Поэтому я продолжала слушать, затаив дыхание. Я поняла, что вероятной «соучастницей» измены моего отца не может быть его нынешняя жена, Грейс. Она была слишком юной в те времена, когда Джерси ушла от него. Но Джерси еще не закончила говорить:
— Ариэль, я понимаю, что нам с твоим отцом давно следовало рассказать тебе все.
Она помедлила, видимо для того, чтобы заглотнуть очередную порцию допинга для поддержания сил во время дальнейшего разговора. Я видела, как Вольфганг расхаживает вокруг транспортера, и порадовалась тому, что французская багажная система считается одной из самых неторопливых в Европе и у меня еще есть время для получения всеобъемлющей информации, хотя и сильно сомневалась, что мне этого хочется.
— Ты спросила, почему моя мать бросила меня, — сказала Джерси. — Это не совсем верно. Зоя отправилась во Францию, чтобы забрать мою сестру Халле, которая воспитывалась у своего отца в Париже. Это же было военное время, ты понимаешь…
— У какого отца? — прервала ее я. — Ты хочешь сказать, что отцом твоей сестры был не ирландский летчик?
Хотя что тут удивительного, учитывая Зоину репутацию?
— Моя мать была замужем, или, лучше сказать, имела ребенка — мою сестру — от другого мужчины. Учитывая, что наши отцы в военное время оказались по разные стороны баррикады, Халле воспитывалась отдельно от меня, и у нас были разные жизни. Но когда ты сказала, что недавно была в Вене, я подумала, что дядя Лаф познакомил тебя с ее…
— С кем?! — воскликнула я, начиная чертовски нервничать.
Я поняла, что отцы этих девочек воевали на разных фронтах. Но если сестра Джерси уже умерла, то с кем же Лаф мог познакомить меня в Вене? И тут Джерси выдала именно то, что я ожидала.
— Я никогда не простила ни твоего отца Огастуса, ни мою сестру за их предательство, — сказала она. — Но родившийся у них ребенок, твоя сестра, стала совершенно очаровательной девушкой и к тому же исключительно талантливой. Последние десять лет Лафкадио опекает ее и, можно сказать, пестует ее талант. Вот я и подумала, что ты могла с ней познакомиться. Они повсюду путешествуют вместе.
Глубоко вздохнув, я прижала трубку к груди, моля, чтобы на меня обрушился потолок или еще что-нибудь в таком же роде. Я не могла поверить случившемуся. Медленно поднеся трубку обратно к уху, я услышала, как моя мать сообщает:
— Ариэль, твою сестру зовут Беттина фон Хаузер.
«Я надеюсь, вы полюбите друг друга, как сестры», — вот что сказал Лаф, познакомив меня в Солнечной долине с Беттиной Брунхильдой фон Хаузер. В ту же ночь, явившись в мой номер в «Приюте», Бэмби поведала об «опасном увлечении» мной ее брата Вольфганга — хотя в тот раз, насколько я помню, она говорила, что это, возможно, поставит под угрозу всех нас. Боже милостивый, неужели она имела в виду, что Вольфганг тоже приходится мне братом?
Слава богу, нет. Мать Вольфганга, Халле, была замужем за каким-то австрийцем, умершим вскоре после рождения Вольфганга — но, к счастью, перед тем, как она вступила в интимные отношения с моим отцом Огастусом. Тем не менее это не упрощало наших семейных сложностей.
Закончив минут через двадцать телефонный разговор с матерью, я стала неизмеримо более сведущей в семейных делах. Мою традиционную фразу о «весьма сложных родственных связях в моей семье» теперь вполне справедливо было бы предварять словами: «Как же мало я знала… » Но на сей раз благодаря легкому нажиму на Джерси на поверхность этого болота всплыли далеко не пустые отговорки.
По словам Джерси, ее мать Зоя Бен, младший и единственный ребенок Иеронима и Гермионы, убежала вместе с Пандорой и к пятнадцати годам стала прекрасной танцовщицей. Следуя примеру Айседоры Дункан, ставшей ее подругой, наставницей и покровительницей, Зоя вскоре создала свой собственный уникальный стиль исполнения. Ко времени трагической смерти Айседоры в 1927 году, когда Зое было всего лишь двадцать лет, моя молодая бабуля уже блистала на сцене «Фоли-Берже», «Опера Комик» и во множестве других мест. Тогда же она познакомилась с Хиллманном фон Хаузером.
Богатому и влиятельному Хиллманну фон Хаузеру было уже под сорок — этакий рыцарь тевтонского ордена, член нескольких подпольных немецких националистических организаций типа «Общества Туле» или «Armanenschaft», уже в 1927 году оказывавший активную финансовую поддержку Национал-социалистической партии и лично Адольфу Гитлеру. Такой же светловолосый, как Зоя, этот рослый красавец уже десять лет был связан узами брака с не менее родовитой, чем его собственная, немецкой семьей, однако брак его оказался бездетным.
Юная Зоя, демонстративно эпатируя обывателей, в течение пяти лет каждый вечер танцевала обнаженной перед публикой — все это подтверждалось ее собственными мемуарами, скандальным разоблачением скандальных бурных двадцатых. Очевидно, Зое доставило немалое удовольствие доказать опытным путем, что бездетный брак фон Хаузера не был результатом его собственного бесплодия. Старшая сестра моей матери, Халле фон Хаузер, родилась у Зои в 1928 году.
Хиллманн фон Хаузер и ему подобные деятели легко пережили опустошительные последствия Первой мировой войны, от которых пострадало большинство населения Германии. Фон Хаузер, отлично выдержавший штормовые потрясения между двумя войнами, принадлежал к группе таких известных монополистов и производителей оружия, как Крупп и Тиссен. Дочь Зои, Халле, увезенная в Германию приемным отцом и его законной супругой, позже воспитывалась в самых шикарных элитных школах Франции. Ее родная мать Зоя вскоре упорхнула — насколько поняла Джерси — на остров Джерси, где стремительно вышла замуж за процветающего молодого фермера, занимающегося производством ирландской шерсти, и они счастливо жили там с их дочерью Джерси до начала Второй мировой войны, заставившей фермера стать героическим летчиком, а Зою вернуться во Францию.
Этот преданный забвению «пасторальный» период жизни Зои не слишком хорошо согласовывался с увековеченной ее собственными усилиями легендой, но зато отлично вписывался в историческую канву ужасных событий, от которых меня бросало в дрожь. Я не забыла, что произошло в 1940 году на той самой неделе, когда Зоя неожиданно решила прокатиться во Францию: в те дни началась немецкая оккупация. И в Париже тогда оказался не только фон Хаузер — по словам Джерси, он прибыл туда за своей двенадцатилетней дочерью Халле, — но и еще один, более давний знакомец Зои.
Я, конечно же, не забыла о нашем с Лафом купании в горячем бассейне Солнечной долины, когда он поведал мне, что Зоя только для виду изображала «королеву ночи», что это была лишь пропаганда, придуманная «самым пройдошным торговцем нашего века» — австрийским соотечественником Зои Адольфом Гитлером, который заявился в Париж на той же неделе, чтобы с наглым улыбающимся видом сфотографироваться— как турист — на фоне Эйфелевой башни, изображая из себя долгожданного завоевателя, призванного потомками древних салическо-бургундских франков, живших во времена нибелунгов.
Стала ли моя бабушка Зоя дамой полусвета или просто танцовщицей, работала ли во французском Сопротивлении, как утверждал Вольфганг, или сотрудничала с нацистами, как говорил Лаф (что казалось более вероятным), — так или иначе завтра я сама впервые смогу оценить, какова она, реальная Зоя Бен.
Учитывая обстановку секретности, если не сказать предательства, в которой варилось наше семейство, возможно, Вольфганг не знал, что наши с ним матери, Джерси и Халле, были сводными сестрами. Возможно, он также не догадывался, что восьмидесятитрехлетняя красотка Зоя, которую он счел совершенно очаровательной, на самом деле его родная бабушка. В конце концов, я ведь сама не знала ничего до сегодняшнего вечера.
Однако одно объяснение Джерси полностью выявило очередную ложь Вольфганга. Оно было связано с событиями той недели, когда хоронили Сэма. И в этом свете последнее зашифрованное сообщение Сэма выглядело еще более зловещим.
Перед похоронами Сэма Джерси, так же как и Огастус с Грейс, немного побеседовала с душеприказчиком об оглашении завещания; но в отличие от Огастуса и Грейс у Джерси были на это особые причины. Она познакомилась с мистером Лео Абрахам-сом, адвокатом и душеприказчиком дяди Эрнеста, когда стала вдовой. И вот теперь, когда умер и Сэм, вполне понятно, что Джерси захотелось узнать, как в дальнейшем она будет получать доходы, которыми последние семь лет обеспечивал ее Сэм. Но дело было не только в доходах.
Узнав, что я, вероятно, буду главной наследницей Сэма, Джерси пожелала выяснить, известно ли мне, с какой ответственностью это сопряжено. Она сама имела вовсе не общее представление о том, что именно Сэм унаследовал от отца. Возможно даже, моя мать была вовсе не так уж пьяна, как изображала в тот день на кладбище. Вспоминая сейчас ее потрясающее поведение, я понимала, что оно, несомненно, дало нам короткую передышку от общения с Огастусом и Грейс и возможность спокойно пообедать вдвоем. Но когда Джерси поняла, что я пребываю в полном неведении, то решила отловить меня, когда остальные члены семьи уберутся из города, и все мне рассказать.
Джерси привезла на похороны одну свою личную собственность, и хотя сейчас она не могла вдаваться в подробности, даже небольшого намека было для меня достаточно. Она собиралась отдать мне то, что привезла, после нашего разговора, но я исчезла. Переосмыслив ситуацию, она завернула документы в толстую пергаментную бумагу, запечатала их и послала мне по почте, нацарапав для меня записку на внутренней стороне коричневой обертки. Но ее я, к сожалению, выбросила, даже не посмотрев. Однако, судя по краткому описанию, которое Джерси могла себе позволить в нашем разговоре по трансатлантической линии связи, я ясно поняла, что это был именно тот манускрипт, которым я начинила многотомный справочник нормативов министерства обороны у себя в конторе — незадолго до того, как получила еще более опасные документы от Сэма, припрятанные теперь в Вене, в Австрийской государственной библиотеке. То есть Джерси послала мне тот самый рунический манускрипт, который — по заявлению Вольфганга — он получил от Зои и самолично послал мне; тот самый манускрипт, который никогда не принадлежал ни Вольфгангу, ни Зое, как позже заверил меня Лаф.
По причинам разумной осторожности мы с мамой сговорились, что все остальное обсудим после моего возвращения, и я повесила трубку. Вольфганг уже поджидал меня с нашим багажом возле будки, и мы направились на стоянку такси. Когда наш таксомоторный кабриолет ворвался во влажную бархатисто-черную парижскую ночь, до меня вдруг дошло, что, вопреки всем предупреждениям Лафа, я иду на известного в поговорках медведя с голыми руками.
Вполне вероятно, что Вольфганг в глаза не видел рунического манускрипта до той самой ночи, которую он провел в моей квартире в Айдахо, притащив меня туда без сознания сразу после приключения с лавиной. И если так оно и было, с ужасом осознала я, то человек, который сидит сейчас рядом со мной в такси, кружащем по ночным парижским улицам, с самой нашей первой встречи кругом обманывал меня.
Такси затормозило на узкой улочке на левом берегу Сены перед «Рёле Кристин»; Вольфганг вылез из машины, расплатился с шофером и позвонил в ворота.
— Мы только что прилетели последним самолетом, — сказал Вольфганг портье на почти безупречном французском. — И пока не успели поужинать. Не могли бы вы дать нам ключи от номера и убрать наш багаж, пока мы сходим куда-нибудь перекусить?
Портье согласился, Вольфганг обменял щедрые чаевые на ключи от номера, и мы направились по этой улочке туда, где еще горел свет и за многочисленными столиками в изысканном уютном ресторанчике ужинали театралы, заглянувшие сюда после окончания вечерних спектаклей.
Принесли заказанные нами coquilles с шикарным морским ассорти, приправленным экзотическими средиземноморскими специями. Вкусная пища и крепкие вина всегда заставляли меня по-настоящему расслабиться и подобреть — и притупляли инстинкт самосохранения именно тогда, когда мне необходимо было его обострить.
— Ты довольно долго болтала по телефону с Америкой, — заговорил наконец Вольфганг, когда на нашем столе появился свежий зеленый салат. — Часто общаешься со своей матушкой?
— Как минимум каждые пару лет непременно, невзирая на погодные условия, — сказала я.
— Вероятно, этот звонок связан с твоим вечерним разговором в Вене с дядей? — предположил он. — Почему-то ты вела себя необычайно тихо с тех пор, как мы покинули Вену.
— Да, частенько я болтаю больше, чем следовало бы, — согласилась я. — Но обычно веду себя сдержанно, когда речь заходит о делах моей семьи. Конечно, теперь, когда выяснилось, что мы с тобой и правда родственники, я подозреваю, что не осталось уже практически ничего, что мы не могли бы обсудить друг с другом. Разумеется, если мы оба, для освежающего разнообразия, решим поговорить начистоту.
— А-а, — вяло протянул Вольфганг, уткнувшись носом в тарелку.
Он взял хрустящую булочку и, разломив ее на две половины, принялся так старательно изучать их, словно рассчитывал найти там разгадку какой-то тайны. Потом он взглянул на меня своими невероятными бирюзовыми глазами в обрамлении густых ресниц. От этого взгляда у меня обычно слабели коленки. Но я знала, что сейчас лучше сосредоточиться на духовной, а не на материальной стороне дела.
— Теперь твоя подача, — сказала я. — Но пожалуйста, имей в виду, что мы с тобой не пара игроков, решивших поразмяться на травке с теннисными ракетками.
— Очевидно, тебе сообщили нечто такое, что выставило меня в плохом свете, — спокойно сказал Вольфганг. — Но прежде чем
объяснить тебе все с моей стороны, я должен узнать, насколько хороню ты представляешь ситуацию.
— И почему это мне всегда приходится первой отвечать на вопросы? — Я ткнула вилкой в салат, потом отложила ее и прямо взглянула на него. — На мой взгляд, даже если ты познакомился с Зоей Бен всего лишь в прошлом году, то уже знал, что она твоя бабушка, а ее дочери — твоя и моя матери — сводные сестры. И мне также известно, что ни ты, ни Зоя не посылали мне тот манускрипт. Мама только что сообщила мне, что это сделала она. Возможно, она долгое время скрывала от меня правду, но ее не назовешь отъявленной лгуньей. Хотелось бы мне, чтобы я могла сказать то же самое о тебе. Единственное, за что я благодарна тебе, так это за спасение моей жизни во время лавины. Во всем остальном, насколько я понимаю, ты дурачил меня с самой первой нашей встречи в горах, и мне необходимо знать почему, причем сейчас же.
Вольфганг изумленно таращился на меня. Несколько официантов и посетителей уже поглядывали в нашем направлении, хотя я довольно успешно сдерживала голос, говоря ему все это. Неожиданно Вольфганг улыбнулся.
— Единственное? — сказал он, приподняв брови и оставив без внимания остальную часть моей тирады. — А у меня, признаться, есть не один повод быть благодарным тебе. Во-первых, до сих пор я еще никого не любил. Во-вторых, настоящим сюрпризом для меня оказалось то, что моей любовью станет такая мегера, как ты. Поэтому я должен поблагодарить тебя… как это вы, американцы, говорите? — за возвращение меня к реальности.
Он отложил салфетку и попросил у официанта счет. Но я уже разъярилась и, решив не позволять ему больше отшучиваться, достаточно реально показала свою вредную натуру. Жестом остановив официанта, я подчеркнуто взяла в руки бокал вина и твердо сказала Вольфгангу:
— Мы еще не закончили.
— О да, разумеется, не закончили, — тем же шутливым тоном подхватил он. — Неужели тебе не приходило в голову, Ариэль, что я не говорил о наших родственных связях, поскольку меня предупредили, какие отношения царят в семействе Бен? Что ты с самого детства старалась держаться подальше от всех, кроме твоего кузена Сэма? Неужели ты думаешь, что я, зная заранее твою реакцию, мог бы свалиться к тебе как снег на голову сразу после смерти этого самого кузена и сказать: «Привет, а вот и я, твой кузен Вольфганг, о котором ты сроду не слышала; и я приехал, чтобы затащить тебя в гости к твоим страшным родственникам, общения с которыми ты так долго и успешно избегала»? А относительно рунического манускрипта, про который я тебе якобы солгал, так Зоя знала, что твоя мать послала его тебе, потому что они разговаривали об этом. Спроси ее завтра сама, если не веришь мне. Прости, но я сказал тебе, что сам послал этот манускрипт, потому что это было единственное, что я смог придумать, чтобы быстро завоевать твое доверие…
— Да уж, хорошенький способ «завоевания доверия» посредством очередного обмана! — прервала я чрезвычайно несвоевременное признание Вольфганга.
Но в глубине души мне пришлось признать, что в его словах было много справедливого Каким бы красивым и желанным я ни сочла Вольфганга с первого взгляда, мне пришлось затратить много времени и усилий, стараясь любой ценой избежать близости — по причине, которой я вряд ли могла бы поделиться с ним как тогда, так и сейчас:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
— Ариэль, я понимаю, что нам с твоим отцом давно следовало рассказать тебе все.
Она помедлила, видимо для того, чтобы заглотнуть очередную порцию допинга для поддержания сил во время дальнейшего разговора. Я видела, как Вольфганг расхаживает вокруг транспортера, и порадовалась тому, что французская багажная система считается одной из самых неторопливых в Европе и у меня еще есть время для получения всеобъемлющей информации, хотя и сильно сомневалась, что мне этого хочется.
— Ты спросила, почему моя мать бросила меня, — сказала Джерси. — Это не совсем верно. Зоя отправилась во Францию, чтобы забрать мою сестру Халле, которая воспитывалась у своего отца в Париже. Это же было военное время, ты понимаешь…
— У какого отца? — прервала ее я. — Ты хочешь сказать, что отцом твоей сестры был не ирландский летчик?
Хотя что тут удивительного, учитывая Зоину репутацию?
— Моя мать была замужем, или, лучше сказать, имела ребенка — мою сестру — от другого мужчины. Учитывая, что наши отцы в военное время оказались по разные стороны баррикады, Халле воспитывалась отдельно от меня, и у нас были разные жизни. Но когда ты сказала, что недавно была в Вене, я подумала, что дядя Лаф познакомил тебя с ее…
— С кем?! — воскликнула я, начиная чертовски нервничать.
Я поняла, что отцы этих девочек воевали на разных фронтах. Но если сестра Джерси уже умерла, то с кем же Лаф мог познакомить меня в Вене? И тут Джерси выдала именно то, что я ожидала.
— Я никогда не простила ни твоего отца Огастуса, ни мою сестру за их предательство, — сказала она. — Но родившийся у них ребенок, твоя сестра, стала совершенно очаровательной девушкой и к тому же исключительно талантливой. Последние десять лет Лафкадио опекает ее и, можно сказать, пестует ее талант. Вот я и подумала, что ты могла с ней познакомиться. Они повсюду путешествуют вместе.
Глубоко вздохнув, я прижала трубку к груди, моля, чтобы на меня обрушился потолок или еще что-нибудь в таком же роде. Я не могла поверить случившемуся. Медленно поднеся трубку обратно к уху, я услышала, как моя мать сообщает:
— Ариэль, твою сестру зовут Беттина фон Хаузер.
«Я надеюсь, вы полюбите друг друга, как сестры», — вот что сказал Лаф, познакомив меня в Солнечной долине с Беттиной Брунхильдой фон Хаузер. В ту же ночь, явившись в мой номер в «Приюте», Бэмби поведала об «опасном увлечении» мной ее брата Вольфганга — хотя в тот раз, насколько я помню, она говорила, что это, возможно, поставит под угрозу всех нас. Боже милостивый, неужели она имела в виду, что Вольфганг тоже приходится мне братом?
Слава богу, нет. Мать Вольфганга, Халле, была замужем за каким-то австрийцем, умершим вскоре после рождения Вольфганга — но, к счастью, перед тем, как она вступила в интимные отношения с моим отцом Огастусом. Тем не менее это не упрощало наших семейных сложностей.
Закончив минут через двадцать телефонный разговор с матерью, я стала неизмеримо более сведущей в семейных делах. Мою традиционную фразу о «весьма сложных родственных связях в моей семье» теперь вполне справедливо было бы предварять словами: «Как же мало я знала… » Но на сей раз благодаря легкому нажиму на Джерси на поверхность этого болота всплыли далеко не пустые отговорки.
По словам Джерси, ее мать Зоя Бен, младший и единственный ребенок Иеронима и Гермионы, убежала вместе с Пандорой и к пятнадцати годам стала прекрасной танцовщицей. Следуя примеру Айседоры Дункан, ставшей ее подругой, наставницей и покровительницей, Зоя вскоре создала свой собственный уникальный стиль исполнения. Ко времени трагической смерти Айседоры в 1927 году, когда Зое было всего лишь двадцать лет, моя молодая бабуля уже блистала на сцене «Фоли-Берже», «Опера Комик» и во множестве других мест. Тогда же она познакомилась с Хиллманном фон Хаузером.
Богатому и влиятельному Хиллманну фон Хаузеру было уже под сорок — этакий рыцарь тевтонского ордена, член нескольких подпольных немецких националистических организаций типа «Общества Туле» или «Armanenschaft», уже в 1927 году оказывавший активную финансовую поддержку Национал-социалистической партии и лично Адольфу Гитлеру. Такой же светловолосый, как Зоя, этот рослый красавец уже десять лет был связан узами брака с не менее родовитой, чем его собственная, немецкой семьей, однако брак его оказался бездетным.
Юная Зоя, демонстративно эпатируя обывателей, в течение пяти лет каждый вечер танцевала обнаженной перед публикой — все это подтверждалось ее собственными мемуарами, скандальным разоблачением скандальных бурных двадцатых. Очевидно, Зое доставило немалое удовольствие доказать опытным путем, что бездетный брак фон Хаузера не был результатом его собственного бесплодия. Старшая сестра моей матери, Халле фон Хаузер, родилась у Зои в 1928 году.
Хиллманн фон Хаузер и ему подобные деятели легко пережили опустошительные последствия Первой мировой войны, от которых пострадало большинство населения Германии. Фон Хаузер, отлично выдержавший штормовые потрясения между двумя войнами, принадлежал к группе таких известных монополистов и производителей оружия, как Крупп и Тиссен. Дочь Зои, Халле, увезенная в Германию приемным отцом и его законной супругой, позже воспитывалась в самых шикарных элитных школах Франции. Ее родная мать Зоя вскоре упорхнула — насколько поняла Джерси — на остров Джерси, где стремительно вышла замуж за процветающего молодого фермера, занимающегося производством ирландской шерсти, и они счастливо жили там с их дочерью Джерси до начала Второй мировой войны, заставившей фермера стать героическим летчиком, а Зою вернуться во Францию.
Этот преданный забвению «пасторальный» период жизни Зои не слишком хорошо согласовывался с увековеченной ее собственными усилиями легендой, но зато отлично вписывался в историческую канву ужасных событий, от которых меня бросало в дрожь. Я не забыла, что произошло в 1940 году на той самой неделе, когда Зоя неожиданно решила прокатиться во Францию: в те дни началась немецкая оккупация. И в Париже тогда оказался не только фон Хаузер — по словам Джерси, он прибыл туда за своей двенадцатилетней дочерью Халле, — но и еще один, более давний знакомец Зои.
Я, конечно же, не забыла о нашем с Лафом купании в горячем бассейне Солнечной долины, когда он поведал мне, что Зоя только для виду изображала «королеву ночи», что это была лишь пропаганда, придуманная «самым пройдошным торговцем нашего века» — австрийским соотечественником Зои Адольфом Гитлером, который заявился в Париж на той же неделе, чтобы с наглым улыбающимся видом сфотографироваться— как турист — на фоне Эйфелевой башни, изображая из себя долгожданного завоевателя, призванного потомками древних салическо-бургундских франков, живших во времена нибелунгов.
Стала ли моя бабушка Зоя дамой полусвета или просто танцовщицей, работала ли во французском Сопротивлении, как утверждал Вольфганг, или сотрудничала с нацистами, как говорил Лаф (что казалось более вероятным), — так или иначе завтра я сама впервые смогу оценить, какова она, реальная Зоя Бен.
Учитывая обстановку секретности, если не сказать предательства, в которой варилось наше семейство, возможно, Вольфганг не знал, что наши с ним матери, Джерси и Халле, были сводными сестрами. Возможно, он также не догадывался, что восьмидесятитрехлетняя красотка Зоя, которую он счел совершенно очаровательной, на самом деле его родная бабушка. В конце концов, я ведь сама не знала ничего до сегодняшнего вечера.
Однако одно объяснение Джерси полностью выявило очередную ложь Вольфганга. Оно было связано с событиями той недели, когда хоронили Сэма. И в этом свете последнее зашифрованное сообщение Сэма выглядело еще более зловещим.
Перед похоронами Сэма Джерси, так же как и Огастус с Грейс, немного побеседовала с душеприказчиком об оглашении завещания; но в отличие от Огастуса и Грейс у Джерси были на это особые причины. Она познакомилась с мистером Лео Абрахам-сом, адвокатом и душеприказчиком дяди Эрнеста, когда стала вдовой. И вот теперь, когда умер и Сэм, вполне понятно, что Джерси захотелось узнать, как в дальнейшем она будет получать доходы, которыми последние семь лет обеспечивал ее Сэм. Но дело было не только в доходах.
Узнав, что я, вероятно, буду главной наследницей Сэма, Джерси пожелала выяснить, известно ли мне, с какой ответственностью это сопряжено. Она сама имела вовсе не общее представление о том, что именно Сэм унаследовал от отца. Возможно даже, моя мать была вовсе не так уж пьяна, как изображала в тот день на кладбище. Вспоминая сейчас ее потрясающее поведение, я понимала, что оно, несомненно, дало нам короткую передышку от общения с Огастусом и Грейс и возможность спокойно пообедать вдвоем. Но когда Джерси поняла, что я пребываю в полном неведении, то решила отловить меня, когда остальные члены семьи уберутся из города, и все мне рассказать.
Джерси привезла на похороны одну свою личную собственность, и хотя сейчас она не могла вдаваться в подробности, даже небольшого намека было для меня достаточно. Она собиралась отдать мне то, что привезла, после нашего разговора, но я исчезла. Переосмыслив ситуацию, она завернула документы в толстую пергаментную бумагу, запечатала их и послала мне по почте, нацарапав для меня записку на внутренней стороне коричневой обертки. Но ее я, к сожалению, выбросила, даже не посмотрев. Однако, судя по краткому описанию, которое Джерси могла себе позволить в нашем разговоре по трансатлантической линии связи, я ясно поняла, что это был именно тот манускрипт, которым я начинила многотомный справочник нормативов министерства обороны у себя в конторе — незадолго до того, как получила еще более опасные документы от Сэма, припрятанные теперь в Вене, в Австрийской государственной библиотеке. То есть Джерси послала мне тот самый рунический манускрипт, который — по заявлению Вольфганга — он получил от Зои и самолично послал мне; тот самый манускрипт, который никогда не принадлежал ни Вольфгангу, ни Зое, как позже заверил меня Лаф.
По причинам разумной осторожности мы с мамой сговорились, что все остальное обсудим после моего возвращения, и я повесила трубку. Вольфганг уже поджидал меня с нашим багажом возле будки, и мы направились на стоянку такси. Когда наш таксомоторный кабриолет ворвался во влажную бархатисто-черную парижскую ночь, до меня вдруг дошло, что, вопреки всем предупреждениям Лафа, я иду на известного в поговорках медведя с голыми руками.
Вполне вероятно, что Вольфганг в глаза не видел рунического манускрипта до той самой ночи, которую он провел в моей квартире в Айдахо, притащив меня туда без сознания сразу после приключения с лавиной. И если так оно и было, с ужасом осознала я, то человек, который сидит сейчас рядом со мной в такси, кружащем по ночным парижским улицам, с самой нашей первой встречи кругом обманывал меня.
Такси затормозило на узкой улочке на левом берегу Сены перед «Рёле Кристин»; Вольфганг вылез из машины, расплатился с шофером и позвонил в ворота.
— Мы только что прилетели последним самолетом, — сказал Вольфганг портье на почти безупречном французском. — И пока не успели поужинать. Не могли бы вы дать нам ключи от номера и убрать наш багаж, пока мы сходим куда-нибудь перекусить?
Портье согласился, Вольфганг обменял щедрые чаевые на ключи от номера, и мы направились по этой улочке туда, где еще горел свет и за многочисленными столиками в изысканном уютном ресторанчике ужинали театралы, заглянувшие сюда после окончания вечерних спектаклей.
Принесли заказанные нами coquilles с шикарным морским ассорти, приправленным экзотическими средиземноморскими специями. Вкусная пища и крепкие вина всегда заставляли меня по-настоящему расслабиться и подобреть — и притупляли инстинкт самосохранения именно тогда, когда мне необходимо было его обострить.
— Ты довольно долго болтала по телефону с Америкой, — заговорил наконец Вольфганг, когда на нашем столе появился свежий зеленый салат. — Часто общаешься со своей матушкой?
— Как минимум каждые пару лет непременно, невзирая на погодные условия, — сказала я.
— Вероятно, этот звонок связан с твоим вечерним разговором в Вене с дядей? — предположил он. — Почему-то ты вела себя необычайно тихо с тех пор, как мы покинули Вену.
— Да, частенько я болтаю больше, чем следовало бы, — согласилась я. — Но обычно веду себя сдержанно, когда речь заходит о делах моей семьи. Конечно, теперь, когда выяснилось, что мы с тобой и правда родственники, я подозреваю, что не осталось уже практически ничего, что мы не могли бы обсудить друг с другом. Разумеется, если мы оба, для освежающего разнообразия, решим поговорить начистоту.
— А-а, — вяло протянул Вольфганг, уткнувшись носом в тарелку.
Он взял хрустящую булочку и, разломив ее на две половины, принялся так старательно изучать их, словно рассчитывал найти там разгадку какой-то тайны. Потом он взглянул на меня своими невероятными бирюзовыми глазами в обрамлении густых ресниц. От этого взгляда у меня обычно слабели коленки. Но я знала, что сейчас лучше сосредоточиться на духовной, а не на материальной стороне дела.
— Теперь твоя подача, — сказала я. — Но пожалуйста, имей в виду, что мы с тобой не пара игроков, решивших поразмяться на травке с теннисными ракетками.
— Очевидно, тебе сообщили нечто такое, что выставило меня в плохом свете, — спокойно сказал Вольфганг. — Но прежде чем
объяснить тебе все с моей стороны, я должен узнать, насколько хороню ты представляешь ситуацию.
— И почему это мне всегда приходится первой отвечать на вопросы? — Я ткнула вилкой в салат, потом отложила ее и прямо взглянула на него. — На мой взгляд, даже если ты познакомился с Зоей Бен всего лишь в прошлом году, то уже знал, что она твоя бабушка, а ее дочери — твоя и моя матери — сводные сестры. И мне также известно, что ни ты, ни Зоя не посылали мне тот манускрипт. Мама только что сообщила мне, что это сделала она. Возможно, она долгое время скрывала от меня правду, но ее не назовешь отъявленной лгуньей. Хотелось бы мне, чтобы я могла сказать то же самое о тебе. Единственное, за что я благодарна тебе, так это за спасение моей жизни во время лавины. Во всем остальном, насколько я понимаю, ты дурачил меня с самой первой нашей встречи в горах, и мне необходимо знать почему, причем сейчас же.
Вольфганг изумленно таращился на меня. Несколько официантов и посетителей уже поглядывали в нашем направлении, хотя я довольно успешно сдерживала голос, говоря ему все это. Неожиданно Вольфганг улыбнулся.
— Единственное? — сказал он, приподняв брови и оставив без внимания остальную часть моей тирады. — А у меня, признаться, есть не один повод быть благодарным тебе. Во-первых, до сих пор я еще никого не любил. Во-вторых, настоящим сюрпризом для меня оказалось то, что моей любовью станет такая мегера, как ты. Поэтому я должен поблагодарить тебя… как это вы, американцы, говорите? — за возвращение меня к реальности.
Он отложил салфетку и попросил у официанта счет. Но я уже разъярилась и, решив не позволять ему больше отшучиваться, достаточно реально показала свою вредную натуру. Жестом остановив официанта, я подчеркнуто взяла в руки бокал вина и твердо сказала Вольфгангу:
— Мы еще не закончили.
— О да, разумеется, не закончили, — тем же шутливым тоном подхватил он. — Неужели тебе не приходило в голову, Ариэль, что я не говорил о наших родственных связях, поскольку меня предупредили, какие отношения царят в семействе Бен? Что ты с самого детства старалась держаться подальше от всех, кроме твоего кузена Сэма? Неужели ты думаешь, что я, зная заранее твою реакцию, мог бы свалиться к тебе как снег на голову сразу после смерти этого самого кузена и сказать: «Привет, а вот и я, твой кузен Вольфганг, о котором ты сроду не слышала; и я приехал, чтобы затащить тебя в гости к твоим страшным родственникам, общения с которыми ты так долго и успешно избегала»? А относительно рунического манускрипта, про который я тебе якобы солгал, так Зоя знала, что твоя мать послала его тебе, потому что они разговаривали об этом. Спроси ее завтра сама, если не веришь мне. Прости, но я сказал тебе, что сам послал этот манускрипт, потому что это было единственное, что я смог придумать, чтобы быстро завоевать твое доверие…
— Да уж, хорошенький способ «завоевания доверия» посредством очередного обмана! — прервала я чрезвычайно несвоевременное признание Вольфганга.
Но в глубине души мне пришлось признать, что в его словах было много справедливого Каким бы красивым и желанным я ни сочла Вольфганга с первого взгляда, мне пришлось затратить много времени и усилий, стараясь любой ценой избежать близости — по причине, которой я вряд ли могла бы поделиться с ним как тогда, так и сейчас:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71