Есть еще двое наших, тоже иностранцы, мы часто пользуемся институтской библиотекой.— Значит, вас семеро, — догадалась Жаклин.— Да так уж получилось. Но мы вовсе не члены тайного общества.— Это Джин так считает, — торжественно начал Энди, — но она упускает из виду магию чисел — их глубокий смысл. Что-то свело нас вместе. В том, что мы оказались здесь, есть некая Цель — мы приехали с разных континентов и встретились в самом Средоточии всего.— Да-а, — протянула Жаклин.Она слегка отодвинула свой стул, чтобы получше разглядеть Энди. Однако Майкл, не поднимая головы от своего рисунка, придержал стул. Жаклин бросила на него удивленный взгляд, но Джин успокоила ее:— Не обращайте на него внимания. Если бы он смог заговорить, он объяснил бы, что рисует вас и не хочет, чтобы вы двигались.— Но он умеет говорить, я сама слышала. Зачем...— Он художник, — вмешался Энди.Майкл, продолжая рисовать, издал звук, похожий на тихое рычание, а Энди добавил:— Мне следовало сказать «живописец». Они такие привереды, все эти деятели искусства, претендующие на тонкий вкус... Хорошо, Микеланджело, должен же я тебя как-то называть, или ты предпочитаешь просто «рисовальщик»? Вряд ли... Ну, все равно, моя сестричка тоже ведь из таких. Она — скульптор. И не вздумайте назвать ее скульпторшей, если вам, конечно, дорога собственная жизнь. Вы когда-нибудь замечали, как цепляются к словам люди, работающие руками?— Да все цепляются к словам, — возразила Жаклин. Она улыбнулась Энни, которая ответила ей слабой улыбкой, но ничего не сказала. — Значит, Майкл и Энни представляют в вашем Институте искусств и археологии его первую половину. А вы и Джин — археологи, не так ли, Энди?— Институт держит археологов в черном теле, — сказал Энди. — Джин являет собой компромисс. Она занимается историей искусств.— С годами число археологов и людей искусства выравнивается, — серьезно заметила Джин. — В Институте стремятся к равновесию.— Она являет собой компромисс во многих отношениях, — сказал Хосе и улыбнулся Джин. — Она старается сохранить мир между нами. А это не всегда легко.— Верю. — Изумрудные глаза Жаклин обратились на Хосе, и он выдержал этот оценивающий взгляд спокойно и с улыбкой. Потом Жаклин перевела глаза на Майкла. Выражение ее лица не изменилось, но Джин дорого была дала, чтобы узнать, каково мнение их новой знакомой об этом молодом оригинале. Он напоминал борца. У него были тяжелые и грубые черты лица, за одним, правда, исключением, которое мог заметить только внимательный наблюдатель, — у Майкла был красивый рот, с тонкими губами, почти изящный по форме. Руки — большие, с толстыми, словно обрубленными пальцами, были, если верить законам хиромантии, скорее руками ремесленника, чем художника. Из-за широких сильных плеч и привычки сутулиться Майкл казался ниже ростом, хотя он был высок — почти шесть футов. Его рубашка походила на рубашки, столь популярные у молодых американцев, яркие, как галстуки, только ее радужная расцветка возникла постепенно, сложившись из красок, которыми Майкл пользовался в течение прошлого года. Рубашка была расстегнута, не до талии, а гораздо ниже, до того места, где утвердился ремень выцветших джинсов.Жаклин через плечо поглядела на вход в кафе. Он был темен и мрачен, словно зев пещеры. И внутри не было заметно никаких признаков жизни.— А где же наш гостеприимный хозяин? — спросила Жаклин. — Я бы выпила кофе.Раздался дружный взрыв смеха, и у нее удивленно поднялись брови.— Вот именно гостеприимный — как раз подходящее слово, — отозвался Энди, по-видимому присвоивший себе право говорить за всех. — Джузеппе всех нас терпеть не может. Я готов был отнести это за счет ненависти к иностранцам, но, по-моему, мы не нравимся ему как личности.— Значит, он заставляет вас ждать, — задумчиво проговорила Жаклин и вдруг голосом, который, наверно, был слышен за квартал, прокричала: — Senta! Послушайте! (ит.)
От неожиданности все подпрыгнули, только Майкл не пошевелился, он погрузился в собственный мир и ничего вокруг не слышал. Словно джинн из бутылки, как по мановению волшебной палочки, в дверях возник Джузеппе. Густые черные брови мрачно хмурились, небритые щеки блестели. Белый фартук, повязанный на животе, был запачкан кофе, вином и прочими пятнами, происхождение которых не поддавалось определению. Джин подозревала, что он вышел, движимый скорее непреодолимым любопытством, а вовсе не рвением, но никто не стал интересоваться его побуждениями.— Un capuccino, per favore! Один капуччино, сделайте одолжение! (ит.)
— прозвучало мягкое контральто Жаклин.Все поспешили воспользоваться немой яростью Джузеппе, чтобы сделать заказы, после чего тот скрылся в кафе, обведя всех негодующим взглядом.— Magnifino! Великолепно! (ит.)
— восхитился Хосе. — Где вы этому научились?— В течение десяти лет за мной держалась слава самой горластой мамаши в квартале, — самодовольно сказала Жаклин. — Мои дети были готовы вернуться домой на полчаса раньше, только бы мне не пришлось пускать в ход мой знаменитый голос.— Сколько же у вас детей? — спросила Джин.— Двое.— Вот как? Может быть, покажете нам их фотографии? — предложил Энди, взглянув на объемистую сумку, стоявшую у ног Жаклин. Белая, огромная, бесформенная, она напоминала мерзкую одушевленную кожаную сумку из рассказа М.Р. Джеймса Монтегю Джеймс (1862 — 1936) — английский писатель, автор многочисленных сборников рассказов о привидениях.
о привидениях. Джин казалось, что того и гляди из нее высунутся тонкие зловещие ручки и схватят кого-нибудь за щиколотку.— Нет, не покажу и вообще не хочу о них говорить.— Почему же?— Потому что, — Жаклин широко улыбнулась, — потому что я говорила о них, с ними и за них целые двадцать лет. А это — первое лето, когда они живут самостоятельно. По-моему, они благополучно пережили мою опеку, но говорить о них не хочу. Изменим тему. Где же остальные члены вашего тайного общества?Энди театрально взмахнул рукой.— "Но тише, видите? Они идут!" — провозгласил он, перефразировав цитату из шекспировского «Гамлета».Джин подумала, что теперь уже не сможет подниматься на этот холм с прежней безмятежностью. Кафе являлось прекрасным наблюдательным пунктом для критически настроенного зрителя.Невысокий, худощавый и серьезный Тед казался подростком лет шестнадцати, он носил большие очки и был коротко подстрижен «под квадрат». Однако на предплечье у него виднелся длинный белый шрам от удара штыком, который он получил во время Шестидневной войны Шестидневная война — война Израиля с арабскими странами, июнь 1967 г.
. Тед уже пользовался известностью в научных кругах из-за своих исследований скальных захоронений. Он был настоящий сабра — родился и вырос в Израиле; его отец — герой войны 1948 года Война 1948 года — война Израиля с арабскими странами за палестинские земли.
, высокопоставленный правительственный чиновник — жил в Тель-Авиве. Это было почти все, что друзья знали о семействе Теда; он мог без умолку говорить о чем угодно, только не о себе.Дейна же, наоборот, только о себе и говорила. В первые недели после того, как она присоединилась к их группе, все только и слышали от нее, что об охоте, слугах, теннисе на лужайке, у них даже зародились некоторые подозрения. В конце концов Энди сделал несколько язвительных замечаний насчет высшего общества, и Дейна поняла намек. Забываясь, она говорила с акцентом, очень напоминающим выговор битлов, словно всю жизнь прожила в Ливерпуле, — и Джин догадывалась, что так, наверное, и было.Кто-то сказал Джин, что они с Дейной очень похожи, словно сестры. Сначала это доставило ей удовольствие. Действительно, у обеих девушек были прямые каштановые волосы, темные глаза, круглые лица, вздернутые носы. Они были примерно одного роста — пять футов и пять дюймов, но Дейна весила на десять фунтов больше, чем Джин, что, казалось бы, должно было быть ее минусом. Джин и сама, боясь набрать вес, вела постоянную борьбу с макаронами — непременным вкладом Италии в ограниченный аспирантский рацион. Однако Джин не могла не признать, что дополнительные фунты распределялись на фигуре Дейны крайне удачно. Правда, черты ее лица не отличались особой привлекательностью, кожа была землисто-серая, а каштановые волосы имели мышиный оттенок и не шли ни в какое сравнение, например, с красивым рыжевато-золотистым ореолом Энн. И тем не менее Дейна привлекала к себе всеобщие взгляды, а Энн...Светская жизнь требует известной доли лицемерия. Пока все эти мысли занимали Джин, она приветствовала вновь прибывших и с натянутой улыбкой наблюдала, как Дейна втискивает свой стул между Майклом и Энди. Появился Джузеппе с подносом и поставил перед всеми чашки. Он явно злился и ставил чашки на столик со стуком, рука у него была тяжелая, но капуччино Жаклин был поставлен перед ней с особой осторожностью.Хосе поднял свою чашку, которая чуть ли не плавала в блюдце.— Вечно с моей чашкой обращаются хуже, чем с другими, — мрачно пожаловался он. — Ясное дело, Джузеппе настроен антиклерикально. Наверно, он коммунист.— Антиклерикалу не обязательно быть коммунистом, — возразил Тед. — Надо же мыслить логически.— Мой любимый противник, — пояснил священник, обращаясь к Жаклин. — Вы, верно, заметили, сколько конфессий представлено в нашей группе?— Ну уж, конфессий, — фыркнула Дейна.— А как же! У нас есть и католики, и протестанты, и евреи, и язычники...Тут Энди отвесил дурашливый поклон.— И вероотступники, — договорил Хосе, кивнув в сторону Майкла, который продолжал рисовать.— Не хватает только мусульманина, — заметила Жаклин.Энди рассмеялся.— Не знаю, леди, кто вы и какую веру исповедуете, но что вы честный человек, сразу видно. Вы так и подбрасываете мне нужные реплики, но свою лучшую я уже использовал. Так что сейчас скажу одно: держитесь! Мусульманин уже на подходе.Джин обернулась. И увидела поднимающегося на холм человека.— Это всего лишь Альберт, — сказала она спокойно. — Ну и паяц же ты, Энди!— Кто это Альберт? — спросила Жаклин. — Он тоже из вашей компании?— Нет, я уже говорил вам о мистических числах. Нас — семь, Семь Грешников.— Почему грешников?— Такое название придумал Энди, — объяснил Тед. — Он считает, что это смешно. У него примитивное чувство юмора.— Но мы же все грешники, — заявил Энди. — Все мы — несчастные грешники в греховном мире. Правда, Хосе?Священник поднял глаза к небу и громко вздохнул. А Энди продолжал:— Альберт — наш крест. Мы его терпим, ибо стремимся к самосовершенствованию. Альберт послан нам, дабы мы могли на нем практиковаться. Если мы когда-нибудь научимся любить Альберта, мы сможем полюбить все, что угодно.Жаклин поправила очки, которые все время сползали на нос, и вгляделась в человека, тяжело поднимавшегося на холм.— А что в нем плохого? Или вы просто против мусульман?— Он вовсе не мусульманин, — спокойно поправил ее Тед. — Энди неточен, как всегда. Альберт — маронит, ливанский христианин. И за его приятное присутствие среди нас надо благодарить Энди — это еще один грех в его обширном списке прегрешений. Они дружили с детства в Бейруте.— Да какое там дружили, черт побери, — возразил Энди. — Просто в Бейруте наши старики вместе преподавали в Американском университете, и мы пошли учиться туда же. Не изводи меня, Тед, Альберт втерся бы в нашу компанию, даже если бы никого из нас никогда не знал. Он же пронырливый как угорь.Никто ему не ответил. Вновь пришедший уже приблизился к столикам. Джин не могла не подумать, что Альберт не только уродлив, но еще и не располагает к себе. Эти два качества вовсе не обязательно синонимы. Физическое уродство может быть трогательным, даже привлекательным. Ей встречались люди куда более некрасивые, чем Альберт, хотя таких и было не много. Но у него не было ни одной подкупающей черты.На низкий лоб падали пряди черных сальных волос. Все лицо было испещрено следами от прыщей. Невероятно длинная верхняя губа скрывала выступающие передние зубы; в профиль он напоминал антропоида с отвислыми губами и без подбородка. К тому же он был жирный — не полный, не пухлый, а какой-то рыхлый, тучный и заплывший жиром. Как и у Майкла, ремень джинсов держался у него не на талии, а на бедрах, но если джинсы Майкла просто сползали с его тощего тела, то у Альберта из-за его толстого живота о талии и говорить не приходилось. Когда он улыбался, его маленькие косящие глазки прятались между жирными щеками и нависшими бровями. Он повсюду таскал с собой потертый кожаный портфель, и, возможно, из-за этого одно плечо у него было выше другого, так что он ходил как-то странно накренившись.И все же отталкивающим Альберта делал не его вид, а манеры. Он источал духовное нездоровье, словно дурной запах. Джин жалела его, но, когда он придвигал к ней свой стул и начинал похлопывать ее по коленке пухлой лапой, она делала над собой усилие, чтобы не отшатнуться от него, как от прокаженного, с натугой улыбалась в ответ.Одним из нестерпимых, но и поистине трогательных качеств Альберта было то, что он совершенно не сознавал, какое впечатление производит на окружающих. Когда он, подойдя, стал здороваться с компанией, его лоснящееся лицо сияло. Он осторожно поставил портфель под стул. Оглядел всех косящим взглядом, задержал глаза на Джин и Дейне — у той скривились губы — и, наконец, увидел Жаклин.— Альбер Гебара, — представился он, произнеся свое имя по-французски.— Здравствуйте. Я — Жаклин Кирби.— Не студентка, — сказал Альберт, уставившись на нее. — Слишком стара для этого, правда? Madam ou mademoisell Kirby? Docteur, peut-etre? Мадам или мадемуазель Кирби? Доктор, может быть? (фр.)
— Просто Жаклин.— Mais non, ce n'est pas bien de parlera une dame d'un certain age... Нет, так не обращаются к даме определенного возраста... (фр.)
Энди застонал.— Ох уж наш тактичный Альберт. Слушай, кретин, ты что, не знаешь, что невежливо говорить с леди о ее возрасте? И ради Бога, перейди на английский. Ты же можешь, если захочешь... Вот уж... Ведь неприлично говорить на языке, который не все понимают.Но глаза-бусинки Альберта не отрывались от Жаклин.— Mais vous compenez francais, vous comprenez fort bien ce que je vous dis... Но вы ведь понимаете по-французски. Вы понимаете, что я говорю... (фр.)
— Un peu Немного (фр.).
, — осторожно согласилась Жаклин.— Alors, madame Kirby? Madame la professeur? Madame la... Значит, мадам Кирби? Мадам профессор? Мадам... (фр.)
— Нет, — ответила Жаклин. — Я не преподаватель. Я библиотекарь.— Une bibliothecaire. — Альберт удовлетворенно кивнул. Он встал, взял стул, подхватил свой портфель и двинулся вокруг стола, намереваясь устроиться рядом с Жаклин. Под шум возобновившейся беседы Энди пробормотал:— Слава Богу, кто-то еще говорит по-французски. Я уже устал быть единственным адресатом Альбертовых откровений. Впрочем, он не зря усвоил подобный стиль беседы — он получает информацию. Библиотекарь! Мне бы это и в голову не пришло!— Неужели? — Дейна и не думала понижать голос. — Мужчины так ненаблюдательны. Я это сразу поняла. Унылая, скучная, средний класс.— В отличие от тебя, — отрезал Энди. — Ты у нас образец любезности.Дейна сникла. Только Энди и удавалось поставить ее на место.Зато Альберт вошел в раж. Он перешел на английский — видно, Жаклин уже не хватало ее скудных познаний во французском. В присутствии Альберта разговор замер. Его громкий голос заглушал другие голоса, а его высказывания были настолько возмутительны, что у слушателей захватывало дух.— Понимаете, я христианин, — объяснил он скептически слушающей его Жаклин. — Вы, наверное, думаете, что я грязный мусульманин.— Нет, — прервала его Жаклин. — Почему же?Но Альберт не заметил сарказма.— Нет, я не грязный мусульманин, — повторил он и с удовольствием сделал паузу. — Я добрый христианин, истинный христианин. Я обожаю Святую Матерь Божью и всех святых. Я приехал сюда, работаю, учусь — и все ради благословенных святых. В Церкви мало хороших христиан. Сейчас мало. И нужны истинные христиане, такие, как я, чтобы Церковь стала лучше.Жаклин взглянула на Хосе, но поддержки не получила, глаза священника ничего не выражали.— Вы намереваетесь улучшить Церковь? — спросила Жаклин. — Каким же образом?Альберт одобрительно похлопал ее по колену. Он явно был неравнодушен к этой части женского тела.— Спасу святых, — объявил Альберт. — Церковь не говорит... она считает... a rennoncer les saints. Mais les historiess des saints sont incontetables. Les saints... ..Отказывается от святых. Но истории святых бесспорны. Святые... (фр.)
— Ну, сел на любимого конька! — воскликнул Хосе, который не мог больше сдерживаться. Он обращался непосредственно к Жаклин, словно не замечал присутствия Альберта. — Он имеет в виду, что несколько лет назад пересмотрели святцы; и я не могу ему втолковать, что исключенные из святцев святые вовсе не отвергаются. Им по-прежнему можно поклоняться, почитать их. Но вот их жития...— Нет, нет, ты ошибаешься, — возразил Альберт и со своим обычным тактом добавил на английском, который, как ни странно, становился более правильным всякий раз, когда он хотел возразить или нанести оскорбление.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
От неожиданности все подпрыгнули, только Майкл не пошевелился, он погрузился в собственный мир и ничего вокруг не слышал. Словно джинн из бутылки, как по мановению волшебной палочки, в дверях возник Джузеппе. Густые черные брови мрачно хмурились, небритые щеки блестели. Белый фартук, повязанный на животе, был запачкан кофе, вином и прочими пятнами, происхождение которых не поддавалось определению. Джин подозревала, что он вышел, движимый скорее непреодолимым любопытством, а вовсе не рвением, но никто не стал интересоваться его побуждениями.— Un capuccino, per favore! Один капуччино, сделайте одолжение! (ит.)
— прозвучало мягкое контральто Жаклин.Все поспешили воспользоваться немой яростью Джузеппе, чтобы сделать заказы, после чего тот скрылся в кафе, обведя всех негодующим взглядом.— Magnifino! Великолепно! (ит.)
— восхитился Хосе. — Где вы этому научились?— В течение десяти лет за мной держалась слава самой горластой мамаши в квартале, — самодовольно сказала Жаклин. — Мои дети были готовы вернуться домой на полчаса раньше, только бы мне не пришлось пускать в ход мой знаменитый голос.— Сколько же у вас детей? — спросила Джин.— Двое.— Вот как? Может быть, покажете нам их фотографии? — предложил Энди, взглянув на объемистую сумку, стоявшую у ног Жаклин. Белая, огромная, бесформенная, она напоминала мерзкую одушевленную кожаную сумку из рассказа М.Р. Джеймса Монтегю Джеймс (1862 — 1936) — английский писатель, автор многочисленных сборников рассказов о привидениях.
о привидениях. Джин казалось, что того и гляди из нее высунутся тонкие зловещие ручки и схватят кого-нибудь за щиколотку.— Нет, не покажу и вообще не хочу о них говорить.— Почему же?— Потому что, — Жаклин широко улыбнулась, — потому что я говорила о них, с ними и за них целые двадцать лет. А это — первое лето, когда они живут самостоятельно. По-моему, они благополучно пережили мою опеку, но говорить о них не хочу. Изменим тему. Где же остальные члены вашего тайного общества?Энди театрально взмахнул рукой.— "Но тише, видите? Они идут!" — провозгласил он, перефразировав цитату из шекспировского «Гамлета».Джин подумала, что теперь уже не сможет подниматься на этот холм с прежней безмятежностью. Кафе являлось прекрасным наблюдательным пунктом для критически настроенного зрителя.Невысокий, худощавый и серьезный Тед казался подростком лет шестнадцати, он носил большие очки и был коротко подстрижен «под квадрат». Однако на предплечье у него виднелся длинный белый шрам от удара штыком, который он получил во время Шестидневной войны Шестидневная война — война Израиля с арабскими странами, июнь 1967 г.
. Тед уже пользовался известностью в научных кругах из-за своих исследований скальных захоронений. Он был настоящий сабра — родился и вырос в Израиле; его отец — герой войны 1948 года Война 1948 года — война Израиля с арабскими странами за палестинские земли.
, высокопоставленный правительственный чиновник — жил в Тель-Авиве. Это было почти все, что друзья знали о семействе Теда; он мог без умолку говорить о чем угодно, только не о себе.Дейна же, наоборот, только о себе и говорила. В первые недели после того, как она присоединилась к их группе, все только и слышали от нее, что об охоте, слугах, теннисе на лужайке, у них даже зародились некоторые подозрения. В конце концов Энди сделал несколько язвительных замечаний насчет высшего общества, и Дейна поняла намек. Забываясь, она говорила с акцентом, очень напоминающим выговор битлов, словно всю жизнь прожила в Ливерпуле, — и Джин догадывалась, что так, наверное, и было.Кто-то сказал Джин, что они с Дейной очень похожи, словно сестры. Сначала это доставило ей удовольствие. Действительно, у обеих девушек были прямые каштановые волосы, темные глаза, круглые лица, вздернутые носы. Они были примерно одного роста — пять футов и пять дюймов, но Дейна весила на десять фунтов больше, чем Джин, что, казалось бы, должно было быть ее минусом. Джин и сама, боясь набрать вес, вела постоянную борьбу с макаронами — непременным вкладом Италии в ограниченный аспирантский рацион. Однако Джин не могла не признать, что дополнительные фунты распределялись на фигуре Дейны крайне удачно. Правда, черты ее лица не отличались особой привлекательностью, кожа была землисто-серая, а каштановые волосы имели мышиный оттенок и не шли ни в какое сравнение, например, с красивым рыжевато-золотистым ореолом Энн. И тем не менее Дейна привлекала к себе всеобщие взгляды, а Энн...Светская жизнь требует известной доли лицемерия. Пока все эти мысли занимали Джин, она приветствовала вновь прибывших и с натянутой улыбкой наблюдала, как Дейна втискивает свой стул между Майклом и Энди. Появился Джузеппе с подносом и поставил перед всеми чашки. Он явно злился и ставил чашки на столик со стуком, рука у него была тяжелая, но капуччино Жаклин был поставлен перед ней с особой осторожностью.Хосе поднял свою чашку, которая чуть ли не плавала в блюдце.— Вечно с моей чашкой обращаются хуже, чем с другими, — мрачно пожаловался он. — Ясное дело, Джузеппе настроен антиклерикально. Наверно, он коммунист.— Антиклерикалу не обязательно быть коммунистом, — возразил Тед. — Надо же мыслить логически.— Мой любимый противник, — пояснил священник, обращаясь к Жаклин. — Вы, верно, заметили, сколько конфессий представлено в нашей группе?— Ну уж, конфессий, — фыркнула Дейна.— А как же! У нас есть и католики, и протестанты, и евреи, и язычники...Тут Энди отвесил дурашливый поклон.— И вероотступники, — договорил Хосе, кивнув в сторону Майкла, который продолжал рисовать.— Не хватает только мусульманина, — заметила Жаклин.Энди рассмеялся.— Не знаю, леди, кто вы и какую веру исповедуете, но что вы честный человек, сразу видно. Вы так и подбрасываете мне нужные реплики, но свою лучшую я уже использовал. Так что сейчас скажу одно: держитесь! Мусульманин уже на подходе.Джин обернулась. И увидела поднимающегося на холм человека.— Это всего лишь Альберт, — сказала она спокойно. — Ну и паяц же ты, Энди!— Кто это Альберт? — спросила Жаклин. — Он тоже из вашей компании?— Нет, я уже говорил вам о мистических числах. Нас — семь, Семь Грешников.— Почему грешников?— Такое название придумал Энди, — объяснил Тед. — Он считает, что это смешно. У него примитивное чувство юмора.— Но мы же все грешники, — заявил Энди. — Все мы — несчастные грешники в греховном мире. Правда, Хосе?Священник поднял глаза к небу и громко вздохнул. А Энди продолжал:— Альберт — наш крест. Мы его терпим, ибо стремимся к самосовершенствованию. Альберт послан нам, дабы мы могли на нем практиковаться. Если мы когда-нибудь научимся любить Альберта, мы сможем полюбить все, что угодно.Жаклин поправила очки, которые все время сползали на нос, и вгляделась в человека, тяжело поднимавшегося на холм.— А что в нем плохого? Или вы просто против мусульман?— Он вовсе не мусульманин, — спокойно поправил ее Тед. — Энди неточен, как всегда. Альберт — маронит, ливанский христианин. И за его приятное присутствие среди нас надо благодарить Энди — это еще один грех в его обширном списке прегрешений. Они дружили с детства в Бейруте.— Да какое там дружили, черт побери, — возразил Энди. — Просто в Бейруте наши старики вместе преподавали в Американском университете, и мы пошли учиться туда же. Не изводи меня, Тед, Альберт втерся бы в нашу компанию, даже если бы никого из нас никогда не знал. Он же пронырливый как угорь.Никто ему не ответил. Вновь пришедший уже приблизился к столикам. Джин не могла не подумать, что Альберт не только уродлив, но еще и не располагает к себе. Эти два качества вовсе не обязательно синонимы. Физическое уродство может быть трогательным, даже привлекательным. Ей встречались люди куда более некрасивые, чем Альберт, хотя таких и было не много. Но у него не было ни одной подкупающей черты.На низкий лоб падали пряди черных сальных волос. Все лицо было испещрено следами от прыщей. Невероятно длинная верхняя губа скрывала выступающие передние зубы; в профиль он напоминал антропоида с отвислыми губами и без подбородка. К тому же он был жирный — не полный, не пухлый, а какой-то рыхлый, тучный и заплывший жиром. Как и у Майкла, ремень джинсов держался у него не на талии, а на бедрах, но если джинсы Майкла просто сползали с его тощего тела, то у Альберта из-за его толстого живота о талии и говорить не приходилось. Когда он улыбался, его маленькие косящие глазки прятались между жирными щеками и нависшими бровями. Он повсюду таскал с собой потертый кожаный портфель, и, возможно, из-за этого одно плечо у него было выше другого, так что он ходил как-то странно накренившись.И все же отталкивающим Альберта делал не его вид, а манеры. Он источал духовное нездоровье, словно дурной запах. Джин жалела его, но, когда он придвигал к ней свой стул и начинал похлопывать ее по коленке пухлой лапой, она делала над собой усилие, чтобы не отшатнуться от него, как от прокаженного, с натугой улыбалась в ответ.Одним из нестерпимых, но и поистине трогательных качеств Альберта было то, что он совершенно не сознавал, какое впечатление производит на окружающих. Когда он, подойдя, стал здороваться с компанией, его лоснящееся лицо сияло. Он осторожно поставил портфель под стул. Оглядел всех косящим взглядом, задержал глаза на Джин и Дейне — у той скривились губы — и, наконец, увидел Жаклин.— Альбер Гебара, — представился он, произнеся свое имя по-французски.— Здравствуйте. Я — Жаклин Кирби.— Не студентка, — сказал Альберт, уставившись на нее. — Слишком стара для этого, правда? Madam ou mademoisell Kirby? Docteur, peut-etre? Мадам или мадемуазель Кирби? Доктор, может быть? (фр.)
— Просто Жаклин.— Mais non, ce n'est pas bien de parlera une dame d'un certain age... Нет, так не обращаются к даме определенного возраста... (фр.)
Энди застонал.— Ох уж наш тактичный Альберт. Слушай, кретин, ты что, не знаешь, что невежливо говорить с леди о ее возрасте? И ради Бога, перейди на английский. Ты же можешь, если захочешь... Вот уж... Ведь неприлично говорить на языке, который не все понимают.Но глаза-бусинки Альберта не отрывались от Жаклин.— Mais vous compenez francais, vous comprenez fort bien ce que je vous dis... Но вы ведь понимаете по-французски. Вы понимаете, что я говорю... (фр.)
— Un peu Немного (фр.).
, — осторожно согласилась Жаклин.— Alors, madame Kirby? Madame la professeur? Madame la... Значит, мадам Кирби? Мадам профессор? Мадам... (фр.)
— Нет, — ответила Жаклин. — Я не преподаватель. Я библиотекарь.— Une bibliothecaire. — Альберт удовлетворенно кивнул. Он встал, взял стул, подхватил свой портфель и двинулся вокруг стола, намереваясь устроиться рядом с Жаклин. Под шум возобновившейся беседы Энди пробормотал:— Слава Богу, кто-то еще говорит по-французски. Я уже устал быть единственным адресатом Альбертовых откровений. Впрочем, он не зря усвоил подобный стиль беседы — он получает информацию. Библиотекарь! Мне бы это и в голову не пришло!— Неужели? — Дейна и не думала понижать голос. — Мужчины так ненаблюдательны. Я это сразу поняла. Унылая, скучная, средний класс.— В отличие от тебя, — отрезал Энди. — Ты у нас образец любезности.Дейна сникла. Только Энди и удавалось поставить ее на место.Зато Альберт вошел в раж. Он перешел на английский — видно, Жаклин уже не хватало ее скудных познаний во французском. В присутствии Альберта разговор замер. Его громкий голос заглушал другие голоса, а его высказывания были настолько возмутительны, что у слушателей захватывало дух.— Понимаете, я христианин, — объяснил он скептически слушающей его Жаклин. — Вы, наверное, думаете, что я грязный мусульманин.— Нет, — прервала его Жаклин. — Почему же?Но Альберт не заметил сарказма.— Нет, я не грязный мусульманин, — повторил он и с удовольствием сделал паузу. — Я добрый христианин, истинный христианин. Я обожаю Святую Матерь Божью и всех святых. Я приехал сюда, работаю, учусь — и все ради благословенных святых. В Церкви мало хороших христиан. Сейчас мало. И нужны истинные христиане, такие, как я, чтобы Церковь стала лучше.Жаклин взглянула на Хосе, но поддержки не получила, глаза священника ничего не выражали.— Вы намереваетесь улучшить Церковь? — спросила Жаклин. — Каким же образом?Альберт одобрительно похлопал ее по колену. Он явно был неравнодушен к этой части женского тела.— Спасу святых, — объявил Альберт. — Церковь не говорит... она считает... a rennoncer les saints. Mais les historiess des saints sont incontetables. Les saints... ..Отказывается от святых. Но истории святых бесспорны. Святые... (фр.)
— Ну, сел на любимого конька! — воскликнул Хосе, который не мог больше сдерживаться. Он обращался непосредственно к Жаклин, словно не замечал присутствия Альберта. — Он имеет в виду, что несколько лет назад пересмотрели святцы; и я не могу ему втолковать, что исключенные из святцев святые вовсе не отвергаются. Им по-прежнему можно поклоняться, почитать их. Но вот их жития...— Нет, нет, ты ошибаешься, — возразил Альберт и со своим обычным тактом добавил на английском, который, как ни странно, становился более правильным всякий раз, когда он хотел возразить или нанести оскорбление.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21