Вытащив из кармана огромную лупу, рулетку, моток бечевки, колышки, он принялся методично разбивать мост на квадраты. Но как Холмс ни старался, как ни спешил, разметить более двух квадратов, ему никак не удавалось — прохожие то и дело натыкались на колышки, вырывая их из трещин мостовой, рвали бечевку, сбивали с ног самого Холмса. Дело кончилось тем, что Холмс разбил свою любимую лупу и, по-видимому, два или три пузырька из коллекции Хьюго Блэквуда. Ничем другим я не могу объяснить внезапной вспышки ярости, овладевшей Холмсом.
— Идиоты! Болваны! Безмозглые кретины!!! — неистово орал он, размахивая руками и яростно пиная уцелевшие колышки, — Нате! Нате! Вот вам! Что, довольны?!!
Внезапно, сверхчеловеческим усилием Холмс взял себя в руки. Он медленно обвел взглядом толпу, сдержанно поклонился и направился ко мне. Народ расступился, послышались аплодисменты. К ногам Холмса упало несколько медяков. Кто-то крикнул: «Браво!»
Когда Холмс, наконец, пробился ко мне, он был уже почти спокоен. Я сделал вид, что не знаком с ним и, честно глядя ему в глаза, вложил в его руку пенс. Холмс машинально сунул монету в карман.
— Спасибо, Уотсон, — сказал он. — Пойдемте отсюда, нас здесь не поняли.
Мы прошли сквозь ревущую в восторге толпу, свернули в какую-то тихую улочку и некоторое время шли молча. Наконец, когда от нас отстали самые горячие поклонники, я заговорил:
— Ну что, Холмс, вы нашли то, что искали? Холмс оживился. На его бледном до того лице выступил легкий румянец.
— Конечно же, Уотсон! — с жаром начал он. — Я нашел довольно любопытные следы. Мне кажется, следствие идет по верному пути. Осталось уточнить только пару незначительных деталей, чтобы дополнить картину. Ах да! Совершенно забыл!
Холмс вытащил из кармана обрывок злополучного письма и еще раз внимательно просмотрел его. Затем он понюхал бумагу, откусил уголок и сосредоточенно прожевал.
— И все же, — сказал он, — меня чрезвычайно интересует вопрос: кто этот таинственный «М» , отправивший письмо. Интересно… Уотсон, я, кажется, знаю, куда нам надо идти.
Я тоже знал, что нам давно уже пора идти домой, где нас ждет теплая постель, где можно будет, наконец, выспаться, где забудутся все ужасы сегодняшней ночи. Но Холмс думал иначе.
— Мы пойдем в лавку Огюста Фергюсона.
— Кто такой этот Огюст Фергюсон? — подозрительно осведомился я, чувствуя, что Холмс втягивает меня в очередную авантюру.
— Владелец лавки, — веско ответил Холмс, — той самой лавки, где автор письма купил чернила.
— Вы решили, что в Лондоне есть только один человек, торгующий чернилами?
— Уотсон, вы недооцениваете мой талант, — скромно сказал Холмс. — Любому мало-мальски сведущему человеку известно, что чернила в каждой Лавке обладают одним, неповторимым, присущим им и только им вкусом. А знать все лавки Лондона, их хозяев и вкус их чернил — моя прямая обязанность!
— Вы, наверно, написали не одну монографию по этому поводу, — Пробормотал я.
— Ну, разумеется, Уотсон! А как вы догадались?..
До лавки, как это ни странно, мы добрались без приключений. Это, без сомнения, была самая лучшая, самая восхитительная лавка в мире. Это была самая великолепная лавка из тех, что мы посещали вместе с Холмсом. Потому что на ее дверях висел огромный амбарный замок.
— Слава Богу! — вырвалось у меня.
Холмс еще некоторое время дергал замок, не в силах поверить в то, что лавка закрыта. Потом он повернул ко мне свое обескураженное лицо и пролепетал.
— Этого не может быть, Уотсон! Так не бывает!
— Бывает, — успокоил я его, — и даже гораздо чаще, чем вы думаете.
Но Холмса это не утешило. Повернувшись к двери, он несколько раз неуверенно пнул ее.
— Фергюсон, — сказал он, — открывайте. Ну, открывайте же, ну что вам стоит? Откройте, а?
На месте Фергюсона я ни за что бы не открыл такому человеку, как Холмс. Возможно, Фергюсон придерживался аналогичного мнения, и входить в контакт с великим сыщиком не входило в его планы, а, скорее всего, его просто не было дома.
— Ладно, — сказал Холмс. — Допустим, он ушел. Вопрос — куда? Будем рассуждать логически.
— А не проще ли спросить об этом у соседей? — осведомился я. — Да и вообще, на кой черт вам сдался этот Фергюсон?
— Фергюсон, — многозначительно сказал Холмс, подняв указательный палец, — одно из звеньев цепи!..
Я не выдержал:
— Одно из звеньев цепи идиотов, самым главным звеном в которой является один мой хороший приятель!
— Припоминаю, — сказал Холмс, — я, кажется, видел его.
— Еще бы, — подтвердил я, — и не один раз. В зеркале.
Но Холмс уже не слушал меня. Он вертел во все стороны головой, пытаясь найти кого-нибудь, кто поведал бы ему о судьбе Фергюсона. Улица была пуста.
— Ладно, — сказал Холмс, — прячьтесь! Ограбят — сами ко мне прибежите. Он пересек мостовую и подошел к высокой чугунной ограде, тянущейся насколько хватало глаз. В мгновение ока великий сыщик взобрался на нее, устроился там как петух на насесте и крикнул мне сверху.
— Уотсон! Где-нибудь ведь должны знать, куда делся Фергюсон. Пойдемте!
С этими словами он взмахнул руками, словно собираясь взлететь, и прыгнул. Послышался звук рвущейся материи, сдержанное проклятие, и Холмс повис вниз головой, зацепившись полой своего плаща, по ту сторону ограды.
Я демонстративно открыл калитку, находящуюся в десять фунтов от зависшего Холмса и вошел внутрь обширного парка с ухоженными дорожками и небольшими, разбросанными там и сям, памятниками. Тут меня осенило.
— Холмс! — вскричал я. — Это же кладбище!
Великий сыщик поднял голову и одним глазом осмотрел раскинувшийся перед ним пейзаж.
— Действительно, кладбище, — растерянно пробормотав он и вновь опустил голову.
Из-за пазухи Холмса вываливались пузырьки и с хрустальным звоном падали на землю. Холмс наблюдал за ними глазами полными слез. Я подошел, чтобы освободить его из безвыходного положения, но тут у него из-за пазухи прямо мне на ногу выпал кирпич. Я взвыл.
— Холмс!!! Я-то хотел вам помочь, а вы выбрасываете такие штучки!
— Я выбрасываю вовсе не штучки, — возразил Холмс, — а кирпичи. К тому же он сам вывалился, вы видели.
— Ничего я не видел! — заорал я. — Если вам нравится здесь висеть — висите себе на здоровье, а я пошел!
— Да, — сказал Холмс, закрывая глаза и скрещивая руки на груди, — мне нравится. Я давно мечтал вот так просто повисеть вниз головой. Я просто счастлив.
— Ах, вы счастливы! — разъярился я. — Ну, тогда получайте!
С этими словами я схватил Холмса за плечи и с силой дернул вниз. Плащ его с треском распался на две половины, а сам он глухим стуком возвестил о своей встрече с землей.
Некоторое время Холмс лежал молча, глядя в серое небо. Потом он перевел взгляд на меня.
— Уотсон, набейте-ка мне трубку, — слабым голосом попросил он.
— А больше вам ничего не набить? — мрачно сказал я, в душе, все же, радуясь тому, что великий сыщик жив.
— Господи! — сказал Холмс, собирая пузырьки и вещественные доказательства в котомку, сооруженную им из обрывков плаща. — Послушайте, Уотсон…
— Не хочу ничего слушать! Какого черта! Я вполне допускаю, что на мосту вы что-то такое нашли, по меньшей мере популярность, но вот что вы хотите разузнать на кладбище? Где Фергюсон?
— Да, — сказал Холмс. — Известно ли вам, дорогой друг, что при каждом кладбище есть сторож и смотрители?
Холмс взвалил на плечи котомку, и мы зашагали вглубь кладбища. Миновав несколько неухоженных заросших травой могил с покосившимися крестами, мы прошли мимо позеленевшего от времен бронзового ангела с одним крылом и свернули на широкую, покрытую гравием аллею. Мне показалось, что я уже бывал здесь. И, кажется, совсем недавно…
— Холмс! — воскликнул я. — Холмс! На этом кладбище похоронен лорд Хьюго Блэквуд! Холмс вздрогнул и оглянулся. Сказать по чести, мне тоже не нравилось такое совпадение, но вздрагивать я не стал — я достаточно надрожался прошлой ночью. По моим расчетам, Холмс должен был обязательно произнести что-нибудь очень умное, но, вопреки ожиданиям, он промолчал, как-то странно посмотрел на меня и еще быстрее зашагал по аллее. Похоже, ему в голову пришла очередная идея, и я был очень благодарен этому гению криминалистики, что он не стал делиться ею со мной.
Наконец, мы подошли к небольшому домику, казавшемуся совсем игрушечным в окружении глыб песчаника. Рядом с дверью к стене были прислонены несколько венков.
— Это здесь, — сказал Холмс и без стука вошел в дом. Я последовал за ним.
Внутри каким-то чудом умещалась кровать, неструганный стол, тумбочка и крохотный камин. За столом сидел лохматый, неопрятный старик и не спеша поглощал неаппетитного вида похлебку из глубокой глиняной миски.
Примерно с минуту он молча смотрел на нас, не думая отрываться от своего занятия. Мы в свою очередь, не отрываясь смотрели на него. Сторож неторопливо закончил трапезу, утер рукавом рот, стряхнул с бороды крошки, после чего засунул посуду под кровать, сел и стал ковыряться в зубах сапожным шилом, Создалось неловкое молчание. Холмс кашлянул.
— Мне нужен Фергюсон… — начал мой друг.
— Который помер от горячки три года назад? Или Генри Фергюсон, которого переехала карета? Или Марк Фергюсон старший, которому на голову упал кирпич? Или Эдгар Кристофер Фергюсон, убитый на дуэли?
— Нет, нет! Мне нужен Огюст Фергюсон, хозяин лавки, что напротив кладбища!
— И вы решили поискать его у меня? Ну, конечно, где же ему еще быть! Эй, Фергюсон! — сторож демонстративно распахнул тумбочку, как и следовало ожидать, совершенно пустую. — А может быть, он спрятался под кровать? Взгляните. Он, наверняка, там. Нет? Ну тогда он, как пить дать, сидит под столом. Это его любимое место.
— Послушайте, — вступил я, пока Холмс доверчиво ползал под кроватью. — Мы вовсе не надеялись найти его здесь. Мы хотели зайти к нему, но лавка оказалась закрытой. Тогда мы направились сюда, думая, что вы знаете…
— Знать не знаю и знать не хочу! — отрезал старик. — Черта с два! И бумага у него паршивая, и чернила разбавленные, и морда отвратительная…
— Кстати, насчет чернил, — Холмс высунул голову из-под кровати. — Не разрешите ли вы черкнуть нам пару строк, записку для Фергюсона: что мы заходили и не застали его?
— И вам чернил?! Все с ума посходили! Третьего дня при ходят Двое: «Дайте нам чернила!» Позавчера забегает какой-то поп. «Чернил — говорит, — не найдется?» Вчера врач — и ему то же чернила.
Я положил на стол шиллинг. Перемену, которая произошла со сторожем, надо было видеть.
— Секундочку, одну только секундочку, джентльмены! Извините, извините, ради Бога! Ах! Ах! — он вскочил с кровати и, неумело кланяясь, протянул Холмсу чернильницу и перо.
Холмс присел за стол и быстро начеркал несколько строк своим неподражаемым почерком. Справедливости ради, надо отметить, что бумага действительно была паршивая. Сложив записку и сунув ее в карман, Холмс встал, поклонился, при этом взгляд его упал на пол.
— Боже! — воскликнул он. — Как мы наследили!
— Что вы, что вы, джентльмены! — Замахал руками сторож. — Не извольте беспокоиться! — Нет, нет, — авторитетно заявил Холмс — Где у вас веник и совок?
Получив желаемое, Холмс методично смел на совок весь мусор и вышел наружу.
От удивления сторож только и смог сделать, что открыть рот. Тем временем, Холмс вернулся. Он поставил в угол веник и совок, взял котомку, улыбнулся и пошел к двери.
— До свидания, — сказал он, обернувшись. — Пойдемте, Уотсон.
Когда мы вновь оказались рядом с лавкой Фергюсона, я заметил что ее двери открыты. — Это уже не имеет значения — Холмс весело подмигнул мне. — Все, Уотсон, домой!
— Вы не шутите?! — воскликнул я.
— Нисколько, — ответил Холмс. — Идемте скорее, погода портится.
Ах, как приятно было снова оказаться в нашей старой уютной квартире! Мысль в том, что больше не надо куда-то бежать, кого-то ловить, от кого-то прятаться, доставляла мне невыразимое блаженство
Холмс, не теряя ни минуты, бухнулся за стол и, вывалив на него пузырьки, погрузился в изучение своих сокровищ. Я, тем временем, в каком-то полусне смыл с себя грязь и пот, соскоблил со щек трехдневную щетину. Не помню уже, как я добрался до кровати — мои глаза закрывались на ходу. Ко мне подошел Холмс.
— Уотсон, — серьезно сказал он. — Оставляю вам этот пакет, — он показал мне голубой конверт, запечатанный сургучом. — Я кладу его на стол. Если к шести часам вечера завтрашнего дня я не вернусь — а к шести я обязательно должен вернуться — вскройте его.
Я еще слышал, как Холмс вернулся к столу с пузырьками и все. Я провалился в сон, как в темную бездонную яму.
Глава 13.
— Это сумерки, братья,
Это сумерки… — зловеще шептал Холмс. — Это смерть, смерть от кораллов… — Холмс смотрел мне в глаза. — Это древние песни темной реки. Это сумерки, — и он захохотал. Хохот становился все громче, а Холмс исчезал все дальше и дальше в кроваво-красном тумане, окутавшем Лондон. Внезапно я понял, что погибну — смерть, неуловимая и невидимая, была здесь, в этом тумане, в этом воздухе, которым я дышал, везде и нигде, в пустынных улицах и темных домах, в скрюченных мертвых деревьях и потухших газовых фонарях. Это сумерки! — шептали чьи-то голоса, туман колыхался, то сгущаясь, то ненадолго исчезая, и тогда сквозь него проступали очертания виселиц… Шаги сзади — это смерть, я понял — это она, она приближается — да, она — миссис Хадсон! Топор в ее руке — занесенный над моей головой, он опускается! Это сумерки! — торжественно загремели голоса. — Сумерки! Сумерки! Сумерки!!!
— Нет!!! — вырвался у меня вопль ужаса. — Не-е-ет!!!
Свой собственный крик разбудил меня. Я лежал на кровати, обливаясь холодным потом, сжимая в руках разодранную пополам подушку.
— Холмс, — позвал я, чувствуя, как начинает затихать бешено бьющееся сердце. — Холмс!
Никто не ответил. В доме стояла тишина. Я понял, что Холмс еще не возвращался.
Приведя себя в порядок, я стал терпеливо дожидаться шести часов. Часов до трех я перелистывал одну из последних монографий великого сыщика, в которой он описывал различные виды губной помады. Однако это занятие скоро наскучило мне. Я подошел к шкафу с пузырьками и стал рассматривать его содержимое. Похоже, Холмс изрядно потрудился ночью. Коллекция Хьюго Блэквуда была полностью разобрана, снабжена наклеечками и ярлычками и с любовью расставлена по полкам в художественном беспорядке. Я долго боролся с внезапно охватившим меня желанием выкинуть самую богатую и самую ценную в мире коллекцию пузырьков на помойку или, на худой конец, свалить все на диван Холмса. Представив лицо этого коллекционера при виде учиненного мной погрома, я с трудом сдержал смех.
Стрелка часов будто застыла на четырех. Я повертел в руках оставленный им конверт и вновь бросил его на стол. От скуки я начал вспоминать события последних дней.
Если верить Холмсу, лорд Хьюго Блэквуд был отравлен. Кому это понадобилось? Кому мог помешать немощный шестидесятитрехлетний старик? Может быть, он стал свидетелем какого-нибудь ужасного преступления или же проник в святая святых чьей-то тщательно оберегаемой тайны и от него попытались избавиться? Но почему же это было сделано сейчас, а не пять лет назад, поскольку, если он что и видел в последние годы, то только лица своих близких? Что еще? А вдруг объявился еще один претендент на наследство старого лорда?! Он знает, что сможет оспаривать часть состояния только после смерти Хьюго Блэквуда, который не желает считать его наследником. Этим человеком может быть, скажем, незаконный сын Хьюго или же родственник, проклятый всей семьей за неведомые нам злодеяния. Убедившись, что при жизни лорда наследства ему не видать, он убивает его. Но если это так, то этот человек должен хорошо знать замок, его обитателей, их привычки! Кто в курсе всех дел Блэквудов? Только… Только доктор Мак-Кензи! Мак-Кензи… Постойте, имя неизвестного, отправившего письмо, начинается с буквы «M» !..
Я вскочил с дивана. Вот оно что! Теперь только бы не потерять нить рассуждений. Трясущейся рукой я налил из графина воды, выпил и вновь уселся на диван.
Итак, если доктор пишет кому-то письмо, то это значит, что убивал не он, а кто-то другой, видимо, его сообщнику, доктор же, тем временем, несомненно, создавал себе алиби, В письме же он еще раз напоминает убийце, что тот у него в руках, чтобы не вздумал предать его и скрыться. Правда, непонятно, чего же опасался доктор, имея полное алиби? И причем тут разрушенная стена замка, пропавшая и вновь появившаяся книга, завещанная лордом младшему сыну; причем здесь призрак, наконец? Я почувствовал, что голова моя начинает пухнуть от всех этих рассуждений.
Часы на стене пробили половину шестого. В окно тоскливо барабанил осенний дождь. Где-то за шкафом грустно пел свою песню сверчок.
— Ничего, ничего, — сказал я сам себе. Но беспокойство начало понемногу овладевать мною. Я вспомнил, каким необычайно серьезный для него тоном произнес вчера Холмс свои последние слова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10