И каждый раз сам себе говорил: голос сатаны! Умолкни, покорись и вымаливай прощение. А сейчас говорю: не надо мне прощения ни от тебя, Афанасий, ни от бога, ни от суда. Раз положено мне наказание за то, что на кровь свою руку поднял, пусть и осудят… Прошу прощения только у дочери своей, Валечки, у тебя, Маша, и у вас, Наталья Матвеевна.Акимов обернулся к учительнице и низко ей поклонился.После последнего слова Калашникова суд удалился на совещание. Публика вышла из зала. В фойе клуба люди смогли наконец высказать все, что передумали в эти часы.— Кто бы мог поверить, — говорил собравшимся вокруг него пожилой рабочий, — что такие вещи возможны в наше время. Ведь я же хорошо знаю Степана. Отличный семьянин был. И на тебе…Через час суд объявил приговор. Калашникова приговорили к пяти годам лишения свободы, Акимова — к двум.Степан выслушал приговор молча.
* * * …В исправительно-трудовой колонии Степана сразу же поставили на знакомую работу — по столярной части. Он принялся за труд с каким-то непонятным для окружающих ожесточением.Тяжёлые, неотвязные думы лишали Степана покоя. Если бы он отдохнул перед сном, то пришлось бы ворочаться на нарах чуть не до утра. А так Степан проваливался куда-то, едва голова касалась подушки.Вскоре рвение Степана было замечено. Имя его появилось на Доске передовиков. Не раз начальник отряда заговаривал со Степаном, советовал прочитать книги, втягивал в беседу. Акимов отмалчивался и глядел куда-то вдаль, мимо плеча воспитателя, думая о своём.Степана сделали бригадиром. Под началом у него работали четверо молодых парней, не успевших ещё овладеть никакой специальностью. Степан учил их основательно, посвящая во все тонкости мастерства. Подолгу говорил о капризах и привычках разных пород дерева, о том, как нужно дружить с инструментом, чтобы он был послушен воле мастера. Но как только беседа переходила на другие темы, из бригадира нельзя было выжать ни слова.Возможно, так и прошёл бы весь срок заключения, если бы мастерской не дали заказа со стороны: изготовить столы и стулья для детского сада.Степан молча выслушал распоряжение начальника и, не взглянув на чертежи мебели, коротко сказал:— Этого делать не буду.Степана тут же сместили с бригадиров, он ушёл, сунул голову в подушку и так лежал, не засыпая и не поднимая головы.Под вечер его вызвал начальник отряда Куницын.Степан вошёл в небольшую чистую комнату, где стоял стол, сделанный его, Степана, руками, и сел по приглашению Куницына на стул, тоже его, Степана, производства.Куницын обратился к Акимову с просьбой. Самодеятельный коллектив готовит спектакль. Нужны декорации. Не может ли он, Акимов, возглавить бригаду театральных плотников этак на неделю — на две.Прошло недели две. Степан работал за кулисами клуба, когда его вызвали.— Акимов, свидание…В маленькой комнатке Степан увидел жену и Валю. Он и рта не успел раскрыть, как девочка повисла, ухватившись ручонками за его шею. А жена заплакала в голос.— Ну что ты, — неловко уговаривал её Степан. — Теперь-то чего реветь?.. Перестань, а то, гляди, и Валюшка заплачет…Степан не мог простить себе месяцы напрасных мучений. Ведь самому написать им надо было. Хорошо, что Куницын оказался таким душевным человеком. А то так бы и не знал, простили они его или нет.Как-то Степан пришёл в библиотеку и, вытащив из кармана бумажку, где толстым плотницким карандашом рукой Куницына было написано название книги, протянул её библиотекарю.Книга называлась «Библия для верующих и неверующих», и Степан с первого раза многого в ней не понял.За повторным чтением этой книги Степана застал Куницын. Они долго говорили в этот вечер, прохаживаясь по дорожке вдоль бараков.Многие неверующие, с которыми до сих пор доводилось встречаться Степану, либо хохотали над Степановой «дурью», либо сокрушённо качали головами, доказывая, что в наши дни нельзя верить в бога. В лучшем случае собеседники Степана ссылались на спутники, атомную энергию, успехи астрономии.Куницын вёл разговор совсем по-другому. Именно здесь Степан понял, что к чужим верованиям нужно относиться с уважением и что религиозность вовсе не является признаком «глупости», «дури», «бестолковости».— Можно быть умнейшим человеком и верить в бога, — говорил Куницын. — Был такой великий учёный — Дарвин. Он до сорока лет верил в бога и только, когда сам убедился в том, что бога быть не может, порвал с религией.Степану очень хотелось спросить, как же это случилось, что простой смертный вдруг смог сам убедиться в таком деле, но он постеснялся.— У меня бы на вашем месте возник вопрос, — улыбнулся Куницын. — По вероучению иеговистов, такой человек, как Калашников, чуть ли не святой и он, конечно, должен «спастись». А ведь вы, неглупый, умеющий понимать людей человек, не можете не видеть, что Калашников — прохвост…Они долго говорили, Куницын не требовал от Акимова ответов и возражений. Но лучше бы он спорил со Степаном. Акимов теперь часто размышлял над словами воспитателя.«Как же это на самом деле выходит? — думал Степан. — Ни один волос с головы не упадёт без воли божьей. Стало быть, если один человек убил другого, то виноват не убийца, а бог. Зачем же бог, от которого все зависит, делает людей неверующими? Чтобы искусить верующих и определить, кто истинно любит бога, а кто нет? Так ведь он же всеведущий и должен знать это без испытаний и искушений!»Снова перечитал Степан «Библию для верующих и неверующих». Библиотекарь посоветовал взять ещё несколько книг и брошюр.Между тем шли месяцы. Имя Степана не сходило с Доски передовиков, и вскоре Акимов получил досрочно условное освобождение.В день отъезда произошло маленькое происшествие.Степан уже получал документы в канцелярии, когда туда вбежал библиотекарь.— Позвольте, — закричал он, — это как же так! Да у меня таким порядком всю библиотеку по домам увезут. А ну-ка открывайте чемодан! Где у вас «Библия для верующих и неверующих»?Степан густо покраснел. От смущения он никак не мог попасть ключиком в скважину замочка.— Я же не нарочно, — бормотал Степан. — Я позабыл, что не моя…— Когда Фимка Удав снимает часы с прохожих, он тоже каждый раз уверяет, что не нарочно, а просто позабыл!..— Тихо! — стукнул ладонью по столу Куницын. — Акимов, оставьте книгу у себя.Степан покривил душой, говоря Куницыну, что больше не верит в бога. Он ещё не мог назвать себя неверующим. Но и прежней веры давно уже не было. ОН САМ СЕБЯ ОСУДИЛ… В тот день в кабинете Анны Ивановны, где помимо нас находился ещё помощник прокурора области Максим Феофанович Камышев, мы говорили о том, что, не искоренив алкоголизма, нельзя покончить и с преступностью. Камышев, в недавнем прошлом прокурор сельского района, перечисляя причины, способствующие пьянству, особо подчеркнул тот огромный вред, который приносят самогонщики.— Если в какой-либо деревне увеличивалось количество хулиганств, телесных повреждений, краж, — говорил он, — то в милиции уже знали: объявился самогонщик. Трудно перечислить все беды, связанные с самогоноварением. Получалось — один наживался, а десятки людей страдали. Но однажды пострадал и самогонщик… Я имею в виду не приговор суда. Так получилось, что строже всего он сам себя наказал…— Вы имеете в виду Бычкова? — спросила Анна Ивановна.— Его, — подтвердил Камышев. — О нем стоило бы написать…Через несколько дней дело по обвинению Бычкова было доставлено в прокуратуру области. И вот уже мы, выслушивая краткие комментарии Камышева, читаем материалы дела.
* * * Судья. Подсудимый Бычков, вы по-прежнему отрицаете свою вину?Подсудимый. Отрицаю.Судья. Почему же у вас в доме произошёл взрыв?Подсудимый. Мальчишка баловался… А я недоглядел, по хозяйству был занят…Судья. А это что за медная трубка?Подсудимый. Откуда я знаю? Мало ли железок валяется.Из протокола судебного заседания…Когда-то слабый колхоз набирал силу, превращался в крупное многоотраслевое хозяйство. Изменилась и жизнь колхозников. Никто уже не завидовал так и не вступившему в колхоз Бычкову, его шкафам и диванам. У многих появилось своё, новое, ничуть не хуже. А у Бычкова, жившего за счёт продажи овощей с огорода, дела были неважны: цены на картошку все падали и торговать ею становилось невыгодно.Однажды, не дождавшись конца торговли, Бычков связал свои мешки и пошёл в чайную.В грязно-голубом павильоне в самом конце рынка с утра до вечера плавали тучи табачного дыма. На стенах висели порыжевшие едва заметные таблички: «Не курить», «Приносить с собой и распивать спиртные напитки воспрещается». У прилавка теснилась длинная очередь. Петра окликнули из дальнего угла. Он сразу узнал своего старого дружка Ярохина. Когда-то они вместе учились в школе, затем попали в одну роту. С войны Ярохин вернулся без ноги. На работу он не поступил, жена от него ушла. Ярохин проводил в чайной все время с утра до вечера, ожидая угощения от случайных собеседников, обрюзг, по неделям не брился, одет был в грязный мятый пиджак неопределённого цвета.— Здоров, Петро… — он хрипло рассмеялся. — Забываешь старых приятелей. Все деньгу копишь? Угостил бы ради встречи.Пётр недовольно отмахнулся.— Настроение не то.— Дела небось на рынке плохи? — понимающе улыбнулся Ярохин. — Так это не только у тебя. Перед тобой заходил Семёнов из Поддубного, знаешь его? Так у него тоже не лучше.Ярохин знал все последние рыночные новости. Они стекались со всего рынка в чайную.— Что же делать будешь, Петро? Так и прогореть недолго.— Не каркай, — стукнул кулаком по столу Бычков. — Без тебя душа горит.— Да ты не обижайся, я же тебе добра хочу… Тут одно дельце есть… — Ярохин оглянулся по сторонам. — Выпить бы неплохо…— Да где же я тебе выпить-то возьму? До завтра потерпеть не можешь?— Не могу, Гаврилыч, поверь, не могу. Я знаю, где можно достать. Там и о деле поговорим. Только никому ни-ни. Понял? — Ярохин живо поднялся, пританцовывая на одной ноге. — Пошли.Приятели молча шли по притихшей улице.Возле большого сумрачного, из потемневших брёвен, дома они остановились и исчезли в тёмном провале двери.С тех пор на деревне стали замечать, что Бычков изменился. На базаре появлялся редко, только за покупками…
* * * Судья. Ваша фамилия, имя, отчество и должность?Свидетель. Смирницкий Иван Кузьмич, бригадир колхоза «Рассвет».Судья. Вы знакомы с подсудимым?Свидетель. Да я со всем, почитай, районом знаком.Судья. Какие у вас отношения?Свидетель. С Петром-то? Нормальные отношения. Чего нам делить?Судья. Вам что-либо известно о том, что Бычков промышлял самогоноварением?Свидетель. Вот чего не знаю, того не знаю…Из протокола судебного заседанияОсень было холодная и злая. Дожди шли неделями. Земля размокла, по дорогам ни пройти ни проехать.Как-то Пётр вернулся домой вместе с бригадиром.— Слушай, Анюта, принеси-ка нам горяченького. А то продрогли мы с Кузьмичом, — попросил он жену.На столе появился борщ, солёные огурцы, варёная картошка.— Ну, Кузьмич, по маленькой, что ли?— А что? Можно.Пётр достал бутылку с мутноватой жидкостью.— Где это ты раздобыл? — удивился бригадир.— На станции. На водку не хватило, так пришлось взять это у одной тётки. И недорого. Будь здоров!Они чокнулись и выпили.— А что за тётка-то? — продолжал допытываться Кузьмич.— Тётка как тётка. Две руки, голова. Мы с ней детей не крестили. А тебе-то зачем? — подозрительно покосился Пётр. — Председателю доложить хочешь?— Чудак!.. Просто сам хотел достать где-нибудь…— Смогу устроить… Это нетрудно.Возвращаясь домой, бригадир снова и снова вспоминал разговор с Петром.«Черт его знает, откуда он берет самогон. А какое мне, собственно, дело? Что я — милиционер? А хоть бы и сам варил! Ведь за свои деньги и сахар покупает, и все…»После самогона было тепло и весело. Даже дождь не казался таким противным.— Все-таки хорошая это штука, выпьешь — и вроде легче становится. Вот как сегодня: председатель честил с утра, муторно было, а сейчас ничего. А Пётр — хороший мужик. И работает ничего, только жмот порядочный. Ну да все мы не без греха…С утра у бригадира страшно болела голова, и он забежал к Петру.— У тебя там не осталось в бутылке? — подмигнул он Бычкову.— Да есть немного. А что?— Опохмелиться бы.— Это можно.Пётр исчез в задней комнате и через некоторое время вернулся со стаканом самогона и солёным огурцом.— Спасибо, Гаврилыч, выручил ты меня, а то спасу не было — башка трещала! — говорил Петру бригадир, когда они шли на работу.— Да ладно уж, — отмахнулся Бычков. — Чего там, свои люди — сочтёмся. Надо будет — заходи. Выручу.Так у Петра появился первый клиент. А обслужить он мог многих…Посреди задней комнаты теперь стоял большой жестяной чан — литров на двадцать. Сверху его прикрывала крышка. Это и был самогонный аппарат.Сам Бычков не решался продавать свою продукцию, а делал это через бабку Ефросинью из соседнего села. Это была довольно бойкая старуха лет семидесяти. Любители выпить хорошо знали её дом. Постоянным клиентам самогон отпускался даже в кредит.Многие знали, что бабка продаёт самогон, но смотрели на это сквозь пальцы. Бычков же оставался в тени.— Петя, а может быть, не надо! — говорила Анна. — Ведь нам и без того хватает.— Ты только помалкивай, — предупредил Пётр. — И сыну Славке надо сказать, чтобы не проболтался. Для него и тебя стараюсь, чтоб жизнь сделать вольготную.И жизнь в доме с каждым месяцем становилась «вольготней»: купили радиоприёмник, Славке Бычков подарил велосипед.Сын не очень хорошо понимал слово «самогон». Самолёт, самокат — это ему было понятно. Это были привычные вещи, о которых люди говорили открыто, не таясь. А вот при слове «самогон» отец почему-то обязательно понижал голос:— Ты, сынок, помалкивай про заднюю комнату. Чтоб никому…— А почему, бать?— Вырастешь — поймёшь. А пока это тайна. Ты тайны хранить умеешь?— Умею, — серьёзно отвечал Славка.Так в его маленькую жизнь вошла первая тайна. Нехорошая, грязная.Как только из задней комнаты начинало тянуть сладким запахом, отец посылал его на улицу.— Поди погуляй. Если кто-нибудь подойдёт, прибеги и скажи.Славке это напоминало игру в войну. Когда кто-нибудь приближался к их калитке, сердце его замирало. «Ну войди, войди же…»Но никто не входил. Проходил один час, другой. Славке становилось скучно.И однажды Славка не выдержал и убежал, ничего не сказав. Мимо шли ребята кататься с ледяной горки.«Прокачусь разок и обратно», — решил Славка и помчался к горке.Но так уж получилось, что домой он вернулся только поздно вечером.— Где был? — мрачно спросил отец.— Я, бать, на минуточку… — начал было Славка.— На минуточку, — взорвался Пётр. — А если кто-нибудь пришёл бы в эту минуточку — тогда что?— А что, бать? — переспросил Славка.— Посадили бы меня, вот что.В беззаботную мальчишескую жизнь вошло ещё одно слово — «посадили». Слово это вызывало страх.Ночью Славка проснулся от ужаса. Ему приснилось, будто отца арестовали. Мальчик сел на кровати и заплакал. Ему было страшно.За закрытой дверью разговаривали. Славка приоткрыл дверь. За столом сидели отец и бригадир Кузьмич, и ещё один дядька, которого он не знал. На скрип двери все трое мгновенно повернулись.— А-а… наследник! — Отец был какой-то красный, взлохмаченный. Таким его Славка видел в первый раз. — Входи, входи. Значит, хочешь узнать, что такое самогон? Сейчас узнаешь.Анны в комнате не было. Ей нужно было рано идти на ферму, и она легла спать. Да и не любила она этих ночных сборищ.— На, попробуй, — отец поднёс к Славкиному лицу стакан с мутной жидкостью.Славка отхлебнул глоток. В нос ударил противный запах, обожгло горло. Славка закашлялся, на глазах его выступили слезы.— Какой же ты мужик, если водку не умеешь пить? Учись, малец, — пробасил незнакомый дядька и, опрокинув в рот полный стакан самогона, аппетитно закусил салом. Славке вдруг стало весело.— И я так могу, — он одним махом проглотил оставшуюся жидкость и задохнулся. Он чувствовал, как в рот ему стараются запихнуть что-то мокрое и солёное.— Огурцом закуси, — шептал Пётр, перепуганный внезапно побледневшим лицом сына, — легче станет.Славка начал жевать огурец. В голове у него стоял шум, а стены избы начали плавно покачиваться.К горлу подступил ком. Его начало тошнить. Славка корчился, держась за живот. Казалось, что внутренности выворачиваются наружу. Рядом топтался насмерть перепуганный Пётр.— Анна! Анна! Со Славкой плохо!..Славка болел почти неделю. Чувствуя себя виноватым, Пётр приносил ему гостинцы, рассказывал, сидя у Славкиной постели, разные истории. Анна все эти дни почти не разговаривала с мужем.Бычков-старший съездил на базар, накупил Анне и Славке подарков.— Ну не мучь, хозяюшка, — заглядывая Анне в глаза, он набрасывал на плечи жены цветастую шаль. — Виноват, каюсь! Но ведь выпивши был. Винюсь! А повинную голову и меч не сечёт.— Тоже выдумал, — сдаваясь, ворчала Анна, — ребёнка самогоном поить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
* * * …В исправительно-трудовой колонии Степана сразу же поставили на знакомую работу — по столярной части. Он принялся за труд с каким-то непонятным для окружающих ожесточением.Тяжёлые, неотвязные думы лишали Степана покоя. Если бы он отдохнул перед сном, то пришлось бы ворочаться на нарах чуть не до утра. А так Степан проваливался куда-то, едва голова касалась подушки.Вскоре рвение Степана было замечено. Имя его появилось на Доске передовиков. Не раз начальник отряда заговаривал со Степаном, советовал прочитать книги, втягивал в беседу. Акимов отмалчивался и глядел куда-то вдаль, мимо плеча воспитателя, думая о своём.Степана сделали бригадиром. Под началом у него работали четверо молодых парней, не успевших ещё овладеть никакой специальностью. Степан учил их основательно, посвящая во все тонкости мастерства. Подолгу говорил о капризах и привычках разных пород дерева, о том, как нужно дружить с инструментом, чтобы он был послушен воле мастера. Но как только беседа переходила на другие темы, из бригадира нельзя было выжать ни слова.Возможно, так и прошёл бы весь срок заключения, если бы мастерской не дали заказа со стороны: изготовить столы и стулья для детского сада.Степан молча выслушал распоряжение начальника и, не взглянув на чертежи мебели, коротко сказал:— Этого делать не буду.Степана тут же сместили с бригадиров, он ушёл, сунул голову в подушку и так лежал, не засыпая и не поднимая головы.Под вечер его вызвал начальник отряда Куницын.Степан вошёл в небольшую чистую комнату, где стоял стол, сделанный его, Степана, руками, и сел по приглашению Куницына на стул, тоже его, Степана, производства.Куницын обратился к Акимову с просьбой. Самодеятельный коллектив готовит спектакль. Нужны декорации. Не может ли он, Акимов, возглавить бригаду театральных плотников этак на неделю — на две.Прошло недели две. Степан работал за кулисами клуба, когда его вызвали.— Акимов, свидание…В маленькой комнатке Степан увидел жену и Валю. Он и рта не успел раскрыть, как девочка повисла, ухватившись ручонками за его шею. А жена заплакала в голос.— Ну что ты, — неловко уговаривал её Степан. — Теперь-то чего реветь?.. Перестань, а то, гляди, и Валюшка заплачет…Степан не мог простить себе месяцы напрасных мучений. Ведь самому написать им надо было. Хорошо, что Куницын оказался таким душевным человеком. А то так бы и не знал, простили они его или нет.Как-то Степан пришёл в библиотеку и, вытащив из кармана бумажку, где толстым плотницким карандашом рукой Куницына было написано название книги, протянул её библиотекарю.Книга называлась «Библия для верующих и неверующих», и Степан с первого раза многого в ней не понял.За повторным чтением этой книги Степана застал Куницын. Они долго говорили в этот вечер, прохаживаясь по дорожке вдоль бараков.Многие неверующие, с которыми до сих пор доводилось встречаться Степану, либо хохотали над Степановой «дурью», либо сокрушённо качали головами, доказывая, что в наши дни нельзя верить в бога. В лучшем случае собеседники Степана ссылались на спутники, атомную энергию, успехи астрономии.Куницын вёл разговор совсем по-другому. Именно здесь Степан понял, что к чужим верованиям нужно относиться с уважением и что религиозность вовсе не является признаком «глупости», «дури», «бестолковости».— Можно быть умнейшим человеком и верить в бога, — говорил Куницын. — Был такой великий учёный — Дарвин. Он до сорока лет верил в бога и только, когда сам убедился в том, что бога быть не может, порвал с религией.Степану очень хотелось спросить, как же это случилось, что простой смертный вдруг смог сам убедиться в таком деле, но он постеснялся.— У меня бы на вашем месте возник вопрос, — улыбнулся Куницын. — По вероучению иеговистов, такой человек, как Калашников, чуть ли не святой и он, конечно, должен «спастись». А ведь вы, неглупый, умеющий понимать людей человек, не можете не видеть, что Калашников — прохвост…Они долго говорили, Куницын не требовал от Акимова ответов и возражений. Но лучше бы он спорил со Степаном. Акимов теперь часто размышлял над словами воспитателя.«Как же это на самом деле выходит? — думал Степан. — Ни один волос с головы не упадёт без воли божьей. Стало быть, если один человек убил другого, то виноват не убийца, а бог. Зачем же бог, от которого все зависит, делает людей неверующими? Чтобы искусить верующих и определить, кто истинно любит бога, а кто нет? Так ведь он же всеведущий и должен знать это без испытаний и искушений!»Снова перечитал Степан «Библию для верующих и неверующих». Библиотекарь посоветовал взять ещё несколько книг и брошюр.Между тем шли месяцы. Имя Степана не сходило с Доски передовиков, и вскоре Акимов получил досрочно условное освобождение.В день отъезда произошло маленькое происшествие.Степан уже получал документы в канцелярии, когда туда вбежал библиотекарь.— Позвольте, — закричал он, — это как же так! Да у меня таким порядком всю библиотеку по домам увезут. А ну-ка открывайте чемодан! Где у вас «Библия для верующих и неверующих»?Степан густо покраснел. От смущения он никак не мог попасть ключиком в скважину замочка.— Я же не нарочно, — бормотал Степан. — Я позабыл, что не моя…— Когда Фимка Удав снимает часы с прохожих, он тоже каждый раз уверяет, что не нарочно, а просто позабыл!..— Тихо! — стукнул ладонью по столу Куницын. — Акимов, оставьте книгу у себя.Степан покривил душой, говоря Куницыну, что больше не верит в бога. Он ещё не мог назвать себя неверующим. Но и прежней веры давно уже не было. ОН САМ СЕБЯ ОСУДИЛ… В тот день в кабинете Анны Ивановны, где помимо нас находился ещё помощник прокурора области Максим Феофанович Камышев, мы говорили о том, что, не искоренив алкоголизма, нельзя покончить и с преступностью. Камышев, в недавнем прошлом прокурор сельского района, перечисляя причины, способствующие пьянству, особо подчеркнул тот огромный вред, который приносят самогонщики.— Если в какой-либо деревне увеличивалось количество хулиганств, телесных повреждений, краж, — говорил он, — то в милиции уже знали: объявился самогонщик. Трудно перечислить все беды, связанные с самогоноварением. Получалось — один наживался, а десятки людей страдали. Но однажды пострадал и самогонщик… Я имею в виду не приговор суда. Так получилось, что строже всего он сам себя наказал…— Вы имеете в виду Бычкова? — спросила Анна Ивановна.— Его, — подтвердил Камышев. — О нем стоило бы написать…Через несколько дней дело по обвинению Бычкова было доставлено в прокуратуру области. И вот уже мы, выслушивая краткие комментарии Камышева, читаем материалы дела.
* * * Судья. Подсудимый Бычков, вы по-прежнему отрицаете свою вину?Подсудимый. Отрицаю.Судья. Почему же у вас в доме произошёл взрыв?Подсудимый. Мальчишка баловался… А я недоглядел, по хозяйству был занят…Судья. А это что за медная трубка?Подсудимый. Откуда я знаю? Мало ли железок валяется.Из протокола судебного заседания…Когда-то слабый колхоз набирал силу, превращался в крупное многоотраслевое хозяйство. Изменилась и жизнь колхозников. Никто уже не завидовал так и не вступившему в колхоз Бычкову, его шкафам и диванам. У многих появилось своё, новое, ничуть не хуже. А у Бычкова, жившего за счёт продажи овощей с огорода, дела были неважны: цены на картошку все падали и торговать ею становилось невыгодно.Однажды, не дождавшись конца торговли, Бычков связал свои мешки и пошёл в чайную.В грязно-голубом павильоне в самом конце рынка с утра до вечера плавали тучи табачного дыма. На стенах висели порыжевшие едва заметные таблички: «Не курить», «Приносить с собой и распивать спиртные напитки воспрещается». У прилавка теснилась длинная очередь. Петра окликнули из дальнего угла. Он сразу узнал своего старого дружка Ярохина. Когда-то они вместе учились в школе, затем попали в одну роту. С войны Ярохин вернулся без ноги. На работу он не поступил, жена от него ушла. Ярохин проводил в чайной все время с утра до вечера, ожидая угощения от случайных собеседников, обрюзг, по неделям не брился, одет был в грязный мятый пиджак неопределённого цвета.— Здоров, Петро… — он хрипло рассмеялся. — Забываешь старых приятелей. Все деньгу копишь? Угостил бы ради встречи.Пётр недовольно отмахнулся.— Настроение не то.— Дела небось на рынке плохи? — понимающе улыбнулся Ярохин. — Так это не только у тебя. Перед тобой заходил Семёнов из Поддубного, знаешь его? Так у него тоже не лучше.Ярохин знал все последние рыночные новости. Они стекались со всего рынка в чайную.— Что же делать будешь, Петро? Так и прогореть недолго.— Не каркай, — стукнул кулаком по столу Бычков. — Без тебя душа горит.— Да ты не обижайся, я же тебе добра хочу… Тут одно дельце есть… — Ярохин оглянулся по сторонам. — Выпить бы неплохо…— Да где же я тебе выпить-то возьму? До завтра потерпеть не можешь?— Не могу, Гаврилыч, поверь, не могу. Я знаю, где можно достать. Там и о деле поговорим. Только никому ни-ни. Понял? — Ярохин живо поднялся, пританцовывая на одной ноге. — Пошли.Приятели молча шли по притихшей улице.Возле большого сумрачного, из потемневших брёвен, дома они остановились и исчезли в тёмном провале двери.С тех пор на деревне стали замечать, что Бычков изменился. На базаре появлялся редко, только за покупками…
* * * Судья. Ваша фамилия, имя, отчество и должность?Свидетель. Смирницкий Иван Кузьмич, бригадир колхоза «Рассвет».Судья. Вы знакомы с подсудимым?Свидетель. Да я со всем, почитай, районом знаком.Судья. Какие у вас отношения?Свидетель. С Петром-то? Нормальные отношения. Чего нам делить?Судья. Вам что-либо известно о том, что Бычков промышлял самогоноварением?Свидетель. Вот чего не знаю, того не знаю…Из протокола судебного заседанияОсень было холодная и злая. Дожди шли неделями. Земля размокла, по дорогам ни пройти ни проехать.Как-то Пётр вернулся домой вместе с бригадиром.— Слушай, Анюта, принеси-ка нам горяченького. А то продрогли мы с Кузьмичом, — попросил он жену.На столе появился борщ, солёные огурцы, варёная картошка.— Ну, Кузьмич, по маленькой, что ли?— А что? Можно.Пётр достал бутылку с мутноватой жидкостью.— Где это ты раздобыл? — удивился бригадир.— На станции. На водку не хватило, так пришлось взять это у одной тётки. И недорого. Будь здоров!Они чокнулись и выпили.— А что за тётка-то? — продолжал допытываться Кузьмич.— Тётка как тётка. Две руки, голова. Мы с ней детей не крестили. А тебе-то зачем? — подозрительно покосился Пётр. — Председателю доложить хочешь?— Чудак!.. Просто сам хотел достать где-нибудь…— Смогу устроить… Это нетрудно.Возвращаясь домой, бригадир снова и снова вспоминал разговор с Петром.«Черт его знает, откуда он берет самогон. А какое мне, собственно, дело? Что я — милиционер? А хоть бы и сам варил! Ведь за свои деньги и сахар покупает, и все…»После самогона было тепло и весело. Даже дождь не казался таким противным.— Все-таки хорошая это штука, выпьешь — и вроде легче становится. Вот как сегодня: председатель честил с утра, муторно было, а сейчас ничего. А Пётр — хороший мужик. И работает ничего, только жмот порядочный. Ну да все мы не без греха…С утра у бригадира страшно болела голова, и он забежал к Петру.— У тебя там не осталось в бутылке? — подмигнул он Бычкову.— Да есть немного. А что?— Опохмелиться бы.— Это можно.Пётр исчез в задней комнате и через некоторое время вернулся со стаканом самогона и солёным огурцом.— Спасибо, Гаврилыч, выручил ты меня, а то спасу не было — башка трещала! — говорил Петру бригадир, когда они шли на работу.— Да ладно уж, — отмахнулся Бычков. — Чего там, свои люди — сочтёмся. Надо будет — заходи. Выручу.Так у Петра появился первый клиент. А обслужить он мог многих…Посреди задней комнаты теперь стоял большой жестяной чан — литров на двадцать. Сверху его прикрывала крышка. Это и был самогонный аппарат.Сам Бычков не решался продавать свою продукцию, а делал это через бабку Ефросинью из соседнего села. Это была довольно бойкая старуха лет семидесяти. Любители выпить хорошо знали её дом. Постоянным клиентам самогон отпускался даже в кредит.Многие знали, что бабка продаёт самогон, но смотрели на это сквозь пальцы. Бычков же оставался в тени.— Петя, а может быть, не надо! — говорила Анна. — Ведь нам и без того хватает.— Ты только помалкивай, — предупредил Пётр. — И сыну Славке надо сказать, чтобы не проболтался. Для него и тебя стараюсь, чтоб жизнь сделать вольготную.И жизнь в доме с каждым месяцем становилась «вольготней»: купили радиоприёмник, Славке Бычков подарил велосипед.Сын не очень хорошо понимал слово «самогон». Самолёт, самокат — это ему было понятно. Это были привычные вещи, о которых люди говорили открыто, не таясь. А вот при слове «самогон» отец почему-то обязательно понижал голос:— Ты, сынок, помалкивай про заднюю комнату. Чтоб никому…— А почему, бать?— Вырастешь — поймёшь. А пока это тайна. Ты тайны хранить умеешь?— Умею, — серьёзно отвечал Славка.Так в его маленькую жизнь вошла первая тайна. Нехорошая, грязная.Как только из задней комнаты начинало тянуть сладким запахом, отец посылал его на улицу.— Поди погуляй. Если кто-нибудь подойдёт, прибеги и скажи.Славке это напоминало игру в войну. Когда кто-нибудь приближался к их калитке, сердце его замирало. «Ну войди, войди же…»Но никто не входил. Проходил один час, другой. Славке становилось скучно.И однажды Славка не выдержал и убежал, ничего не сказав. Мимо шли ребята кататься с ледяной горки.«Прокачусь разок и обратно», — решил Славка и помчался к горке.Но так уж получилось, что домой он вернулся только поздно вечером.— Где был? — мрачно спросил отец.— Я, бать, на минуточку… — начал было Славка.— На минуточку, — взорвался Пётр. — А если кто-нибудь пришёл бы в эту минуточку — тогда что?— А что, бать? — переспросил Славка.— Посадили бы меня, вот что.В беззаботную мальчишескую жизнь вошло ещё одно слово — «посадили». Слово это вызывало страх.Ночью Славка проснулся от ужаса. Ему приснилось, будто отца арестовали. Мальчик сел на кровати и заплакал. Ему было страшно.За закрытой дверью разговаривали. Славка приоткрыл дверь. За столом сидели отец и бригадир Кузьмич, и ещё один дядька, которого он не знал. На скрип двери все трое мгновенно повернулись.— А-а… наследник! — Отец был какой-то красный, взлохмаченный. Таким его Славка видел в первый раз. — Входи, входи. Значит, хочешь узнать, что такое самогон? Сейчас узнаешь.Анны в комнате не было. Ей нужно было рано идти на ферму, и она легла спать. Да и не любила она этих ночных сборищ.— На, попробуй, — отец поднёс к Славкиному лицу стакан с мутной жидкостью.Славка отхлебнул глоток. В нос ударил противный запах, обожгло горло. Славка закашлялся, на глазах его выступили слезы.— Какой же ты мужик, если водку не умеешь пить? Учись, малец, — пробасил незнакомый дядька и, опрокинув в рот полный стакан самогона, аппетитно закусил салом. Славке вдруг стало весело.— И я так могу, — он одним махом проглотил оставшуюся жидкость и задохнулся. Он чувствовал, как в рот ему стараются запихнуть что-то мокрое и солёное.— Огурцом закуси, — шептал Пётр, перепуганный внезапно побледневшим лицом сына, — легче станет.Славка начал жевать огурец. В голове у него стоял шум, а стены избы начали плавно покачиваться.К горлу подступил ком. Его начало тошнить. Славка корчился, держась за живот. Казалось, что внутренности выворачиваются наружу. Рядом топтался насмерть перепуганный Пётр.— Анна! Анна! Со Славкой плохо!..Славка болел почти неделю. Чувствуя себя виноватым, Пётр приносил ему гостинцы, рассказывал, сидя у Славкиной постели, разные истории. Анна все эти дни почти не разговаривала с мужем.Бычков-старший съездил на базар, накупил Анне и Славке подарков.— Ну не мучь, хозяюшка, — заглядывая Анне в глаза, он набрасывал на плечи жены цветастую шаль. — Виноват, каюсь! Но ведь выпивши был. Винюсь! А повинную голову и меч не сечёт.— Тоже выдумал, — сдаваясь, ворчала Анна, — ребёнка самогоном поить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25