Я ходил перед домом, время от времени опираясь о стену, чтобы отдохнуть, и от нечего делать пытался придумать новые знаки для моей системы стенографии. Потом наступил момент, когда гости Помпея начали расходиться. Многие были так пьяны, что едва держались на ногах. Как и следовало ожидать, в основном это были уроженцы родного для Помпея Пиценского округа: любитель танцев и бывший претор Афраний, разумеется, Паликан и его зять Габиний, который был известен своим пристрастием к пению и женщинам. Это была встреча старых друзей, бывших солдат, многие из которых были связаны еще и родственными узами. Наверняка, оказавшись в этой компании, Цицерон чувствовал себя не в своей тарелке. Из собравшихся приятным для него собеседником мог быть только аскетичный и образованный Варрон – человек, который, по острому выражению Цицерона, «показал Помпею, как выглядит зал заседаний Сената». Варрон, кстати, был единственным трезвым из покидающих дом гостей.
Цицерон вышел последним и, не оглядываясь по сторонам, стал подниматься по улице. Я поспешил за ним. Луна светила ярко, и мне не составляло труда видеть его высокую фигуру. Он все так же зажимал нос платком, поскольку, несмотря на наступившую ночь, жара ничуть не спала, и зловоние не уменьшилось. Отойдя на приличное расстояние от дома Помпея, Цицерон остановился на обочине, согнулся пополам, и его вырвало.
Подойдя к нему, я участливым тоном спросил, не нужна ли ему помощь, в ответ на что он помотал головой и проговорил:
– Дело сделано.
Те же слова он повторил Квинту, с нетерпением ожидавшему нашего возвращения.
– Дело сделано, – сказал он ему и ушел к себе.
* * *
На рассвете следующего дня нам предстояло снова проделать путь длиной в две мили от нашего дома до Марсова поля, чтобы участвовать во втором туре выборов. Хотя и не столь престижные, как прошедшие накануне выборы консулов и преторов, они тем не менее тоже были не лишены увлекательности. Гражданам Рима предстояло избрать тридцать четыре должностных лица: двадцать сенаторов, десять трибунов и четырех эдилов. Это предполагало настолько большое число кандидатов и их сторонников, что контролировать их устроителям выборов было крайне затруднительно. Когда голоса аристократов значили не больше, чем голоса простых людей, могло случиться все, что угодно.
В этом дополнительном туре выборов на правах второго консула председательствовал Красс.
– Но, я полагаю, даже ему не удастся фальсифицировать итоги этих выборов, – мрачным тоном заметил Цицерон, натягивая свои красные кожаные сандалии.
С самого раннего утра он был нервным и раздражительным. О чем бы ни договорились они с Помпеем накануне вечером, это явно не давало ему покоя, и он сорвал свою злость на одном из рабов, рявкнув на него за то, что тот якобы плохо вычистил его одежду. Цицерон надел ту самую белоснежную тогу, которая была на нем в тот день, когда его впервые избрали в Сенат, и подпоясался так крепко, словно собирался поднимать тяжести.
Когда привратник распахнул дверь, мы убедились в том, что Квинт и на сей раз поработал на славу, и весь путь до урн для голосования мы проделали в сопровождении изрядной толпы. Придя на Марсово поле, мы увидели, что оно забито народом сверх всякого предела – вплоть до берега реки. Десятки тысяч человек пришли в город, чтобы зарегистрироваться и принять участие в выборах.
Кандидатов на тридцать четыре выборные должности было, наверное, не менее сотни, и повсюду на широкой площади были видны их блистательные фигуры, прогуливающиеся в сопровождении друзей и единомышленников. Они предпринимали все усилия, пытаясь завоевать как можно больше сторонников в последние минуты, остававшиеся до начала голосования. Веррес тоже находился здесь, и его рыжая шевелюра мелькала то тут, то там на площади. Негодяя сопровождали его отец, сын и вольноотпущенник Тимархид – тот самый зверь, который когда-то ворвался в наш дом. Они вступали в разговор с самыми разными людьми, суля им щедрую плату, если они проголосуют против Цицерона. При виде этой картины плохое настроение Цицерона как рукой сняло, и он с головой окунулся в привычное для него кипение политических страстей.
После того как авгур провозгласил, что ауспиции были благоприятны, из священного шатра появился Красс, и кандидаты собрались у подножия его трибуны. Не могу не упомянуть о том, что среди них был и Юлий Цезарь, предпринявший первую в своей жизни попытку стать сенатором. Он оказался рядом с Цицероном, и между ними завязалась непринужденная беседа. Они были знакомы уже давно, и именно по рекомендации Цицерона молодой человек отправился на Родос, чтобы постигать искусство риторики под руководством Аполлония Молона. Сегодня существует множество жизнеописаний, относящихся к молодым годам жизни Цезаря, причем, прочитав иные из них, можно подумать, что современники почитали его гением с самой колыбели. Это не так, и любой, кто увидел бы Цезаря в то утро – в белой тоге, нервно приглаживающего жидкие волосы, – ничем не смог бы выделить его из толпы остальных породистых молодых кандидатов. Цезаря отличало от них другое – его бедность. Для того чтобы принять участие в выборах, ему пришлось влезть в долги. Жил он в очень скромной квартире на Субуре вместе с матерью, женой и маленькой дочкой. В то время, полагаю, он был вовсе не блистательным героем, стоящим на пороге покорения Рима, а обычным тридцатичетырехлетним человеком, беспокойно ворочающимся по ночам от гвалта соседей-бедняков и предающимся грустным размышлениям о том, что он, отпрыск старейшего в Риме рода, вынужден прозябать в столь жалких условиях. Именно по этой причине его антипатия по отношению к аристократам была куда более опасной, чем неприязнь, которую питал к ним Цицерон. Человек, достигший всего собственными силами, Цицерон всего лишь негодовал на них и завидовал им. А вот Цезарь, считавший себя прямым потомком Венеры, презирал аристократов и считал их препятствием на своем пути.
Впрочем, я опережаю события и впадаю в тот же грех, что и прочие жизнеописатели, пытаясь разогнать тени прошлого с помощью света будущего. Поэтому я ограничусь лишь констатацией того факта, что в описываемый мною день эти два выдающихся человека, которых разделяла разница в возрасте в шесть лет, но которые имели много общего в силе ума и взглядах, стояли, ведя приятную беседу и наслаждаясь теплом утреннего солнца. Тем временем Красс поднялся на трибуну и вознес традиционную молитву:
– Да будет исход этих выборов благополучным для меня, для моих начинаний, для моей должности и для всех граждан Рима!
После этого начались выборы.
Первой трибой, подошедшей в соответствии с древней традицией к урнам для голосования, была Субурская. Однако, несмотря на усилия, которые Цицерон на протяжении нескольких лет прилагал с тем, чтобы завоевать ее поддержку, она не проголосовала за него. Это был чувствительный удар для Цицерона, и у нас появились основания полагать, что агенты Верреса на славу поработали с этой трибой, подкупив ее лидеров. Цицерон, правда, напустил на себя беззаботный вид и попросту пожал плечами. Он знал, что многие влиятельные люди, которым еше предстоит голосовать, будут внимательно следить за его реакцией, поэтому было очень важно не дать им догадаться о его неуверенности и колебаниях.
Потом, одна за другой, проголосовали три другие трибы: Эсквилинская, Коллинская и Палатинская. Первые две поддержали Цицерона, третья – нет, что, впрочем, никого не удивило, поскольку ее членами состояла большая часть римских аристократов. Итак, счет теперь был два – два, не самое обнадеживающее начало. А затем в очередь к урнам для голосования стали выстраиваться члены тридцати одной сельской трибы: Эмилийская, Камилийская, Фабианская, Галерийская… Все их названия были знакомы мне, поскольку упоминались в документах из архива Цицерона. Три из этих четырех проголосовали за моего хозяина. Об этом, подойдя к Цицерону, ему сообщил на ухо Квинт, и только после этого он впервые за все утро хоть немного расслабился. Стало ясно, что деньги Верреса оказались соблазнительными в основном для представителей городских триб.
Горацийская, Лемонийская, Папирийская, Мененийская… Люди шли и шли к урнам, невзирая на жару и пыль. Сиена сидел на стуле, но неизменно вставал, когда избиратели, опустив в урны свои таблички, проходили мимо него. Его ум лихорадочно работал, извлекая из памяти имена этих людей. Он благодарил каждого за выполненный гражданский долг и передавал приветы их родным.
Сергийская, Вольтинская, Пагшнская, Ромилийская… Последняя триба подвела Цицерона, но в этом также не было ничего удивительного, поскольку к ней принадлежал сам Веррес. К середине дня Цицерон заручился поддержкой шестнадцати триб, и для победы ему было нужно, чтобы за него проголосовали еще две. И все же Веррес не сдавался и в сопровождении сына и Тимархида продолжал метаться между разрозненными группами людей. В течение часа, который показался нам вечностью, баланс продолжал оставаться шатким, и стрелки весов могли отклониться в любую сторону. Сабатинская и Публийская трибы отказались отдать свои голоса Цицерону, однако затем настал черед Скаптийской, и она поддержала Цицерона. А окончательно его сделал победителем голос Фалернской трибы из Северной Кампании.
Оставалось проголосовать всего пяти трибам, но их голоса уже ничего не могли изменить. Цицерон победил, а Веррес – еще до окончания выборов – втихомолку убрался восвояси: зализывать раны и подсчитывать убытки.
Цезарь, который, согласно результатам подсчета голосов, также одолел своих соперников и стал сенатором, был первым, кто поздравил Цицерона и пожал ему руку. В толпе раздавались торжествующие выкрики. Это бесновались приверженцы победивших кандидатов – из той породы людей, которые посещают любые выборы с такой же фанатичной одержимостью, как другие – гонки колесниц. Сам Цицерон, казалось, был немного ошеломлен собственной победой, но она состоялась, и этого не мог отрицать даже Красс, которому вскоре предстояло зачитать официальные итоги голосования. Вопреки всем препонам и сомнениям Марк Цицерон стал эдилом Рима.
* * *
Огромная толпа (а после побед толпы всегда бывают больше обычного) провожала Цицерона от Марсова поля до его дома, где у порога уже собрались его собственные рабы, чтобы приветствовать хозяина овацией. Изменив своим привычкам, появился даже слепой стоик Диодот. Все мы испытывали гордость оттого, что имеем отношение к такой значительной фигуре, как Цицерон. Отсвет его славы падал на каждого, кто обитал под этим кровом. Из атриума, радостно крича, стремительно выбежала маленькая Туллия и обхватила руками ноги отца, и даже Теренция вышла из дома и, улыбаясь, обняла мужа. В моей памяти навсегда запечатлелась картина того, как эти трое стоят, прижавшись друг к другу: одержавший триумф оратор положил левую руку на голову дочери, а правой обнимает за плечи счастливую супругу. Природа часто наделяет людей, которые редко улыбаются, одним удивительным даром: когда на их лицах все же появляется улыбка, они неузнаваемо меняются. Вот и в тот момент я видел, что Теренция, несмотря на частые сцены и попреки в адрес мужа, по-настоящему счастлива той победой, которую он одержал.
Наконец Цицерон неохотно опустил руки.
– Благодарю вас всех! – объявил он, обводя взглядом восторженную публику. – Однако сейчас не время для празднеств. Настоящая победа наступит только после того, как окажется поверженным Веррес. Завтра наконец я начну против него судебный процесс, и давайте вместе молиться богам, чтобы прошло не слишком много дней до новой и куда более важной победы. А теперь… Чего же вы ждете? – Он улыбнулся и хлопнул в ладоши. – За работу!
Цицерон отправился в кабинет и позвал с собой Квинта и меня. С огромным облегчением он опустился в кресло и сбросил сандалии. Впервые за неделю на его лице не было выражения тревоги. Я полагал, что сейчас Цицерон приступит к самой важной на сегодняшний день задаче – сведению воедино разрозненных частей своей знаменитой речи, однако выяснилось, что у него на мой счет совсем иные планы. Нам с Соситеем и Лауреем предстояло вернуться в город и обойти всех свидетелей-сицилийцев, рассказать об одержанной Цицероном победе, удостовериться в том, что они не пали духом, и предупредить их о том, чтобы завтра утром все они явились в суд.
– Все? – изумленно переспросил я? – Вся сотня человек?
– Вот именно, – кивнул Цицерон. В его голосе вновь звучала прежняя решимость. – И вот еще что. Вели Эросу нанять дюжину носильщиков – только надежных людей, – чтобы завтра, когда я отправлюсь в суд, перенести туда же коробки с показаниями и уликами.
– Всех свидетелей, – записывал я, чтобы ничего не забыть, – дюжину носильщиков, все коробки с документами – в суд. Но только учти, хозяин, в таком случае раньше полуночи я не освобожусь, – предупредил я, пытаясь не показать свое замешательство.
– Бедный Тирон! Но не беспокойся, у нас будет еще достаточно времени, чтобы выспаться всласть. После смерти.
– Я беспокоюсь не о своем сне, сенатор, – твердо проговорил я. – Я просто боюсь, что у меня не останется времени, чтобы помочь тебе с речью.
– Мне не понадобится твоя помощь, – с легкой улыбкой сказал Цицерон и поднес указательный палец к губам, предупреждая, чтобы я не произносил ни слова.
Я не понял смысл его последнего замечания, ведь вряд ли существовал хотя бы один шанс на то, что я могу выдать кому-то его планы. Из кабинета я вышел в еще большем недоумении.
IX
И вот в пятый день августа, в консульство Гнея Помпея Великого и Марка Лициния Красса, ровно через год и девять месяцев с того дня, когда в дом Цицерона впервые пришел Стений, начался судебный процесс над Гаем Верресом.
Примите во внимание летнюю жару. Попытайтесь представить число жертв Верреса, которым хотелось видеть, как их обидчик предстанет перед законом. Учтите, что Рим буквально заполонили граждане, съехавшиеся в город, чтобы принять участие в выборах и присутствовать на играх Помпея. Не забудьте и о том, что на судебных слушаниях по делу Верреса в открытой схватке должны были сойтись два самых великих оратора современности («поединок века» – так назвал это впоследствии Цицерон). Сложите все это воедино, и, возможно, вам удастся получить хотя бы приблизительное представление об атмосфере, царившей в тот день в суде по вымогательствам. Ночью, стремясь занять лучшие места, на форум стекались сотни людей, и к рассвету на площади уже не осталось ни одного места, где можно было бы укрыться от жары. А еще через два часа не было уже вообще ни одного свободного места. В портиках и на ступенях храма Кастора, на самом форуме и в окружающих его колоннадах, на крышах и балконах домов, на склонах холмов – везде стояли, сидели, висели люди, не обращая внимания на жуткую давку, в которой было поломано немало ребер и отдавлено еще больше ног.
Мы с Фругием метались посреди этой сумятицы подобно двум пастушьим псам, помогая свидетелям без затруднений добраться до суда. И что за красочное сборище представляли собой эти облачившиеся в парадные платья люди, ставшие жертвами преступлений, совершенных Верресом на всех ступенях его восхождения к вершинам власти! Здесь были жрецы Юноны и Цереры, мистагоги сиракузского святилища Минервы и священные девственницы Дианы, греческие аристократы, ведшие свои роды от Кекропса и Эврисфея, отпрыски великих ионийских и тиринфских домов, финикийцы, предки которых были жрецами. Это был целый парад обедневших наследников и их охранников, разорившихся земледельцев, торговцев кукурузой, судовладельцев, отцов, оплакивающих своих проданных в рабство детей, детей, оплакивающих своих погибших в застенках наместника родителей, депутации с предгорий Тавра, с берегов Черного моря, из многих материковых греческих городов, с островов Эгейского моря и, конечно же, из всех городов Сицилии.
Я был до такой степени занят хлопотами о том, чтобы каждый свидетель и каждая коробка с уликами благополучно оказались в нужном месте, что не сразу осознал, какой потрясающий спектакль удалось поставить Цицерону. Взять, к примеру, коробки с доказательствами и показаниями пострадавших от рук Верреса, собранными старейшинами практически всех сицилийских городов. Только теперь, когда члены суда, прокладывая себе путь сквозь толпу зрителей, стали подниматься на помост и занимать свои места на скамьях, я сообразил, почему Цицерон (до чего же великий ум!) настоял на том, чтобы все эти коробки и свидетели были доставлены в суд разом. Гора ящиков с уликами против Верреса и стена из людей, готовых свидетельствовать против него, произвели на членов суда неизгладимое впечатление.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46