.. Все это бывает, верно?— Бывает, уж коли вы об этом говорите, — ответил Николай. “Опять начинаются уговоры, — подумал тоскливо, — сейчас будет припугивать ответственностью... Ох, и влип ты, Коля, ох, и влип!"— Николай Константинович, прошу понять меня правильно... Я хочу убедиться, что письмо написано именно вами, что в самом этом факте нет провокации, что вы готовы поделиться своими подозрениями...— Да уж поделился, чего об этом трепаться?— Очень хорошо, — голос собеседника был мягок, речь лилась свободно, ему не приходилось подыскивать слова, все они у него были наготове и разговаривать ему с Пахомовым было легко и просто. — Уж коли все подтвердилось, все, как говорится, всерьез, я завтра же подключаю следователя. Он и займется вашим письмом и вами.— Это в каком смысле? — Николай чутко уловил перемену и в голосе собеседника и в содержании его слов — прокурор явно нанес удар.— В том смысле, — охотно подхватил Анцыферов, — что следователь пришлет повестку, вы явитесь на допрос, подробно расскажете обо всем, что знаете, обо всем, что написали в письме, о чем умолчали, что предпочли забыть... И так далее. Следователь запишет ваши слова, вы поставите под ними свою подпись, он предупредит о том, что ложные показания влекут за собой уголовную ответственность, а они действительно грозят уголовной ответственностью. И начнется большая, кропотливая работа, К подобным заявлениям, как вы сами понимаете, мы не можем относиться легковесно. Брошено обвинение уважаемым людям, поставлена под сомнение не только их честь, но и честность. Кроме того, мы должны быть уверены, что за вашими обвинениями не стоят козни политического характера. Есть немало людей, готовых вернуть нас к постыдному прошлому. Вы, очевидно, знаете, уважаемый Николай Константинович, что в задачу прокуратуры входит не только наказание виновных. С неменьшим усердием мы должны защищать достоинство оговоренных, оклеветанных, оболганных... Вы меня понимаете?— Как же, как же... Очень хорошо понимаю.— Итак, вы настаиваете на расследовании?— Да уж деваться некуда! Слово не воробей...— Отчего же... Если вы не уверены в тех сведениях, которые сообщаете, если у вас возникли сомнения в их истинности... Напишите записку, объясните, что обстоятельства изменились, что ваш необдуманный поступок вызван... Ну, скажем, семейными неурядицами, личной неприязнью... Да и вообще можете ничего не объяснять!— Хорошо, я подумаю.— Только не очень долго. У нас жесткие сроки. Прокуратура обязана своевременно откликаться на заявления граждан. Вы согласны со мной?Вместо ответа Николай лишь тяжело вздохнул — он не поспевал за этим человеком. Тот выливал на него такое количество слов, доводов, терминов, что переваривать все это, понимать, отвечать... Нет, у него так не получалось.— Спокойной ночи, — заботливо проворковал Анцыферов. Наверно, с такой же вот заботой палач поправляет на плахе голову осужденного.— Ну, до чего же ловкий! — воскликнул Николай почти восхищенно. — Ну, до чего же верткий! Не ухватишь ни за одно слово!— Прокурор потому что, — пожала плечами Лариса. Николай не мог знать того, что осторожный Анцыферов все свои разговоры строил так, что будь они записаны, куда надо представлены, с пристрастием прослушаны... Никто не смог бы его ни в чем упрекнуть. Даже упрекнуть. И потому говорил так, что ни одна живая душа не нашла бы второго смысла, не уловила бы в его словах ни сговора с Голдобовым, ни запугиваний простого водителя. Все слова были выверены, произнесены с должной интонацией, в которой явственно звучало беспокойство о справедливости. И предупреждение сделал, и закон объяснил, и совет дал, как человек опытный, поднаторевший в правовых схватках.— Как насобачился словами сучить! — продолжал зло восхищаться Николай. — Ухватить не за что! А по спине мурашки! Представляешь?! Он заботится обо мне, а у меня мурашки по спине! А мы все думаем, что бестолковые они, что дурью маются... Ни фига! Нашему Голдобову топать и топать до этого прокурора.Лариса быстро взглянула на мужа, видимо, не согласившись с ним, хотела возразить, но промолчала.— Коля, — она остановилась перед ним и в упор посмотрела ясными голубыми глазами. — Ты уж извини, но я больше не могу... — Я с тобой лягу, ладно?Николай неожиданно для себя обнял ее, поцеловал в высокую теплую шею, опустил лицо в распущенные волосы, всхлипнул, не выдержав напряжения последних дней.— Конечно, — прошептал он. — Конечно...— Не верь этим подонкам, Коля... Они приходят и уходят, а мы с тобой остаемся... Мы ведь все равно с тобой остаемся?— Конечно...— Они завязли, они крепко завязли... — Лариса вдруг почувствовала, что Николай весь напрягся. Осторожно высвободившись из его объятий, она увидела, что он с ужасом смотрит в окно. Обернувшись, Лариса успела заметить лишь мелькнувшее белесое пятно чьего-то лица.Николай бросился в коридор, схватил приготовленный у двери топорик и, откинув щеколды замков, в одних носках выбежал из квартиры.— Куда? — простонала Лариса. — Зачем? — И присела на стул, не в силах сделать ни шагу. Из распахнутой двери тянуло свежим воздухом, со двора доносились голоса, но сколько она ни прислушивалась, шума схватки не услышала. Это ее как-то утешило.Николай пришел минут через пять. Молча бросил в угол топорик, снял перепачканные мокрые носки. Некоторое время рассматривал их, словно решая, как с ними поступить, потом отнес в ванную. Похоже, самые простые решения давались ему с трудом. , — Ну, что, — спросила Лариса. — Догнал?— Ушел.— Кто это был?— Не знаю, не рассмотрел... Какая-то узкая тощая морда... А может, через стекло так показалось. Когда я обежал дом, он уже драпал через кусты. Там мотоцикл ждал за углом... Прыгнул на заднее сиденье и был таков. Еще шлем успел надеть, падаль патлатая!— Какая падаль? — улыбнулась Лариса.— Патлатая... — Николай с удивлением посмотрел на жену. — У него длинные волосы, почти до плеч... Надо же, выругался и вспомнил. Почаще ругаться надо.— Может, случайный человек... Пьяный... Искал кого-то... А?— Чего ж ему удирать? А мотоцикл с заведенным мотором? Нет, Лариса, все одно к одному, все одно к одному, — Николай подошел к холодильнику, вынул бутылку водки, налил половину стакана и выпил. И остался стоять у кухонного столика, забыв поставить стакан на место. И только увидев протянутый Ларисой огурец, понял, что нужно чем-то закусить. А потом уже, поздним вечером, он замешкался, раздеваясь, не зная, куда бросить рубашку, и Лариса увидела громадный синяк на его предплечье.— Господи, а это когда? — воскликнула она.— Да уж несколько дней... Досталось маленько.— Как?— Как это бывает... Привязались трое, слово за слово... Вижу, что цепляются, повод ищут... Хорошо, успел руку подставить, удар хороший намечался... А когда увидели у меня в руке монтировку, так рванули врассыпную, что не знал, в кого запустить... Трусоватые они какие-то, а?— Может, у них такая задача, — осторожно обронила Лариса, не глядя на мужа.— Какая такая?— Не доводить до крайности... Припугнуть... Так тоже бывает.— Так-то оно так, а мне все равно достается.— Бедный ты, бедный... Как же мне тебя утешить?— Ложись. И утешишь. Может, хоть здесь у меня что-то получится.— Здесь-то получиться, здесь и от меня кое-что зависит, — улыбнулась Лариса. И легкий озноб пробежал по его телу, как бывало всегда, когда он слышал этот ее ночной голос. * * * Убийство произошло утром.И это было самым странным обстоятельством. К утру обычно страсти утихают, ненависть входит в привычные берега, а похмельные страдания располагают к чему угодно, но только не к убийству. Человек делается мягким, уступчивым и в поисках утешения готов припасть к любому плечу. Все было бы куда понятнее, случись убийство ночью, отпали бы многие загадки и недоумения, а мастера поиска и сыска сразу оказались бы в привычной своей колее. Ночью для них все проще, объяснимее — выпил лишнего, луна подействовала, телефон не отвечает, а вместо желанного голоса слышишь удручающие, безнадежные гудки, так похожие на прощальные... Ночью почти не бывает свидетелей. А если и найдется какой-нибудь подвыпивший, подзагулявший очевидец, то и доверия к нему немного, и убрать его нетрудно, если уж очень мешает. Да он и сам все это прекрасно понимает, потому помалкивает.А утром люди приходят в себя, освобождаясь от тягостных неистовств, совладать с которыми ночью нет ни сил, ни желания, человека посещает здравость суждений или уж во всяком случае осторожность. Да и причины для того, чтобы отправить кого-то на тот свет, к утру попросту забываются, теряют злую свою убедительность.После ночного дождя утро оказалось необыкновенно светлым — ни единого облачка на чистом, до синевы вымытом небе. Солнце сверкало в окнах, в оставшихся на асфальте лужах, на крышах легковушек. В утреннем воздухе далеко был слышен звон трамваев, редкие гудки машин, а шелест шин по влажным еще дорогам ощущался свежим и чистым.Ночные страхи подзабылись, и Николай шагал к автобазе легко, размашисто, похлопывая по ноге свернутой газетой. Утром он не ожидал опасности и до середины дня обычно бывал спокоен. Что-то подсказывало ему, что в это время ничего с ним не случится. Только где-то в четыре, в пять часов он начинал оглядываться, старался быть среди людей.Лариса проводила его до двери, а потом еще подошла к окну и помахала рукой в форточку, что случалось нечасто. Николай не мог видеть ее лица, и хорошо, что не видел. Скрытая отражениями в стекле и занавеской, Лариса плакала навзрыд. Вряд ли подозревая, что все произойдет именно в это утро, она гораздо лучше мужа знала людей, которым он бросил вызов. Получилось так, что весело машущая ладошка Ларисы в форточке и ее лицо в это время являли собой полную противоположность.Треск мотоцикла многие услышали задолго до того, как он появился на перекрестке. Но никто не обратил на него внимания. В городе уже достаточно было звуков — гудел автобус, поторапливая ненавистного частника с надсадным ревом шел на крутой подъем грузовик с бетонными плитами, скрежетал трамвай на повороте. Поэтому мотоцикл приближался к перекрестку хотя и у всех на виду, но незамеченным. Так незамеченным входит в дом почтальон, все в упор не видят дворника, оплошно забывают о водителе в пустом троллейбусе. Пыльный мотоцикл с забрызганным грязью номером, с двумя седоками, тоже какими-то пропыленными от ботинок до круглых шлемов, шел в общем потоке транспорта, но старался держаться поближе к тротуару.Проскочив перекресток на желтый свет, мотоцикл взял круто вправо и теперь ехал рядом с пешеходной дорожкой, иногда обдавая неосторожных прохожих водой из мелких луж. Но вода была чистая, оставшаяся после ночного дождя и потому проклятия вслед мотоциклистам неслись не слишком яростные. Постепенно скорость мотоцикла снизилась и теперь при желании его можно было даже обогнать его, если чуть прибавить шагу.Так они и сближались — Пахомов, беззаботно помахивающий свернутой газетой, и запыленный, словно после долгой езды по проселочной дороге, мотоцикл. Когда расстояние между ними сократилось до десяти метров, человек, сидевший сзади, вынул из-за пояса что-то продолговатое — потом никто толком так и не смог сказать, что это было. Их разделяло не более пяти метров, когда человек вытянул руку вперед-вправо и выстрелил. Сильным и неожиданным ударом Пахомова отбросило в сторону и упал он уже за пределами тротуара, на мокрую после дождя траву.Когда прохожие подбежали к нему, он уже был мертв. Лицо его серело прямо на глазах, он пытался что-то сказать, даже произнес какие-то слова, но никто ничего не понял. Потом, уже в морге, установили, что в грудь ему вошли два полных заряда картечи, с которой обычно ходят на кабанов и медведей. Следовательно, можно было сделать вывод, что стреляли из обреза. Расстояние было совсем небольшое и рассеивание оказалось незначительным — свинцовые обрубки двумя плотными гнездами вошли в грудь, проломив и искрошив ребра. Значит, стреляли из двух стволов одновременно. Это утверждали и свидетели — прогремел один выстрел, но необычайно громкий, он перекрыл уличный шум и слышен был в нескольких кварталах от перекрестка.Но, что больше всего потрясло прохожих, и в этом они тоже были единодушны, — стрелявший весело рассмеялся. Верхняя часть лица его была закрыта очками, но вот улыбку, когда он оглянулся на упавшего, улыбку запомнили все. Не торжествующие крики, не проклятия и ругань — только смех.После выстрела мотоцикл резко набрал скорость, через несколько секунд свернул вправо и скрылся за углом. В этом тоже была какая-то странность. Он не помчался по широкой проезжей части улицы, где можно было развить большую скорость, а свернул в переулок, на грунтовую дорогу, еще не просохшую после дождя. Правильно ли поступили убийцы, ошиблись ли, однако, своего они добились — скрыться с глаз им удалось за несколько секунд.Кто-то побежал вслед за мотоциклом, пытаясь на ходу рассмотреть номер, но через десяток метров понял бессмысленность своей затеи, кто-то наклонился к пострадавшему, но тут же отшатнулся, увидев кровавые дыры в груди, некоторые бросились к телефонам-автоматам, которые, конечно же, не работали — прожженные сигаретами диски, обрезанные трубки, разграбленные монетоприемники, вскрытые рукой дурной и безжалостной. Разумнее всех поступил парнишка в белой шведке — вошел в подъезд жилого дома, постучал в первую же квартиру и по домашнему телефону вызвал “скорую помощь”, хотя в этом уже не было надобности. Все с тем же самообладанием он позвонил и в милицию. Как потом выяснилось, именно его сообщение оказалось самым надежным.— Записывайте, — сказал он. — Три минуты назад совершено убийство... Перекресток рядом со сквером... Двое на мотоцикле, в шлемах. Стреляли из обреза. Номер замазан грязью... Свернули в переулок направо. Поторопитесь, пока есть свидетели, — добавил он, почувствовав недоверие дежурного."Скорая — приехала через десять минут — видимо, в этот ранний час у них не было вызовов. И тут же примчалась милицейская машина.— Вот оно как бывает, вот! — не замолкая твердила женщина. — Вот так и бывает, а вы как думали!— Зря стрелять не станут, — раздумчиво произнес мужичок в синем спецовочном костюме. — Еще надо разобраться — кого, за что...— Уж если пошли на такое... Это надо заслужить.— Вот так хлопнуть средь бела дня и ищи-свищи!— Заслужить надо, — твердил толстяк, пристально оглядывая толпу, видимо, в поисках того, кто собирается возразить. Но никто не возражал и он опять повторял все с большей убежденностью, — и не говорите мне! Такое просто так не случается! Это надо заслужить!— Заслужишь! — обронил молодой парень. Санитары молча положили тело на носилки, вдвинули их в машину, захлопнули заднюю дверцу и отъехали. Прибежавший участковый вызвал дворника из соседнего дома и велел навести порядок. Дворник откровенно прикидывался дураком, делал вид, что ничего не понимает, не знает, как ему поступить, что вообще он человек темный, ни к чему не приспособленный и даже сделал попытку удрать, но участковый проявил твердость.— Слушай, ты! Хмырь болотный! Исполняй, когда тебе говорят, а то я тебя обещаю — будем встречаться чаще!— А я что, я ничего...— Засыпь кровь песком, песок сгреби и унеси. Потом это место окати водой. Понял?— Так ведь песок найти надо!— Помочь? — с тихим бешенством спросил участковый.— Справимся, — недовольно проворчал дворник, но все сделал быстро, хотя не переставал чертыхаться — дескать, убирать прилегающие улицы в его обязанности не входит.— Слушай, ты! Хмырь! Если хочешь я тебя добью твоими же обязанностями! Ты у меня сделаешь двор образцовым, понял?!— Ладно-ладно... Расходился, понимаешь, как холодный самовар...Подъехавшие оперативники из управления внутренних дел бросились искать свидетелей, спрашивать о подробностях, но ни от кого толком ничего добиться не могли. Кто ушел, не желая связываться, кто промолчал, охваченный необъяснимым страхом, а кто про себя решил, что уж если хлопнули мужика, то за дело. Но нескольких оплошавших свидетелей все-таки удалось уломать — дали они свои телефоны, позволили записать фамилии, согласились побеседовать со следователем, хотя сразу предупредили, что видели мало, помнят и того меньше, а уж судить о случившемся им и вовсе не дано.Через полчаса уже новые прохожие, конторские, более нарядные и ухоженные, торопились мимо этого места. И никому в голову не приходило, что сыроватое пятно на траве совсем недавно, еще этим утром было Николаем Пахомовым, неплохим парнем, но уж больно самолюбивым и обидчивым.Примерно через полчаса в кабинете прокурора Анцыферова раздался звонок. Хотя звонили по прямому, он выждал три-четыре звонка, и лишь потом поднял трубку. Звонил начальник городской милиции генерал Колов.. — Издалека к телефону бежал? — спросил усмешливо.— Дай отдышаться, — ответил Анцыферов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47