– Не обращай на него внимания, – приветливо сказал Цицерон. – Он на тебя плохо влияет. Я знаю таких людей. Со мной ты можешь говорить откровенно. – Он ободряюще похлопал агента по плечу. – Итак, что за «другие»?
– Косконий, – пискнул Салинатор, бросив боязливый взгляд на фигуру, корчащуюся на полу. Затем он набрал в легкие воздуха и стал быстро перечислять: – Помптиний, Бальбус, Цецилий, Лабиний, Фаберий, Гута, Бульбий, Калидий, Тудиций, Вальгий. И Рулл.
С каждым новым именем у Цицерона делался все более озадаченный вид.
– Это все? – спросил он, когда Салинатор закончил. – Ты никого из Сената не забыл?
Он бросил взгляд на Квинта, у которого был не менее удивленный вид.
– Речь идет не просто о двух кандидатах в консулы, – сказал тот. – Прибавь к ним трех кандидатов в преторы и десять кандидатов в трибуны. Красс собирается купить целое правительство!
Цицерон был не из тех людей, которые часто демонстрируют свое изумление, но в тот момент даже он не смог скрыть замешательства.
– Но это же полнейший абсурд! – воскликнул он. – Сколько стоит каждый голос?
– Сто двадцать – за консула, восемьдесят – за претора и пятьдесят – за трибуна, – ответил Салинатор так, словно продавал свиней на базаре.
– То есть, – наморщил лоб Цицерон, делая в уме расчеты, – ты хочешь сказать, что Красс готов заплатить треть миллиона только за триста голосов, которые может предоставить твой синдикат?
Салинатор кивнул – на сей раз более охотно и, мечтательно закатив глаза, произнес:
– Это была самая великолепная сделка из всех, которые кто-либо помнит.
Цицерон повернулся к Ранункулу, который глядел в окно, высматривая возможную опасность.
– Как, по-твоему, сколько голосов мог бы купить Красс по такой цене? – спросил он.
– Чтобы быть уверенным в победе? – уточнил Ранункул, подумал, а потом назвал цифру: – Должно быть, тысяч семь или восемь.
– Восемь тысяч?! – не веря собственным ушам, переспросил Цицерон. – Восемь тысяч голосов обойдутся ему почти в восемь миллионов ! Вы когда-нибудь слышали о чем-то подобном? И, заплатив такие деньги, сам он не получит никакой должности, а лишь обеспечит высшие посты в государстве дурачкам вроде Гибриды и Лентула Суры? – Цицерон повернулся к Салинаторы. – Он объяснил тебе суть своих намерений?
– Нет, сенатор, Красс – не тот человек, которому можно задавать вопросы и который станет на них отвечать.
Квинт выругался.
– Проклятье! Клянусь Хароном, теперь-то ему придется ответить кое на какие вопросы! – воскликнул он и, чтобы как-то выплеснуть свои эмоции, еще раз двинул кулаком в живот посредника, который только-только поднялся на ноги. Тот снова замычал и повалился на пол.
* * *
Квинт предлагал выбить из двух незадачливых агентов всю информацию, которой они владеют, а затем, прихватив их с собой, отправиться в дом Красса и потребовать от него, чтобы он прекратил свои бесчестные махинации. Второй предложенный им вариант состоял в том, чтобы притащить их прямиком в Сенат, огласить их показания и потребовать, чтобы выборы были отложены. Однако Цицерону в отличие от него удалось сохранить хладнокровие. С бесстрастным лицом он поблагодарил Салинатора за откровенность, предложил Квинту выпить вина и остыть, а мне велел собрать наше серебро. Позже, после возвращения домой, он сидел в своем кабинете и перебрасывал из руки в руку кожаный мячик, с помощью которого обычно тренировал кисти рук. Квинт бушевал, обзывая брата дураком за то, что он отпустил двух агентов-взяткодателей, поскольку они теперь либо расскажут обо всем Крассу, либо вообще сбегут из города.
– Нет, – ответил Цицерон, – они не сделают ни того, ни другого. Отправиться к Крассу и рассказать ему о произошедшем – для них все равно что подписать себе смертный приговор. Красс ни за что не оставит столь опасных свидетелей в живых. Бегство приведет к тому же результату, разве что убийцы будут искать их чуть дольше. – Мячик неустанно перелетал из одной руки в другую. Из правой – в левую, из левой – в правую. – Кроме того, преступление еще не свершилось. Факт взятки и без того трудно доказать, а когда голосования еще не было, это и вовсе невозможно. Красс и Сенат просто посмеются над нами. Нет, умнее всего сейчас будет не трогать их. Так мы, по крайней мере, знаем, где их найти в случае неудачи на выборах. – Цицерон высоко подбросил мячик и поймал его быстрым движением руки. – Хотя в одном ты прав, братец…
– Вот как? – едко переспросил Квинт. – Ты слишком добр ко мне!
– Действия Красса никак не связаны с его враждебностью по отношению ко мне. Он не стал бы тратить такие огромные деньги лишь для того, чтобы разбить мои мечты. Этот человек готов вложить восемь миллионов лишь в том случае, если надеется на то, что дивиденды будут гораздо больше. Так что же у него на уме? Тут, признаюсь, даже я в растерянности. – Некоторое время Цицерон молча смотрел в стену, а затем перевел взгляд на меня. – Тирон, ты ведь хорошо ладил с молодым Целием Руфом, верно?
Я вспомнил все сомнительные поручения, которые мне приходилось выполнять для этого парня, то, как я был вынужден врать, чтобы вызволять его из неприятных ситуаций, тот день, когда он украл мои сбережения и уговорил не рассказывать о его воровстве Цицерону.
– В общем-то да, сенатор, – уклончиво ответил я.
– Тогда завтра же утром отправляйся и поговори с ним. Постарайся осторожно и ненавязчиво нащупать какие-нибудь ниточки, которые помогли бы нам распутать паутину, сплетенную Крассом. Парень должен что-нибудь знать, ведь они в конце концов живут под одной крышей.
В ту ночь я долго лежал без сна, осмысливая события минувшего дня, а Цицерон, похоже, не спал вообще. Я слышал, как он меряет шагами свою спальню, и его напряжение буквально просачивалось сквозь доски пола, попадая в мою каморку. Когда сон наконец овладел мной, он был неспокойным и полным зловещих предчувствий.
На следующее утро, предоставив Лаурею разбираться с посетителями Цицерона, я вышел на улицу и отправился к дому Красса, от которого нас отделяло расстояние примерно в милю. Этим июльским утром солнце еще не успело взойти, но жара, которая должна была залить городские улицы через пару часов, уже начинала ощущаться. «Хорошая погода для выборов!» – подумалось мне, и я почувствовал, как меня охватило знакомое возбуждение. Со стороны форума доносились звуки пил и молотков. Там заканчивалось сооружение помостов и оград вокруг храма Кастора, ведь именно сегодня должен был быть вынесен народный вердикт по поводу закона против взяток. Я прошел позади храма и задержался, чтобы напиться прохладной воды из фонтана.
Я понятия не имел, что скажу Целию, поскольку являюсь самым неумелым лжецом в мире. Наверное, стоило попросить совета у Цицерона, но сейчас для этого было слишком поздно. Поэтому я стал подниматься по склону Палатинского холма и, дойдя до дома Красса, сказал привратнику, что у меня срочное послание для Целия Руфа. Он предложил мне войти, но я отказался, и, когда привратник пошел искать Целия, я перешел на противоположную сторону улицы и стал ждать, пытаясь привлекать к себе как можно меньше внимания.
Дом Красса напоминал своего хозяина тем, что имел очень скромный фасад, хотя, как я слышал, эта внешняя сторона была обманчива и внутри дом был огромен. Дверь была темной, низкой и узкой, но при этом весьма крепкой, а по обе стороны от нее располагались небольшие зарешеченные оконца. По облупившимся стенам цвета охры взбирались побеги плюща. Черепичная крыша была столь же старой, а по бокам – там, где плитки выступали за ее пределы, – их края почернели и растрескались, напоминая ряд гнилых зубов. Так мог бы выглядеть дом не очень преуспевающего банкира или чрезмерно занятого землевладельца, который изрядно запустил свое городское жилище. Полагаю, со стороны Красса это было своеобразным шиком. Таким образом он как бы хотел сказать: «Я настолько богат, что внешний лоск для меня не имеет значения». Разумеется, расположенный на улице миллионеров, такой дом не мог не привлекать дополнительное внимание к богатству своего хозяина, и в столь показном отсутствии вульгарной роскоши даже было что-то… вульгарное.
Маленькая темная дверь то и дело открывалась и закрывалась, впуская и выпуская посетителей, и напоминала вход в осиное гнездо, возле которого кипит неустанная активность. Все посетители были мне незнакомы, кроме одного, вышедшего из дома. Юлий Цезарь, а это был именно он, не заметил меня и пошел вниз по улице, по направлению к форуму. За ним следовал его секретарь с коробкой для документов. Вскоре после этого дверь вновь распахнулась, и появился Целий. Он остановился на пороге, приставил ладонь козырьком к глазам и направился в мою сторону.
Я сразу понял, что он, как обычно, шлялся всю ночь и теперь находился не в лучшем расположении духа из-за того, что его разбудили. Его красивый подбородок покрывала густая щетина, он то и дело сплевывал, словно не в состоянии выносить отвратительный вкус, царящий во рту после затяжной попойки.
Когда Целий осторожно подошел ко мне и спросил, что мне, во имя Юпитера, здесь понадобилось, я не нашел ничего лучшего, чем сказать, что хочу занять у него немного денег. Он подозрительно скосил на меня глаза и поинтересовался:
– Для чего?
– Видишь ли, есть одна девушка… – беспомощно забормотал я. В свое время, когда Целий просил у меня денег, то ссылался именно на эту причину, и я сейчас не сумел придумать ничего умнее.
Я попытался отвести его в сторону, опасаясь, что из дома может появиться Красс и увидеть нас вдвоем, но он стряхнул мою руку и остался стоять, покачиваясь, возле сточной канавы.
– Девушка? – недоверчиво переспросил Целий. – У тебя? – А затем захохотал. Но от смеха у него, очевидно, заболела голова, поскольку он тут же умолк и со стоном прижал ладони к вискам. – Если бы у меня были деньги, Тирон, я бы с радостью не просто одолжил, а подарил бы их тебе, поскольку, помимо Цицерона, в мире нет человека, которого мне видеть приятнее, чем тебя. Но, во-первых, у меня их нет, в во-вторых, ты – не из тех, кто имеет дело с девками. Так для чего тебе деньги на самом деле?
Целий наклонился и внимательно посмотрел на меня. Ощутив идущий от него кислый запах перегара, я невольно сморщился, он же истолковал это как гримасу вины.
– Так и есть, ты врешь! – сказал Целий, и лицо его расплылось в широкой самодовольной улыбке. – Цицерон послал тебя, чтобы что-то выведать.
Я стал умолять его отойти подальше от дома, и на этот раз он согласился, однако ходьба явно не приносила ему удовольствия, поэтому вскоре он снова остановился и предупреждающим жестом поднял палец. Его глаза налились кровью, в горле послышалось предостерегающее рычание, и в следующий момент из глотки Целия вырвался такой мощный фонтан блевотины, что я невольно представил себе служанку, выливающую на улицу ведро помоев. Да простит меня читатель за столь малоприятные детали, но эта сцена совершенно неожиданно всплыла в моей памяти только сейчас, после стольких лет забвения, и еще раз заставила от души посмеяться.
Как бы то ни было, могучий приступ рвоты, похоже, привел Целия в себя и прочистил мозги. Он спросил меня, что нужно Цицерону.
– А ты как думаешь? – теряя терпение, спросил его я.
– Я хотел бы помочь вам, Тирон, – ответил Целий, вытирая рот тыльной стороной ладони, – и помогу, если это в моих силах. Жить под одной крышей с Крассом вовсе не так приятно, как с Цицероном. Старая Лысина – страшное дерьмо, даже хуже, чем мой папаша. Он требует, чтобы я с утра до вечера осваивал бухгалтерскую науку, а скучнее этого занятия не придумаешь, если не считать торгового законодательства, которым он мучил меня на протяжении последнего месяца. А вот к тому, что касается политики, он меня и близко не подпускает.
Я задал ему еще несколько вопросов, в том числе и о целях сегодняшнего визита Цезаря, но очень скоро понял, что Целий действительно ничего не знает о замыслах Красса. Он, конечно, мог что-то скрывать, но, учитывая его обычную словоохотливость, если не сказать болтливость, это было маловероятно. Когда я поблагодарил его и уже повернулся, чтобы уйти, Целий вдруг схватил меня за локоть.
– Цицерону, наверное, туго, если он ищет помощи даже у меня, – с необычной для него серьезностью пробормотал парень. – Передай ему, что я сожалею. Он стоит дюжины таких, как Красс и мой папочка, вместе взятые.
* * *
Я не ожидал увидеть Целия в ближайшее время и выбросил его из головы, поскольку весь остаток дня был крайне занят в связи с голосованием по закону о взятках. Цицерон также был очень занят, работая с трибами и на форуме и убеждая всех в полезности предложенного Фигулом документа. С особым удовольствием он обнаружил под штандартом с надписью ВЕТУРИЯ несколько сот граждан Ближней Галлии, приехавших, чтобы поддержать его избирательную кампанию. Они должны были голосовать впервые. Цицерон немного поговорил с ними, доказывая важность раз и навсегда покончить с взяточничеством, а когда отошел, в глазах у него блестели слезы.
– Бедные люди! – пробормотал он. – Проделать такой дальний путь лишь для того, чтобы быть обманутыми с помощью денег Красса! Но если мы сможем провести нынешний закон, у нас появится возможность прищемить хвост этому мерзавцу!
Мне казалось, что усилия Цицерона принесли результат и Фигулов закон будет принят, поскольку большинство все же не было подкуплено. Однако днем плебейский трибун Муций Орестиний (в свое время его обвинили в воровстве и он пришел за защитой к Цицерону) вышел на ростру и стал поносить законопроект, называя его «посягательством аристократов на единство плебса». Он помянул и Цицерона, заявив, что «этот человек не подходит на пост консула и, хотя выставляет себя другом народа, не сделал для него ничего полезного, преследуя лишь собственные корыстные интересы». Так он и сказал – слово в слово. Одна часть толпы зашикала и засвистела, другая (состоящая, полагаю, из тех, кто привык продавать свои голоса и намеревался делать это впредь) разразилась одобрительными криками.
Для Цицерона это оказалось чересчур. В конце концов, не прошло и года с того дня, когда он добился оправдания Муция, и если тот теперь, подобно крысе, бежит с корабля, это означает, что корабль не просто тонет, а уже пошел ко дну. С красным от ярости и жары лицом он протолкался к ступеням храма и потребовал, чтобы ему предоставили слово для ответа.
– Кто оплатил твой голос, Муций? – прокричал он, но тот сделал вид, что не слышит. Люди вокруг нас указывали на Цицерона, подталкивали его вперед и громко требовали предоставить ему слово, но было очевидно, что Муцию это было совершенно ни к чему. Подняв руку, он торжественно объявил, что накладывает вето на законопроект. В разверзшемся после этого кромешном аду, в потасовках, начавшихся между соперничающими группировками, Фигулову закону пришел конец. Сам Фигул объявил, что на завтрашний день он назначает заседание Сената, которому предстоит решить, что делать дальше.
Это был горький момент для Цицерона. Когда мы вернулись домой и он с трудом закрыл дверь, оставив на улице своих сторонников, я испугался, что ему вновь станет плохо – так же, как случилось накануне выборов эдилов. Он слишком устал, чтобы играть с Туллией, и даже когда вниз спустилась Теренция с маленьким Марком и показала, как малыш научился делать первые шаги, Цицерон не схватил сына и не подкинул его в воздух, как делал это каждый раз по возвращении домой. Он лишь с отсутствующим видом потрепал малыша по щеке, а затем, тяжело ступая, пошел в свой кабинет. Однако, открыв дверь, Цицерон замер на пороге и изумленно вытаращил глаза на человека, сидевшего за его письменным столом. Этим незваным гостем был Целий Руф.
Находившийся там же Лаурей принялся оправдываться, говоря, что просил господина подождать в таблинуме, но тот заявил, что пришел по крайне секретному делу и не хочет, чтобы его видели все кто попало.
– Все в порядке, можешь идти, – успокоил раба Цицерон и, обратившись к гостю, сказал: – Я всегда рад видеть тебя, Целий, но, боюсь, в конце столь утомительного и полного разочарований дня моя компания покажется тебе скучной.
В ответ на это Целий лишь улыбнулся и заявил:
– Возможно, у меня есть новости, которые поднимут тебе настроение.
– Что, умер Красс?
– Наоборот, – как молодой конь, заржал Целий, – жив, здоров и сегодня вечером собирает большое совещание в предвкушении победы на выборах.
– Правда? – вздернул брови Цицерон, и я увидел, как краска возвращается на его лицо, и оно хорошеет, словно цветок, омытый дождем. – Кто будет присутствовать на этом совещании?
– Катилина, Гибрида, Цезарь и кто-то еще. Кто точно, я не знаю. Но когда я уходил, рабы уже расставляли стулья. Я узнал об этом от одного из секретарей Красса, разносившего приглашения как раз в то время, когда проходило народное собрание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46