– в истерике завопил он.
– Почему?
Он молчал, я тоже помолчал.
– Потому что на бабу наехал ты?
– Ну я! – с сатанинским вызовом сказал он.
Пятясь, я дошел до двери и впустил Розу с Сакеном. Далее последовала немая сцена. Всем, кроме меня, было мучительно стыдно – я видел это. Громову – ясно почему. Сакену – потому что стыдно уличать того, кого ты считал другом. Розе было стыдно из-за того, что ее считали уж совсем дурой и ни во что не ставили ее женскую честь."
– Не попадайся мне больше на пути, Сашка… – хрипло сказал Сакен. – Не вздумай мстить – я тебе не по зубам.
И тут раздался долгий, наглый, требовательный звонок. Я пошел открывать, как режиссер-недопесок предвкушая новую сцену с присутствием прекрасных дам полусвета. Но предвкусил я совсем не то, что оказалось на самом деле.
В дверях стоял мой старинный кореш по юрфаку по кличке Жираф, а за спиной его – два молодых и румяных милиционера.
– Что тут происходит, товарищи?
– Не товарищи, а господа, Жираф, господа!
Ой, простите, майор!
– А! – Жираф мотнул длинной шеей и махнул короткой ручкой. – Они знают, что я Жираф… А ты-то что тут делаешь?
– Друга жду – А уши чьи в руках?
Два старых дурака разыграли еще более старый анекдот их юности и остались очень довольны друг другом, разве что не прослезились.
– Господин Громов? – Жираф подошел к Громову. – Вот ордер на задержание.
Сакен с Розой пошли на явочную квартиру, а я поплелся за Жирафом.
Громова передали следователю, а мы с моим старинным любимым дружком (вот уж не крутой мужчина) пошли к нему раздавить бутылочку и выяснить заодно, что привело нас в одно и то же время на одно и то же место.
И Жираф рассказал мне историю, возможную только в Калифорнии. Но мне ли удивляться переменам.
Потрясающе, но факт: начальник Жирафа, некто Гусев, оказался не тупицей и не сволочью. Была у него только одна слабость: когда-то один из высших чинов Петрозаводска проникся к нему симпатией и дал ему из своего личного фонда шикарную отдельную квартиру. С тех пор Гусев питал неизгладимую симпатию к этому отцу города. Ни разница в политических взглядах, ни некоторые сомнительные делишки этого человека не могли излечить Гусева от чувства благодарности. Тем более что отец города с него ничего не стребовал и ни разу не поставил в сомнительное положение.
И вот сегодня этот человек вдруг прибегает к Гусеву и просит его о помощи. Он отец взрослой дочери, которую обидели, унизили – и причем прилюдно.
О нет, бедный папа пришел не с пустыми руками. Стесняясь и запинаясь, он признал, что дочь у него взбалмошна, влюбчива и ревнива. Именно из ревности она поставила в комнате Громова какую-то штучку, которая все записывает. И папа послушал некоторые, выборочно данные ему записи.
Отнюдь не из мести за честь своей дочери он пришел в милицию. Он пришел потому, что ему кажется…
К сожалению, Жираф не мог мне дать послушать эти пленки, но он готов зуб дать, что имели место разговоры об убийстве какого-то человека.
– Но ведь пленки не имеют юридической силы, Жираф! – образумил его я.
– Гусев найдет другие доказательства. Ты его не знаешь, Леха. Тем более что тут еще припутался бедный папа.
– Сходи к нему на хату и там найдешь еще одну пленочку. Она тебе понравится. Да и свидетель, хоть один, но живой у тебя будет.
Очень не хотелось писать показания, но ради Жирафа и его начальника я это сделал. Уже на следующий день, с утра. Правда, почерк мой был весьма нетверд, потому что рука дрожала. Если бы не пиво, принесенное Жирафом, фиг бы я стал дописывать эту длинную и мрачную эпопею.
Лишь в поезде, еще раз все обдумав, Сакен решился задать мне мучивший его вопрос.
– Леха, а почему ты не стал говорить с Громовым так, как мы договорились?
– Но я ведь выиграл этот разговор? Я ведь с этой якобы бандой Князева запутал его, внес полную сумятицу в мозги… Всегда надо подходить к раскалыванию с какой-нибудь совсем сотой-трехсотой стороны. Человек теряет бдительность, думает, что речь пойдет не о том, чего он боится…
– Да нет! – резко оборвал Сакен. – Я не об этом! Я о том, откуда ты вообще взял эту фамилию?
– Откуда? – удивился я. – Да ты же сам…
– Нет. Я тебе об этом не рассказывал. И не ври мне, ладно?
– Ну что ж… – Я поднял глаза. – Мы не видим только у себя под носом, но бояться чужих уже научились.
Аля испугалась твоей щедрости и... вообще. А у меня, как ты понял, везде есть друзья.
В слишком горячих и слишком холодных точках.
– А я думал, что я так ей понравился – Понравился? – вдруг заорал я. – Ты что, не видишь, где и среди кого мы вдруг очутились?
Некоторые орут, что это нечто новенькое, а на самом деле из подполья выползло очень даже старенькое. И лучше проверять…
– Да Ты прав, – сказал Сакен, помолчал, подумал, потом горячо добавил:
– Но прошу тебя, Богом прошу, не узнавай ничего об Асе.
Я расхохотался.
– Да она сама давно все выложила. Аля уже знает ее, как облупленную. Так что ты не бойся…
У Сакена отлегло от сердца.
Он не думал о том, что деньги все-таки пропали, не думал о долгах, которые все равно надо отдавать. Все это были мелочи по сравнению с тем, что он приобрел за этот прошедший месяц.
В темноте ночи вдруг вспыхивали золотом деревья, маячили, как привидения, впереди, а затем уходили, убегали. Будто гудящая свинцовая пуля, поезд рвал ночь.
Записки Алексея Старосельского
Прямо с вокзала мы с Сакеном отправились к Але, потому что позвонили ей и узнали, что две посылки из Медвежьегорска на Иркино имя пришли. Квитанции были умело изъяты Болтанкиным, который не спускал глаз с дома Ирины.
Теперь нужно было только положить извещения в почтовый ящик и ждать, когда Ирина пойдет за посылками. Кто должен будет встретить ее и помочь донести эти посылки до дома, я уже знал.
По праву старого знакомства это должны были сделать мы с Никитой.
Да-да, у меня есть воображение, и оно работает.
И я помню, как четыре мушкетера казнили Миледи.
Вернее, три. Четвертый в это время катался в истерике. Никита в истерику не впадет, потому что есть один такой самый подлый вид преступления – обман доверия. Люди, обманывающие доверие, не делают этого случайно. Убить можно случайно, вывернуть человека наизнанку – нельзя. Нельзя годами притворяться чем-то противоположным тому, что ты есть на самом деле.
Как я и думал, Никита согласился пойти со мной. Без энтузиазма, конечно, но и без нытья и попреков.
Вышли мы в семь часов утра. В парадную Ирины вошли прямо-таки следом за почтальоном, переждали, пока он разложит письма на первом этаже, а потом добавили свои извещения.
Почта открывалась в девять, и хоть мы не были уверены, что Ирина поднимется рано и тут же помчится на почту, однако рисковать не имели права и к половине девятого как штык должны были вновь объявиться у ее парадной.
К счастью, совсем рядом с ее домом открылась ночнушка с милым названием «Выпей и закуси».
Я решительно пошагал туда.
– Ты не боишься? – дернул меня за рукав Никита.
Я не боялся, потому что до сих пор в душе оставался ментом и интересовался у старых товарищей, где, что и почем. Ночнушка с таким оригинальным названием не прошла бы мимо моего слуха, если бы была криминальным притоном.
Мы спустились на десяток ступеней и оказались в полупустом, но вполне чистом заведении. За стойкой бара стоял не ражий молодец или блудливая красу ля из тех, которые молоды и красивы только до тех пор, пока не откроют свою пасть. За стойкой стояла женщина лет сорока пяти, выглядевшая неестественно усталой и измученной, потому что освещение было неоновым. Никаких качков поблизости я не заметил, хотя это не значило, что их вообще не было.
– Малолюдно у вас, голубушка! – сказал Никита. – Вы не боитесь тут так вот... одна…
– Я не одна, – спокойно ответила она, – муж стаканы моет… Да и время сейчас не преступное.
Агрессоры давно дрыхнут и не скоро проспятся.
Кто опохмелиться забежит – сам всего боится…
– А если у него денег нет на опохмелку? – спросил он.
– Налью в долг!
– И что, отдают долги?
– Да. Потому что больше им тут идти некуда.
Морду в другом месте начистят только так.
Я не вмешивался в их диалог, ждал, когда она сама обратит на меня внимание. Наконец она, так ни разу и не взглянув в мою сторону, с улыбкой сказала:
– Леха, а ты мало изменился.
Дело в том, что это была Анечка. Моя сотрудница и верная соратница Анечка, с которой мы когда-то дружно пытались защитить изнасилованных девчонок из детского дома, после чего нас так возненавидело все отделение. Урод был сыном.
Полтора часа пролетели незаметно. Боюсь только, никому не интересны наши с ней разговоры о том, как мы дошли до такой жизни.
– Да, я знаю, что я работаю в опасном месте, – сказала она, – но это место гораздо безопаснее теперешней ментовки. Хотя мы с тобой знаем, что и раньше родимая милиция не соответствовала нашим с тобой романтическим представлениям…
– А подвальчик на какие шиши купила?
– Замуж вышла. Это квартира моего мужа.
Влезли в долги, продали все, что можно – и при деле.
В полдевятого мы поднялись и распрощались с Анечкой. Никита как воды в рот набрал: погружен он уже был весь в наше предстоящее дело. Впрочем, выпитое у Анечки сделало нас трезвыми и очень внимательными.
Погода была мерзкая, все говорило за то, что осень будет очень ранняя и потому самые тяжкие питерские денечки со своими тьмой и мразью растянутся надолго. До весны, если она соизволит прийти.
Мы настроились на долгое ожидание и оказались не правы. Ровно в девять, как из пушки, из парадной выскочила Ирина.
– Да она же ночей не спала, ждала этой посылки, – прошептал Никита.
– А ты бы не ждал миллионы?
Почта была недалеко, и нам не пришлось, прячась, следить за Ириной. Кинули взгляд и увидели, как за ней закрылась дверь.
Вот теперь начиналось самое трудное и неприятное для нас.
– Мы пьяны со вчерашнего дня, – приказал Никита, как в детстве, когда мы сговаривались, в каком ключе делать этюд «А вот и мы».
– А вот и мы! – пьяно заорали мы на всю улицу, когда Ирина вышла из посылочного отдела с хозяйственной сумкой в руках (видимо, посылки находились там).
Кто бы видел ее лицо! Я-то за свою жизнь таких лиц навидался и запаха страха нанюхался, но Никита, растерявшись, чуть было не провалил всю игру, потому что на его лице отразилось выражение Иркиного.
– Ну мы вчера и гульнули! – начал я отвлекающий момент, хотя делал это напрасно. Ирине было не до Никиты, ей надо было справиться с собой. И она справилась. Как и Никита.
– Ирка, мы хотим выпить! – пьяно-капризно сказал Никита.
– Но у меня нет денег, – обычным уже тоном ответила она.
– Да при чем тут твои деньги? У нас денег во – целые карманы! – Я вывернул карманы и из них действительно посыпались деньги, заранее скомканные и кое-как напиханные.
Никита начал их поднимать и чуть не клюнул носом. Молодец, не забыл старой науки.
– Но где мы сейчас купим?
– А мы тут как-то видели «Выпей и закуси».
Зайдем, выпьем и закусим!
– Я не пойду в этот грязный кабак!
– Ну по рюмочке, Ирка!
Мы уже влекли ее к Аниной лавочке, и она, видимо, предпочла сейчас с нами не спорить.
– Мне противно идти туда!
– Ну я просто куплю бутылку! – Я ринулся в подвальчик, а Никита за мной, будто спьяну таща туда же и Ирину. Они остановились в дверях, а я прошел к стойке.
– Ты меня не знаешь, – шепнул я Ане сквозь зубы и завопил:
– Хозяюшка! Нам бы с собой! Только не самиздат, а что-нибудь приличное. Мы с дамой!
Аня глянула на Ирину, и та почему-то попятилась назад, на улицу, Никита повлекся за ней.
– Откуда ты знаешь эту мразь?
– Так уж получилось. А откуда ты знаешь, что она мразь?
– Знаешь, Леша, я жалею бомжей, ханыг, падших женщин... сам знаешь, как случается в этой проклятой жизни. Но она! Она! Пьяная лезет целоваться, трезвая не здоровается. Не отдает долгов, корчит из себя королеву, будто я ей должна, а не она мне, а главное, по-моему, она в своей жизни не сказала ни одного слова правды. Потом пару раз мне намекали... без доказательств, что она уходила с пьяными в дым мужиками и они очухивались без копейки… Тебе достаточно?
– Если бы это было все, то я сказал бы, что она святая. Ладно, давай яду, бери деньги и пока.
До лучших времен.
– Осторожнее с ней, – сказала на прощание Аня очень серьезно.
Сумка была уже в руках у Никиты. Он пьяно бубнил, что не позволит даме таскать тяжести. Ирина сообразила, что ей лучше уступить и подыгрывать напившимся дружкам. Она вообще как-то успокоилась. Уж не потому ли, что всерьез привыкла к тому, что ей все сходит с рук? Опасная привычка.
Мы долго и шумно поднимались по лестнице, кажется, даже пели. Наконец вошли в квартиру.
Странно, что я никогда не удивлялся виду ее квартиры. Нет, если не считать пьянок, то грязнулей она не была. Уж если по пьянке размазывала торт по стене, то с похмелья переклеивала обои. Пол тоже был чистым. Вещей мало, но теперь они снова выглядели богато (остались от бабушки-купчихи). Вещи были старинные и мрачные, но она как будто не замечала этого и ничего не сделала для того, чтоб хоть чуть-чуть оживить этот мрак. Ни одного яркого, радующего глаз пятна: ни тюля, ни ярких штор, ни абажура. Все какое-то потрюханное, вышедшее из моды. В общем, в гостиной у нее царила, я бы сказал, наплевательская чистота.
Примерно такого рода порядок наводил в своей квартире я, когда уезжала Светка, и очень удивлялся, что у нее с порога при виде моей хозяйственности портится настроение.
Да, я, мужчина, не мог навести уюта, но, прожив много лет с нормальной женщиной, все же понимал, что такое уют и как он нужен даже нормальному мужику.
Так чем же жила Ирка? Тряпки? Нет, она вечно носила одно и то же. Уютом? Кому уютно в этом скучном голом гробу. Любовью? Спасибо, не надо.
Дружбой? Остереги, Господи!
– Старуха, закуску гони! – гулял вовсю разошедшийся Никита.
Была принесена закуска. Два огурца, помидор и какая-то бурая мешанина чуть ли не из фасоли с вермишелью прямо на сковородке.
Мы с Никитой цапнули по огурцу, потому что есть то, что приготовит Ирина, никогда не хотелось.
А время между тем шло, и мы уже не только играли в алкающих забулдонов, нам очень хотелось выпить хотя бы потому, что наши дальнейшие действия были неясны и страшили нас.
Наконец выпили. Как следует. Водка резко ударила в желудок, и только спустя некоторое время, понемногу взялись силы не на то, чтобы продолжать с несведущей Иркой нашу циничную игру, а чтобы наконец начать говорить правду, только правду и ничего, кроме правды. Начал Никита:
– Знаешь, Ирка, то, что ты взяла эти деньги, – самое понятное из того, что ты делала всю жизнь. Другое дело, что из-за этих денег чуть не убили человека… Но ведь у тебя всегда была такая убогая фантазия, ты никогда не могла представить, каково другим…
Она молчала. Лицо ее бледнело, становилось похожим на маску. Потом она усмехнулась непослушными губами, усмешка, как шрам, исказила ее лицо. И она нашла в себе силы сказать:
– А что я такого делала?
– Начнем с простейшего… – спокойно сказал Никита. – Вспомним историю с миксером.
– С каким еще миксером? – презрительно сказала она.
– Для тех, кто не знает. Тебя это прямо касается, Леха. Однажды перед своим днем рождения я решил потрясти гостей какими-то там пирожными. Ты ж понимаешь, что в браке с Ириной готовил я сам, потому что она то ли не умела, то ли не хотела. Как помнишь, Леха, я позвонил насчет миксера тебе.
Что-то такое было, припоминаю. Но что именно может произойти вокруг миксера?
– Жили мы тогда рядом. Ира ушла в час дня и вернулась в час ночи вдребезги пьяная. Это бы ладно, насчет этой нашей привычки всем известно.
Леди Эшли! Хемингуэй. Это мы ставим себе в заслугу, не только Ира. Но далее было много рыданий и упреков. Меня упрекали в том, что я нарочно послал ее к тебе за миксером, прекрасно зная, что ты ее изнасилуешь…
Кровь ударила мне в голову. Ведь этого же не было, не было!
– И ты поверил?! – ,как бешеный заорал я.
– Не волнуйся, – успокоил меня Никита, – не ты первый, не ты последний. В списке насильников у Ирочки стоит даже собственный папа…
– Как ты смеешь! – с хорошо наигранным, праведным негодованием закричала Ирина. – Я рассказала только тебе, потому что ты врач и я любила тебя!
– Дорогая Мэрилин Монро, жертва насильников с пяти лет, вы забыли, что рассказали это и мне. Потому, что я сыщик и любил вас? Но зачем вы рассказали об этом всему курсу Театрального института? Вам нужна была жалость?
– Нет, – оборвал меня Никита. – Не жалость.
Рассказывая такие ужасы, она всегда ждала подобных признаний и от других. Находились наивные и одинокие люди, которые должны были хоть кому-то сказать. И говорили. А потом удивлялись, что вокруг них творится что-то не то, что их тайна уже не тайна. Ну и потом это все годилось для досье…
– Для каких досье? – презрительно выплюнула Ирина.
– Досье на тех, кто действительно состоял в черных списках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26