ведь охотился-то он за мной. Но я не мог поверить, что он причинит вред тебе. Тогда я отправил тебе весточку, попросив быть осторожнее с ним. Ведь ты, дорогуша, уже не маленькая девочка. И мне искренне хотелось, чтобы ты поступила так, как будет лучше для тебя.
— Да, ты проявил дьявольское великодушие, — вспыхнула я, не на шутку расстроившись. — Неужели ты подумал, что «лучше» позволить мне заняться любовью с человеком, даже полюбить человека, способного уничтожить нас обоих?
Сэм поморщился, словно я физически ударила его, и я поняла, что он, должно быть, пытался закрыть глаза на то, что в действительности могло произойти между Вольфгангом и мной. Наконец он глубоко вздохнул и очень тихо сказал:
— Если бы тебе захотелось накачаться спиртным или каким-то опасным наркотиком, то я позволил бы тебе и это, Ариэль. Ты вполне способна на самостоятельные решения и поступки. Но это не любовь, и ты понимаешь это: любовь это не то, чем тебе хочется заниматься с кем-то.
— Я сильно сомневаюсь, знаю ли вообще, что такое любовь, — сообщила я ему на полном серьезе.
Мне вспомнилось, как Серый Медведь отозвался о том, что Эрнест, отец Сэма, считал себя не способным на такое чувство. Что ж, возможно, этому представителю племени «Проколотые носы» я тоже покажусь своеобразным мертвецом.
— А я полагаю, что знаю. Хочешь, расскажу тебе? — спросил Сэм, по-прежнему глядя мне в глаза.
Я чувствовала себя совершенно опустошенной, но согласно кивнула.
— По-моему, любовь — это когда ты осознаешь, что часть тебя проявляется в том человеке, которого ты любишь, а некая часть его проявляется в самом тебе, — сказал Сэм. — Невозможно использовать или обманывать того, кого ты действительно любишь, потому что это означает, что ты используешь или обманываешь самого себя. Разве это не логично?
— Ты хочешь сказать, — сказала я с горькой усмешкой, — что когда Вольфганг лгал мне, то на самом деле он всего лишь обманывал самого себя?
— Нет, ему вовсе не нужно было обманывать самого себя, верно? — тоже вдруг вспыхнул Сэм. — По-моему, ты забыла одну мелочь. Ты спала с ним, но тоже обманывала его.
Я просто онемела, но поняла, что его слова справедливы. У меня были интимнейшие отношения с человеком, которому я не доверяла. С человеком, с которым я никогда не была полностью откровенна — просто не хотелось. Мне пришлось проглотить горькую пилюлю, признавшись самой себе, что в глубине души я все это время понимала, что представлял из себя Вольфганг.
— Я уже давно отдал тебе часть моего сердца и часть моей души, Ариэль. Уверен, что ты знаешь это. — Сэм озорно улыбнулся и добавил: — Но пока не будут налажены кое-какие связи, я не смогу отдать тебе часть моего тела.
— Твоего… тела? — У меня застучало в голове. — Но мне показалось, ты… увлекся Бэмби.
— Я заметил, — с усмешкой сказал Сэм. — Я увидел твой взгляд, когда стоял с Беттиной у водопада, и тогда… в общем, тогда мне впервые пришло в голову, что, возможно, у нас с тобой есть реальная надежда на будущее, невзирая на существование Вольфганга. — Он взъерошил мои волосы и просто сказал: — Я люблю тебя, Умница. Наверное, всегда любил.
Признаться, я была ошеломлена. Стояла в каком-то оцепенении, не зная, что делать. Готова ли я к такому повороту?
Сэм вдруг непонятно зачем начал передвигать спальные мешки и седельные вьюки, расчищая место в центре вигвама, около нашего выложенного камнями очажка.
— Что ты делаешь? — поинтересовалась я.
— На самом деле есть только одна важная связь, — пояснил Сэм, сваливая одеяла на одну сторону. Он выпрямился и с нетерпением откинул назад длинные волосы. — Не рассчитываешь же ты, Ариэль, что я буду вечно продолжать любить того, кто все еще не умеет танцевать?
Как говорил мне Дакиан, процесс важнее результата. До начала танцевального периода мы с Сэмом прожили целый месяц в нашем семейном уединении, и я не имела даже смутного понимания того, что суть переводимых нами манускриптов, со всеми их рассказами о мировой сети, основе и утке, инь и ян, алхимических связях и таинствах Диониса, сводится к одному: к трансформации, к метаморфозе. Именно об этом и шла речь во всех этих манускриптах.
Мы танцевали целую ночь. Кроме кассетного магнитофона Сэм захватил с собой записи индейских танцев и песен, но мы танцевали под самое разное сопровождение: под цыганскую музыку и «Венгерскую рапсодию», исполняемые дядей Лафом, под любимые Джерси старинные кельтские песни, под которые, по ее словам, лихо отплясывают на любых ирландских свадьбах и праздниках, под музыку быструю и медленную, возбуждающую и завораживающую, впечатляющую и таинственную. Мы плясали босиком вокруг нашего очага, потом на темном высокогорном лугу, уже источавшем запахи первых васильков раннего лета. Порой мы касались друг друга или танцевали обнявшись, но чаще танцевали порознь, испытывая какие-то совершенно особые чарующие чувства.
Мне казалось, что в процессе нашего танцевального марафона я наконец впервые в жизни почувствовала свое собственное тело — ощутила не только подлинную внутреннюю гармонию, но какое-то таинственное единение с землей и небом. Я почувствовала, как что-то во мне умирает, распадаясь на куски и улетая в космос, превращается в новые звезды в необозримом полночном просторе, просторе, сияющем вечным светом запредельных галактик.
Мы танцевали до утра, пока угли нашего очага не начали гаснуть, потом мы продолжили танцы на лугу с цветами и видели, как первые слабые розовые лучи рассвета подкрасили синеву неба. А мы никак не могли закончить наш танец…
И вот тогда начало происходить нечто странное, нечто пугающее. И когда наступил этот момент, я вдруг замерла. Музыка еще играла, когда Сэм после очередного пируэта обернулся и увидел, что я неподвижно стою босиком среди луговых цветов.
— Почему ты остановилась? — спросил он.
— Я не знаю, — сообщила я. — Не то чтобы у меня закружилась голова или что-то в таком роде, просто… Я не понимаю, что происходит.
— Тогда потанцуй со мной, — сказал он. Наклонившись, Сэм выключил магнитофон, обнял меня, и мы медленно закружились вместе по лугу, почти порхая. Сэм лишь слегка поддерживал меня. Когда он наклонялся ко мне, его мужественное лицо с прямым носом и ямочкой на подбородке, с ресницами, бросавшими тень на щеки, казалось, принадлежало некоему могущественному ангелу-хранителю. Потом он прижался губами к моим волосам.
— Я узнал кое-что из Пандориных манускриптов, — сказал он. — В одном раннем средневековом алхимическом трактате — так называемом «Гёте» или «Магическом круге мага Соломона» — говорится, что ангелы не занимаются любовью, как люди. У них нет тел.
— А как же тогда? — спросила я.
— У них гораздо более интересный способ, — сказал Сэм. — Они смешиваются друг с другом, и на краткое время вместо двух ангелов появляется новое существо. Но ангелы, разумеется, не материальны. Они созданы из лунного света и звездной пыли.
— Ты думаешь, что мы ангелы? — с улыбкой предположила я, слегка отстранясь от него.
Сэм поцеловал меня.
— Я думаю, что нам следует смешать нашу звездную пыль, ангел, — сказал он.
Потом он увлек меня за руку на траву, и я оказалась в окружении цветов.
— Я хочу, чтобы ты делала все, что тебе хочется… или не делала ничего, — с улыбкой сказал он. — Я полностью в твоем распоряжении. Мое тело — это твой инструмент.
— Можно сыграть «El Amor Brujо»? — со смехом спросила я.
— Ты можешь сыграть все, что нашепчут тебе твои виртуозные желания, — заверил он меня. — Что же они шепчут?
— Все сразу. У меня такое чувство, будто я парю над миром, — серьезно сказала я.
— Мы уже парили однажды, и нам удалось выжить, — мягко произнес Сэм, завладев моими пальцами и проведя ими по
своим губам. — Мы вместе однажды вошли в тот свет, Ариэль. После того как нас нашли наши тотемы… Ты помнишь? Я медленно кивнула. Да, я помнила.
Когда кугуар и медведи исчезли в предрассветной мгле, мы с Сэмом довольно долго еще сидели рядом на той вершине — возможно, несколько часов, — просто касаясь друг друга кончиками пальцев и не двигаясь. Когда темнота начала рассеиваться, у меня вдруг возникло тревожное ощущение какого-то внутреннего изменения, какого-то зыбкого, словно зыбучий песок, перемещения. Потом я поняла, что сама отделилась от земли и парю высоко в небе. Я словно вышла из собственного тела, однако по-прежнему имела форму и объем — точно капля, наполненная гелием и подвешенная в ночном небе.
На мгновение я перепугалась, что упаду или действительно умру, навсегда покинув землю! Но потом внезапно осознала, что я не одна в небесном просторе. Со мной рядом парил еще кто-то: Сэм. Его слова вдруг зазвучали у меня в голове, хотя, опустив глаза, я увидела нас, сидящих далеко внизу на земле! — Не смотри вниз, Ариэль, — прошептал Сэм в моем мозгу. — Смотри вверх. Давай войдем в этот свет вместе…
Странно, но мы потом никогда не разговаривали об этом, ни разу. И что еще более странно, мне никогда не казалось, что это был всего лишь сон. Скорее, это было нечто более живое, чем реальность, более реальное, чем наш трехмерный мир. Цветное кино является более реальным, чем двухмерная черно-белая фотокарточка. Но мое ощущение тогда было неизмеримо шире и глубже. Однако если бы я действительно попыталась облечь то парение в какие-то особые слова, то не знала бы даже, с чего начать.
В детстве Сэм и я, мы вместе изменились, войдя в тот свет. Сейчас мы готовы были вновь измениться. Но новое изменение, как я поняла, будет очень и очень сильно отличаться от прошлого. Этим весенним утром на лугу среди полевых цветов мы оба были готовы к объединяющему изменению.
И на сей раз я уже ничего не боялась.
Много часов спустя я лежала в объятиях Сэма и вместо чувства опустошенности испытывала радостное возбуждение, словно все мое существо вдруг наполнилось чем-то легким, шипучим и пенистым.
Когда наши пальцы сплелись, я спросила:
— Ты представляешь, как описать это? То, что случилось с нами.
— Хмм, — призадумался Сэм. — Я полагаю, что при выборе подобного определения мог бы подойти термин «взаимный оргазм». Ужасно долгий общий оргазм. Нечто сравнимое с бесконечной сущностью приглушенного, долговременного, безостановочного взаимного оргазма.
Я закрыла ему рот рукой.
— С другой стороны, — с улыбкой сказал Сэм, целуя меня в плечо, — можно дать гораздо более простое определение, назвав это любовью. Ты удивлена?
— Мне еще не приходилось ощущать ничего подобного, — призналась я.
— Наверное, я должен испытать облегчение, — сказал Сэм. — Но, честно говоря, ничего подобного я не испытываю.
Сэм приподнялся и, взглянув на меня, лежащую на траве, провел пальцем от моего подбородка вниз к центру тела, и оно мгновенно откликнулось. Потом наши губы слились в каком-то замедленном поцелуе, насыщенном объединяющей звездной пылью. Ощущения были невероятные.
— Я думаю, это была настройка, — сказал Сэм. — Не более чем репетиция. Не пора ли устроить настоящее представление?
Прошло полгода, и, поскольку в начале ноября мы с Сэмом все еще жили в горах, Серый Медведь в преддверии первого снегопада прислал нам снегоходы, широкие лыжи и медвежьи шкуры.
Мы почти завершили перевод манускриптов, доставшихся Эрнесту, Лафкадио и Зое, и рунических текстов, которые Джерси выкрала у Огастуса. Вольфганг, как и все остальные, не ошибался, полагая, что в них указываются определенные места на земле, образующие некую сеть, которая, по убеждениям древних, не только обладала огромными силами, но, очевидно, непосредственно использовалась на протяжении по крайней мере пяти тысяч лет в подробно описанных церемониях и ритуалах. Строгая секретность при проведении ранних религиозных мистерий орфиков, пифагорейцев и древних египтян объяснялась их верой в то, что неправильное задействование такой сети, представляющей своеобразное алхимическое единство, может привести к глобальному изменению, ослабив или даже уничтожив связующую энергию нашего «союза» с космосом.
— Ты знаешь, что такое центр симметрии? — спросил меня однажды Сэм.
Я покачала головой, и он пояснил:
— В определенных математических моделях, наподобие используемых в теории катастроф, можно точно определить центр некой формы. Существует, к примеру, модель пожаров. Если пожар начнется по краям поля, то независимо от формы этого поля можно точно предсказать, что пожар закончится в его главном центре, определяемом с помощью очерчивания контура поля отрезками прямых линий и построения перпендикуляров. Место пересечения большинства перпендикуляров и будет искомым центром, центром симметрии, — так определяется путь наименьшего сопротивления. Таким методом можно исследовать самые разные поля — поля света, мозга, земли и, вероятно, космоса. Вот смотри, я покажу тебе.
Он нарисовал на экране своего компьютера произвольную форму:
Ты думаешь, что искомые точки земли не обязательно должны соединяться прямыми линиями или лучами шестиконечной звезды? — предположила я. — Считаешь, они важны потому, что действуют как центры симметрии?
Да, как своего рода вихревая воронка или водоворот, — согласился Сэм. — Именно главные центры симметрии затягивают в себя энергию и увеличивают собственную силу.
Отчасти такие свойства были присущи материалам, находившимся в нашем распоряжении. К примеру, как мы выяснили в один из удачных дней, запатентованный чертеж Николы Теслы, сделанный им для его собственной высоковольтной вышки, построенной в Колорадо-Спрингс — он назвал такую вышку энергетическим каналом мировой сети, — имел много общего со знаменитым чертежом первой алхимической реторты, Хризопеи Клеопатры, из древнейшего дошедшего до нас алхимического трактата. А оба эти рисунка весьма сходны с «Т» — крестовидным знаком «тау», символом могущества у древних египтян, и с руной Туг, упомянутой Зоей в связи с магическим столбом Зевса. Мы заметили даже их жутковатое сходство с самим Ирминсулем, разрушенным Карлом Великим, но восстановленным в Тевтобургском лесу спустя тысячу лет Адольфом Гитлером.
Также мы с Сэмом поняли, что впереди у нас непочатый край работы. В некоторых документах имелись ссылки на другие материалы, которых не было в нашем распоряжении. Мы узнали, где были спрятаны многие из них тысячелетия тому назад: в расселине горы Ида на побережье Турции, в горах Памира в Центральной Азии, в пещере Центральной Греции, где Еврипид писал свои сочинения, — но хотя недавно в этих районах обнаружились какие-то древние раритеты, очевидно, это не доказывает того, что нужные нам документы и поныне лежат в исходных тайниках. Мы решили, что, закончив наши здешние труды в память Пандоры и Клио, попытаемся продолжить поиски.
Поразительно также и то, что каждое событие, вываливавшееся из нашего ящика с древними откровениями Пандоры, точно эхом отзывалось на земле в настоящем времени. Мы поняли, что, должно быть, близится эпоха ожидаемых преобразований.
Помимо того что Советы в феврале вывели войска из Афганистана, другие страны, имевшие политические или материальные стены, оказались затронуты демократическими волнениями, которые вдруг хлынули неким потоком и, словно стихийные валы, прорывались на свой естественный уровень, к своему центру симметрии.
В июне голодовка протеста прошла на площади Тяньаньмынь в Китае, стране знаменитой стены, заметной даже из космоса. Несмотря на введение танков, процесс брожения уже начался. Позже, девятого ноября, как мы и предполагали, — эту дату Вольфганг называл отправной точкой для Наполеона, Шарля де Голля, кайзера Вильгельма и Адольфа Гитлера — наша лошадиная экспресс-почта доставила потрясающие новости от Лафа и Бэмби из Вены. Берлинская стена, символически разделявшая Восток и Запад более двадцати пяти лет, рухнула за одну ночь. Приливная волна прорвала плотину; разлив начался, и его уже невозможно было остановить.
Но только в конце декабря, почти в тот самый день, когда девяносто лет назад в провинции Натал на юге Африки родился дядя Лаф, я сама сделала то открытие, на которое мы с Сэмом надеялись. Я корпела над текстом, написанным по-гречески на свитке ужасно древнего и хрупкого холста, извлеченного из одного из тубусов Сэма. Мне показалось, что это нечто совершенно новое. Но, начав набирать греческие слова на компьютере, я уловила в них что-то знакомое.
— Ты помнишь один документ из наследства Зои, что мы переводили пару месяцев назад? — спросила я трудившегося в другом конце вигвама Сэма. Он сидел, скрестив ноги, а Ясон, развалившийся кверху брюхом, блаженно посапывал у него на коленях. — Я имею в виду историю о голосе, донесшемся с островов Пакси и велевшем египетскому кормчему объявить при прохождении мимо Палодеса, что великий Пан умер.
— Да, Тиберий приказал доставить этого кормчего к себе на Капри для допроса, — сказал Сэм.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
— Да, ты проявил дьявольское великодушие, — вспыхнула я, не на шутку расстроившись. — Неужели ты подумал, что «лучше» позволить мне заняться любовью с человеком, даже полюбить человека, способного уничтожить нас обоих?
Сэм поморщился, словно я физически ударила его, и я поняла, что он, должно быть, пытался закрыть глаза на то, что в действительности могло произойти между Вольфгангом и мной. Наконец он глубоко вздохнул и очень тихо сказал:
— Если бы тебе захотелось накачаться спиртным или каким-то опасным наркотиком, то я позволил бы тебе и это, Ариэль. Ты вполне способна на самостоятельные решения и поступки. Но это не любовь, и ты понимаешь это: любовь это не то, чем тебе хочется заниматься с кем-то.
— Я сильно сомневаюсь, знаю ли вообще, что такое любовь, — сообщила я ему на полном серьезе.
Мне вспомнилось, как Серый Медведь отозвался о том, что Эрнест, отец Сэма, считал себя не способным на такое чувство. Что ж, возможно, этому представителю племени «Проколотые носы» я тоже покажусь своеобразным мертвецом.
— А я полагаю, что знаю. Хочешь, расскажу тебе? — спросил Сэм, по-прежнему глядя мне в глаза.
Я чувствовала себя совершенно опустошенной, но согласно кивнула.
— По-моему, любовь — это когда ты осознаешь, что часть тебя проявляется в том человеке, которого ты любишь, а некая часть его проявляется в самом тебе, — сказал Сэм. — Невозможно использовать или обманывать того, кого ты действительно любишь, потому что это означает, что ты используешь или обманываешь самого себя. Разве это не логично?
— Ты хочешь сказать, — сказала я с горькой усмешкой, — что когда Вольфганг лгал мне, то на самом деле он всего лишь обманывал самого себя?
— Нет, ему вовсе не нужно было обманывать самого себя, верно? — тоже вдруг вспыхнул Сэм. — По-моему, ты забыла одну мелочь. Ты спала с ним, но тоже обманывала его.
Я просто онемела, но поняла, что его слова справедливы. У меня были интимнейшие отношения с человеком, которому я не доверяла. С человеком, с которым я никогда не была полностью откровенна — просто не хотелось. Мне пришлось проглотить горькую пилюлю, признавшись самой себе, что в глубине души я все это время понимала, что представлял из себя Вольфганг.
— Я уже давно отдал тебе часть моего сердца и часть моей души, Ариэль. Уверен, что ты знаешь это. — Сэм озорно улыбнулся и добавил: — Но пока не будут налажены кое-какие связи, я не смогу отдать тебе часть моего тела.
— Твоего… тела? — У меня застучало в голове. — Но мне показалось, ты… увлекся Бэмби.
— Я заметил, — с усмешкой сказал Сэм. — Я увидел твой взгляд, когда стоял с Беттиной у водопада, и тогда… в общем, тогда мне впервые пришло в голову, что, возможно, у нас с тобой есть реальная надежда на будущее, невзирая на существование Вольфганга. — Он взъерошил мои волосы и просто сказал: — Я люблю тебя, Умница. Наверное, всегда любил.
Признаться, я была ошеломлена. Стояла в каком-то оцепенении, не зная, что делать. Готова ли я к такому повороту?
Сэм вдруг непонятно зачем начал передвигать спальные мешки и седельные вьюки, расчищая место в центре вигвама, около нашего выложенного камнями очажка.
— Что ты делаешь? — поинтересовалась я.
— На самом деле есть только одна важная связь, — пояснил Сэм, сваливая одеяла на одну сторону. Он выпрямился и с нетерпением откинул назад длинные волосы. — Не рассчитываешь же ты, Ариэль, что я буду вечно продолжать любить того, кто все еще не умеет танцевать?
Как говорил мне Дакиан, процесс важнее результата. До начала танцевального периода мы с Сэмом прожили целый месяц в нашем семейном уединении, и я не имела даже смутного понимания того, что суть переводимых нами манускриптов, со всеми их рассказами о мировой сети, основе и утке, инь и ян, алхимических связях и таинствах Диониса, сводится к одному: к трансформации, к метаморфозе. Именно об этом и шла речь во всех этих манускриптах.
Мы танцевали целую ночь. Кроме кассетного магнитофона Сэм захватил с собой записи индейских танцев и песен, но мы танцевали под самое разное сопровождение: под цыганскую музыку и «Венгерскую рапсодию», исполняемые дядей Лафом, под любимые Джерси старинные кельтские песни, под которые, по ее словам, лихо отплясывают на любых ирландских свадьбах и праздниках, под музыку быструю и медленную, возбуждающую и завораживающую, впечатляющую и таинственную. Мы плясали босиком вокруг нашего очага, потом на темном высокогорном лугу, уже источавшем запахи первых васильков раннего лета. Порой мы касались друг друга или танцевали обнявшись, но чаще танцевали порознь, испытывая какие-то совершенно особые чарующие чувства.
Мне казалось, что в процессе нашего танцевального марафона я наконец впервые в жизни почувствовала свое собственное тело — ощутила не только подлинную внутреннюю гармонию, но какое-то таинственное единение с землей и небом. Я почувствовала, как что-то во мне умирает, распадаясь на куски и улетая в космос, превращается в новые звезды в необозримом полночном просторе, просторе, сияющем вечным светом запредельных галактик.
Мы танцевали до утра, пока угли нашего очага не начали гаснуть, потом мы продолжили танцы на лугу с цветами и видели, как первые слабые розовые лучи рассвета подкрасили синеву неба. А мы никак не могли закончить наш танец…
И вот тогда начало происходить нечто странное, нечто пугающее. И когда наступил этот момент, я вдруг замерла. Музыка еще играла, когда Сэм после очередного пируэта обернулся и увидел, что я неподвижно стою босиком среди луговых цветов.
— Почему ты остановилась? — спросил он.
— Я не знаю, — сообщила я. — Не то чтобы у меня закружилась голова или что-то в таком роде, просто… Я не понимаю, что происходит.
— Тогда потанцуй со мной, — сказал он. Наклонившись, Сэм выключил магнитофон, обнял меня, и мы медленно закружились вместе по лугу, почти порхая. Сэм лишь слегка поддерживал меня. Когда он наклонялся ко мне, его мужественное лицо с прямым носом и ямочкой на подбородке, с ресницами, бросавшими тень на щеки, казалось, принадлежало некоему могущественному ангелу-хранителю. Потом он прижался губами к моим волосам.
— Я узнал кое-что из Пандориных манускриптов, — сказал он. — В одном раннем средневековом алхимическом трактате — так называемом «Гёте» или «Магическом круге мага Соломона» — говорится, что ангелы не занимаются любовью, как люди. У них нет тел.
— А как же тогда? — спросила я.
— У них гораздо более интересный способ, — сказал Сэм. — Они смешиваются друг с другом, и на краткое время вместо двух ангелов появляется новое существо. Но ангелы, разумеется, не материальны. Они созданы из лунного света и звездной пыли.
— Ты думаешь, что мы ангелы? — с улыбкой предположила я, слегка отстранясь от него.
Сэм поцеловал меня.
— Я думаю, что нам следует смешать нашу звездную пыль, ангел, — сказал он.
Потом он увлек меня за руку на траву, и я оказалась в окружении цветов.
— Я хочу, чтобы ты делала все, что тебе хочется… или не делала ничего, — с улыбкой сказал он. — Я полностью в твоем распоряжении. Мое тело — это твой инструмент.
— Можно сыграть «El Amor Brujо»? — со смехом спросила я.
— Ты можешь сыграть все, что нашепчут тебе твои виртуозные желания, — заверил он меня. — Что же они шепчут?
— Все сразу. У меня такое чувство, будто я парю над миром, — серьезно сказала я.
— Мы уже парили однажды, и нам удалось выжить, — мягко произнес Сэм, завладев моими пальцами и проведя ими по
своим губам. — Мы вместе однажды вошли в тот свет, Ариэль. После того как нас нашли наши тотемы… Ты помнишь? Я медленно кивнула. Да, я помнила.
Когда кугуар и медведи исчезли в предрассветной мгле, мы с Сэмом довольно долго еще сидели рядом на той вершине — возможно, несколько часов, — просто касаясь друг друга кончиками пальцев и не двигаясь. Когда темнота начала рассеиваться, у меня вдруг возникло тревожное ощущение какого-то внутреннего изменения, какого-то зыбкого, словно зыбучий песок, перемещения. Потом я поняла, что сама отделилась от земли и парю высоко в небе. Я словно вышла из собственного тела, однако по-прежнему имела форму и объем — точно капля, наполненная гелием и подвешенная в ночном небе.
На мгновение я перепугалась, что упаду или действительно умру, навсегда покинув землю! Но потом внезапно осознала, что я не одна в небесном просторе. Со мной рядом парил еще кто-то: Сэм. Его слова вдруг зазвучали у меня в голове, хотя, опустив глаза, я увидела нас, сидящих далеко внизу на земле! — Не смотри вниз, Ариэль, — прошептал Сэм в моем мозгу. — Смотри вверх. Давай войдем в этот свет вместе…
Странно, но мы потом никогда не разговаривали об этом, ни разу. И что еще более странно, мне никогда не казалось, что это был всего лишь сон. Скорее, это было нечто более живое, чем реальность, более реальное, чем наш трехмерный мир. Цветное кино является более реальным, чем двухмерная черно-белая фотокарточка. Но мое ощущение тогда было неизмеримо шире и глубже. Однако если бы я действительно попыталась облечь то парение в какие-то особые слова, то не знала бы даже, с чего начать.
В детстве Сэм и я, мы вместе изменились, войдя в тот свет. Сейчас мы готовы были вновь измениться. Но новое изменение, как я поняла, будет очень и очень сильно отличаться от прошлого. Этим весенним утром на лугу среди полевых цветов мы оба были готовы к объединяющему изменению.
И на сей раз я уже ничего не боялась.
Много часов спустя я лежала в объятиях Сэма и вместо чувства опустошенности испытывала радостное возбуждение, словно все мое существо вдруг наполнилось чем-то легким, шипучим и пенистым.
Когда наши пальцы сплелись, я спросила:
— Ты представляешь, как описать это? То, что случилось с нами.
— Хмм, — призадумался Сэм. — Я полагаю, что при выборе подобного определения мог бы подойти термин «взаимный оргазм». Ужасно долгий общий оргазм. Нечто сравнимое с бесконечной сущностью приглушенного, долговременного, безостановочного взаимного оргазма.
Я закрыла ему рот рукой.
— С другой стороны, — с улыбкой сказал Сэм, целуя меня в плечо, — можно дать гораздо более простое определение, назвав это любовью. Ты удивлена?
— Мне еще не приходилось ощущать ничего подобного, — призналась я.
— Наверное, я должен испытать облегчение, — сказал Сэм. — Но, честно говоря, ничего подобного я не испытываю.
Сэм приподнялся и, взглянув на меня, лежащую на траве, провел пальцем от моего подбородка вниз к центру тела, и оно мгновенно откликнулось. Потом наши губы слились в каком-то замедленном поцелуе, насыщенном объединяющей звездной пылью. Ощущения были невероятные.
— Я думаю, это была настройка, — сказал Сэм. — Не более чем репетиция. Не пора ли устроить настоящее представление?
Прошло полгода, и, поскольку в начале ноября мы с Сэмом все еще жили в горах, Серый Медведь в преддверии первого снегопада прислал нам снегоходы, широкие лыжи и медвежьи шкуры.
Мы почти завершили перевод манускриптов, доставшихся Эрнесту, Лафкадио и Зое, и рунических текстов, которые Джерси выкрала у Огастуса. Вольфганг, как и все остальные, не ошибался, полагая, что в них указываются определенные места на земле, образующие некую сеть, которая, по убеждениям древних, не только обладала огромными силами, но, очевидно, непосредственно использовалась на протяжении по крайней мере пяти тысяч лет в подробно описанных церемониях и ритуалах. Строгая секретность при проведении ранних религиозных мистерий орфиков, пифагорейцев и древних египтян объяснялась их верой в то, что неправильное задействование такой сети, представляющей своеобразное алхимическое единство, может привести к глобальному изменению, ослабив или даже уничтожив связующую энергию нашего «союза» с космосом.
— Ты знаешь, что такое центр симметрии? — спросил меня однажды Сэм.
Я покачала головой, и он пояснил:
— В определенных математических моделях, наподобие используемых в теории катастроф, можно точно определить центр некой формы. Существует, к примеру, модель пожаров. Если пожар начнется по краям поля, то независимо от формы этого поля можно точно предсказать, что пожар закончится в его главном центре, определяемом с помощью очерчивания контура поля отрезками прямых линий и построения перпендикуляров. Место пересечения большинства перпендикуляров и будет искомым центром, центром симметрии, — так определяется путь наименьшего сопротивления. Таким методом можно исследовать самые разные поля — поля света, мозга, земли и, вероятно, космоса. Вот смотри, я покажу тебе.
Он нарисовал на экране своего компьютера произвольную форму:
Ты думаешь, что искомые точки земли не обязательно должны соединяться прямыми линиями или лучами шестиконечной звезды? — предположила я. — Считаешь, они важны потому, что действуют как центры симметрии?
Да, как своего рода вихревая воронка или водоворот, — согласился Сэм. — Именно главные центры симметрии затягивают в себя энергию и увеличивают собственную силу.
Отчасти такие свойства были присущи материалам, находившимся в нашем распоряжении. К примеру, как мы выяснили в один из удачных дней, запатентованный чертеж Николы Теслы, сделанный им для его собственной высоковольтной вышки, построенной в Колорадо-Спрингс — он назвал такую вышку энергетическим каналом мировой сети, — имел много общего со знаменитым чертежом первой алхимической реторты, Хризопеи Клеопатры, из древнейшего дошедшего до нас алхимического трактата. А оба эти рисунка весьма сходны с «Т» — крестовидным знаком «тау», символом могущества у древних египтян, и с руной Туг, упомянутой Зоей в связи с магическим столбом Зевса. Мы заметили даже их жутковатое сходство с самим Ирминсулем, разрушенным Карлом Великим, но восстановленным в Тевтобургском лесу спустя тысячу лет Адольфом Гитлером.
Также мы с Сэмом поняли, что впереди у нас непочатый край работы. В некоторых документах имелись ссылки на другие материалы, которых не было в нашем распоряжении. Мы узнали, где были спрятаны многие из них тысячелетия тому назад: в расселине горы Ида на побережье Турции, в горах Памира в Центральной Азии, в пещере Центральной Греции, где Еврипид писал свои сочинения, — но хотя недавно в этих районах обнаружились какие-то древние раритеты, очевидно, это не доказывает того, что нужные нам документы и поныне лежат в исходных тайниках. Мы решили, что, закончив наши здешние труды в память Пандоры и Клио, попытаемся продолжить поиски.
Поразительно также и то, что каждое событие, вываливавшееся из нашего ящика с древними откровениями Пандоры, точно эхом отзывалось на земле в настоящем времени. Мы поняли, что, должно быть, близится эпоха ожидаемых преобразований.
Помимо того что Советы в феврале вывели войска из Афганистана, другие страны, имевшие политические или материальные стены, оказались затронуты демократическими волнениями, которые вдруг хлынули неким потоком и, словно стихийные валы, прорывались на свой естественный уровень, к своему центру симметрии.
В июне голодовка протеста прошла на площади Тяньаньмынь в Китае, стране знаменитой стены, заметной даже из космоса. Несмотря на введение танков, процесс брожения уже начался. Позже, девятого ноября, как мы и предполагали, — эту дату Вольфганг называл отправной точкой для Наполеона, Шарля де Голля, кайзера Вильгельма и Адольфа Гитлера — наша лошадиная экспресс-почта доставила потрясающие новости от Лафа и Бэмби из Вены. Берлинская стена, символически разделявшая Восток и Запад более двадцати пяти лет, рухнула за одну ночь. Приливная волна прорвала плотину; разлив начался, и его уже невозможно было остановить.
Но только в конце декабря, почти в тот самый день, когда девяносто лет назад в провинции Натал на юге Африки родился дядя Лаф, я сама сделала то открытие, на которое мы с Сэмом надеялись. Я корпела над текстом, написанным по-гречески на свитке ужасно древнего и хрупкого холста, извлеченного из одного из тубусов Сэма. Мне показалось, что это нечто совершенно новое. Но, начав набирать греческие слова на компьютере, я уловила в них что-то знакомое.
— Ты помнишь один документ из наследства Зои, что мы переводили пару месяцев назад? — спросила я трудившегося в другом конце вигвама Сэма. Он сидел, скрестив ноги, а Ясон, развалившийся кверху брюхом, блаженно посапывал у него на коленях. — Я имею в виду историю о голосе, донесшемся с островов Пакси и велевшем египетскому кормчему объявить при прохождении мимо Палодеса, что великий Пан умер.
— Да, Тиберий приказал доставить этого кормчего к себе на Капри для допроса, — сказал Сэм.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71