— Почему? — прихлебывая вино, спросил Бейли.— Что «почему»?— Почему ты — народ, а мы?..— Потому, — с готовностью ответил Кахиня, — что еще ни один политический деятель, обращаясь к ученым, банкирам, полицейским, журналистам и торговцам, не называл их «народом». А я, простой человек с улицы…— Не такой уж простой, — многозначительно вставил Гард, подмигнув Карелу одним глазом.— … человек с улицы, — настойчиво продолжал Кахиня, даже «не заметив» реплики Гарда, — удостоился этой чести. Разве вы не смотрели предвыборную телебеседу президента Кейсона с «простым и честным тружеником», то есть со мной, имевшую быть в среду на той неделе и повторенную сегодня в четырнадцать тридцать дня?!— Сколько же тебе заплатили? — тут же поинтересовался Валери Шмерль.— Сто кларков за пять минут эфирного времени.— Господи! Недельная выручка моей лавки! За пять минут болтовни!— Не за болтовню, уважаемый коммерсант, а за прямое, бесхитростное, от сердца идущее слово. Различать надо! Ладно, все это, как вы понимаете, зола… Выкладывай, Честер, из-за чего ты бьешь в колокол?Фред Честер криво улыбнулся. Из-за чего он ударил в колокол, созывая друзей? Собственно говоря, ничего уж такого страшного у него не стряслось. С первого дня, как он оказался сотрудником «Вечернего звона», шеф полагал его такой же принадлежностью редакции, как пишущую машинку или телетайп. В этом смысле ничего особенного не произошло. Но вот, представьте себе, неделю назад в заметке о выставке восточных ковров черт дернул Фреда написать, что «верблюд» по-местному «орван», а какой-то дотошный читатель немедленно позвонил шефу и сказал, что «верблюд» на самом деле по-тамошнему вовсе «арван». В любой другой газете никто внимания не обратил бы на такую чепуху, но тут шеф увидел в ошибке Честера не просто большой смысл, но и злую намеренность, — почему бы вы думали? Потому, что фамилия владельца газеты, то есть шефа, Орван! Даниэль Орван, черт бы его побрал! И он, конечно, решил, что Фред нарочно ошибся, чтобы объявить всему свету, что его шеф — верблюд! В итоге этот воистину верблюжий болван пригласил к себе Честера и объявил ему об увольнении по мотивам… некомпетентности! Почему? Потому что впрямую за «орвана» выгонять вроде бы неудобно: сотрудники будут посмеиваться и шушукаться по углам, а шеф как огня боялся закоулочных разговоров и долгого жевания его имени — недаром же он верблюд! Вот он и припомнил Фреду, как тот два месяца назад не совсем точно процитировал Эмерсона: «Консерватор — это постаревший демократ, а демократ — это вышедший в семя консерватор». Вообще-то у Эмерсона сказано не «демократ», а «аристократ». Но Честер не просто цитировал политика, занимающегося философией, а сам делал политику. Потому замена «аристократа» на «демократа» была им заранее обдумана, оговорена в самом тексте, тем более что в данном случае он, Честер, куда точнее выразился, нежели сам Эмерсон, который, к слову сказать, хотя и считал себя демократом, на самом деле был типичным «вышедшим в семя» консерватором, в чем никто уже давно не сомневается…— Ты что, на предвыборном митинге? — прервал Фреда Кахиня, иначе Честер не остановился бы.Фред умолк, извинился перед друзьями, затем обвел всех тоскливым взором и вдруг коротко произнес:— И еще Линда.— Вот это уже по делу, — сказал Клод Серпино. — Что выкинула она?Честер глубоко вздохнул, как это делают обычно дети после долгого плача: в несколько коротких приемов, как бы лесенкой. Друзья с искренним сочувствием посмотрели на него, потому что хорошо знали его жену и ее умение превращать мужа в выжатый лимон. Разумеется, как только Линда узнала об увольнении, она немедленно напомнила Фреду, что еще надо вносить взносы за дом, за машину, не говоря уже о том, что у Патерсона ею заказана шляпка, которую нельзя не взять, — что скажут Клоуки и Гиршнеры, когда узнают, что заказанная вещь оказалась невыкупленной, ей невозможно будет выйти на улицу! И что Фред, кого бы он ни строил из себя, конечно же стопроцентный неудачник, ему бы брать пример с Клоука, который не побрезговал в свое время чисткой ботинок, зато теперь имеет весьма доходную сапожную мастерскую и собственный дом, что куда важнее всех интеллектуальных разглагольствований и всех, с позволения сказать, «дружеских компаний». И это кто же такие «интеллектуалы»? Неужто темный махинатор Карел Кахиня, по которому давно скучает тюремная камера?! («Это уже слишком, Фред, мог бы и не цитировать!») Или богач Клод Серпино, который по наследству получил свои миллионы и палец о палец не ударил для того, чтобы заработать собственными руками хотя бы один кларк, а теперь готов удавиться за каждый лемм?! (Клод только крякнул при этих словах Фреда и с интересом посмотрел на Шмерля, до которого, по-видимому, дошла очередь). А этот тщедушный галантерейщик, тоже мне «интеллектуал», уткнувшийся в свои подвязки и штрипки, в то время как его толстозадая Матильда… («Фред!» — поднял руку Гард, останавливая друга и тем самым переводя огонь на себя, поскольку Честера уже несло.) Ах уж этот великий мыслитель Дэвид Гард, полюбуйтесь на этого «интеллектуала», чьи идеи относительно торжества справедливости и общества без преступлений по достоинству могут оценить лишь фокстерьеры, служащие в полиции ищейками! («Благодарю, — слегка поклонился Гард. — Переходи к Рольфу».) Смешно сказать: профессор! — но за какие такие научные открытия этот Бейли накачивает и без того громадное пузо, если даже тебе нечего писать о нем во вшивом «Вечернем звоне», тоже мне, нобелевский лауреат! («Так его, родимого! — подхватил Карел Кахиня. — Пусть знает глас народа! Или дать тебе, дорогой Рольф, последнее слово для оправдания?»)Все засмеялись, поскольку неловкость каждого была с лихвой компенсирована неудобством всех остальных.— Я предлагаю выпить за Линду, — сказал вдруг Гард, поднимая бокал. — В конце концов, мужчины мы или нет? Фред, не забудь сказать Линде, что мы проявили по отношению к ней рыцарское благородство.С этими словами он опрокинул в рот содержимое бокала, и его примеру последовали остальные, кроме Валери Шмерля, который, едва отхлебнув глоток минеральной, наклонился к Рольфу Бейли и шепотом спросил:— Чего она там проехалась по поводу моей Матильды, ты не понял?— А! — сказал Бейли. — Обычная женская зависть, выкинь из головы, дорогой Валери… Друзья, давайте все же подумаем, как помочь Фреду, тем более что, насколько я понимаю, наш уважаемый банкир теперь уж точно не намерен брать преподобную Линду на свое иждивение!Клод Серпино снова крякнул, но уже с другим оттенком. Если в первый раз его «кряк» означал недоумение или, может быть, даже сердитость, то сейчас — прямодушное согласие со словами Бейли, ибо Серпино полагал, что деньги в наше время не цементируют, а скорее разъедают человеческие отношения, особенно в тех случаях, когда они претендуют на дружеские.— Да, надо что-то придумать, — поддержал профессора Карел Кахиня. — Если мы не вместе, то, спрашивается, зачем мы здесь?— Собственно говоря, я не прошу помощи, — резко заметил Честер. — Просто хочу излить душу.— Вот тебе телефон, — чиркнул на бумажной салфетке цифры Кахиня. — Позвони в бюро «Душа в душу» и изливайся с утра до ночи. Кому еще хочется? — обратился он к присутствующим.Все промолчали. Тогда Карел, сразу став серьезным, сказал:— У меня есть идея. Надо сделать Фреда Честера, обладающего, как известно, дурацким, но в то же время независимым характером, официальным газетным чертом.— Кем-кем? — не понял Шмерль.Впрочем, и все остальные с удивлением посмотрели на воинственно настроенного Карела.— Карел, — сказал Гард, — не увлекайся. Что ты имел в виду, говоря о редакционном черте?— Даже всемогущий Бог, — веско начал Кахиня, — не мог обойтись без Сатаны. А кто такой Сатана, переводя его титул и должность на современный политический язык? Узаконенная оппозиция! Кто-то ведь должен отвечать за несовершенство мира, господа! Так и в газете. Готов спорить, что Орвану, хоть он и верблюд, надоело талдычить в своей газетенке все одно и то же, — пресно! Для игры с читателем ему нужна изюминка: внутренний оппозиционер! Пусть Честер продаст Орвану эту идею: я, мол, буду у вас чертом. Сатаной, а вы меня в вашей же собственной газете будете превращать в отбивную котлетку. Уж если это не свобода слова… Политично и очень доходно: мы, народ, обожаем скандальчики, кухонные свары и прочие виды полоскания грязного бельишка.— А что? — сказал Гард. — В этом что-то есть. А, Фред?— Циники вы… — пробормотал Честер.— Ну, положим! — запротестовал Шмерль. — Я верю в идеалы.— И правильно делаешь, так легче живется. Однако же не вера в идеалы нас объединяет!..Действительно, всю эту разношерстную компанию объединяло нечто совсем другое, а что именно, не смог бы сформулировать и сам Карел Кахиня, несмотря на свой воистину феерический талант. Они встретились и подружились много лет назад, когда каждый из них не имел ничего, кроме самого большого богатства на свете: молодости. В ту пору шла война, вести которую они не хотели, потому что война была жестокой, позорной и гнусной. Свое отношение к ней они выразили открыто, за что угодили под суд и были приговорены трибуналом к расстрелу. Двое суток им пришлось просидеть под замком в ожидании казни, и эти сорок восемь последних часов сроднили молодых солдат так, словно и после смерти им надлежало жариться на одной сковородке в аду или шагать по райским кущам, обнявшись, как братья. На исходе вторых суток противник предпринял неожиданное наступление, прорвал оборону, ворвался на базу и благополучно взял в плен шестерых смертников, не считая кое-какой боевой техники, брошенной в пылу отступления. Потом все шестеро, отчаянно рискуя, бежали из плена, два года слонялись по миру, голодали, жили бурно и весело, как живут только в молодости, да к тому же чудом избежав смерти, а затем вернулись на родину, когда опозоренное войной правительство было вынуждено объявить амнистию. Что самое удивительное: спустя много лет они сохранили дружбу, хотя ничего, кроме общих воспоминаний, у них не было, да и быть не могло, шесть человек двинулись по жизни шестью разными дорогами, которые, начавшись в одной точке, все более и более расходились. Собравшись как-то раз в ресторанчике «И ты, Брут!», они с такой горечью прочувствовали грядущее расставание, что приняли поистине одухотворяющее решение: собираться и впредь, кем бы и каким бы каждый из них ни стал. Причем собираться по первому зову любого члена компании, и не для простого застолья, а для того, чтобы оказать ему помощь, если он в ней нуждается. Несмотря на то что они были тогда молоды, им хватило житейской мудрости с самого начала оговорить главное условие этих встреч: помощь должна носить исключительно духовный характер, ни в коем случае не меркантильный, — право же, ничто так не способствует долголетию добрых товарищеских отношений, как независимость друг от друга в денежном или ином корыстном смысле.— Карел выдвинул дельное предложение, — веско проговорил Серпино, в очередной раз промокая салфеткой пышные усы. — Раз у Фреда такой мерзкий характер, пусть уж будет мерзким и его журналистское амплуа…— Речь идет, — вставил Бейли, — всего лишь о том, что такое положение Честера надо в редакции узаконить. Пойдет ли на это Верблюд? Или, может, ты поговоришь с ним, Клод, тем более что он держит свой капитал в твоем банке?— Никогда не думал, что человек, занимающийся чистой наукой, может обладать такой низменной житейской информацией, — проворчал Клод Серпино.На маленькой эстраде тем временем появилась девица и со смущенной улыбкой школьницы стала медленно раздеваться в такт музыке.— Симпатичная малышка, — оживился Валери Шмерль, отвлекая внимание друзей в самый напряженный момент общего разговора. — Да ведь каких денег небось стоит!— Из твоей одной Матильды можно сделать десяток таких малышек, — съязвил Кахиня.— Что ты хочешь этим сказать? — начал было заводиться Шмерль, однако Гард, произнеся короткое «Брек!», прервал раунд.— Друзья, — сказал он, наполняя бокалы, — вернемся к нашим баранам!— Ты хотел, вероятно, сказать: к барану, то есть к Фреду? — не сдержался Кахиня.Гард оставил реплику без внимания, зато Честер бросил на Карела уничтожающий взгляд, от которого Кахиня, будь он соломенным, вспыхнул бы как от огня.— Мне кажется, — продолжал Гард, — что реально помочь Фреду может лишь Клод, и я полагаю…— А я — нет, — отрезал Серпино. — Банкир, да будет вам известно, тот же таксист, только в финансовом смысле: одному доверено время, другому — деньги. Вдобавок, насколько мне известно, всеми делами Орвана заправляет его жена, а у меня к ней нет хода. Решительно никакого! Эта дама, урожденная Гриппски, весьма упрямая, аристократических кровей особа, уж я-то знаю!— Как, как ты сказал? Гриппски?! — встрепенулся Кахиня. — Не та ли это Гриппски, которую зовут Аделаида и которую в некоторых джентльменских кругах, не будем уточнять, каких именно, до замужества звали Идка-вонючка? Хорошее прозвище, не так ли, господа? Вонючка Гриппски, она же Скунсиха!— Я с ней не в таких отношениях, — сказал Серпино, — чтобы знать ее прошлое. Но зовут ее действительно Аделаида. Так на что ты намекаешь. Карел, и что за сим следует?— Ничего особенного, — пожал плечами Кахиня. — Фред, будь другом, облегчи совесть, заткни свои нежные уши! Ну а теперь начнем взрослый разговор. Пусть Гард заглянет в свои давние календари, найдет там небольшой сюжет — и дело в шляпе!— Прелестно, — сказал Гард с выражением. — Шантаж плюс использование служебного положения в личных целях, статья…— В дружеских, проклятый законник и чистоплюй, в дружеских! — взревел Кахиня. — Господи, куда катится мир! Можно подумать, что люди вплетают в свои биографии интимные сюжетики для музеев святого зачатия непорочных криминалистов!— Какие музеи? — вдруг сказал Шмерль. — Какие календари? При чем тут зачатие?! Профессор, объясни мне, что там за календари с сюжетами у комиссара?— Шмерлюшко, дорогой мой. — Кахиня встал и обнял его за плечи. — От Аделаиды, которая «вонючка», зависит, сможет ли наш незабвенный Фред Честер занять место в редакции, которое даст ему возможность обеспечить относительно приличную жизнь своей любимой и тоже незабвенной Линде, а от нашего комиссара, в свою очередь, зависит…— Тогда почему же он…— Сукины дети, — выругался Гард. — И вы же меня еще осуждаете!— Да, осуждаем, — веско проговорил Рольф Бейли. — Потому что ты видишь или предпочитаешь видеть только одно решение этого нехитрого морального уравнения, тогда как их несколько.— Слушайте Науку, слушайте! — вскричал Кахиня. — Ее устами глаголет Истина!Профессор остановил его плавным движением руки:— Не очень морально копаться в чужом грязном белье, лучше торговать чистым, как это делает наш Валери Шмерль, тут я совершенно с комиссаром согласен. Но, господа, всякая истина конкретна. Поставим вопрос так, как он должен стоять. Закон обязан торжествовать, зло должно быть наказано, аксиоматично, не так ли? Однако в реальности мы наблюдаем другую картину. В частности, мелкое зло в лице мадам Гриппски, судя по всему, обвело закон вокруг пальца и торжествует. В чем тогда состоит нравственный долг порядочного человека и стража закона, каким не без основания считает себя Гард? Конечно же не в умытии рук. Абстрагируясь от конкретных дел нашего друга Фреда Честера, он все равно обязан хотя бы отчасти восстановить справедливость, даже если для этого надо слегка зажать чувствительный к этико-юридическим нюансам и запахам нос. Иначе он фактически и морально становится пособником данной нечистоплотной особы. И вообще, это тот случай, когда высшая цель оправдывает средства. Не так ли, други мои?— Так! — воскликнул Кахиня.— Так! — восторженно глядя на профессора, сказал Валери Шмерль. — Все как в учебнике.Клод Серпино промолчал. Честер давно уже заткнул уши. Гард хмыкнул: внутренне он был в общем согласен, но не любил, когда его «дожимали».— Спасибо, Рольф, — сказал он с оттенком язвительности. — Послушав твою лекцию, я почувствовал себя лет на двадцать помолодевшим и, как дитя, просветленным.— Всегда готов помочь ближнему, — поклонился тот.— Браво! — сказал Кахиня. — Так выпьем же за Науку, которая нам отпускает грехи наши!— Славно, мальчики, — внезапно рассмеялся Серпино и подмигнул всем, на мгновение превращаясь в того давнего парня, который жил, поплевывая на отцовские миллионы и на всю систему в целом, за исключением разве что Солнечной. — Итак, ребята, роли распределены: Гард лезет в замочную скважину будуара, я его финансово подстраховываю, идейное начало в руках Карела, научное руководство и нравственную чистоту предприятия обеспечивает Рольф, а тебе, Шмерль, придется стоять на стреме…— Что?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32