«Две дамы и король»: Эксмо-Пресс; Москва; 2002
ISBN 5-04-009361-6
Аннотация
Крепко сцепились магнат Губин и вице-президент его издательского холдинга Булыгин. Дошло до того, что первый «заказал» второго. И Булыгин исчез. А следом за этим вдруг задушена в лифте жена Губина. Сотрудники холдинга не знают, что и думать: есть ли связь между двумя этими ошеломительными событиями?
Косыми взглядами провожают они Регину Никитину, у которой явно роман с их шефом. Они ничего не скрывают от опера Занозина — и фигуры двух влюбленных сразу же попадают у сыщика на заметку. Других серьезных подозреваемых он пока не видит. Но следствие только начинается…
Ольга Играева
Две дамы и король
Глава 1
МЕЖ СТАРЫМИ ДРУЗЬЯМИ МОЖЕТ СЛУЧИТЬСЯ РАЗНОЕ

Губин вошел в контору, сопровождаемый шофером и личным телохранителем — ворот нараспашку, полы длинного плаща развеваются позади. Вахтер в фойе поспешно встал, приветствуя его, но Губин демократично махнул ему рукой — сиди, мол, дядь Миш. Он не любил церемоний, не любил видеть в подчиненных страх и дрожь, а хотел, чтобы ему искренне радовались — была в нем эта детская черта, он любил нравиться людям. И еще ему импонировало, что он вошел в СВОЮ контору, все здесь должно было радовать глаз и ухо, вся атмосфера должна была шептать ему: «Вас ждут великие дела, Губин!»
Он прошел мимо лифта и прыгнул на первую ступеньку лестницы. Ради моциона он каждый день пешком совершал восхождение в свой президентский отсек на третьем этаже. Были люди, которые полагали, что главе холдинга не пристало таскаться, как простым смертным, по лестницам. Они советовали ему не только перестать как мальчишке носиться по коридорам, но и построить отдельный персональный лифт, в который никто, кроме него, не допускался бы. Но Губину нравились эти утренние прогулки по коридорам собственных владений, они давали ему возможность ощутить, чем живут и дышат люди в его конторах, а иной раз — увидеть и услышать то, что при иных обстоятельствах он не увидел и не услышал бы ни за что.
Вот и сейчас, пока он шел по коридору третьего этажа, из-за одной двери редакции «Политики» до него донеслись звуки оживленного и язвительного спора.
— ., я как арабист вам говорю: в отношении мусульман к женщинам есть много здравого. И эти паранджи, и исламские платки — это все неспроста и не на пустом месте. А у нас в Европе недавно специалисты тревогу забили — в молодом поколении распространяется юношеская импотенция! Вы подумайте, юношеская!..
В доносившемся из комнаты редакторов голосе Губин узнал голос Паши Денисова — невысокого, сухощавого и желчного шакала пера, готового громогласно и авторитетно разглагольствовать на любые темы — был бы слушатель. Иногда Губин мысленно жалел его жену — ей, похоже, эти лекции приходится выслушивать по десятку раз на дню. Лет двадцать назад в совсем молодом возрасте Паше угрожала потеря почки, из-за чего ему пришлось отказаться от выпивки. Губин подозревал, что многолетнее вынужденное воздержание от алкоголя Паша и компенсирует такими вот назидательными категоричными поучениями окружающим.
— Ну, знаете! — А это была Майя Латунина, молодая строптивая стажерка, недавно поступившая в редакцию. — Импотенция — это ваши проблемы! Я не собираюсь из-за вашей импотенции ходить запакованной до макушки в рулон черной материи, как в ауле Карамахи! И потом — что за проблемы? Найдите себе женщину, готовую ради вас сидеть дома в платке по уши и рожать каждый год. Уверяю вас, вы даже в Москве себе такую найдете. И возбуждайтесь от ее вида сколько хотите. Но нет, ведь вам этого даром не нужно — закутанную тетеху, постоянно сидящую дома и мозолящую вам глаза. А знаете, почему вы ее видеть не сможете? Потому что будете смотреть на нее каждый день и говорить себе: «Я должен исполнять супружеские обязанности только с ней. Только с ней!» И так — до тошноты и отвращения. Следуя исламской логике…
— У мусульман, между прочим, разрешается иметь до четырех жен! — пытался возразить Денисов.
— Куда вам, Павел Иммануилович! — только пуще расхохоталась раскованная представительница современной молодежи. — Вы думаете, это удовольствие — четыре жены? Это ярмо, и в первую очередь даже не в том смысле, о котором вы подумали. Хотя пренебрегать любой из четырех жен В ЭТОМ СМЫСЛЕ тоже не очень законно — каждой требуется уделять равное внимание. Каждой жене надо дать достойное обеспечение — ей и всем ее детям. И желательно отдельный дом. Что, потянете? Для этого надо быть как минимум саудовским принцем. Так что не рвитесь в многоженство — никаких прав, одни обязанности… Зато на девчонок в мини и топиках по пупок вы, Павел Иммануилович, пялитесь во все глаза — даже забываете о судьбах молодого поколения с его юношеской импотенцией. Но порассуждать о пользе паранджи, особенно в присутствии противоположного пола, — это пожалуйста, это кайф, это греет душу мужского шовиниста!
— С феминистками разговаривать невозможно! — взвизгнул Денисов.
«Уела», — с улыбкой констатировал Губин, присуждая победу Майке. Он отправился дальше по коридору, представляя себе, как может сложиться дальнейший диалог между распетушившимся мелким арабистом Пашей и снисходительно дающей ему отповедь длинноногой дылдой Майкой — специалисткой по внутренней политике.
Не доходя до своего президентского отсека, Губин свернул в один из многочисленных коридорных отростков, коими изобиловало это старое московское здание, бывшее когда-то, как утверждали предания, монастырской гостиницей. Перед началом работы он хотел навестить кое-кого. Остановившись перед нужной дверью, Губин обернулся к следовавшим за ним шоферу и телохранителю и махнул им рукой — мол, идите в приемную и ждите меня там.
Губин открыл дверь. Регина сидела за заваленным рукописями (как всегда!) столом и говорила по телефону — лицо сосредоточенное, вся там, в разговоре.
Подняла на него отсутствующий взгляд — непонятно, заметила, что он вошел, или нет.
— Вступление у вас затянуто. Пока вы подступитесь к главному, читатель успеет соскучиться и отвлечься. Если начало подсократить… — терпеливо уговаривала Регина своего собеседника. О, Губин попал на кульминацию драмы под названием «Редактор доносит до автора свое мнение о гениальном произведении». По выражению глаз Регины — слегка сумрачных, как бы отгораживающихся от собеседника, — Губин понял, что автор спорит, не согласен.
Есть такие авторы, которые сражаются за каждое свое слово, как за последний наличный доллар. Ему всегда казалось, что люди, настолько дорожащие своим «творчеством», по сути дела, ущербны. Все-таки отсутствие самоиронии — считайте, физический недостаток. Регина — он знал — думала так же и к упорному желанию авторов прекословить ей так и не притерпелась.
Губин постоял, размышляя — остаться или уйти, раз уж Регина занята. Но взглянул еще раз в ее сосредоточенные глаза — и не ушел. Бог знает почему, но именно этот напряженный взгляд, который появлялся у нее, когда она общалась по телефону с кем-нибудь неприятным, заводил его больше всего. Заводило, что она в такие моменты как бы не замечает его присутствия, что в пылу спора со своим телефонным оппонентом может, автоматически не фиксируясь на своих движениях, подтянуть чулок, высоко открыв бедро; или, откинувшись в кресле, заложить руку за голову — жесты, которые любой нормальный мужчина принимает за женский вызов. Но Губин знал, что она увлекается и проделывает все это безотчетно.
Когда же сообразит, что сделала, смутится и покраснеет.
Нравилось, что в эти минуты в глубине ее глаз горел огонек неповиновения и сопротивления. Огонек предназначался неуступчивому автору, но автор его не видел. Его видел Губин — и терял голову. Ему всегда в такие минуты хотелось сделать что-нибудь, чтобы заставить ее обратить на себя внимание.
Он положил ей руку на колено и слегка стиснул, так, чтобы она почувствовала. Ему хотелось, чтобы она перевела взгляд на его руку, чтобы взгляд беспомощно заметался, а внимание стало раздваиваться между ним и тем телефонным «самородком», чтобы она начала отвечать автору сбивчиво и невпопад. А он в это время завел бы свою пятерню ей за спину, стиснул строптивые лопатки, почувствовав ладонью застежку бюстгальтера, а губами сосчитал бы пульс на ее шее… Ну, вот и трубка выпала из руки на стол!
— Регина Евгеньевна! Регина Евгеньевна! Куда вы пропали? Вам плохо? — потерянно взывал «самородок» на другом конце провода.
«Дурак! — мстительно подумал Губин, будто ревновал к вопящему голосу. — Хорошо ей, хорошо…»
Кресло заскрипело.
— Губин, пустите, — смеялась и шептала Регина так, чтобы не услышал зануда автор. — Мне с автором надо договорить. Вы кресло опрокинете…
А голосок уже смазанный, наркотизированный…
Он разогнулся и отошел на два шага от стола. Регина, выгнувшись, поправила блузку на вороте и, снова подбирая трубку, показала ему одурманенным взглядом и эдак плавно рукой — идите, идите, я потом к вам загляну… Закрывая за собой дверь, он слышал, как она сказала: «Да, я здесь», явно стараясь совладать с неустойчивым голосом, придать ему прежнюю безапелляционную интонацию.
Она продолжала разговор, все еще в мыслях наполовину оставаясь в объятиях Губина, и никак не могла понять, как ей ко всему этому относиться. Вообще она не любила сильных нахрапистых мужчин, но Губин — это какой-то особый случай. Она не могла взять в толк, почему до сих пор не послала его подальше. Ничего еще меж ними не решено, ничего не определено, пока есть только его настойчивые ухаживания и ее замешательство…
Регина опустила глаза и увидела на коленке дыру, от которой вниз сползала петля. «Ну вот, порвал колготки…» Хорошо, что у нее в сейфе всегда лежит новая, нераспечатанная пара.
«Я не беспредельщик. Я это твердо знаю. И никто не убедит меня в обратном». Булыгин перевернулся на спину и уставился в потолок. На потолке лежали солнечные блики. С кухни доносился звон посуды — Элеонора собирала ему на стол. Любимая… Не сразу он приучил ее вставать по утрам раньше его и варить свежий кофе, готовить поджаристые тосты и прочее, что он любил съесть на завтрак перед отъездом по делам. Надо же, не уставал удивляться Булыгин с тех пор, как вывез ее из захолустного Кобрина, была обычная провинциальная девица, одуревшая от перспективы жить в столице. Простая, смазливая, с понятным набором жизненных целей — богатый муж, обеспеченная жизнь, социальное положение… Наверняка, думал он с первой встречи, ее заветная мечта — вернуться когда-нибудь в Кобрин в песцовом полушубке (выше ее девичья мысль тогда еще не залетала, не то что сейчас…) и, шагая с брезгливой гримаской шпильками по грязи, навещать подруг юности. А те, бесформенные провинциальные тетки в застиранных советских бумазейных халатах — мужья пьющие, дети сопливые, — таращились бы на роскошную незнакомку, раскрыв рот, а узнав Норку, зеленели бы от зависти…
Булыгин все понимал в Элеоноре и все принимал.
Сам был таким — он не забывал свою многолетнюю зависимость от первой жены, коренной москвички, давшей ему прописку и на этом основании считавшей, что он продан ей в услужение. Распоряжалась им, как своей домработницей, — морда вечно недовольная. Знала, что он дернуться не может. В те времена московская прописка была как пропуск в рай.
Бр-р-р… Булыгин передернулся, вызвав в памяти образ первой жены, — щепка длинноносая с очками.
А Элеоноре он готов был дать все, о чем она мечтала, но в ответ ожидал благодарности. Элеонора долго не могла взять в толк, что такое счастье на нее свалилось не за красивые глаза. То есть внешность ее Булыгина вполне устраивала, зато не устраивало то, что первым делом жена купила себе пеньюар, взяла манеру поздно вставать и часами сидеть на неубранной постели, обрабатывая ногти на руках и ногах. И все это — пока он был дома. Плевать, чем она занята в его отсутствие — то ли обмирает над «Космополитеном», то ли с такими же подружками треплется по телефону, то ли сериалы смотрит по телику. Но пока он дома, для нее, кроме мужа, не должно существовать никого и ничего. Зато теперь, как только он переступает порог, Элеонора носится вокруг него колбасой…
А то ведь пыталась взять его под каблук, права качать и скандалы устраивать. Ничего, он ей быстро указал на ее место: купил однажды билет до Витебска в один конец, принес домой и положил ей прямо на телефон — она как раз по телефону болтала. Она глянула — и все, с тех пор как шелковая.
«Тот случай — это исключение, потому что меня довели до крайности… Не надо доводить меня до крайности. Пусть Серега не доводит меня до крайности. Я и сейчас скажу — дружбан он мне, кореш, свой в доску. Хоть формально Серега и стал начальником, но это так, условность. Начинали-то вместе, продолжали тоже, да и дело общее. Хотя опять-таки формально его, Серегино дело. Да при чем тут формально — мало, что ли, я сил вложил в эту рекламную фирму, тащил весь последний год, а Серега — только так, руководил. Руководил — „руками водил“, ха-ха…» — продолжил Булыгин свой внутренний монолог.
Он, не вставая с постели, неторопливо почесал плотное брюхо. С некоторых пор мысли о Сереге занимали его все больше. Он чувствовал — надо что-то менять в их отношениях, он их перерос. Так бывает, был Серега лидером, а теперь все — обхожу на повороте. А тот не понимает, как Булыгин ему ни намекал.
«Попробуй сегодня пробейся на рекламном рынке — все схвачено и поделено среди акул, подобных „Примадонне“. Пришлось горбатиться и пускаться во все тяжкие. И задницы полизать, чтобы не слопали с потрохами, и к той же „Примадонне“ на поклон идти», — втолковывал воображаемому шефу Булыгин. Правда, Серега про это не знает — его не обо всем стоит информировать, темпераментный слишком. Серега тут же бы вскинулся, стал вникать и, глядишь, взбрыкнул бы против условий, что выставила «Примадонна», — потому-то никто из серьезных людей с ним и дел иметь не хочет. Да и известно всей Москве — в долгах он по самые уши, едва воздух ртом хватает над водой, скоро пойдет ко дну.
«Не понимает, что на хрен никому не нужно эксклюзивное право на рекламу в этом его долбаном политическом еженедельнике, — это позавчерашний день. Кому это вообще сегодня нужно — политика, демократы, передовые взгляды? Гроша ломаного не стоит все это вместе с его политическим еженедельником. На телевидение надо пробиваться, там такие горизонты, такое море разливанное возможностей — только доберись до водопоя, уговори кого надо, чтобы допустили к краешку, — и купайся, и залейся…»
Булыгин лежал в утренней затемненной спальне.
Каждый раз, когда он представлял себя через пару лет после того, как присосется к телевидению, у него от предчувствия собственной грядущей крутизны сладко замирало все внутри. Но на лице блаженство не отражалось. Путем долгих тренировок Булыгин привил своему лицу не смываемый никакой человеческой эмоцией рыбий взгляд, который, по его убеждению, помогал ему идти по жизни.
Булыгин давно смотрел на кореша Серегу как бы со стороны и с удивлением понимал, что тот его раздражает: какой-то импульсивный, несолидный, перепады в настроениях. И шмотки у него появились дорогие после того, как бизнес развернулся, а все без толку — и кашемировое пальто на нем, и костюм за тысячу долларов. А морда — все равно как у запоздалого шестидесятника в тот момент, когда у того начала сбываться мечта об «оттепели». Несерьезный какой-то, невесомый — кто с ним будет считаться?
— Миш, все готово, — раздался из кухни голос Элеоноры. Но Булыгин не торопился вставать — пусть еще раз позовет.
Морда у Сереги, конечно, разная бывает — очень уж подвержен настроениям. Иногда мрачная, тяжелые мысли так и читаются — девочки-секретарши в такие минуты обходят его за версту, потому что, кроме хамства и мата, от него ничего не дождешься.
Но бывает, что Серега открыт, улыбчив, громогласен, взгляд хитрый — тут его обаянию трудно противостоять, и все к нему так и льнут. Тогда с ним легко, весело, в такие мгновения даже его партнерам кажется, что дела идут на лад, что Серегина изобретательность, энергия и оптимизм, как всегда, вывезут и что скоро все увидят небо в алмазах.
"Но я-то все это уже видел-перевидел, и лично меня эти перепады в настроениях и щенячье бодрячество только бесят — на обаянии не выплывешь и серьезным людям его вместо залога не предложишь.
А «Примадонна» — боже мой, это спасение. Уже и ролик моей фирмочки прокрутили по первому каналу — всего несколько секунд, чисто имиджевый, но все же — по первому! Блин, это не всем доступно!" — продолжал предаваться приятным мыслям Булыгин.
Если по правде, то его просто распирала гордость за те несколько секунд, когда на телеэкране появлялась эмблема его «Пресс-сервиса».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35