OCR Халиман А. Т. и спорт»; 1992
Андраш Тотис
Убей, когда сможешь
Глава первая
I
Шел дождь. Лил бы он по крайней мере так, чтобы можно было сказать: ну и хлещет! Лил бы дни, недели, образовал потоп, который стер бы с лица земли этот грешный, нечестивый город! Хотя господь бог и на сей раз наверняка пощадил бы это полчище скотов…
Но дождь не хлестал, не лил, а просто моросил: постепенно промокали ботинки, носки, брюки, становились мокрыми волосы…
— «Полиции следует вмешаться. Общество должно вступиться, когда бессовестные и безответственные дельцы подвергают опасности человеческую жизнь, желая получить огромные барыши». Что ты на это скажешь?
Буасси отложил газету, сдвинул очки на кончик носа и уставился на Альбера.
— Ничего.
— Ну и весельчаки, — сказал Буасси. — Умора, да и только!
С тех пор как он начал пользоваться очками, его манера разглядывать людей раздражала еще больше, чем раньше. Он торжественно сдвигал очки на нос, для удобства слегка наклонял голову и взирал поверх стекол, словно мудрый, старый профессор. Раньше Альбер делал вид, будто не замечает, что Буасси на него смотрит. Он терпеть не мог, когда на него пристально смотрят. Выходил из себя, когда кто-то дышал ему в затылок, не переваривал, если приходилось беседовать, когда нет охоты.
— А все же? — настаивал Буасси.
— Да, — автоматически произнес Альбер, про себя гордо перечисляя, сколько всяких вещей и при каких обстоятельствах он не выносит.
— Надо же! Не хватает еще нам вмешиваться! Прокуратура или разрешит, или нет. Разрешит — их дело! Насильно туда никого не тащат.
— Да, — ответил Альбер.
— И вообще, что значит опасно? Жизнь сама по себе опасна. И автомобильные гонки опасны. И парашютный спорт опасен, и опасно…
— …передвигаться по парижским улицам, сидеть в ресторане, делать покупки в Лафайетте, быть полицейским.
— Вот именно, — с воодушевлением подтвердил Буасси.
Альбер смотрел в сторону двери. Там стоял Бришо в светло-сером костюме, с папкой под мышкой. Круги под его глазами казались темнее обычного, на лице резко выделялись морщины. Может, вечером у него было рандеву, и он не спал всю ночь? А может, постигло фиаско?…
Постояв нерешительно в середине комнаты, Шарль Бришо приблизился к своему прежнему письменному столу. Бросил на него папку, сел на свое старое место, откинулся, закурил.
— Как там? — спросил Буасси.
Бришо только отмахнулся.
Уже несколько лет они знали, что Бришо обязательно повысят. Он будет заместителем комиссара Корентэна, потом его преемником, затем префектом полиции, министром внутренних дел… кто знает, может, и министром назначат. Знать-то они знали, да вот представить себе по-настоящему не могли. Не задумывались над тем, чем все это будет сопровождаться. Над тем, что за этим назначением последует. Не полагали, что однажды их друг соберет свои вещи, с задумчивым видом выкинет множество всякой дряни из письменного стола, остатки аккуратно сложит в досье с надписанными им наклейками и уйдет. И с этого дня они будут видеть его все реже. Сначала он еще будет ходить с ними завтракать, потом у него не станет хватать на это времени, а позднее некогда будет присесть и потолковать со старыми приятелями. Вскоре сюда пришлют нового человека, который займет его письменный стол, и этим все закончится.
По календарю была как будто весна. Люди послушно сбросили теплые пальто, истопники прекратили работу, но дождь за окном становился все холоднее. А в помещении царило приятное тепло. Здание, правда, не отапливалось, но новая дама сердца Буасси презентовала ему электрокамин, эдакую симпатичную штуковину с вентилятором, которую Буасси удалось протащить сюда в портфеле контрабандой. Новая дама?… За два года ей посчастливилось вытеснить всех остальных, и теперь уже не было сомнений, что рано или поздно Буасси на ней женится — это было так же несомненно, как и назначение Бришо. Бог знает, как этой толстой стареющей женщине удалось взять верх в сердце Буасси над прочими стареющими толстухами. Может, именно тем, что послала электрокамин, когда было холодно. И кофе, чтобы ее дружку не приходилось пить бурду, и вкусные домашние сандвичи, чтобы не тратил деньги на всякую гадость.
— Ну, а твое какое мнение? — Теперь Буасси обратился к Шарлю Бришо — немного более уважительным тоном, чем несколько недель назад.
— К шефу приходил один субъект и сделал заявление. — Шарль с удовольствием отметил, что даже Альбер прислушался. — О подстрекательстве к убийству.
— И шеф его не вытурил?
— С ним было четверо журналистов. А тот тип — адвокат и представляет какую-то группировку, которая требует запретить проведение матчей.
— На каком основании? — вознегодовал Буасси и выпрямился. — Кому не нравится, пусть не ходит. Немного развлечься и то нельзя — сразу завидовать начинают!
— Хорош адвокат, если не знает, что шеф ничего не может сделать, — с удовлетворением заметил Альбер. Он любил указывать на людские промахи, в особенности если эти промахи делали адвокаты.
— Тертый калач, — ответил Бришо. — Выкопал какой-то закон стопятидесятилетней давности о запрещении дуэлей.
— Но ведь это не дуэль!
— Дуэль то, что ею называют.
Шарль потянулся за стаканом в ящик, Буасси привычным движением вытащил термос. Они всегда вместе пили сваренный толстухой кофе и поедали ее сандвичи, а потом шли в кафе напротив Главного управления, чтобы есть там гадость и пить бурду. Альбер грустно смотрел на них.
— Но субъект приходил не ради этого, — продолжал Бришо как ни в чем не бывало. — Сказал, что явился с заявлением. Мы его вежливо выпроводили, а теперь, если на тех чертовых соревнованиях кто-нибудь в самом деле умрет, все шишки повалятся на наши головы.
— Думаешь, кто-нибудь действительно помрет? — Буасси копался в письменном столе в поисках запасного стакана.
— Удивлюсь, если этого не случится.
— Черт побери! — Буасси, как и оба его приятеля, с отвращением уставился на стакан, который он выудил. Остальные тоже. К его дну прилипла темная, застывшая кофейная гуща, стенки стакана были серыми от многолетней откладывавшейся грязи, а края покрывала темно-зеленая плесень. — И вообще, подумаешь, велика беда, если кто-нибудь помрет! — Буасси повысил голос, словно собирался убедить тысячную аудиторию в большом зале. — Кто на это идет, рискует. Помирают и во время автомобильных гонок. Их же никто не запрещает! — Он отбросил стакан и обратился к Бришо: — Хочешь немного кофе?
— Сказать тебе, в чем разница? Скажу. — Альбер тоже разгорячился. — Если кто-то погибнет в автомобильных гонках, это несчастный случай. Трагедия, хотя ее и смакуют. Но на соревнования по кетчу ходят для того, чтобы посмотреть, как люди убивают друг друга. Это вроде современных игр гладиаторов.
Бришо встал.
— Поработай и ты немного, — сказал он и перебросил Альберу досье, которое принес с собой. Досье тонкое, значит, преступление свежее. — Произошло это ночью, точнее, на рассвете. Парню перерезали горло.
— Надеюсь, что фотографий нет, — с отвращением произнес Альбер.
Шарль словно и не слышал. А может, в самом деле не слышал. Две недели, прошедшие после его повышения, уже развили в нем выборочный слух.
— В переулке вблизи площади Пигаль. До этого он заходил в одно увеселительное заведение. В «Рэнди Кок». Знаешь?
— Я там завсегдатай.
— «Резвый самец», — задумчиво перевел Буасси. Английского он не знал и свой словарный запас черпал, вероятно, из порнографических фильмов. — Наверно, веселое маленькое заведеньице.
— Не очень веселое, но действительно маленькое, — сообщил Шарль в манере их шефа комиссара Корентэна. — Пять-шесть столиков, стойка бара, небольшая сцена, под потолком телевизор. Несколько стареющих танцовщиц и стакан бесплатной выпивки на входной билет.
— Чего вы от меня хотите? — оскорбленно спросил Альбер. — Парень с кем-то поссорился, а тот перерезал ему глотку. Все! Нам такое же дело до этого, как до вашего садистского соревнования. Полицейские из окружного участка там побывали, расспросили, с кем этот тип поссорился, а потом заберут кого следует, как обычно. И все в порядке.
Бришо глядел на него со злорадством. Иногда его бесило, когда Альбер старался спихнуть с себя работу. Но не сейчас. Сейчас ворчание Альбера было такой же неотъемлемой частью уютной атмосферы, как тихо мурлыкающий камин с вентилятором, Моросящий за окнами дождь и спортивная газета на столе Буасси.
— Шеф просил передать, чтобы ты посмотрел материал.
Альбер потянулся к досье. Взял его двумя пальцами, словно подавляя брезгливость. Он видел ехидную улыбку на лице Шарля, чувствовал, как Буасси дышит ему прямо в затылок. Альбер раскрыл досье и уставился на лежавшую в нем фотографию.
II
Грубое, потасканное мужское лицо. Словно за сорок с лишним лет жизни по нему прошелся дорожный каток, обладателя его били по голове железным прутом и кастетом, и он дрался со всяческой сволочью, то побеждая, то терпя поражение, вероятно, за исключением дорожного катка, — так оно и было. Короткие курчавые волосы, широкий, плоский нос — большая голова, казалось, срослась с плечами. Создавалось впечатление, будто удары от него отскакивали, палки об него ломались, ножи зазубривались. Возможно, — за исключением ножей, — так оно и происходило. Он был здоровенным человеком в два метра четыре сантиметра ростом, весом в сто сорок килограммов, и кто читал газеты, знал, что его сто сорок килограммов сплошь состоят из мускулов. На фотографии в досье человек с перерезанным горлом был одет в спортивную куртку с капюшоном и некогда голубую рубашку. Он лежал на проезжей части улицы, головой к краю тротуара. Рот у мужчины широко открыт, словно он хотел закричать, но выражение лица скорее гневное, чем испуганное или страдающее.
Альбер старался не смотреть на зияющую на шее рану. За долгие годы работы в полиции он так и не сумел к этому привыкнуть. Изменилось, вероятно, лишь одно: теперь он уже мог отводить взгляд от ран, а в свое время, застыв, пялился на них, борясь с подступающей тошнотой — да что там борясь!…
— Ничего себе! Красивый ему второй ротик сделали, — произнес Буасси чуть ли не с удовлетворением. Он умел ценить хорошую работу. Буасси ничего не боялся и ни к чему не испытывал отвращения, пока дело не касалось его собственной персоны.
Альбер вспомнил фотографию этого мужчины, которую видел в последний раз не так давно — в метро, по дороге на работу. Там он был изображен в борцовском костюме, стоял, слегка наклонившись вперед с протянутыми руками. Снимали его снизу, и он казался непобедимым исполином. За ним виднелись размытые трибуны арены с пятнами вместо лиц, ослепительный, свет прожекторов делал стоящую фигуру мрачной. Хорошая была афиша. «Кто устоит против меня?!» — гласила надпись, и у всякого, кто ни взглянет на нее, тотчас пропадала охота драться, однако сразу же возникало желание посмотреть, кто осмелится выступить против такой туши и чего он добьется.
— Хм, — произнес Альбер.
— Ты все еще думаешь, что достаточно сходить в тот бар и забрать преступника? — спросил Бришо. Добрый старый Бришо.
— Это тот самый вольник с афиши, — сказал вдруг Буасси.
Бришо потрепал Альбера по плечу.
— Я должен вернуться к себе. Зайди, если что.
III
Этот мужчина ростом тоже был метра в два, и вес его значительно превышал сто килограммов. Он был мускулистым, но не из культуристов, а из тех лишь на вид растолстевших, ленивых и неуклюжих людей, с которыми весьма охотно сравнивают себя действительно разжиревшие, ленивые, неуклюжие субъекты. Был он почти совсем лысым, только на макушке рос длинный, редкий, похожий на плеть хмеля клок волос, который он пытался намотать вокруг головы словно тюрбан. Светло-серый летний костюм сидел на нем, словно смокинг на цирковой дрессированной горилле. Был ему к лицу.
Последний раз Альбер видел его по телевизору несколько дней назад. Тогда он был в борцовском костюме, а на заднем плане сильные, мускулистые мужчины тренировали броски, подкидывая других мускулистых мужчин без всякого видимого напряжения.
В углу кто-то чуть ли не со скукой пинал ногой мешок с песком. Два пинка левой ногой, один правой. Пауза. Два левой, один правой. Пауза.
Жиле возглавлял борьбу за запрещение властями чемпионата «Все дозволено». Того самого состязания по кетчу, с афиши которого убитый Фанфарон призывал любого с ним сразиться.
Сделав два звонка по телефону, Альбер узнал номер Жиле, позвонил третий раз, выяснил, что гигант находится дома и готов их принять. Таким образом, меньше чем через полчаса сыщики были на шестом этаже дома на улице Дюнкерк и пытались чувствовать себя взрослыми. Это было затруднительно. Казалось, будто мастер трюков Спилберг перебросил их в страну великанов. Квартира в добрых сто двадцать квадратных метров находилась на последнем этаже, и владелец соединил ее с чердачным помещением. Если когда-то здесь и были комнаты, следов их не осталось, квартира представляла одно громадное помещение. Единственная дверь вела, очевидно, в туалет. Она была выкрашена коричневой краской. Коричневыми были балки, перекрытия вверху, коричневыми — огромные кожаные кресла, в которых Альбер и Буасси ощущали себя потерянными, коричневой была стойка бара, за которой хлопотал Жиле.
Здесь царил торжественный полумрак, словно в английском клубе, где забыли включить электричество. Откуда-то сверху узкими, тонкими полосками просачивался свет. Афиши и анонсы Жиле, казалось, колыхались в этом свете.
— Убили, значит…
То, что голос этого гиганта не был глубоким, сотрясающим небеса басом, действовало как-то успокаивающе. Он покачал головой, словно не понимая, как можно себе такое позволить. Жиле стоял спиной, лица его они не видели, а широкая спина скрывала от них, что он там в миксере намешивает.
— Давно вы его знаете? — спросил Альбер.
— Давно ли? — переспросил Жиле. — Лет десять, пятнадцать. Разве это важно?
— В каких вы были отношениях?
Им хотелось, чтобы он наконец повернулся. Хотелось видеть его лицо в те долгие секунды, когда, он раздумывал над вопросами.
— Мы были коллегами. Как вы.
Но, собственно говоря, Буасси был шофером. Бог знает, какими путями попал он в отдел по расследованию убийств, где, наконец, прижился и чувствовал себя превосходно. На бумаге он тоже числился сыщиком, однако у него хватало ума лишь изредка вмешиваться в следствие и погружаться в оскорбленное молчание, когда его ставили на место. Но машину он водил, как моторизованный бог, и часто ему достаточно было лишь приподнять свою похожую на лопату руку, чтобы наступила тишина.
Жиле наконец к ним повернулся. Широкий нос картошкой цвел на его красноватом лице. В руках он держал поднос с каким-то странным, напоминающим гипсовый раствор напитком.
— «Любимый напиток чемпиона», — гордо произнес гигант.
— Да? — Альбер часто встречался с рекламой этого повышающего кондицию напитка и каждый раз решал обязательно его попробовать. К сожалению, продавали его только в специальных магазинах и имеющих на то разрешение клубах, где занимались повышением кондиции. В самом ли деле — к сожалению? Напиток и на вкус напоминал гипсовый раствор. Альбер вспомнил о рекламе напитка, на которой парни со вздувшимися мускулами и девушки с прекрасными фигурами пили эту гадость с огромным удовольствием.
— Витамины, белковые концентраты — секретный рецепт фирмы, — гордо произнес Жиле, словно сам изобрел этот коктейль. — Для вкуса я добавляю в него авокадо. Ну, каков?
— Хорош, — хором заявили полицейские.
Альбер с задумчивым лицом поставил стакан и вынул из кармана блокнот.
— Как его убили? — неожиданно спросил Жиле.
На афишах он фигурировал под кличкой «Палач», и, когда на мгновенье взгляд его помрачнел, оба полицейских поняли, почему он ее получил.
— Ему перерезали горло.
— А кто?
Альбер оторопел.
— Да вот… мы думали… может, вы нам поможете.
— Я? — На лице гиганта отразилось удивление. — Как же я могу помочь? Я даже не знаю, где это случилось и когда.
— На улице, у бара «Рэнди кок». Ночью.
— Весьма сожалею. — Жиле сделал глоток коктейля, словно подтверждая этим свои слова. — Я в такие заведения не хожу.
— Мы не это имели в виду. Но вокруг состязаний разгорелись такие страсти… — Конец фразы словно растворился в воздухе.
— Думаете, кто-то из нас? — Жиле поставил стакан и осторожно приподнялся со стула, Альбер последовал его примеру. — Исключено, — продолжал «Палач», а Альбер снова опустился в кресло. — Если б я захотел с кем-нибудь рассчитаться, я сделал бы это голыми руками. А вот нож, бритва… знаете, кто за них хватается?
Альбер думал, что знает. Он двадцать лет служит полицейским в Париже.
— Преступники, хилые сутенеры, — сообщил им свое мнение Жиле.
— Однажды я… — горячо начал Буасси, однако под взглядом Альбера осекся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22