Поняв это, он вообще отказался давать показания.— Я свою вину признал и больше отвечать ни на какие вопросы не буду.— Ваше право. Но зря. Мне кажется, что во всем этом деле замешана чья-то другая, более опытная рука…Но Володя был уже не тем мальчиком. Воровская жизнь не могла пройти бесследно…— Вы, гражданин следователь, бросьте на мою психику давить. Хотите большое дело состряпать? Не выйдет…Следователь доложил о ходе дела своему начальнику. Тот полистал протоколы допросов свидетелей, прочёл показания обвиняемых.— Все в порядке. Передавайте в суд.— Но вот тут некоторые неясности…— Не вижу никаких неясностей.Дело пошло в суд… И вернулось на доследование. Снова допросы — снова отказ давать показания. Следователь постоянно сталкивался с озлобленным упорством обвиняемого.— Ничего не добьётесь, ничего, — говорил Володя.И вновь дело, увеличившееся на несколько десятков листов, было отправлено в суд. Теперь оно обратно уже не вернулось…Суд осудил Сысоева на три года лишения свободы.В тюрьме ему вручили передачу: папиросы и пакет с яблоками — «подарок» Силы за свою свободу.
* * * Отрываются один за другим листки календаря. День сменяется днём, месяц— месяцем. Весна. Осень. Зима. Снова весна.Амнистия!Ребята в исправительно-трудовой колонии в тот день не работали и не учились. Многие из них завтра покидали колонию. Среди освобождённых был и Владимир Сысоев. В колонии он пробыл два года.Как сейчас, помнит Владимир первый разговор с воспитателем Василием Прокофьевичем.— Какую профессию хочешь приобрести, Сысоев?— А я уже имею.— Какую же?— Вор-карманник.— Ну, на эту специальность спроса в нашем государстве нет. Придётся переквалифицироваться…Нет, «переквалифицироваться» Владимир тогда не собирался. Упрямым был.Много хлопот доставил он своим воспитателям, ох как много! А специальность все-таки приобрёл. Столяр четвёртого разряда.
* * * Северная дорога. Под толстым пластом уже подтаявшего снега — болота. Вдоль железнодорожного полотна — стена леса.Деревья почти без ветвей, плотно прижались друг к другу, разве только руку меж стволами просунешь. Время от времени сине-зелёными пятнами проносятся массивы елей, реже — сосен.Холодно, неуютно там, за окнами вагонов. Ранняя весна или поздняя зима? Не поймёшь…Два года назад Владимира по этой же дороге везли в арестантском вагоне в колонию. Тогда была осень, и этот же лес манил своими яркими зелёными, красными и жёлтыми цветами…Телеграммы матери он не давал. Из писем знал, что отец вот уже год, как уехал и не подавал о себе никаких вестей. Значит, теперь она одна. Оно и к лучшему.Вспомнил отца, потом Сашку… Ненависть к этим двум людям жила в каждой частице его существа.А мать уже старуха. Последнее время уборщицей в школе работала. Тяжело ей одной приходится.На одной из станций его окликнули:— Вовка! Зздорово, кореш!— Рыжий!Действительно, перед ним Колька Рыжий, похудевший, с ещё более вытянутой, чем обычно, шеей.— У-угощайся, без монеты купил, — протягивает он Владимиру курицу.— Нет, спасибо.— Ккуда направляешься?— Домой, конечно.— А ппотом?— Куда же потом? На комбинате работать буду.— Ппродался, значит.Владимир вместо ответа берет его руки, сжимает в своих.— Ты свои грабки видел?Несмотря на сопротивление, он подносит ладони Кольки к его лицу.— Ппусти.— Видел? Грабки вора. А вот мои!Перед лицом Кольки две мозолистые ладони.— Рабочие грабки. Так-то… Запомни это и Сашке при случае передай. Не трожьте меня, а то этими вот грабками придушу!А на следующей станции в вагон ввалилась группа юнцов в ватниках.— Где эта шкура?— Спрятался!Владимир почувствовал, как краска отливает от щёк. Нащупал рукой столовый нож: дёшево не возьмёте!Но тут с полки соскочил амнистированный, которого в вагоне звали Пашкой. Громадный, лохматый, меднолицый. Набычившись, рявкнул:— Чего надо? Мотай отсюдова.— Ты, дядя, потише. Тебя, видать, жареный петух ещё в задницу не клевал. Гляди, успокоим…— Что?!Пашка схватил одного из мальчишек за шиворот, повернул к себе спиной, ударил под зад, тот кубарем вылетел на площадку. Бешено заорал:— Вон, шестерня! Чтоб духу вашего здесь не было!Ругаясь и угрожая, мальчишки ушли. А Пашка, повернувшись к Владимиру, отдуваясь, сказал:— Ты, парень, своей линии крепко держись. А шпаны этой не бойся. В случае чего — ко мне. Понял?В посёлок поезд пришёл рано, в четыре часа утра. Владимир вышел на перрон, огляделся. Не спеша перешёл железнодорожный мост. Первомайская улица, улица Энгельса… поселковый Совет, потребсоюз… Вот он, дом буквой «Г». Одна половина — Нуримановых, другая — Сысоевых. Три маленьких окошка. На верёвке от крыльца и до телеграфного столба развешано бельё. Щеколда. Потянул за конец верёвочки, спрятанной между двумя брёвнами, и дверь открылась.Скинул заплечный мешок, постучал согнутыми пальцами в дверь, из-за которой доносилось мерное тиканье ходиков.Молчание.Ещё раз постучал, погромче.— Кто там?— Свои, мама…Шлёпают босые ноги. Со звоном падает крючок.— Сыночек мой родненький, кровушка моя…За самоваром — длинный и бессвязный разговор, обычная беседа между близкими людьми, которые не виделись годы. Мать расспрашивает про трудовую колонию, про воспитателей, друзей, а он рассказывает, то и дело перебивая вопросами:— Николай Ахметович дома?.. А когда вернётся?.. Не знаешь, на комбинате столяры требуются?..В половине шестого мать ушла в школу. Владимир разделся и лёг отдохнуть с дороги. Но не спалось. Голосисто кричал петух. Поскрипывая, проехала телега. Суетились скворцы.Когда мать вернулась, вынул из мешка купленный в пути платок, набросил на худые плечи.— Гостинец тебе.Мать оглядела себя в зеркале.— Хорош платок. Спасибо тебе, хозяин.Она перебрала все его немногочисленные вещи. Выстирала и заштопала носки. Осмотрела со всех сторон ватник, нашла наконец прореху на подкладке и, щуря глаза под стёклами очков (раньше на носила!), зашила маленькими стёжками.— Вот теперь другой вид. Денег-то дать? Голяком, наверное, приехал?Он, не торопясь, вспорол только что зашитую подкладку, достал из-под неё пакет.— На, мама, до первой получки в хозяйстве пригодится.— Ну и ну, — только смогла произнести Вера Николаевна. — Настоящий хозяин! Когда отдохнёшь, ограду посмотри. Там две доски выломаны. Все руки не доходят…— Хорошо, сегодня подправлю.— Что так скоро? — удивилась она. — Сколько ждала — ещё подождёт. Не к спеху.— Да я завтра пойду на работу устраиваться…Материнские глаза пытливо смотрели на него. «Нет, не в отца, работяга».
* * * Утром следующего дня Владимир был уже в отделе кадров комбината.— Где тут народ набирают?— Смотря какой народ, — усмехнулся один из ожидавших. — Ты кто по специальности? Если разнорабочий…— Столяр.— Столяры нужны. Ты к старшему инспектору Матвееву зайди. Вон вторая дверь по коридору, клеёнкой обита.Матвеев, живой, стремительный, весь словно на пружинах, не дав сказать слова, засыпал вопросами:— Ты чего? По какому делу? На работу? Столяр? Какой разряд?— Четвёртый.— Очень хорошо. Молодец, что прямо к нам! Столяры нужны. Молодые, жизнерадостные, чтобы с песней работали. Песни петь умеешь? Да? Тогда самая подходящая кандидатура… Точно, Владислав Феофанович? — повернулся он к человеку с бледным нездоровым лицом, который сидел на диване.— Да, как будто подходящая, — сказал тот.— Вот видишь, и твой будущий начальник товарищ Коспянский так же считает.Матвеев попросил трудовую книжку.— Нету…— Чего нет? Трудовой книжки? Что ж ты людям голову морочишь?Владимир протянул справку об освобождении из трудовой колонии и удостоверение о присвоении разряда.Матвеев посмотрел документы и передал их Коспянскому.— Пиши заявление. Завтра приступишь к работе. Приходи к восьми.— Не спешите, Иван Иванович, — неожиданно прервал его Коспянский. — Вы иногда чересчур торопитесь. Надо ещё согласовать с начальником отдела кадров…— Да чего согласовывать? — вскинулся Матвеев. — Я — «за», вы — «за». Сегодня же подготовлю приказ — и на подпись.Владимир увидел, как Коспянский осторожно подмигнул своему собеседнику.Матвеев осёкся. Взъерошил волосы.— Мда… А впрочем, спешить действительно не к чему. Документы вы у нас оставьте, — неожиданно перешёл он на «вы», — а завтра к концу дня зайдите, а то ещё лучше — послезавтра. Договорились?Выйдя на улицу, Владимир вспомнил, от кого он слышал фамилию Коспянского — от Кольки Рыжего. Ну да, Коспянский, начальник цеха, где работал одно время Колька…Но все-таки через день пошёл опять.— А, Сысоев! — встретил его Матвеев. — Присаживайтесь. Должен вас, к сожалению, огорчить. Оказывается, я тогда ошибся: столярный цех у нас полностью укомплектован.— Врёте.— Что? — привстал Матвеев. — Вы, по-видимому, забыли, где находитесь.— Он бросил на стол Володины документы. — Получите. И чтоб вашей ноги здесь больше не было!— Не беспокойтесь, не будет.Легко сказать: «Не беспокойтесь, не будет». А что делать? Куда идти? Посёлок — не областной город, где десятки заводов, фабрик, мастерских и всюду требуются рабочие самых различных специальностей. Сысоев побывал ещё в нескольких местах. Столяры не требовались, советовали обратиться на комбинат.За эти две недели напрасных поисков Владимир осунулся. Глаза стали злыми и колючими. С матерью он почти не разговаривал. И она его не расспрашивала, как будто ничего не замечала. Да и о чем ей было спрашивать, когда и так все знала.Несколько дней назад она встретила на улице Коспянского.— Владислав Феофанович! — остановила она его. — Вот радость-то у меня! Сынок приехал. По амнистии отпустили. Такой самостоятельный стал! К вам в цех хочет…— Ну, без амнистированных как-нибудь обойдёмся, — буркнул Коспянский.— Что так?— Да так, воры не требуются.— Почему же он вор? Был вор, да весь вышел. Работать хочет.— Знаю это «работать хочет». Был один такой. Тоже «работать хотел», а потом «сработал» пятьсот рублей — и поминай как звали.«Эх, Володя, Володя, — думала бессонными ночами мать, — горе ты моё горькое! Хоть бы Николай Ахметович поскорей приехал. Душевный человек. Придумал бы что-нибудь».Приподнимаясь на локте в постели, смотрела на спящего сына. «Спит-то как неспокойно! Ворочается, бормочет. Нелегко ему. Ох как нелегко! И хоть бы товарищ какой зашёл… Никого из друзей-то не осталось, один».Но товарищи нашлись.Однажды, когда уставший и раздражённый Владимир под вечер вернулся домой, мать весело сказала:— А тебя здесь дружок дожидается! Мы уж с ним говорили, говорили…За столом, покрытым в честь гостя старой ковровой скатертью, пахнущей нафталином, сидел Колька.Владимир нехорошо улыбнулся.— Здорово, орёл сизокрылый!А когда мать вышла похлопотать по хозяйству, лёг грудью на стол и, смотря вверх, в побелевшее Колькино лицо, спросил:— Дорезать пришёл?Колька отшатнулся.— Что ты, что ты! Тты не думай… В поезде без меня было…— Только подсказал?Колька насторожённо следил за руками Сысоева: полезет в карман или нет? Руки Сысоева то сжимались в кулаки, то разжимались. Но вот Владимир перевёл дыхание и, откинув голову, закурил. Пронесло!— Ппсих! — сказал Колька с облегчением и засмеялся. — Настоящий псих. Пришёл как к другу, а он… Характер у тебя!— Какой есть.— Ну будет ттебе. Как рработается?— Не работаю.— Ппочему?— Некогда. Отдыхаю, загораю… Понял?— Ппонял, чего не понять, — опять встревожился Колька и заёрзал на стуле. — А то мать говорила…— Что говорила?— Да так, нничего, — ушёл он от ответа. — Я вот в Винницу податься думаю. Ссашка там. Пришёл ппопрощаться.— Что же, давай прощаться. Целоваться будем или как?В комнату вошла мать с двумя мисками. В одной были солёные огурцы, а в другой — картошка «в мундирах».— Чего не угощаешь приятеля, Володя?— Спешит он.— Ничего, ничего, успеет. Кушайте, Коля.Она поставила на стол тарелки, миски, нарезала хлеб.— За чекушкой сходить?Колька ухмыльнулся и вытащил из кармана поллитра водки.— Выпьем ппо маленькой.— Выпьем. Значит, говоришь, одна дорожка?Колька удивлённо на него посмотрел: он ничего подобного не говорил…Теперь Рыжий почти каждый вечер приходил к Сысоевым. Он участливо расспрашивал про дела, сочувственно ругал работников отдела кадров, а потом ставил на стол бутылку.Пили много.Мать со страхом наблюдала за хмельным сыном. «Отец! Вылитый отец! Поскорей бы уж приезжал Николай Ахметович, поскорей бы. Может, тогда все образуется. Помоги, господи!»Но Нуриманов не приезжал. На работу Владимира по-прежнему не брали. От ежедневного пьянства под глазами сына набрякли мешки. Суровый и чужой стал, не подступишься.
* * * «Дело по обвинению Сысоева»… Анна Ивановна прошлась по кабинету. «Сысоев, Сысоев… Такая знакомая фамилия. Ну да, ведь это сын того самого Сысоева. Вот и инициалы совпадают».Она нашла в деле обвинительное заключение. В глаза бросилась фраза: «В течение трех месяцев Сысоев безуспешно пытался устроиться на работу».Постановление о возбуждении уголовного дела, постановление о привлечении в качестве обвиняемого, протоколы допросов и письмо, адресованное матери:«Дорогая мамочка! Пишет тебе твой сын Володя. Пишу из исправительно-трудовой колонии. Но ты не расстраивайся. Был вором, но больше не буду. С воровской жизнью покончено. Не думай, что я без специальности. Я столяр. Здесь научили. Пиши мне письма прямо сюда. Поклонись от меня Николаю Ахметовичу и всем знакомым. Как живёшь? Нужны ли деньги? Я уже начал зарабатывать, но вот не знаю, можно ли пересылать деньги домой или нет. Спрошу у начальства. Ребята здесь есть неплохие. Тоже бывшие воры. А некоторые и сейчас ещё воры. Но многие, как и я, тоже уже всякие разные специальности имеют. Обо мне не плачь и не беспокойся. Целую тебя много раз. Володя».Да, заседателей с этим делом нужно будет познакомить заранее.В КПЗ — камере предварительного заключения Владимир сидел вторую неделю.
* * * Милиционеры относились к Сысоеву хорошо: смирный, распорядка не нарушает.Принося обед, один из дежурных, светловолосый и медлительный Семёнов, обычно присаживался к нему на нары, свёртывал козью ножку и в знак своего благоволения протягивал кисет с махоркой.— Закуривай, парень. И чего ты влез в это дело — не пойму. Специальность получил, женился бы, работал… А то пьяного обирать с дружком надумал. Дружок-то скрылся?— Скрылся.— Ну вот, а ты в тюрьму пойдёшь. Чего хорошего?— Везде люди, — заученно и вяло отвечал Владимир.— Оно конечно. Только какие люди! Вот в чем вопрос. Мать есть?— Есть.— Та самая старушка, что передачи носит?— Она.— Вот видишь как. И тебе кисло, и мать слезы льёт. Вторая судимость. Рецидив.Эти разговоры уже не волновали Владимира. Самое страшное осталось позади. Оно пришло в ту минуту, когда он решил про себя: к честной жизни возврата нет. Судьба.Потом к Сысоеву пришёл адвокат, длинный худой старик.— Ну, что скажете, молодой человек?— Ничего не скажу. Никакой защиты мне не надо.— Как же так? Матушка ваша просила меня дело вести. Я за него взялся, надеюсь облегчить вашу участь, а вы отказываетесь.Владимир рассеянно думал: «Вот адвоката наняла. А к чему? Теперь откажешься — казниться будет…»— Так как решим, молодой человек?— Ладно, защищайте. Только рассказывать мне не о чем. Все в деле записано.Через десять дней после этой беседы состоялся суд. В маленьком зале судебного заседания народу было много. Когда по проходу вели Сысоева, он ощущал на себе десятки любопытных взглядов. На одной из скамей увидел Коспянского и Матвеева. Свидетели будут.Сел, отвернулся к окну.— Вова!Сысоев досадливо поморщился: мать. Плачет и суёт какой-то кулёк.— Ты бы, мамаша, ушла отсюда.— Да как же я уйду, Вовочка? И Николай Ахметович тут…— Вот вместе и уходите. Нечего вам здесь делать. Передачу можешь и после суда принести. Осудят — и свидание судья даст. Всегда так. Уйди, мать, и так тошно.Всхлипывая, отошла, а в зале, наверное, осталась.— Ты чего с матерью так разговариваешь? — неодобрительно сказал один из конвойных. — Не на гулянку провожает…— Ты, сержант, помалкивай, не твоё дело!Суд решил начать судебное следствие с допроса Сысоева.— Встаньте, подсудимый!Встал, нехотя начал рассказывать:— Ну, выпили мы с Рыжим…— Кто это «Рыжий»?— Николай Сухотин. Выпили с ним, значит, а потом пошли гулять. Видим, пьяный возле клуба сидит. Спрашиваем: «Выпить хочешь?» «Хочу», — говорит. Ну и пошли все вместе с закусочную. Там ещё выпили, а потом его обобрали. Вот и все.Допросив подробно подсудимого, Анна Ивановна обратилась к адвокату:— У защиты вопросы будут?— Да, разумеется — приподнялся тот из-за стола.— Прошу.— Скажите, пожалуйста, подсудимый, по чьей инициативе было произведено изъятие у нетрезвого гражданина денег и часов? По-видимому, по инициативе Сухотина, как более старшего и опытного?— Товарищ адвокат!— Виноват, виноват, — снова приподнялся тот из-за стола.— Это, значит, кто первый обокрасть предложил?— Вот именно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
* * * Отрываются один за другим листки календаря. День сменяется днём, месяц— месяцем. Весна. Осень. Зима. Снова весна.Амнистия!Ребята в исправительно-трудовой колонии в тот день не работали и не учились. Многие из них завтра покидали колонию. Среди освобождённых был и Владимир Сысоев. В колонии он пробыл два года.Как сейчас, помнит Владимир первый разговор с воспитателем Василием Прокофьевичем.— Какую профессию хочешь приобрести, Сысоев?— А я уже имею.— Какую же?— Вор-карманник.— Ну, на эту специальность спроса в нашем государстве нет. Придётся переквалифицироваться…Нет, «переквалифицироваться» Владимир тогда не собирался. Упрямым был.Много хлопот доставил он своим воспитателям, ох как много! А специальность все-таки приобрёл. Столяр четвёртого разряда.
* * * Северная дорога. Под толстым пластом уже подтаявшего снега — болота. Вдоль железнодорожного полотна — стена леса.Деревья почти без ветвей, плотно прижались друг к другу, разве только руку меж стволами просунешь. Время от времени сине-зелёными пятнами проносятся массивы елей, реже — сосен.Холодно, неуютно там, за окнами вагонов. Ранняя весна или поздняя зима? Не поймёшь…Два года назад Владимира по этой же дороге везли в арестантском вагоне в колонию. Тогда была осень, и этот же лес манил своими яркими зелёными, красными и жёлтыми цветами…Телеграммы матери он не давал. Из писем знал, что отец вот уже год, как уехал и не подавал о себе никаких вестей. Значит, теперь она одна. Оно и к лучшему.Вспомнил отца, потом Сашку… Ненависть к этим двум людям жила в каждой частице его существа.А мать уже старуха. Последнее время уборщицей в школе работала. Тяжело ей одной приходится.На одной из станций его окликнули:— Вовка! Зздорово, кореш!— Рыжий!Действительно, перед ним Колька Рыжий, похудевший, с ещё более вытянутой, чем обычно, шеей.— У-угощайся, без монеты купил, — протягивает он Владимиру курицу.— Нет, спасибо.— Ккуда направляешься?— Домой, конечно.— А ппотом?— Куда же потом? На комбинате работать буду.— Ппродался, значит.Владимир вместо ответа берет его руки, сжимает в своих.— Ты свои грабки видел?Несмотря на сопротивление, он подносит ладони Кольки к его лицу.— Ппусти.— Видел? Грабки вора. А вот мои!Перед лицом Кольки две мозолистые ладони.— Рабочие грабки. Так-то… Запомни это и Сашке при случае передай. Не трожьте меня, а то этими вот грабками придушу!А на следующей станции в вагон ввалилась группа юнцов в ватниках.— Где эта шкура?— Спрятался!Владимир почувствовал, как краска отливает от щёк. Нащупал рукой столовый нож: дёшево не возьмёте!Но тут с полки соскочил амнистированный, которого в вагоне звали Пашкой. Громадный, лохматый, меднолицый. Набычившись, рявкнул:— Чего надо? Мотай отсюдова.— Ты, дядя, потише. Тебя, видать, жареный петух ещё в задницу не клевал. Гляди, успокоим…— Что?!Пашка схватил одного из мальчишек за шиворот, повернул к себе спиной, ударил под зад, тот кубарем вылетел на площадку. Бешено заорал:— Вон, шестерня! Чтоб духу вашего здесь не было!Ругаясь и угрожая, мальчишки ушли. А Пашка, повернувшись к Владимиру, отдуваясь, сказал:— Ты, парень, своей линии крепко держись. А шпаны этой не бойся. В случае чего — ко мне. Понял?В посёлок поезд пришёл рано, в четыре часа утра. Владимир вышел на перрон, огляделся. Не спеша перешёл железнодорожный мост. Первомайская улица, улица Энгельса… поселковый Совет, потребсоюз… Вот он, дом буквой «Г». Одна половина — Нуримановых, другая — Сысоевых. Три маленьких окошка. На верёвке от крыльца и до телеграфного столба развешано бельё. Щеколда. Потянул за конец верёвочки, спрятанной между двумя брёвнами, и дверь открылась.Скинул заплечный мешок, постучал согнутыми пальцами в дверь, из-за которой доносилось мерное тиканье ходиков.Молчание.Ещё раз постучал, погромче.— Кто там?— Свои, мама…Шлёпают босые ноги. Со звоном падает крючок.— Сыночек мой родненький, кровушка моя…За самоваром — длинный и бессвязный разговор, обычная беседа между близкими людьми, которые не виделись годы. Мать расспрашивает про трудовую колонию, про воспитателей, друзей, а он рассказывает, то и дело перебивая вопросами:— Николай Ахметович дома?.. А когда вернётся?.. Не знаешь, на комбинате столяры требуются?..В половине шестого мать ушла в школу. Владимир разделся и лёг отдохнуть с дороги. Но не спалось. Голосисто кричал петух. Поскрипывая, проехала телега. Суетились скворцы.Когда мать вернулась, вынул из мешка купленный в пути платок, набросил на худые плечи.— Гостинец тебе.Мать оглядела себя в зеркале.— Хорош платок. Спасибо тебе, хозяин.Она перебрала все его немногочисленные вещи. Выстирала и заштопала носки. Осмотрела со всех сторон ватник, нашла наконец прореху на подкладке и, щуря глаза под стёклами очков (раньше на носила!), зашила маленькими стёжками.— Вот теперь другой вид. Денег-то дать? Голяком, наверное, приехал?Он, не торопясь, вспорол только что зашитую подкладку, достал из-под неё пакет.— На, мама, до первой получки в хозяйстве пригодится.— Ну и ну, — только смогла произнести Вера Николаевна. — Настоящий хозяин! Когда отдохнёшь, ограду посмотри. Там две доски выломаны. Все руки не доходят…— Хорошо, сегодня подправлю.— Что так скоро? — удивилась она. — Сколько ждала — ещё подождёт. Не к спеху.— Да я завтра пойду на работу устраиваться…Материнские глаза пытливо смотрели на него. «Нет, не в отца, работяга».
* * * Утром следующего дня Владимир был уже в отделе кадров комбината.— Где тут народ набирают?— Смотря какой народ, — усмехнулся один из ожидавших. — Ты кто по специальности? Если разнорабочий…— Столяр.— Столяры нужны. Ты к старшему инспектору Матвееву зайди. Вон вторая дверь по коридору, клеёнкой обита.Матвеев, живой, стремительный, весь словно на пружинах, не дав сказать слова, засыпал вопросами:— Ты чего? По какому делу? На работу? Столяр? Какой разряд?— Четвёртый.— Очень хорошо. Молодец, что прямо к нам! Столяры нужны. Молодые, жизнерадостные, чтобы с песней работали. Песни петь умеешь? Да? Тогда самая подходящая кандидатура… Точно, Владислав Феофанович? — повернулся он к человеку с бледным нездоровым лицом, который сидел на диване.— Да, как будто подходящая, — сказал тот.— Вот видишь, и твой будущий начальник товарищ Коспянский так же считает.Матвеев попросил трудовую книжку.— Нету…— Чего нет? Трудовой книжки? Что ж ты людям голову морочишь?Владимир протянул справку об освобождении из трудовой колонии и удостоверение о присвоении разряда.Матвеев посмотрел документы и передал их Коспянскому.— Пиши заявление. Завтра приступишь к работе. Приходи к восьми.— Не спешите, Иван Иванович, — неожиданно прервал его Коспянский. — Вы иногда чересчур торопитесь. Надо ещё согласовать с начальником отдела кадров…— Да чего согласовывать? — вскинулся Матвеев. — Я — «за», вы — «за». Сегодня же подготовлю приказ — и на подпись.Владимир увидел, как Коспянский осторожно подмигнул своему собеседнику.Матвеев осёкся. Взъерошил волосы.— Мда… А впрочем, спешить действительно не к чему. Документы вы у нас оставьте, — неожиданно перешёл он на «вы», — а завтра к концу дня зайдите, а то ещё лучше — послезавтра. Договорились?Выйдя на улицу, Владимир вспомнил, от кого он слышал фамилию Коспянского — от Кольки Рыжего. Ну да, Коспянский, начальник цеха, где работал одно время Колька…Но все-таки через день пошёл опять.— А, Сысоев! — встретил его Матвеев. — Присаживайтесь. Должен вас, к сожалению, огорчить. Оказывается, я тогда ошибся: столярный цех у нас полностью укомплектован.— Врёте.— Что? — привстал Матвеев. — Вы, по-видимому, забыли, где находитесь.— Он бросил на стол Володины документы. — Получите. И чтоб вашей ноги здесь больше не было!— Не беспокойтесь, не будет.Легко сказать: «Не беспокойтесь, не будет». А что делать? Куда идти? Посёлок — не областной город, где десятки заводов, фабрик, мастерских и всюду требуются рабочие самых различных специальностей. Сысоев побывал ещё в нескольких местах. Столяры не требовались, советовали обратиться на комбинат.За эти две недели напрасных поисков Владимир осунулся. Глаза стали злыми и колючими. С матерью он почти не разговаривал. И она его не расспрашивала, как будто ничего не замечала. Да и о чем ей было спрашивать, когда и так все знала.Несколько дней назад она встретила на улице Коспянского.— Владислав Феофанович! — остановила она его. — Вот радость-то у меня! Сынок приехал. По амнистии отпустили. Такой самостоятельный стал! К вам в цех хочет…— Ну, без амнистированных как-нибудь обойдёмся, — буркнул Коспянский.— Что так?— Да так, воры не требуются.— Почему же он вор? Был вор, да весь вышел. Работать хочет.— Знаю это «работать хочет». Был один такой. Тоже «работать хотел», а потом «сработал» пятьсот рублей — и поминай как звали.«Эх, Володя, Володя, — думала бессонными ночами мать, — горе ты моё горькое! Хоть бы Николай Ахметович поскорей приехал. Душевный человек. Придумал бы что-нибудь».Приподнимаясь на локте в постели, смотрела на спящего сына. «Спит-то как неспокойно! Ворочается, бормочет. Нелегко ему. Ох как нелегко! И хоть бы товарищ какой зашёл… Никого из друзей-то не осталось, один».Но товарищи нашлись.Однажды, когда уставший и раздражённый Владимир под вечер вернулся домой, мать весело сказала:— А тебя здесь дружок дожидается! Мы уж с ним говорили, говорили…За столом, покрытым в честь гостя старой ковровой скатертью, пахнущей нафталином, сидел Колька.Владимир нехорошо улыбнулся.— Здорово, орёл сизокрылый!А когда мать вышла похлопотать по хозяйству, лёг грудью на стол и, смотря вверх, в побелевшее Колькино лицо, спросил:— Дорезать пришёл?Колька отшатнулся.— Что ты, что ты! Тты не думай… В поезде без меня было…— Только подсказал?Колька насторожённо следил за руками Сысоева: полезет в карман или нет? Руки Сысоева то сжимались в кулаки, то разжимались. Но вот Владимир перевёл дыхание и, откинув голову, закурил. Пронесло!— Ппсих! — сказал Колька с облегчением и засмеялся. — Настоящий псих. Пришёл как к другу, а он… Характер у тебя!— Какой есть.— Ну будет ттебе. Как рработается?— Не работаю.— Ппочему?— Некогда. Отдыхаю, загораю… Понял?— Ппонял, чего не понять, — опять встревожился Колька и заёрзал на стуле. — А то мать говорила…— Что говорила?— Да так, нничего, — ушёл он от ответа. — Я вот в Винницу податься думаю. Ссашка там. Пришёл ппопрощаться.— Что же, давай прощаться. Целоваться будем или как?В комнату вошла мать с двумя мисками. В одной были солёные огурцы, а в другой — картошка «в мундирах».— Чего не угощаешь приятеля, Володя?— Спешит он.— Ничего, ничего, успеет. Кушайте, Коля.Она поставила на стол тарелки, миски, нарезала хлеб.— За чекушкой сходить?Колька ухмыльнулся и вытащил из кармана поллитра водки.— Выпьем ппо маленькой.— Выпьем. Значит, говоришь, одна дорожка?Колька удивлённо на него посмотрел: он ничего подобного не говорил…Теперь Рыжий почти каждый вечер приходил к Сысоевым. Он участливо расспрашивал про дела, сочувственно ругал работников отдела кадров, а потом ставил на стол бутылку.Пили много.Мать со страхом наблюдала за хмельным сыном. «Отец! Вылитый отец! Поскорей бы уж приезжал Николай Ахметович, поскорей бы. Может, тогда все образуется. Помоги, господи!»Но Нуриманов не приезжал. На работу Владимира по-прежнему не брали. От ежедневного пьянства под глазами сына набрякли мешки. Суровый и чужой стал, не подступишься.
* * * «Дело по обвинению Сысоева»… Анна Ивановна прошлась по кабинету. «Сысоев, Сысоев… Такая знакомая фамилия. Ну да, ведь это сын того самого Сысоева. Вот и инициалы совпадают».Она нашла в деле обвинительное заключение. В глаза бросилась фраза: «В течение трех месяцев Сысоев безуспешно пытался устроиться на работу».Постановление о возбуждении уголовного дела, постановление о привлечении в качестве обвиняемого, протоколы допросов и письмо, адресованное матери:«Дорогая мамочка! Пишет тебе твой сын Володя. Пишу из исправительно-трудовой колонии. Но ты не расстраивайся. Был вором, но больше не буду. С воровской жизнью покончено. Не думай, что я без специальности. Я столяр. Здесь научили. Пиши мне письма прямо сюда. Поклонись от меня Николаю Ахметовичу и всем знакомым. Как живёшь? Нужны ли деньги? Я уже начал зарабатывать, но вот не знаю, можно ли пересылать деньги домой или нет. Спрошу у начальства. Ребята здесь есть неплохие. Тоже бывшие воры. А некоторые и сейчас ещё воры. Но многие, как и я, тоже уже всякие разные специальности имеют. Обо мне не плачь и не беспокойся. Целую тебя много раз. Володя».Да, заседателей с этим делом нужно будет познакомить заранее.В КПЗ — камере предварительного заключения Владимир сидел вторую неделю.
* * * Милиционеры относились к Сысоеву хорошо: смирный, распорядка не нарушает.Принося обед, один из дежурных, светловолосый и медлительный Семёнов, обычно присаживался к нему на нары, свёртывал козью ножку и в знак своего благоволения протягивал кисет с махоркой.— Закуривай, парень. И чего ты влез в это дело — не пойму. Специальность получил, женился бы, работал… А то пьяного обирать с дружком надумал. Дружок-то скрылся?— Скрылся.— Ну вот, а ты в тюрьму пойдёшь. Чего хорошего?— Везде люди, — заученно и вяло отвечал Владимир.— Оно конечно. Только какие люди! Вот в чем вопрос. Мать есть?— Есть.— Та самая старушка, что передачи носит?— Она.— Вот видишь как. И тебе кисло, и мать слезы льёт. Вторая судимость. Рецидив.Эти разговоры уже не волновали Владимира. Самое страшное осталось позади. Оно пришло в ту минуту, когда он решил про себя: к честной жизни возврата нет. Судьба.Потом к Сысоеву пришёл адвокат, длинный худой старик.— Ну, что скажете, молодой человек?— Ничего не скажу. Никакой защиты мне не надо.— Как же так? Матушка ваша просила меня дело вести. Я за него взялся, надеюсь облегчить вашу участь, а вы отказываетесь.Владимир рассеянно думал: «Вот адвоката наняла. А к чему? Теперь откажешься — казниться будет…»— Так как решим, молодой человек?— Ладно, защищайте. Только рассказывать мне не о чем. Все в деле записано.Через десять дней после этой беседы состоялся суд. В маленьком зале судебного заседания народу было много. Когда по проходу вели Сысоева, он ощущал на себе десятки любопытных взглядов. На одной из скамей увидел Коспянского и Матвеева. Свидетели будут.Сел, отвернулся к окну.— Вова!Сысоев досадливо поморщился: мать. Плачет и суёт какой-то кулёк.— Ты бы, мамаша, ушла отсюда.— Да как же я уйду, Вовочка? И Николай Ахметович тут…— Вот вместе и уходите. Нечего вам здесь делать. Передачу можешь и после суда принести. Осудят — и свидание судья даст. Всегда так. Уйди, мать, и так тошно.Всхлипывая, отошла, а в зале, наверное, осталась.— Ты чего с матерью так разговариваешь? — неодобрительно сказал один из конвойных. — Не на гулянку провожает…— Ты, сержант, помалкивай, не твоё дело!Суд решил начать судебное следствие с допроса Сысоева.— Встаньте, подсудимый!Встал, нехотя начал рассказывать:— Ну, выпили мы с Рыжим…— Кто это «Рыжий»?— Николай Сухотин. Выпили с ним, значит, а потом пошли гулять. Видим, пьяный возле клуба сидит. Спрашиваем: «Выпить хочешь?» «Хочу», — говорит. Ну и пошли все вместе с закусочную. Там ещё выпили, а потом его обобрали. Вот и все.Допросив подробно подсудимого, Анна Ивановна обратилась к адвокату:— У защиты вопросы будут?— Да, разумеется — приподнялся тот из-за стола.— Прошу.— Скажите, пожалуйста, подсудимый, по чьей инициативе было произведено изъятие у нетрезвого гражданина денег и часов? По-видимому, по инициативе Сухотина, как более старшего и опытного?— Товарищ адвокат!— Виноват, виноват, — снова приподнялся тот из-за стола.— Это, значит, кто первый обокрасть предложил?— Вот именно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25