Он скрыл эту тайну; она его мучила, и одновременно он испытывал неизъяснимую радость.В своем кабинете он застал служащего почтового министерства, который устанавливал новый телефон. Когда Стюарт вошел, последний обернулся.— Добрый день, сэр, — сказал он, поднимая поврежденный аппарат, лежавший посреди припоя, отверток и клещей. Не могли бы вы мне сказать, что здесь произошло?Стюарт натянуто улыбнулся.— Это — последствия опыта, который я проводил, — ответил он уклончиво.Мужчина осмотрел изуродованный аппарат.— Телефон выглядит так, словно попал в пламя горна, — продолжал он. — Такие опыты, вероятно, опасно проводить вне лаборатории.— Да, — согласился Стюарт. — Но у меня нет для нее подходящего помещения, вы понимаете, это была последняя попытка такого рода. Я не собираюсь ее повторять.— Тем лучше, — пробормотал телефонный мастер, кладя аппарат в свой саквояж. — Если вы будете продолжать подобные опыты, то ремонт телефонов обойдется вам в кругленькую сумму.Выйдя из кабинета и направившись к аптечке, Стюарт повстречался с миссис Мак-Грегор.— Мистер Кеппел, почтальон только что принес для вас письмо, — сказала она, протягивая Стюарту запечатанный конверт.Он взял его у нее и сразу же отвернулся. Он почувствовал, как у него изменился цвет лица. Конверт был написан почерком… мадемуазель Дориан.— Благодарю вас, миссис Мак-Грегор, — сказал он и направился в столовую.Миссис Мак-Грегор ушла по своим делам, и, когда ее шаги стихли, Стюарт взволнованно вскрыл конверт и почувствовал нежный аромат жасмина. В конверте лежал лист плотной почтовой бумаги (верхушка листа была отрезана, несомненно потому, что там был напечатан адрес), на нем было написано следующее.Прежде чем я уеду, мне надо кое-что вам сообщить. Вы мне не доверяете. Это неудивительно. Но клянусь вам, я только хочу спасти вас от огромной опасности. Если вы обязуетесь не сообщать в полицию, то я встречусь с вами в шесть часов около книжного киоска на вокзале «Виктория», с той стороны, откуда отправляются поезда в Брайтон. Если вы согласны, то вставьте в петлицу белый цветок. Если же вы это не сделаете, то вы меня там не встретите. И больше меня никто не увидит.Подписи не было, но в ней не было и необходимости.Стюарт положил письмо на стол и начал шагать взад-вперед по комнате. Это было нелепо, но его сердце билось учащенно. Он глубоко себя за это презирал. Но он не мог побороть своих чувств.Он ясно отдавал себе отчет в том, как следует поступить. Но однажды он уже не исполнил свой долг, и, меряя комнату из угла в угол большими шагами, он понял, что поступит так же снова. Он понял, что, независимо от того, прав он или не прав, он не способен передать эту записку в руки полиции… и понял, что будет на вокзале «Виктория» в шесть часов.Он никогда бы не поверил, что способен стать соучастником целой серии преступлений, его поведение было равнозначно именно этому; он подумал, что вспыхнувшее в нем чувство не долго будет для него что-нибудь значить. Единственное извинение, которое он мог найти, чтобы себя утешить, было в том, что эта девушка старалась спасти его жизнь. Но перевешивало ли это тот несомненный факт, что она является членом опасной преступной группы? — вопрос стоял именно так. Если предположение Гастона Макса было правильным, то «Скорпион» имеет на своем счету по меньшей мере шесть убийств, и вдобавок покушение на его (Стюарта) жизнь, а человек со шрамом пытался убить Гастона Макса. Она была сообщницей этого ужасного, лишенного имени нечто, названного «Скорпионом», и на шесть часов у него была назначена с ней встреча. Он защищал ее от правосудия, скрывая это послание, и осложнял и без того сложное для властей дело!Прохаживаясь безостановочно взад и вперед, он поглядывал на часы, стоявшие на камине, и говорил себе, что его поведение недостойно гражданина и джентльмена.Однако без четверти шесть он вышел из дома и, увидев несколько маргариток, росших среди травы, около тропинки, сорвал одну и вставил себе в петлицу.За несколько минут до назначенного часа он прибыл на вокзал и внимательно оглядел публику, собравшуюся неподалеку от книжного киоска. Мадемуазель Дориан нигде не было видно. Он обошел вокруг киоска, заглянул в зал ожиданий, затем поднял глаза на станционные часы и увидел, что время подошло. И как раз в этот момент почувствовал робкое прикосновение к своему плечу.Он обернулся; она стояла рядом с ним. Она выглядела как настоящая парижанка и была одета элегантно и просто. Вуаль, спускавшаяся с ее шляпки, отбрасывала тень на ее дивной лепки лоб, но оставляла на виду прекрасные глаза и чудесные изгибы алых губ. Стюарт автоматически приподнял шляпу и подумал, что бы она сказала и как бы поступила, если бы рядом с собой она внезапно обнаружила Гастона Макса! Он усмехнулся.— Вы сердитесь на меня! — сказала мадемуазель Дориан, и Стюарт подумал, что у нее очаровательный акцент. Или вы сердитесь на себя самого за то, что пришли на эту встречу?— Я сердит на себя, — ответил он, — за то, что я так слаб.— Это не слабость, — сказала она очень робко, — но не следует судить о женщине по первому впечатлению и осуждать, не выслушав. Если это слабость, то я рада, что вы ее испытываете, так как именно по этому можно судить о том, что человек из себя представляет.Ее голос и глаза пленили Стюарта, и он покорился своему безудержному чувству.— Здесь нам неудобно разговаривать, — сказал он. — Не пойти ли нам в гостиницу и не выпить ли чаю, мадемуазель Дориан?— Да. Разумеется. Но, пожалуйста, не называйте меня так. Это не мое настоящее имя.Стюарт едва не сказал «Зара эль-Хала», но вовремя спохватился. Если уж он и встречается с противником, то по крайней мере он не должен выдавать известную ему информацию.— Меня зовут Мёска, — сказала она. — Не могли бы вы так меня называть?— Конечно, если вы этого хотите, — сказал Стюарт и взглянул на идущую рядом с ним девушку. И ему очень захотелось узнать, как он поступит, когда предстанет перед судом и увидит Мёску на скамье подсудимых; сообщит ли он то, что поможет приговорить ее, возможно, к смертной казни или по меньшей мере к каторжным работам? Он вздрогнул.— Я сказала что-нибудь, что вам не понравилось? — спросила она и положила на его руку свою, затянутую в белую перчатку. — Прошу извинить меня, если…— Нет-нет, — уверил он ее. — Но я подумал, я не в состоянии думать…— Какая я безнравственная? — прошептала она.— Какая вы красивая! — сказал он горячо. — И как мучительно знать, что вы — сообщница банды преступников!— О! — сказала она и убрала свою руку, однако он успел почувствовать, как она дрожит. Прежде чем они вошли в кафе, она добавила: — Пожалуйста, не говорите так, до тех пор пока не дадите мне возможности объясниться.Поддавшись внезапному импульсу, он взял ее за руку и приблизился к ней.— Нет, — сказал он, — я ничего не буду говорить. Я буду сдержан, Мёска. Мёска, конечно, производное от слова мускус?— Да, — сказала она улыбаясь.Под ее внешним восточным лоском пряталась удивительная наивность восточной женщины, и Мёска отличалась тем несомненным тактом, который так характерен для восточных женщин. Когда они шли к столику, то ее очаровательную фигуру провожали восхищенными взглядами.— Итак, — сказал Стюарт, после того как он сделал заказ официанту, — что вы хотели мне сказать? Что бы это ни было, я выслушаю вас с полным вниманием. Я обещаю, что никогда в жизни не воспользуюсь тем, что от вас услышу, если только своим молчанием не нанесу никому вреда.— Так вот. Мне надо объяснить вам, — ответила Мёска, — почему я с Фо Хи.— Кто такой Фо Хи?— Я не знаю!— Что! — воскликнул Стюарт. — Боюсь, что я не смогу вам поверить.— Если я буду говорить по-французски, вы будете в состоянии меня понимать?— Конечно. Вам легче говорить по-французски?— Да, — ответила Мёска. — Моя мать была француженкой, и, хотя я довольно хорошо могу говорить по-английски, мне, однако, трудно на нем думать. Вы меня понимаете?— Разумеется. Итак, может быть, вы объясните, кто такой Фо Хи?Мёска боязливо огляделась вокруг и склонилась к нему над столом.— Давайте я расскажу, как все это началось, — сказала она тихо, — тогда вам будет понятнее. Это не займет много времени. Вы видите меня такой, какой я стала по причине ужасного несчастья, происшедшего со мной, когда мне было пятнадцать лет.Мой отец был вали Алеппо, а моя мать его третьей женой. Она была француженкой; в составе театральной труппы она приехала в Каир, где он ее впервые и увидел. Она, должно быть, влюбилась в него, ибо покинула общество, приняла ислам и вступила в гарем большого дома в предместье Алеппо. Возможно также, их тянуло друг к другу потому, что он был наполовину француз — со стороны своей матери.До пятнадцати лет я никогда не покидала гарема, но моя мать научила меня говорить по-французски и немного по-английски. Она уговорила моего отца не отдавать меня замуж слишком рано, как это принято на Востоке. Она учила меня, как следует вести себя в обществе, мы регулярно читали парижские журналы и книги. Затем в Алеппо началась страшная эпидемия чумы. Люди умирали в мечетях и на улицах, и мой отец решил отправить меня, мою мать и еще нескольких женщин из гарема в дом своего брата, в Дамаск.Возможно, вы подумаете, что то, что я вам расскажу, не случается в наши дни, и особенно с членами семьи верховного судьи, но я могу только просить поверить мне на слово. На вторую ночь нашего путешествия на караван напал отряд арабов; им удалось сломить сопротивление стражников. Они убили их всех и увезли все ценное, что у нас было. Они также увезли меня и еще одну маленькую ассирийскую девушку, мою кузину. О! — она сильно задрожала, — даже теперь мне иногда слышатся крики моей матери… и я хорошо помню тот звук, который положил им конец…Стюарт поднял глаза и вздрогнул, когда увидел официанта, ставящего чай на стол. У него будто спала пелена с глаз Словно его внезапно вернули из сирийской пустыни к прозаичным реалиям лондонской гостиницы.— Возможно, — продолжала Мёска. — вы подумаете, что с нами плохо обращались, но это было не так/ Никто не причинил нам вреда. Мы путешествовали с тем комфортом, который возможен в пустыне; за нами ухаживали слуги, и еды было в изобилии. После нескольких недель путешествия мы прибыли в город, в котором было много минаретов и в лунном свете тускло светились купола мечетей, так как мы приехали ночью. Тогда я и понятия не имела, что это за город; позднее я узнала, что это была Мекка.Когда мы ехали по улицам города, я вместе с ассирийской девушкой смотрела в небольшие оконца легкого сооружения на спине верблюда, на котором мы путешествовали, надеясь увидеть знакомое лицо или хоть кого-нибудь, к кому можно было бы обратиться за помощью. Но никто не приближался достаточно близко к каравану, хотя во многих окнах горел свет; немногочисленные прохожие, которых мы заметили казалось, стремились нас избегать. Несколько человек быстро свернули в боковые улицы при нашем приближении.Мы остановились перед воротами большого дома, они отворились, и верблюды зашли во двор. Мы спустились на землю, и я увидела несколько небольших строений, окружавших двор, наподобие караван-сарая. Затем я неожиданно заметила еще кое-что и сразу поняла, почему с нами обращались с таким вниманием во время поездки, — я поняла, что мы попали в дом работорговца.— Боже мой! — пробормотал Стюарт, — это почти невероятно.— Я знала, что вы не поверите моему повествованию, — заявила горестно Мёска, — но клянусь всем святым, я вам говорю чистую правду. Да, я находилась в доме работорговца, и в самое ближайшее время Эбд эль-Бали собирался выставить меня на продажу, потому что я знала иностранные языки, умела петь и танцевать, а также еще и потому, что по восточным меркам я была красива.Она сделала паузу, опустила глаза и, сильно покраснев, после некоторого колебания продолжила:— В небольшой комнате, которую я никогда не забуду, мне в первый раз со времени моего похищения пришлось испытать унижение. Я была выставлена на обозрение достойным покупателям.При этих словах глаза у Мёски горячо вспыхнули, а рука, лежавшая на столе, задрожала. Стюарт молча положил на нее свою руку.— Там были разные девушки, — продолжала Мёска, — и с черной, и с коричневой, и с белой кожей, они располагались в прилегающих комнатах. Некоторые из них пели и танцевали, в то время как другие плакали. Меня внимательно осмотрели четверо покупателей, двое из них были представителями царских гаремов, а двое других, вероятно, состоятельными ценителями такого рода торгов. Но цена, запрошенная Мухаммедом Эбд эль-Бали превышала их возможности, исключая только одного претендента на покупку. Он уже заключил эту сделку, когда пение, танцы, крики и вообще все звуки стихли и в эту маленькую комнатку, где я рыдала на надушенных подушках у ног продавца и покупателя, вошел Фо Хи. ГЛАВА XXIVПРОДОЛЖЕНИЕ РАССКАЗА МЁСКИ — Конечно, в то время я не знала его имени, я только поняла, что вошедший в комнату высокий мужчина — китаец, хотя его лицо было скрыто зеленым покрывалом.Стюарт вздрогнул, но не прервал рассказ Мёски.— Это покрывало придавало ему пугающий, злобный и отталкивающий вид. Когда он, стоя в дверях, посмотрел на меня, то я почувствовала, как меня обжег его пристальный взгляд, хотя, конечно, я не могла видеть его глаз. Тогда еще больше, чем его внешность, меня поразило поведение работорговца и покупателя. Они, казалось, оцепенели. Внезапно китаец заговорил на прекрасном арабском языке.«Ее цена», — сказал он.Мухаммед Эбд эль-Бали, трепеща, ответил: «Мёска уже продана, повелитель, но…»«Ее цена?» — повторил китаец твердым голосом, в котором звучал металл, ничуть не смягчая интонации.Представитель гарема, который меня купил, сказал дрожащим голосом, который с трудом можно было понять: «Я уступаю, Мухаммед, я уступаю. Кто я такой, чтобы спорить с мандарином Фо Хи!» И, демонстрируя полное повиновение, он попятился прочь из комнаты.И хотя у Мухаммеда тряслись коленки, так что он едва держался на ногах, он сказал китайцу: «Прими эту девушку как бесценный дар».«Ее цена?» — в третий раз повторил Фо Хи.Мухаммед, зубы которого начали стучать, запросил с него в два раза больше, чем с предыдущего покупателя; Фо Хи хлопнул в ладоши, и в комнату вошел индус с неистовыми глазами.Фо Хи обратился к нему на языке, которого я не понимала, хотя с тех пор я узнала, что он говорил на индустани. Индус отсчитал торговцу запрошенную сумму из кошелька, который он носил с собой, и положил деньги на ничем не покрытый столик, стоявший в этой комнате. Фо Хи отдал ему короткое приказание, повернулся и вышел из комнаты. Я увидела его снова только через четыре года — в тот день, когда мне исполнилось девятнадцать лет.Я понимаю, что вас многое удивляет в моем рассказе, но я попытаюсь вам все объяснить. Несомненно, вы удивлены, вы не можете себе представить, как в наше время, почти на глазах у европейских правительств, на Востоке продолжается работорговля. Но я удивлю вас еще больше. Когда меня передали из дома работорговца на попечение Чанда Лала, так звали индуса, знаете, куда меня повезли? В Каир!— В Каир! — воскликнул Стюарт, однако, поняв, что он привлекает к себе внимание, говоря так громко, он понизил голос — Вы хотите сказать, что вы были рабыней в Каире?Мёска улыбнулась довольно язвительно, но одновременно ласково и привлекательно.— Несомненно, вы полагаете, что в Каире нет рабов? — сказала она. — Так считает большинство европейцев, но мне лучше знать. Уверяю вас, в Каире есть дворцы, в которых много рабов. Я сама жила в одном из таких дворцов в течение четырех лет и была там не единственной рабыней. Что знают англичане и французы о жизни во дворцах своих восточных соседей? Их разве пускают в гаремы? А рабов разве выпускают за стены дворцов? Иногда, впрочем, выпускают, но никогда в одиночку.Неторопливыми переходами, следуя по старым караванным дорогам, в сопровождении многочисленной свиты слуг, руководимых Чанда Налом, мы прибыли в Каир. Мы подъехали к городу с северо-востока ночью и вошли в него через ворота Баб эн-Наср. Меня доставили в старинный дворец, где я жила бессмысленной роскошной жизнью, как какая-нибудь арабская принцесса; мое малейшее желание стремились предугадать и удовлетворить, мне ни в чем ни отказывали, кроме свободы.Затем, в тот день, когда мне исполнилось девятнадцать лет, явился Чанда Лал и сообщил мне, что со мной желает поговорить Фо Хи. Услышав это, я едва не упала в обморок; в продолжении всех лет моего странного роскошного плена я сотни раз, вздрагивая, просыпалась по ночам, когда мне чудилось, что в комнату входит ужасный китаец с лицом, закрытым покрывалом.Вы должны понять, что, проведя свое детство в гареме, я не так уж и тяготилась образом жизни, который должна была вести в Каире, что было бы естественно для европейской женщины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22