– Вы пожалеете о своих деньгах, пан Собота, – сказал крестьянин, который привез собаку. – Это бешеная скотина. Мне пришлось держать его на толстой цепи, потому что моя жена и детишки боялись выходить во двор. Ничего хорошего из этого зверя не вырастет, а я его обратно не возьму и денег за него не отдам.
– Я такую собаку хотел и за такую заплатил, – сказал Хорст, поглядывая на Марына, который кивнул головой, что собака ему нравится.
Крестьянин тут же уехал, довольный, что ему удалось обстряпать выгодное дельце. Неделю назад он просил лесничего Кондрадта, чтобы тот застрелил пса, но тот был занят и дело затянулось. Теперь он получил за собаку деньги, и даже много.
– Я забыл спросить, как его зовут, – огорчился Хорст. – Ведь есть у него какое-то имя? Марын по-своему улыбнулся и заявил:
– Что за беда? Не имеет значения, как его когда-то звали, он наверняка не признал ни своего имени, ни своего владельца. Скажи, какое имя для него ты бы хотел.
– Не знаю. В самом деле не знаю, – задумался старик. – Во дворах и в лесничествах так много Рексов, Бурок, Брысей, Азоров. Я бы не хотел, чтобы так звали нашего пса. Может, ты, Юзва, что-нибудь придумаешь?
– Иво, – бросил Марын.
– Почему?
– У меня был друг, которого так звали.
– Он умер?
– Не знаю. Но думаю, что он бы не обиделся на меня.
– Это был плохой человек?
– Да. Если было нужно, он мог перегрызть любому горло.
– Пусть будет Иво, – согласился Собота. – Короткое имя. Хорошее для злого пса. Когда ты начнешь дрессировку?
– Я уже начал, – сказал Марын и уселся на лавке перед домом, напротив загона. – Через день, два, а может быть, через несколько мы дадим ему поесть.
– Понимаю, – покивал головой Хорст. – Я много раз был голодным. На войне. Странно, что ты знаешь о том, что такое голод, хотя ты молодой и не воевал.
На Соботу накатили какие-то неприятные воспоминания. Не сказав ни слова, он оставил Марына и пошел в сад по пологому берегу. Марын же замер на лавке и поглядывал на пса, который тоже смотрел на него. Как долго они присматривались друг к другу? Может, час или полтора. До самого обеда, когда в открытых дверях встала Вероника.
Она не сказала «день добрый», а Марын сделал вид, что не заметил ее. Он смотрел на собаку, а собака смотрела на него. Вероника тоже начала смотреть на пса, который, как и Марын, словно не замечал ее.
Стало жарко, и на лбу Марына появились капельки пота. Псу хотелось отдышаться, он раскрыл пасть с белыми зубами и высунул язык. Но как только он показывал язык, Марын делал вид, что хочет встать и подойти к сетке. Тогда пес прятал язык, закрывал пасть и начинал рычать, готовясь к прыжку.
– Я не позволю вам бить эту собаку, – вдруг проговорила Вероника. Марын пожал плечами.
– Почему вы думаете, что я буду его бить?
– Потому что вы похожи на такого, который любит бить. Людей, животных – все равно кого.
– Это моя собака, – ответил Марын, не поворачивая головы.
– Я не позволю его мучить, – немного резче сказала Вероника.
– А я и не говорил, что буду его мучить. Но битья, видимо, не избежать. Иначе он бросится на кого-нибудь и перегрызет ему горло. Если вам его жалко, пожалуйста, войдите в курятник. «Скорая помощь» добирается сюда за полчаса. Впрочем, все будет зависеть от того, искусает ли он вам только лицо или шею и руки тоже. Так или иначе, шрамы останутся на всю жизнь.
Она ничего не сказала. Ей казалось, что она понимает и разделяет ненависть, которая застыла в лохматой зверюге, лежащей на солнце. Она тоже ощущала в себе ненависть ко всем и ко всему, а в этот миг больше всего – к человеку который сидел на лавке.
– Я постараюсь бить его так, чтобы вы этого не видели, – заявил Марын. – Но сначала я голодом попробую научить его любви. Поэтому не бросайте ему украдкой никаких кусков. Это не усмирит в нем дикости и ненависти. Кусок он схватит и сожрет, а потом точно так же вцепится в горло. Никто не любит снисхождения. Нельзя добиться чьей-то любви, бросая кусок через сетку. К сожалению, когда-то нужно будет войти за эту сетку и подать ему миску. Но все в свое время. И с кнутом в руке. Не знаю, почему так происходит на свете, что голод и страх делают всех послушными. Однако не я создавал этот мир.
А так как она ничего не ответила, он добавил:
– Вы не любите меня, правда?
Она деланно рассмеялась.
– Вы мне совершенно безразличны. Я приготовила обед. Идите в дом.
Она ушла в сторону сада и озера, чтобы позвать обедать Хорста Соботу. Вероника была одета в блузку без рукавов, с большим вырезом спереди. Широкоплечая, с полными бедрами и длинными ногами, эта женщина казалась Марыну олицетворением женской силы. Она шла мелкими шажками, но ноги ставила уверенно и мощно. Попросту верить не хотелось, что на подворье Кулеши он не заметил этой силы.
Он подумал, что Вероника не могла ему нравиться, потому что он любил высоких худых блондинок. Это странно, что тогда, с проституткой, он, однако, возбудился не при мысли об Эрике, а думая именно об этой женщине. Его, конечно, поразила внезапная перемена в ней – у Кулеши запуганная, тихая и слабая, а тут – сильная, уверенная в себе, может, даже самоуверенная. А вдобавок – удивительно враждебная. Словно бы это Марын виноват в том, что ее силой взял ее собственный муж.
Он пожал плечами и с удовлетворением отметил, что пес не выдержал палящих солнечных лучей. Он поднялся и с поджатым хвостом зашагал в прохладный курятник.
Вероника вернулась в обществе Соботы, и Марын пошел в кухню. Он сел за стол и нахально заглянул в декольте Вероники, у которой вырез спереди был таким большим, что ее смуглые груди были видны до половины. Она заметила взгляд и тут же куда-то исчезла. Через минуту вернулась в блузке с рукавами, наглухо застегнутой до шеи. Марын же вызывающе забрал со стола свою тарелку с супом и вышел во двор. К сетке, ограждающей загон-чик, он подвинул старый пенек для колки дров, уселся на него и начал громко есть. Запах еды должен быть проникнуть в курятник, но оттуда не долетал даже малейший шорох. Тогда Марын провел ложкой по проволочной сетке, и из открытых дверей вылетел пес, как огромная пуля из шерсти и мяса. Он вскочил передними лапами на сетку, так, что она прогнулась. Марын почувствовал горячий запах из открытой пасти, услышал громкое рычание.
Он не прореагировал, а продолжал есть, медленно поднося ко рту ложку и время от времени громко чавкая. Зверь снова замер за сеткой, ворчание стихло – пес вдыхал запах еды.
Хвост он поджал под себя, шерсть на загривке стояла дыбом. Темные глаза, почти не мигая, всматривались в тарелку.
Доев суп, Марын встал с пенька и, не обращая внимания на пса, ушел на кухню. Скоро он вернулся с мелкой тарелкой. На ней лежали куриная грудка и картошка, политая жиром.
Пес тем временем вернулся в курятник, но на этот раз не выскочил из него как пуля. Он вышел медленно, осторожно и застыл в нескольких шагах от сетки. Марын обгрыз куриную грудку, а кость с остатками мяса бросил на землю. Пес не мог дотянуться лапой, но видел эту кость с мясом и чувствовал ее запах.
– А вы все-таки издеваетесь над этим животным, – сказала Вероника, когда Марын с пустой тарелкой пришел в кухню.
Он не ответил, демонстративно пропуская слова мимо ушей. Эта женщина, как он определил, мало понимала законы окружающего ее мира, чтобы так во все вмешиваться. Она должна знать свое место, это, кажется, пробовал внушить ей лесничий Кулеша, но избрал плохой способ. Марын постарается, чтобы она держалась подальше от него и от его дел. Поэтому он молча вышел, в своей комнате надел мундир, застегнул ремень с пистолетом, взял фотоаппарат и полевую сумку, оседлал кобылу и поехал в лес. Просто так, куда глаза глядят. В его трудовом соглашении было подчеркнуто, что у него ненормированный рабочий день.
– Ты не должна так разговаривать с Юзвой, – строго выговорил Веронике Хорст. – Он знает, как надо дрессировать пса. Это дела, в которые ты не можешь вмешиваться. Если после жизни с Кулешей тебя раздражает вид каждого мужчины, то лучше иди к себе наверх.
– Я не доверяю этому человеку, – заявила она искренне. – Я не верю ему, потому что ничего о нем не знаю. Он все время врет. Говорил Кулеше, что у него есть жена, а ты твердишь, что жены у него нет. А если он женат, почему жена не появляется здесь, не присылает писем, только одну телеграмму? Впрочем, может, эта телеграмма была и не от жены. Разве он сказал тебе, зачем тогда уехал и куда? Ведь этот человек не сразу стал охотинспектором. Ему лет тридцать пять, он где-то до этого жил, работал. А об этом ни слова. Ты говорил ему, что ты богат, и он остался у тебя, чтобы бороться с лесом. А если это обыкновенный проходимец? Если он найдет твой тайник с деньгами и в один прекрасный день исчезнет вместе со всем, что ты накопил за целую жизнь? Нельзя, Хорст, так безоговорочно доверять чужим людям. Ты временами как малое дитя. Поверь моей женской интуиции: это плохой человек.
– Плохой. За это я его полюбил, – поддакнул Собота. – А ты хорошая, и поэтому тебя два раза лес опозорил. С ним такого не случится.
– Не доверяй ему так сильно. Он велел тебе купить дикого пса, и ты тут же это сделал. Он хочет приручить его голодом, а ты будешь смотреть и кивать головой. Однажды он попросит у тебя денег, и ты ему дашь.
– Да. И куплю ему красивую женщину, – мечтательно произнес Хорст. – У такого красивого мужчины должна быть красивая женщина. Тогда он отсюда не уедет.
– Красивый? – повторила она с иронией. – Да, может быть, симпатичный, но его красота тоже какая-то странная. Почти не правдоподобная.
– О, да, ты метко сказала: почти не правдоподобная, – обрадовался Хорст. – Это почти дьявольская красота.
– Это чепуха. Ты говоришь так, чтобы позлить меня. Ты видел его зубы? Белые, ровные, блестящие, будто отполированные. Разве в нашей округе есть кто-нибудь с такими зубами? В жизни не встречала человека, у которого были бы такие красивые зубы.
– Да, да, – мурлыкал Хорст.
– Я пошла прибрать его комнату, потому что он не закрывает ее на ключ. Скажи, разве. может быть на свете человек, у которого нет ни одной бумажки в его вещах? Ни одного письма, документа, даже маленькой записки? Вообще у него мало вещей. Заграничная бритва, заграничный фотоаппарат, две шелковые пижамы, наверное, очень дорогие. Заграничные тонкие трусы и такие же заграничные носки. Шприцы и какие-то флакончики с лекарствами. И будто для отвода глаз – зеленые лесные рубахи, лесной мундирчик. Ты видел его костюм? Дорогой и красивый, с заграничным ярлыком. Плащ у него такой же. Такой же и галстук к костюму и две заграничные сорочки. Он – необычный охотинспектор. Что-то он скрывает, какую-то тайну, какую-то гадость.
– Да, да, – довольно помурлыкивал Хорст Собота. – Это необычный охотинспектор. Я ведь тебе уже говорил.
И, чтобы его окончательно убедить, какой опасный человек Марын, она принесла из его комнаты большие фотографии, которые он в этот раз привез оттуда, где был.
– Посмотри сам и убедись, что ему нравится. – Она положила фотографию на кухонный стол перед Хорстом. Этих фотографий было штук двадцать. На некоторых не было ничего интересного, вот, например, человек, стоящий на коленях с ножом в руке над задушенной в силках серной. На другой тоже похожий человек в похожей ситуации. Но несколько фотографий могли поразить кого угодно. Какой-то человек целился в объектив из короткого браконьерского обреза, а потом, на другой фотографии, тот же самый человек валялся на земле с лицом, искаженным болью. Возле него лежал охотничий нож. И еще другой человек с силками на птиц. Лицо окровавлено, разбито почти в лепешку, так, что трудно различить черты. Но Хорст его узнал.
– Это Будрыс. Тракторист. Присмотрись поближе, и ты его узнаешь. Наверное, он расставлял силки на птиц, потому что возле видны тростники…
Вероника взяла в руки эту фотографию и всмотрелась. Да, это был Будрыс, тракторист, который держал ее вместе с Кулешей.
– Этот возле серны, кажется. Карась, рабочий из Долины, – сказала она, беря в руки другой снимок. – А этого с ружьем я не знаю.
Когда она нашла в комнате Марына фотографии, ее поразил вид искривленных от боли окровавленных лиц. Она не рассматривала ни один снимок, потому что они были для нее слишком отвратительными.
– Он выполняет свою работу. Вероника, – объяснил Собота. – Ловит браконьеров и увековечивает их преступления своим фотоаппаратом. Это называется «вещественные доказательства». Я слышал, что надо их предъявлять суду. Нелегко поймать браконьера, потому что у него при себе ружье и нож. Догадываюсь, что это один из них ранил Марына. Знаешь, что я думаю об этих снимках? Что он боролся с лесными людьми и фотографии – доказательства этой борьбы. Ты плохо делаешь, что копаешься в его вещах. Однако хорошо, что показала мне эти снимки. Скажу тебе теперь, что, если он даже потребует от меня деньги, я их ему дам. Столько, сколько он захочет.
Вероника пожала плечами, давая Хорсту понять, что он не осознает угрозы, которую таит в себе дружба с этим человеком. Но в комнате Марына еще раз посмотрела на искривленное болью лицо Карася и на разбитую физиономию Будрыса. Это именно Карась подал ей первую стопку водки, когда несколько лет назад она приехала сюда сажать молодой лес. А потом именно Будрыс повалил на землю. Как сквозь туман она видела потом лица Карася и других. И разве не Будрыс помогал Кулеше держать ее и с любопытством заглядывал между ног? Да, эти снимки ужасны, но в эту минуту она не могла оторвать от них глаз, потому что они наполняли ее мстительной радостью. Эти люди получили то, что им причиталось.
Она занялась мытьем посуды. Устав от монотонной работы, поднялась наверх в свою комнату, к которой когда-то относилась как к обычному месту проживания, своему углу, а сейчас эта комната показалась ей каким-то чудесным оазисом счастья и покоя. Сколько раз, раздеваясь в спальне Кулеши, она мечтала о том, чтобы каким-нибудь чудом снова оказаться в своей давней комнатке, снова быть одной, без мужчины и его волосатых рук, пальцев, закрадывающихся в каждый, даже самый интимный закуток тела. Теперь это стало действительностью – она снова была тут, у себя, одинокая и не подвергающаяся ничьим нападениям. Ее тело принадлежало только ей.
Было жарко. Она сняла юбку и блузку, потом – движимая каким-то странным любопытством – освободилась от белья и голая уселась на маленьком табуретике перед зеркалом. Распуская косу, внимательно присматривалась к своему отражению и искала в нем причину, которая превратила ее любовь к Кулеше в ненависть и отвращение. Из-за чего, прежде чем она вышла замуж, почти каждый брошенный на нее мужской взгляд пробуждал в ней омерзение. Так же, как сегодня, она почувствовала омерзение, когда во время обеда этот Марын увидел ее полуобнаженные груди.
Она не отдавала себе отчета в том, что нечто такое странное, как память, превратит ее любовь к Кулеше в отвращение… Он рассказывал ей о себе, о своей семенной плантации – и не смотрел на ее фигуру, только заглядывал в глаза. И когда она расставалась с ним, выходила из автобуса и шла к Хорсту Соботе (потому что обычно они встречались в автобусе, она возвращалась из школы, а он ехал из лесного управления), скучала по нему, по его голосу, по его рассказам о плантации, которую он закладывал. И эту тоску она приняла за любовь. А разве брак не должен быть естественной целью любви двоих людей? Она приняла его предложение и стала невестой Кулеши, украдкой встречалась с ним в лесу, на полевых дорогах. Это правда, что он уже вел себя иначе, чем раньше. Но это тоже казалось ей простым последствием того, что они стали женихом и невестой. Он пытался целовать ее, прикасаться к ней в разных местах, что пробуждало в ней омерзение, но она подавляла его, раз они собирались пожениться и жить вместе. Она простила ему даже то, что однажды вечером он завел ее в молодняки, повалил на землю, а потом пробовал стащить трусики. Она была сильной и сумела защититься, посердилась потом на него, правда, недолго, потому что – как он ей объяснил – они были женихом и невестой и имели друг на друга какие-то права.
Они поженились. И в ту первую ночь, когда она, в соответствии с советами подружек, вымытая и душистая легла голой в постель – вдруг, впервые в жизни, увидела Кулешу нагим. Пораженная, она закричала и хотела вскочить с постели, но Кулеша уже лег на нее, крепко обнял и сказал: «Жена». Она не пыталась сопротивляться, хотя и могла. Это единственное слово – «жена» – лишило ее сил и велело терпеливо ждать спасительных последствий таинства брака. Однако проклятая память ожила, и что-то в ней тревожно сжалось, закрылось от страха. Поэтому, может быть, снова внутри у нее заболело, когда он вошел в нее, и только спустя какое-то время боль прошла и она как-то сносила эти его движения в себе. Она чувствовала отвращение, но не протестовала ни на вторую ночь, ни на следующую.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33