункове директору много чего нашептал Баянников. Предки Стригункова по мужской линии прислуживали в «Славянском базаре», по женской — отирались у скупочных магазинов, вертелись на толкучках. Выше старшего официанта и участкового никто в роду не поднялся, предки, быть может, нарочно хирели умом, чтоб всю неиспользованную мощь передать выродку в их племени. Дождались — родился крикливый мальчик. В четыре года писал и читал (в семье — ни одного грамотного), за что ни возьмется — освоит немедленно.
Родители умерли спокойно: знали, что единственный сын их не пропадет. А он мастерил в детдоме приемники, ловил Европу, досаждал учителям и научился чисто говорить на трех языках. Вот только служба морская не пошла. Кончил училище — назначили командиром морского «охотника», вылетел с треском, поволок, пропившись, именные часы на таллинский рынок (их подарили ему «за лучший выход в атаку на подводную лодку»). Суд чести и — вон с флота.
Пришел в НИИ старшим техником, стал инженером второго отдела, потом скакнул в отдел научно-технической информации — начальником: пригодились языки. И опять — водка. Покатился вниз. Был даже одно время и диспетчером второго цеха. Три месяца не мог он найти работу. Потом Труфанов, проезжая мимо обнесенного забором фундамента, заметил, как шмыгнул в калитку бывший начальник отдела — нес ведро с раствором. Через две недели Труфанов попросил шофера остановиться у забора. Стригунков бегал уже электриком. Еще через месяц — прорабом. Труфанов не удивился, когда вскоре увидел вывеску: строительство ведет такое-то СМУ, ответственный — старший прораб Стригунков М.А. Вывеска продержалась недолго. Ответственного прораба Труфанов нашел в котельной соседнего дома, специалист по глубинному бомбометанию шуровал кочергой. На лавочке расстелена газета, на ней — бутылка молока и булочка, весь суточный рацион кочегара. Труфанов попробовал молоко: кислое. Пиши, сказал Стригункову, заявление. Дал денег. Устроил в общежитие для молодых специалистов. И вот — агент по снабжению ныне, попыхивает сигареткой в кабинете директора.
— Дельце одно есть, Миша, — сказал Труфанов и протянул ему папку с документацией на «Кипарис»…
Конфуз в кабинете Ивана Дормидонтовича еще не был забыт в министерстве.
Так и сяк вертели члены комиссии ручки анализатора, щелкали тумблерами, учинили допрос начальнику ЛТИ. С собой привезли эталонированные пробы, замеряли их на «Кипарисе». Мишель знал, чем их пронять. Он обложил радиометр американскими журналами, девчонки из КБ вычертили ему таблицу сравнительных характеристик отечественных и зарубежных радиометров. Получалось, куда ни глянь, что «Кипарис» — чудо техники двадцатого столетия. Инженеры утратили бдительность и расписались в акте, они пропустили мимо глаз незаполненные графы примечаний к таблицам на предпоследнем листе, а Стригунков туда вкатил особое мнение НИИ. «Кипарис» упаковали и увезли. Через два дня вернулся Саблин. Комплексную лабораторию уже расформировали, молодежный клуб распался. Саблин оказался не у дел и написал заявление: «Прошу уволить меня по собственному желанию…»
Он ушел, а на выставке разразилась тихая сенсация. Уважаемый человек чудо-техники обошел своим вниманием. Правда, его пытались подвести к радиометру вплотную и уже начали объяснять, но какая-то мигающая штуковина заинтриговала уважаемого человека, и он не расслышал того, что говорили ему о «Кипарисе». Специалисты же и корреспонденты услышали и поведали миру о «Кипарисе». В Москву со всех стран и сторон полетели заявки на приобретение современного альфа-бета-гамма-радиометра. В геологоразведке возникли споры.
Березовская экспедиция настаивала на первенстве в эксплуатации, Краснохолмская требовала того же.
Анатолий Васильевич Труфанов при поездках в министерство принимал поздравления коллег, в поздравлениях сквозило удивление и сожаление. Кто бы мог подумать, тихо ахали директора НИИ, такую махину отгрохать за семь месяцев! Они проклинали себя за то, что когда-то отпихнулись от заказа. В разговорах с ними Труфанов о «Кипарисе» отзывался пренебрежительно. «Да, говорил он, — вещь недурная, но, знаете ли, черновой вариант, по существу, доработочка требуется, доработочка…» Руководству же заявил совершенно открыто: «Вещица-то — дерьмо, удивляюсь, почему это она вам понравилась».
Руководство потребовало объяснений и с ужасом прочло особое мнение, вкатанное Стригунковым в графу примечаний.
Труфанов теперь охотно брал (в середине года!) срочные заказы. Имея их, легче отказаться от возобновления «Кипарисов». Уловки не помогли. Уступая письмам заказчиков, министерство мягко, без нажима предложило Труфанову изготовить небольшую партию. Так же мягко Труфанов отказался.
Но на министерство давили, и не только геологи. Труфанов отбрыкивался как мог, потрясал пачкою договоров, кричал о срочных заказах. Ему твердо приказали и добавили сладости в пилюлю, определив число выпускаемых «Кипарисов» — сто. Первые же экземпляры геологам нужны в сентябре.
Сто штук! Не пилюля, а сплошная горечь.
Заводу срочно перекроили полугодовой план, отодвинув некоторые заказы на конец года. В цехе на видном месте вывесили обязательство: сдать первый «Кипарис» двадцатого августа. Мишель Стригунков считал себя крестным отцом радиометра, про обязательство услышал и стал часто заходить в цех, подсаживался к монтажницам помоложе и пообнаженнее, надолго застревал в регулировке, честно предупредил Степана Сергеича о грядущих бедах. Пожар в борделе во время наводнения — такую картину нарисовал он диспетчеру, но Шелагин не счел нужным прислушиваться к нашептываниям проходимца. Все детали для «Кипариса» в полном наличии, монтаж блоков идет на всех столах, пожаром не пахнет, вода не подступает. Правда, слабомощные вентиляторы не успевают откачивать из воздуха жару и канифольный чад, девушки чересчур легко одеты, но это же под халатом — и что вообще за наглое сравнение цеха с чем-то буржуазным?
38
Тринадцатого августа монтажный участок передал регулировке четыре анализатора. Громадную партию пустили в производство без обкатки ее мелкой серией. Не в первый раз цех делал не завершенный разработкой прибор. Обычно он целеньким доходил до остекленной комнаты, прилизанным, потом начинал взъерошиваться отпаянными концами проводов, звал на помощь, прибегали инженеры, присутствовали при последнем вздохе умирающего радиометра… В конце концов эрудиция инженеров подкреплялась опытом регулировщиков, прибор оживал, благополучно настраивался и где-то на другом заводе плодовито размножался.
На этот раз Труфанов был полон самых мрачных предчувствий и в цехе не показывался. Позвонил регулировщикам и сказал, что заплатит им любую сумму, если они сдадут в августе четыре комплекта. Монтажному участку директор обещал крупную премию.
Каждому регулировщику досталось по блоку, каждый по-своему приступил к работе. В Крамареве еще жило детское любопытство, он разглядывал анализатор как игрушку, трогал переключатели, читал десятки выгравированных на панели надписей. Сорин начал с азов, изучал описание, инструкцию по регулировке.
Петров сразу углубился в схему. Дундаш не доверял ни одному документу.
Включив анализатор, он наклонился над ним, подозрительно водил носом, напрягал ухо — принюхивался и прислушивался. Нигде ничего не горело и не трещало. Дундаш, не успокаиваясь, подслеповато щурился, разглядывал красные тельца сопротивлений МЛТ, зеленые столбики ВС.
По прошествии часа Петров флегматично объявил:
— Нас предали, ребятишки. Схема не та, описание не то, инструкция не та.
Разработчиков нигде не могли найти, по телефону Саблина сварливо отнекивалась какая-то девица. Степан Сергеич немедленно притащил в цех Валиоди. Начальник макетной мастерской, насмеявшись вдоволь, раскрыл секрет.
Схему анализатора столько раз переделывали, что в изменениях никто уже не мог разобраться, автор схемы сидел рядом с монтажником в мастерской, и тот «по слуху» паял и крепил. В светокопию схема пошла с карандашными пометками, их копировальный аппарат не регистрирует. Цеховые монтажники впустую потратили время, сделанные ими блоки никогда не смогли бы работать.
Степан Сергеич воскликнул по привычке: «Быть не может!» — и сразу же внес деловое предложение: забрать анализатор с выставки, монтировать по нему, воспроизвести, так сказать, записанную на слух мелодию.
— Страхуйте вашу жизнь, граждане! — аппетитно захохотал Валиоди.
— Да замолчите же вы! — рассердился Степан Сергеич.
Петров пошел в цех подгонять монтаж блоков питания. Шесть свирепых телеграмм подписал Труфанов, и пятнадцатого августа шесть разработчиков появились на заводе, отозванные из отпусков и командировок. Но было уже поздно: блоки оказались смонтированными по неоткорректированным схемам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32