— Грегори служит у Ллойда и получает кучу денег. А за братом явилась эта старая карга — леди Гудгейт — и опять целый день шепталась с моей женушкой. Эта благочестивая ханжа Гудгейт — самое гнусное существо в Лондоне. Послушать ее — она осчастливила своими подаяниями по меньшей мере тысячу человек. Тьфу! Лучше бы она удавилась и осчастливила бы всю Англию и ту часть Европы, где ее знают. А недавно из конюшни пропала оглобля. Зачем ей оглобля? Я так и сказал этой старой ведьме: «За чем тебе оглобля?» У нее хватило наглости отпираться! Оглоблю-то я, правда, потом нашел…
— А третий? Кто третий? — прервал я излияния мистера Блэквуда.
— Я! Я! Я буду третьим! — закричал он, шаря по карманам. — Мистер Холмс! Найдите мои деньги! Вечером заходил врач — тоже весьма подозрительная личность. Он живет неподалеку, на набережной Темзы. У меня тут рядом Темза…
И берег Англии пропал
Среди кипящих вод!.. —
— взревел Дэниел и с силой ударил руками по луже на полу, обрушив на нас целый каскад брызг. — Это буря! Буря! Спасайтесь! В трюме течь! — орал он.
— По-моему, нам пора, — поспешно сказал Холмс и, схватив меня за руку, вытащил из зала. Мы вскочили в кэб.
— Бейкер-стрит, 221-б, — крикнул Холмс. Лошади рванули, и наш кэб, зацепившись за порог, понесся прочь от замка.
— Мы тонем! Капитан уходит последним! Боже, храни Королеву! — неслось нам вслед.
— Ну и денек! — пробормотал Холмс и, откинувшись на спинку сиденья, закурил трубку.
Глава 4.
На следующий день я проснулся около полудня. В квартире было пусто, на столе лежала записка: «Буду к вечеру. Ш. X.»
Я скомкал записку и швырнул в окно. После вчерашних похождений настроение у меня было отнюдь не радужным — ведь это ж надо было вскочить в кэб и не заметить отсутствия кэбмена. Испуганные криками Холмса и Блэквуда кони понесли и таскали нас по всему Лондону, пока Холмс, наконец, со свойственной ему прозорливостью, не догадался выглянуть в окно. Мы поняли, что кэмбен остался в замке, и кому-то из нас придется править экипажем. В этот момент Холмсу пришла в голову очередная потрясающая мысль, и он сказал, что должен немного поразмышлять, причем поразмышлять в одиночестве. Мне пришлось лезть на запятки. Раза два я чуть было не упал с крыши и больно ушиб коленную чашечку. Править кэбом я не умел, и кони дружно ржали над попытками подчинить их моей воле. В конце концов, на Пикадилли-серкус нас остановил полисмен и поинтересовался, давно ли мы из сумасшедшего дома. Холмс ответил довольно резко. Полисмен обиделся и отвел нас в участок. По счастливой случайности, там оказался наш старый знакомый инспектор Лестрейд — он-то и проводил нас до дому. Там нам пришлось напоить его чаем и до утра развлекать разговорами. Точнее, развлекать его пришлось мне, гак как на Холмса снизошло вдохновение, и он принялся сочинять верлибры.
Как я уже упомянул, в доме никого не было — видимо, Лестрейд ушел вместе с Холмсом. Выпив холодный кофе, я, от нечего делать, стал перебирать лежащие на столе листки бумаги. Это были верлибры, вышедшие из-под пера Холмса, Вернее, то, что он называл верлибрами. Выпустив две монографии — «Древнегреческий верлибр» и «Верлибризация иглокожих и простейших» — Холмс возомнил себя величайшим поэтом и тонким ценителем поэзии. Не раз я замечал в его глазах мечтательную поволоку, когда он ходил взад-вперед по комнате, натыкаясь то на диван, то на шкаф с пузырьками, мыча при этом что-то очень страстное. А потом он начинал декламировать вслух сочинение перлы. Немногие могли выдержать это испытание…
Читать верлибры Холмса было почти так же мучительно. Осилив десятка два стихов, в верлибре под номером сто восемьдесят девять (Холмс нумеровал свои произведения) я наткнулся на строчку: «Уотсон, синий, как безопасная бритва» и понял, что поэзии на сегодня хватит.
Часа в четыре отдохнувший и повеселевший, я прогуливался по берегу Серпентина, в Гайд-парке, размышляя о том, как хорошо было бы поселиться где-нибудь на лоне природы, вести там безгрешную патриархальную жизнь и быть подальше от всех треволнений большого города, от надоедливых посетителей, от Холмса…
От этих мыслей меня отвлек подозрительный шум, уже несколько минут доносящийся из глубин парка. Я замер, пытаясь понять, в чем дело, как вдруг заметил, что по кустам и газонам прямо на меня несется толпа. Человек сто почтенных лондонцев, во фраках и смокингах, размахивая тростями, гнались за человеком в темном плаще. Тот, не оборачиваясь и не останавливаясь, швырял в толпу маленькие книжонки, что еще больше разжигало страсти. Это был Холмс.
— Спасайтесь, Холмс, за вами гонятся! — крикнул я и кинулся в боковую аллею, справедливо полагая, что осторожность не помешает, Холмс стремительным спрутом обошел меня и вдруг, взмахнув руками, провалился куда-то вниз. В следующее мгновение я тоже почувствовал, что лечу в пустоту. Перед моими глазами пронеслись стены канализационного колодца, и я упал на что-то мягкое.
— Вы не ушиблись, Уотсон? — заботливо спросил Холмс, пытаясь выбраться из-под меня.
— Нет-нет, нисколько! — ответил я.
Сверху донесся топот двух сотен ног. За какую-то секунду он достиг апогея и затих.
Холмс был доволен, как никогда.
— А здорово мы провели их! — гордо сказал он. — Теперь домой, Уотсон. Нам дьявольски повезло — мы вернемся самой короткой дорогой.
В руках моего друга появился потайной фонарь, и Холмс смело шагнул в канализационную трубу. Я последовал за ним.
Мне никогда прежде не доводилось осматривать лондонскую канализацию. В блеклом свете фонаря моим глазам предстал лабиринт труб, футов семи в диаметре, по дну которых медленно и величественно текли нечистоты. Потрескавшиеся местами бетонные стены покрывали неприятные желтые потеки. Холмс, вероятно, отлично знавший дорогу, уверенно шел вперед.
— Ну что же, Уотсон, — начал он, — по-моему, дело Блэквуда закончено. Так как вы думаете, кто же взял деньги?
Я напряг все свои умственные способности, вспомнил все прочитанные мною детективные рассказы, все преступления, которые мы расследовали вместе с Холмсом, и сказал: — Судя по описанию мистера Дэниела Блэквуда — его младший брат — самая безупречная личность из всех подозреваемых, а как показывает опыт нашей совместной работы, это-то и является наиболее подозрительным. Обычно преступником оказывается человек, которого менее всего склонны подозревать в совершении преступления. Следовательно, деньги взял Грегори Блэквуд.
— Отлично, Уотсон! — воскликнул Холмс. — Вы построили великолепно логическую цепь. Которая, к сожалению, не выдерживает никакой критики.
Несколько минут я переваривал эту новость, ежась от воды, капающей мне за шиворот. Хлюпанье и чавканье под ногами мешали сосредоточиться, уводили мысли в сторону. Еще с полчаса мы молча петляли в переплетении труб, и когда вода стала доходить нам до пояса, Холмс, который, как видно, с нетерпением ждал от меня восторженной похвалы, не выдержал и спросил:
— Послушайте, неужели вам не интересно, как я раскрыл это дело?
— А? Да, конечно, очень интересно, — спохватился я.
— Так вот, — торжественно начал Холмс, — дело оказалось на редкость простым. Как я выяснил, Грегори Блэквуд весьма порядочный человек. Его партнеры по бриджу, тоже весьма достойные люди, дали о нем самые лестные отзывы. Он живет по средствам, не пьет, по свидетельству Ллойда — аккуратен в работе, имеет приличный годовой доход и, как утверждают, даже крупные сбережения. Тогда зачем же, спрашивается, ему грабить своего родного брата? Теперь доктор. Этого господина зовут Мак-Кензи. О нем рассказывают потрясающие вещи: два месяца назад он нашел на дороге фунт стерлингов и, представьте себе, до сих пор ищет человека, который его потерял. Он не берет чаевых, бесплатно лечит…
— Послушайте, Холмс, — перебил я, — кажется, это мой фунт. Могу я получить его обратно у доктора Мак-Кензи?
— Разумеется, — уверенно ответил Холмс, — если, конечно, вы помните его номер. Короче, доктор тоже отпадает. Видите? Двое из троих отпадают. Я еще не привел ни одного факта, касающегося леди Гудгейт, как стало ясно, что она-то и есть преступница. Постойте-ка, мы, кажется, заблудились.
Трубу, по которой мы брели, преградила толстая металлическая решетка.
— Впрочем, я знаю это место. Мы просто немного отклонились от курса. Минуточку! — Холмс нырнул и через несколько секунд появился по ту сторону решетки. Течением его уносило куда-то в темноту.
— Сюда, Уотсон! — донеслось до меня. Я не обладал решимостью Холмса и судорожно вцепился в решетку. Она покачнулась и медленно рухнула. Дно ушло из-под ног, и меня понесло вслед за моим другом.
— Это происки Мориарти! — кричал Холмс, отплевываясь. — Даже после смерти он продолжает мстить мне! Уотсон, хватайтесь за что-нибудь — нас несет к водопаду!
Я нащупал ногу Холмса, схватился за нее и крепко зажмурил глаза. Внезапно я почувствовал, что поднимаюсь из пучины вод, и еще сильнее вцепился в ногу.
— Мы спасены! — услышал я голос моего друга и открыл глаза.
Мы висели футах в двадцати над ревущим водоворотом. Холмс крепко держался за скобу лестницы, поднимающейся вверх. В зубах у него был потайной фонарь. Я тоже ухватился за скобу и отпустил его ногу. Несколько минут мы, тяжело дыша, осматривались по сторонам.
Холмс задумался, еще раз огляделся по сторонам и уверенно сказал:
— От жажды мы не умрем, а без пищи здоровый человек может продержаться до трех недель. — Он скептически оглядел меня и добавил: — Или до двух. Итак, на чем мы остановились?
— На лестнице, — пробормотал я, стараясь не смотреть вниз.
— Я не об этом, Уотсон. Леди Гудгейт! Я навестил ее после второго завтрака. Эта выжившая из ума фурия не дала мне даже раскрыть рта. Она вбила себе в голову, что я стал на стезю порока, и мою душу необходимо спасти. «И тогда Господь призвал к себе сынов израилевых…». Тьфу, дьявол! До сих пор перед глазами стоит ее душераздирающая улыбка. Она прочла мне половину Библии, а когда я убегал, всучила целую кипу книжонок о кознях дьявола и святых угодниках. Но самое главное, заметьте, Уотсон, общая стоимость брошюр составила пятьдесят шесть фунтов стерлингов — я все точно подсчитал потом. Пятьдесят шесть и не пенсом меньше! Теперь вы понимаете? У Блэквуда пропала та же сумма. Остается только поставить ее перед лицом фактов и — закон есть закон!
— Потрясающе! — воскликнул я. — Вы превзошли самого себя! Но скажите, кто были те джентльмены, которые гнались за вами?
Холмс замялся.
— Понимаете, — доверительно начал он, — я попытался избавиться от этих брошюр и предложил одному пожилому господину приобрести некоторые из них. Прочитав название первой: — это была книжка «Развратная старость — дорога в ад» — он страшно оскорбился и стал звать на помощь, ну а потом… Вы сами видели, что было потом… — Холмс замолчал, задумчиво уставясь на водоворот.
Несколько минут мы молчали. Потом Холмс забормотал что-то про себя, отбивая ритм каблуком по скобам. Мою душу наполнили нехорошие предчувствия, и я с опасением взглянул на великого сыщика.
— Вы знаете, Уотсон, — проговорил он. — Мне сейчас в голову пришел великолепный верлибр. Вы только послушайте!..
На душе у меня сразу стало безнадежно тоскливо. Я даже подумал, что в воде было не так уж плохо, поскольку там в голову Холмса не приходило ничего великолепного.
— Верлибр номер двести шесть! — торжественно провозгласил он, обращаясь, по-видимому, к обитателям лондонской канализации. — Итак…
Большая грязная лужа.
Не нужен носильщику быстрый страус.
Эхом труба вонзилась
И наклонилась.
Мимо проносят восемь
Сосен, пылающих ярко,
Под триумфальную арку.
Дождь можно резать.
Но гадом будет тот,
Кто «не надо мерить ни разу»
Скажет и засмеется
Лишь коршуну удается
Чистить зубы камнем,
Напоминающим сонеты Шекспира
Или что-то подобное,
Но это не важно. Важно
Лишь то, что на свете есть
Честь и быстрые лошади.
Не надо под сенью акации
Думать о канализации!
«Не надо», — подумал я, а Холмс, тем временем, продолжал с завыванием:
Хотя, пыхтя и кряхтя,
Я ухожу вдаль.
Боль.
Уотсон без головы — Уотсон.
Лиса без хвоста — лиса,
Небеса — вот они, рядом!
Не надо, Гудгейт, не надо
Их заменять сатином.
Скотина. Хотя, вполне вероятно,
Что арфа, все же, духовой инструмент…
«Мент, мент, мент…» — разнеслось в темноте эхо. Я подумал, что канализация — самое подходящее место для верлибров. Холмс перевел дыхание и осведомился:
— Ну, как, Уотсон? Как мои новые стихи? Вот, например, верлибр номер…
Неожиданно сверху на пас упал луч света и гаечный ключ. Мы подняли головы. Над нами зияло открытое отверстие канализационного люка.
— Джереми, — услышали мы грубый голос, — подай инструмент.
Сверху показались чьи-то ноги в грязных ботинках.
— Эй, осторожнее, это моя голова, — торопливо предупредил Холмс, но было уже поздно.
Через несколько минут, выудив сорвавшегося вниз великого сыщика, мы с рабочими вылезли наверх. В розовых лучах заходящегося солнца взорам нашим предстал наш дом. Мимо пробежал мальчишка-газетчик.
— Последние новости! Сенсация! Лорд Хьюго Блэквуд скончался! Кому достанется миллионное состояние?! Сенсация! Сенсация! — кричал он, размахивая свежим номером «Дейли телеграф»
Холмс сел на мостовую и задумался.
Глава 5.
На следующее утро Холмс поднял меня раньше обычного.
— Собирайтесь быстрее, Уотсон, мы едем к Блэквудам. Сегодня похороны старого лорда. Предчувствие подсказывает мне, что наше присутствие там необходимо.
Моя служба в колониальных войсках приучила меня не задавать лишних вопросов. Я вскочил и принялся одеваться.
К Блэквудам мы прибыли когда все уже были в сборе. Около узорных чугунных ворот с гербом (до сих пор не могу понять, что на нем было изображено) теснились многочисленные экипажи, кругом сновали слуги и репортеры. С трудом протиснувшись через толпу зевак, мы с Холмсом прошли в ворота и зашагали по дорожке к замку.
Теперь, при свете дня, я, наконец, смог разглядеть его. К четырехэтажному зданию с массивными старинными башнями по бокам примыкали два крыла более поздней пристройки. Над Центральным строением возвышалась башня с узким готическим шпилем. Большие часы на ней были лишены минутной стрелки и доброй половины цифр. Фасад здания, похоже, не раз подвергался многочисленным переделкам. Увитые плющом лепные карнизы, амуры, атланты, нависающие над краем крыши химеры («У-у, какие гнусные морды», — пробормотал Холмс, завидев их) — все это разнообразие складывалось в неповторимый бредовый ансамбль. На вес над парадным подъездом поддерживали две мужеподобные кариатиды. Рядом с восстановленными дверями стоял дворецкий Квентин в черном костюме и мрачно смотрел на царившую кругом суматоху.
— Добрый день, джентльмены, — сказал он, заметив нас. — Если вы к старому лорду, то он умер.
— Вы слышите? — обратился ко мне Холмс. — Он и вправду умер. Это хорошо. Значит, народу будет много.
В этот момент дверь распахнулась, и рванувшийся внутрь Холмс сшиб с ног священника в черной сутане, который выходил из замка под руку с высоким человеком в темно-синем плаще. Последний помог святому отцу подняться, затем сурово посмотрел на Холмса и, погрозив ему пальцем, произнес:
— Как говорили древние египтяне — «когито эрго сум» [мыслю, следовательно существую (лат) — прим. OCR] — что означает: не зная броду, не суйся в воду. Пейте элениум.
— Кто это? — спросил я у Квентина, когда странная пара удалилась.
— Длинный — это доктор Мак-Кензи, — ответил тот, — а священника я и сам первый раз вижу.
— Пойдемте внутрь, Уотсон, — подергал меня за рукав Холмс — Истина требует нашего присутствия.
Наконец-то мы оказались в зале. Былая пустота сменилась многолюдной толпой — здесь собрался весь цвет Лондона. Пробираясь вперед, мы неожиданно очутились лицом к лицу с мистером — нет, теперь уже с лордом — Дэниелом Блэквудом. Как это ни странно, он был трезв.
— О, друзья мои, вы пришли! А у меня такое горе! — Дэниел зарыдал.
— Мужайтесь, мужайтесь! — говорил Холмс. — Мужчине не пристало плакать!
Я тем временем осматривал зал и приглядывался к гостям. Леди Гудгейт привлекала всеобщее внимание, но это было внимание, каким пользуются прокаженные: на них всем хочется посмотреть, но подойти близко никто не решается. Угол, который она занимала, старательно обходили стороной. Если вы видели гиппопотама Джимми в лондонском зоопарке, вы можете смело утверждать, что видели леди Гудгейт, различие совсем небольшое. Слой румян не мог скрыть ее возраста, приближавшегося к шестидесяти. В руке она держала молитвенник, а в ее очах фанатичным огнем горела неиссякаемая вера. Мне стало страшно.
— На самом верху — донесся из-за моей спины голос Холмса. — Уотсон, вы слышите?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
— А третий? Кто третий? — прервал я излияния мистера Блэквуда.
— Я! Я! Я буду третьим! — закричал он, шаря по карманам. — Мистер Холмс! Найдите мои деньги! Вечером заходил врач — тоже весьма подозрительная личность. Он живет неподалеку, на набережной Темзы. У меня тут рядом Темза…
И берег Англии пропал
Среди кипящих вод!.. —
— взревел Дэниел и с силой ударил руками по луже на полу, обрушив на нас целый каскад брызг. — Это буря! Буря! Спасайтесь! В трюме течь! — орал он.
— По-моему, нам пора, — поспешно сказал Холмс и, схватив меня за руку, вытащил из зала. Мы вскочили в кэб.
— Бейкер-стрит, 221-б, — крикнул Холмс. Лошади рванули, и наш кэб, зацепившись за порог, понесся прочь от замка.
— Мы тонем! Капитан уходит последним! Боже, храни Королеву! — неслось нам вслед.
— Ну и денек! — пробормотал Холмс и, откинувшись на спинку сиденья, закурил трубку.
Глава 4.
На следующий день я проснулся около полудня. В квартире было пусто, на столе лежала записка: «Буду к вечеру. Ш. X.»
Я скомкал записку и швырнул в окно. После вчерашних похождений настроение у меня было отнюдь не радужным — ведь это ж надо было вскочить в кэб и не заметить отсутствия кэбмена. Испуганные криками Холмса и Блэквуда кони понесли и таскали нас по всему Лондону, пока Холмс, наконец, со свойственной ему прозорливостью, не догадался выглянуть в окно. Мы поняли, что кэмбен остался в замке, и кому-то из нас придется править экипажем. В этот момент Холмсу пришла в голову очередная потрясающая мысль, и он сказал, что должен немного поразмышлять, причем поразмышлять в одиночестве. Мне пришлось лезть на запятки. Раза два я чуть было не упал с крыши и больно ушиб коленную чашечку. Править кэбом я не умел, и кони дружно ржали над попытками подчинить их моей воле. В конце концов, на Пикадилли-серкус нас остановил полисмен и поинтересовался, давно ли мы из сумасшедшего дома. Холмс ответил довольно резко. Полисмен обиделся и отвел нас в участок. По счастливой случайности, там оказался наш старый знакомый инспектор Лестрейд — он-то и проводил нас до дому. Там нам пришлось напоить его чаем и до утра развлекать разговорами. Точнее, развлекать его пришлось мне, гак как на Холмса снизошло вдохновение, и он принялся сочинять верлибры.
Как я уже упомянул, в доме никого не было — видимо, Лестрейд ушел вместе с Холмсом. Выпив холодный кофе, я, от нечего делать, стал перебирать лежащие на столе листки бумаги. Это были верлибры, вышедшие из-под пера Холмса, Вернее, то, что он называл верлибрами. Выпустив две монографии — «Древнегреческий верлибр» и «Верлибризация иглокожих и простейших» — Холмс возомнил себя величайшим поэтом и тонким ценителем поэзии. Не раз я замечал в его глазах мечтательную поволоку, когда он ходил взад-вперед по комнате, натыкаясь то на диван, то на шкаф с пузырьками, мыча при этом что-то очень страстное. А потом он начинал декламировать вслух сочинение перлы. Немногие могли выдержать это испытание…
Читать верлибры Холмса было почти так же мучительно. Осилив десятка два стихов, в верлибре под номером сто восемьдесят девять (Холмс нумеровал свои произведения) я наткнулся на строчку: «Уотсон, синий, как безопасная бритва» и понял, что поэзии на сегодня хватит.
Часа в четыре отдохнувший и повеселевший, я прогуливался по берегу Серпентина, в Гайд-парке, размышляя о том, как хорошо было бы поселиться где-нибудь на лоне природы, вести там безгрешную патриархальную жизнь и быть подальше от всех треволнений большого города, от надоедливых посетителей, от Холмса…
От этих мыслей меня отвлек подозрительный шум, уже несколько минут доносящийся из глубин парка. Я замер, пытаясь понять, в чем дело, как вдруг заметил, что по кустам и газонам прямо на меня несется толпа. Человек сто почтенных лондонцев, во фраках и смокингах, размахивая тростями, гнались за человеком в темном плаще. Тот, не оборачиваясь и не останавливаясь, швырял в толпу маленькие книжонки, что еще больше разжигало страсти. Это был Холмс.
— Спасайтесь, Холмс, за вами гонятся! — крикнул я и кинулся в боковую аллею, справедливо полагая, что осторожность не помешает, Холмс стремительным спрутом обошел меня и вдруг, взмахнув руками, провалился куда-то вниз. В следующее мгновение я тоже почувствовал, что лечу в пустоту. Перед моими глазами пронеслись стены канализационного колодца, и я упал на что-то мягкое.
— Вы не ушиблись, Уотсон? — заботливо спросил Холмс, пытаясь выбраться из-под меня.
— Нет-нет, нисколько! — ответил я.
Сверху донесся топот двух сотен ног. За какую-то секунду он достиг апогея и затих.
Холмс был доволен, как никогда.
— А здорово мы провели их! — гордо сказал он. — Теперь домой, Уотсон. Нам дьявольски повезло — мы вернемся самой короткой дорогой.
В руках моего друга появился потайной фонарь, и Холмс смело шагнул в канализационную трубу. Я последовал за ним.
Мне никогда прежде не доводилось осматривать лондонскую канализацию. В блеклом свете фонаря моим глазам предстал лабиринт труб, футов семи в диаметре, по дну которых медленно и величественно текли нечистоты. Потрескавшиеся местами бетонные стены покрывали неприятные желтые потеки. Холмс, вероятно, отлично знавший дорогу, уверенно шел вперед.
— Ну что же, Уотсон, — начал он, — по-моему, дело Блэквуда закончено. Так как вы думаете, кто же взял деньги?
Я напряг все свои умственные способности, вспомнил все прочитанные мною детективные рассказы, все преступления, которые мы расследовали вместе с Холмсом, и сказал: — Судя по описанию мистера Дэниела Блэквуда — его младший брат — самая безупречная личность из всех подозреваемых, а как показывает опыт нашей совместной работы, это-то и является наиболее подозрительным. Обычно преступником оказывается человек, которого менее всего склонны подозревать в совершении преступления. Следовательно, деньги взял Грегори Блэквуд.
— Отлично, Уотсон! — воскликнул Холмс. — Вы построили великолепно логическую цепь. Которая, к сожалению, не выдерживает никакой критики.
Несколько минут я переваривал эту новость, ежась от воды, капающей мне за шиворот. Хлюпанье и чавканье под ногами мешали сосредоточиться, уводили мысли в сторону. Еще с полчаса мы молча петляли в переплетении труб, и когда вода стала доходить нам до пояса, Холмс, который, как видно, с нетерпением ждал от меня восторженной похвалы, не выдержал и спросил:
— Послушайте, неужели вам не интересно, как я раскрыл это дело?
— А? Да, конечно, очень интересно, — спохватился я.
— Так вот, — торжественно начал Холмс, — дело оказалось на редкость простым. Как я выяснил, Грегори Блэквуд весьма порядочный человек. Его партнеры по бриджу, тоже весьма достойные люди, дали о нем самые лестные отзывы. Он живет по средствам, не пьет, по свидетельству Ллойда — аккуратен в работе, имеет приличный годовой доход и, как утверждают, даже крупные сбережения. Тогда зачем же, спрашивается, ему грабить своего родного брата? Теперь доктор. Этого господина зовут Мак-Кензи. О нем рассказывают потрясающие вещи: два месяца назад он нашел на дороге фунт стерлингов и, представьте себе, до сих пор ищет человека, который его потерял. Он не берет чаевых, бесплатно лечит…
— Послушайте, Холмс, — перебил я, — кажется, это мой фунт. Могу я получить его обратно у доктора Мак-Кензи?
— Разумеется, — уверенно ответил Холмс, — если, конечно, вы помните его номер. Короче, доктор тоже отпадает. Видите? Двое из троих отпадают. Я еще не привел ни одного факта, касающегося леди Гудгейт, как стало ясно, что она-то и есть преступница. Постойте-ка, мы, кажется, заблудились.
Трубу, по которой мы брели, преградила толстая металлическая решетка.
— Впрочем, я знаю это место. Мы просто немного отклонились от курса. Минуточку! — Холмс нырнул и через несколько секунд появился по ту сторону решетки. Течением его уносило куда-то в темноту.
— Сюда, Уотсон! — донеслось до меня. Я не обладал решимостью Холмса и судорожно вцепился в решетку. Она покачнулась и медленно рухнула. Дно ушло из-под ног, и меня понесло вслед за моим другом.
— Это происки Мориарти! — кричал Холмс, отплевываясь. — Даже после смерти он продолжает мстить мне! Уотсон, хватайтесь за что-нибудь — нас несет к водопаду!
Я нащупал ногу Холмса, схватился за нее и крепко зажмурил глаза. Внезапно я почувствовал, что поднимаюсь из пучины вод, и еще сильнее вцепился в ногу.
— Мы спасены! — услышал я голос моего друга и открыл глаза.
Мы висели футах в двадцати над ревущим водоворотом. Холмс крепко держался за скобу лестницы, поднимающейся вверх. В зубах у него был потайной фонарь. Я тоже ухватился за скобу и отпустил его ногу. Несколько минут мы, тяжело дыша, осматривались по сторонам.
Холмс задумался, еще раз огляделся по сторонам и уверенно сказал:
— От жажды мы не умрем, а без пищи здоровый человек может продержаться до трех недель. — Он скептически оглядел меня и добавил: — Или до двух. Итак, на чем мы остановились?
— На лестнице, — пробормотал я, стараясь не смотреть вниз.
— Я не об этом, Уотсон. Леди Гудгейт! Я навестил ее после второго завтрака. Эта выжившая из ума фурия не дала мне даже раскрыть рта. Она вбила себе в голову, что я стал на стезю порока, и мою душу необходимо спасти. «И тогда Господь призвал к себе сынов израилевых…». Тьфу, дьявол! До сих пор перед глазами стоит ее душераздирающая улыбка. Она прочла мне половину Библии, а когда я убегал, всучила целую кипу книжонок о кознях дьявола и святых угодниках. Но самое главное, заметьте, Уотсон, общая стоимость брошюр составила пятьдесят шесть фунтов стерлингов — я все точно подсчитал потом. Пятьдесят шесть и не пенсом меньше! Теперь вы понимаете? У Блэквуда пропала та же сумма. Остается только поставить ее перед лицом фактов и — закон есть закон!
— Потрясающе! — воскликнул я. — Вы превзошли самого себя! Но скажите, кто были те джентльмены, которые гнались за вами?
Холмс замялся.
— Понимаете, — доверительно начал он, — я попытался избавиться от этих брошюр и предложил одному пожилому господину приобрести некоторые из них. Прочитав название первой: — это была книжка «Развратная старость — дорога в ад» — он страшно оскорбился и стал звать на помощь, ну а потом… Вы сами видели, что было потом… — Холмс замолчал, задумчиво уставясь на водоворот.
Несколько минут мы молчали. Потом Холмс забормотал что-то про себя, отбивая ритм каблуком по скобам. Мою душу наполнили нехорошие предчувствия, и я с опасением взглянул на великого сыщика.
— Вы знаете, Уотсон, — проговорил он. — Мне сейчас в голову пришел великолепный верлибр. Вы только послушайте!..
На душе у меня сразу стало безнадежно тоскливо. Я даже подумал, что в воде было не так уж плохо, поскольку там в голову Холмса не приходило ничего великолепного.
— Верлибр номер двести шесть! — торжественно провозгласил он, обращаясь, по-видимому, к обитателям лондонской канализации. — Итак…
Большая грязная лужа.
Не нужен носильщику быстрый страус.
Эхом труба вонзилась
И наклонилась.
Мимо проносят восемь
Сосен, пылающих ярко,
Под триумфальную арку.
Дождь можно резать.
Но гадом будет тот,
Кто «не надо мерить ни разу»
Скажет и засмеется
Лишь коршуну удается
Чистить зубы камнем,
Напоминающим сонеты Шекспира
Или что-то подобное,
Но это не важно. Важно
Лишь то, что на свете есть
Честь и быстрые лошади.
Не надо под сенью акации
Думать о канализации!
«Не надо», — подумал я, а Холмс, тем временем, продолжал с завыванием:
Хотя, пыхтя и кряхтя,
Я ухожу вдаль.
Боль.
Уотсон без головы — Уотсон.
Лиса без хвоста — лиса,
Небеса — вот они, рядом!
Не надо, Гудгейт, не надо
Их заменять сатином.
Скотина. Хотя, вполне вероятно,
Что арфа, все же, духовой инструмент…
«Мент, мент, мент…» — разнеслось в темноте эхо. Я подумал, что канализация — самое подходящее место для верлибров. Холмс перевел дыхание и осведомился:
— Ну, как, Уотсон? Как мои новые стихи? Вот, например, верлибр номер…
Неожиданно сверху на пас упал луч света и гаечный ключ. Мы подняли головы. Над нами зияло открытое отверстие канализационного люка.
— Джереми, — услышали мы грубый голос, — подай инструмент.
Сверху показались чьи-то ноги в грязных ботинках.
— Эй, осторожнее, это моя голова, — торопливо предупредил Холмс, но было уже поздно.
Через несколько минут, выудив сорвавшегося вниз великого сыщика, мы с рабочими вылезли наверх. В розовых лучах заходящегося солнца взорам нашим предстал наш дом. Мимо пробежал мальчишка-газетчик.
— Последние новости! Сенсация! Лорд Хьюго Блэквуд скончался! Кому достанется миллионное состояние?! Сенсация! Сенсация! — кричал он, размахивая свежим номером «Дейли телеграф»
Холмс сел на мостовую и задумался.
Глава 5.
На следующее утро Холмс поднял меня раньше обычного.
— Собирайтесь быстрее, Уотсон, мы едем к Блэквудам. Сегодня похороны старого лорда. Предчувствие подсказывает мне, что наше присутствие там необходимо.
Моя служба в колониальных войсках приучила меня не задавать лишних вопросов. Я вскочил и принялся одеваться.
К Блэквудам мы прибыли когда все уже были в сборе. Около узорных чугунных ворот с гербом (до сих пор не могу понять, что на нем было изображено) теснились многочисленные экипажи, кругом сновали слуги и репортеры. С трудом протиснувшись через толпу зевак, мы с Холмсом прошли в ворота и зашагали по дорожке к замку.
Теперь, при свете дня, я, наконец, смог разглядеть его. К четырехэтажному зданию с массивными старинными башнями по бокам примыкали два крыла более поздней пристройки. Над Центральным строением возвышалась башня с узким готическим шпилем. Большие часы на ней были лишены минутной стрелки и доброй половины цифр. Фасад здания, похоже, не раз подвергался многочисленным переделкам. Увитые плющом лепные карнизы, амуры, атланты, нависающие над краем крыши химеры («У-у, какие гнусные морды», — пробормотал Холмс, завидев их) — все это разнообразие складывалось в неповторимый бредовый ансамбль. На вес над парадным подъездом поддерживали две мужеподобные кариатиды. Рядом с восстановленными дверями стоял дворецкий Квентин в черном костюме и мрачно смотрел на царившую кругом суматоху.
— Добрый день, джентльмены, — сказал он, заметив нас. — Если вы к старому лорду, то он умер.
— Вы слышите? — обратился ко мне Холмс. — Он и вправду умер. Это хорошо. Значит, народу будет много.
В этот момент дверь распахнулась, и рванувшийся внутрь Холмс сшиб с ног священника в черной сутане, который выходил из замка под руку с высоким человеком в темно-синем плаще. Последний помог святому отцу подняться, затем сурово посмотрел на Холмса и, погрозив ему пальцем, произнес:
— Как говорили древние египтяне — «когито эрго сум» [мыслю, следовательно существую (лат) — прим. OCR] — что означает: не зная броду, не суйся в воду. Пейте элениум.
— Кто это? — спросил я у Квентина, когда странная пара удалилась.
— Длинный — это доктор Мак-Кензи, — ответил тот, — а священника я и сам первый раз вижу.
— Пойдемте внутрь, Уотсон, — подергал меня за рукав Холмс — Истина требует нашего присутствия.
Наконец-то мы оказались в зале. Былая пустота сменилась многолюдной толпой — здесь собрался весь цвет Лондона. Пробираясь вперед, мы неожиданно очутились лицом к лицу с мистером — нет, теперь уже с лордом — Дэниелом Блэквудом. Как это ни странно, он был трезв.
— О, друзья мои, вы пришли! А у меня такое горе! — Дэниел зарыдал.
— Мужайтесь, мужайтесь! — говорил Холмс. — Мужчине не пристало плакать!
Я тем временем осматривал зал и приглядывался к гостям. Леди Гудгейт привлекала всеобщее внимание, но это было внимание, каким пользуются прокаженные: на них всем хочется посмотреть, но подойти близко никто не решается. Угол, который она занимала, старательно обходили стороной. Если вы видели гиппопотама Джимми в лондонском зоопарке, вы можете смело утверждать, что видели леди Гудгейт, различие совсем небольшое. Слой румян не мог скрыть ее возраста, приближавшегося к шестидесяти. В руке она держала молитвенник, а в ее очах фанатичным огнем горела неиссякаемая вера. Мне стало страшно.
— На самом верху — донесся из-за моей спины голос Холмса. — Уотсон, вы слышите?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10