— Инспектор, прошу машину.И в тишине кабинета Несколько мистически отозвался голос Таратуры:— Я на месте, господин комиссар.Не подавая Хартону руку, — впрочем, и Хартон не сделал попытки попрощаться с гостем при помощи рукопожатия, — Гард наклонил голову в качестве прощального жеста, на что получил точно такой же наклон приподнявшегося в кресле Хартона, и вышел из кабинета. В тот же момент ожил селектор, и не менее мистическим образом прозвучал чей-то басовитый спокойный голос:— Вы молодец, Хартон. Сейчас они, судя по всему, отправятся к этому Барроу. Подождем.— Так точно! — по-военному отозвался управляющий и даже щелкнул каблуками, вскочив с кресла, словно его не только слышали, но и могли видеть. 10. Говорящий немой Тем временем Гард, сопровождаемый Таратурой и сержантом полиции Мартенсом, уже мчался, не видя светофоров, на улицу Иностранных моряков. Из машины комиссар сделал попытку связаться с Робертсоном, но в этот день Робертсон не дежурил, а дома застать «большого мастера по маленьким делам» было невозможно: он либо удил рыбу вместе с братом министра комиссаром Джо Воннелом, либо где-нибудь играл в бридж.Дом, в котором жил — или, по крайней мере, когда-то жил — Мэтьюз Барроу, разместился в глубине небольшого парка и напоминал скорее виллу, нежели городское жилье: небольшие колонны при входе, парадный подъезд, к которому вели широкие ступени, красный «церковный» кирпич первого этажа, добротное дерево второго, две террасы и мезонин, полукругом охватывающий правую половину здания. И еще собаки, встречающие прибывших не злобным лаем, а буйным весельем, как это и подобает гостеприимным сельским собакам.— Ладно, ладно, чего обрадовались? Людей давно не видели? А ну, марш по местам! — ворчливо и тоже беззлобно говорила собакам вышедшая навстречу полицейским старуха. — Вам кого, если не секрет?— Видите ли, — начал Гард, — в этом доме когда-то жил мистер Барроу, и нам хотелось бы узнать…— А кто вы будете? — спросила старуха, подозрительно посмотрев на огромного Таратуру, напоминающего внешним видом не то борца, не то штангиста.— Мы из полиции, — сухо сказал Гард, предъявляя старухе фирменный знак на внутренней стороне лацкана пиджака. Он, кстати, всегда менял тональность, говоря, что представляет полицию, и терпеть не мог елейность в голосе при словах о том, с какой организацией в его лице сталкиваются люди.Старуха не удивилась, не испугалась, правда, и не обрадовалась. Тем же ворчливым, но не злобным тоном она произнесла:— Почему «когда-то жил»? Он и сейчас живет, мистер Барроу, если это можно назвать жизнью… Вам чего, нужно его видеть? Так проходите, зачем зря стоять? А ну, марш отсюда, хватит галдеть! — вновь обратилась она к собакам, и те, все еще виляя хвостами, разбрелись по парку.Не без дурного предчувствия Гард двинулся вслед за старухой, жестом приказав Мартенсу остаться у входа в дом. Сам же вместе с Таратурой пошел за старухой, которая, миновав небольшой зал типа гостиной, вывела гостей к лестнице, ведущей на второй этаж. Второй этаж являл собой разительный контраст с первым: если внизу было хоть и «каменно», но достаточно убого — какой-то старомодный сервант, дряхлый рояль с никогда не опускающейся крышкой и гнилыми, словно зубы столетнего старца, клавишами, пыльные стеллажи без стекол, заставленные всякой рухлядью, в том числе заплесневелыми книгами, то наверху глазам комиссара с его помощником предстало хоть и деревянное, но вполне современное жилье. На стенах, обитых дорогим штофом, висели картины, свидетельствующие о неплохом вкусе и достатке хозяина, комнаты были обставлены мебелью красного дерева, сделанной, правда, в современных мастерских, но под старину, висели бра разных фасонов, но одного типа — короче говоря, во всем был изыск и признак роскоши. Может быть, былой?.. Они миновали одну комнату, вторую, после чего, на мгновение задержавшись и испытующе глянув на полицейских, старуха молча толкнула дверь в третью.Гард и Таратура вошли, она же осталась за пределами комнаты. Это было нечто похожее на кабинет, если не считать кровати, застеленной шерстяным пледом. Слабо горел боковой свет. Несмотря на яркий день, окна были плотно зашторены. За огромным письменным столом с большим количеством выдвижных ящиков с резными или инкрустированными, как у шкатулки, ручками, под лампой, укрытой сверху голубым колпаком, в наброшенном на плечи красно-желто-черном пледе сидел широкоплечий человек с улыбающимся лицом и раскладывал пасьянс, любовно поправляя каждую карту, чтобы она без зазоров и ровно ложилась к своим соседям. Это был, без сомнения, Мэтьюз Барроу, и его безмятежное занятие, не говоря уже об улыбающемся лице, неприятно поразили Гарда, разрушив в одно мгновение все его стройные и логические концепции. Немного помедлив и увидев, что Барроу не обращает никакого внимания на вошедших, комиссар сделал шаг к столу и произнес:— Если не ошибаюсь, господин Мэтьюз Барроу? Комиссар Гард из уголовной полиции. Мне хотелось бы задать вам несколько вопросов, если позволите…Барроу даже не повернул головы. Он продолжал с тем же безмятежным спокойствием раскладывать пасьянс, а старуха все так же молча стояла в открытых дверях, не переступая порога комнаты.— Вы меня слышите, мистер Барроу? — повысил голос Гард. Черт его знает, может быть, этот бывший моряк стал туг на ухо?И снова Барроу никак не отреагировал. Тогда Гард беспомощно оглянулся на старуху, которая в ответ равнодушно пожала плечами, и совсем близко подошел к письменному столу. Невольно взгляд комиссара упал на карты, любовно раскладываемые хозяином дома, и Гард с внутренним содроганием понял, что никакого пасьянса нет: карты лежали в совершеннейшем беспорядке, как если бы были не картами, а кубиками, из которых не офицер флота, взрослый мужчина, бывший гангстер, а младенец пытался сложить нечто причудливое и бессмысленное. Впрочем, кое-какой порядок в разложенных картах все же был. Комиссар еще не понял, что именно они изображали, однако в его голове, как это часто бывало, что-то щелкнуло, словно в киноаппарате, глаза навсегда запечатлели в памяти то, что увидели, и теперь в любое время дня и ночи Гард мог поднять со дна своей памяти, как матрицу, запечатленный глазами миг. Но что означало увиденное, чем было то, что выкладывал из карт бессмысленными движениями Мэтьюз Барроу?«Боже, — подумал Гард, — да ведь он сумасшедший!» В то же мгновение Таратура потянул комиссара за рукав, как бы предлагая зайти с другой стороны, и Гард послушно повиновался. Зайдя слева от сидящего за столом хозяина дома, комиссар увидел на левой стороне лица Барроу не улыбку, а гримасу, судорогой искривленные губы, какие бывают у перенесших инсульт людей. У бедняги было как бы две стороны одного лица: безмятежно улыбающаяся и спокойная, а другая — испытавшая безумный страх или ужас.— А вы потрогайте его, — вдруг проворчала старуха, не двигаясь с места. — Иногда он чувствует.Гард молча положил руку на плечо, укрытое пледом, и, действительно, уловил под ладонью едва заметное движение, словно легкую дрожь. Барроу оторвался от мнимого пасьянса, медленно перевел глаза сначала на руку Гарда, затем проследил руку до самого плеча комиссара, с плеча перевел взгляд на шею, на подбородок, губы, нос, и когда натолкнулся на глаза, вдруг безмятежная улыбка слетела с правой стороны его лица, зрачки резко расширились, словно он попал в непроглядную тьму, рот медленно приоткрылся, и трясущиеся от страха губы выдавили:— Не… надо…— Успокойтесь, Барроу, — произнес мирным голосом Гард, как если бы говорил с ребенком. — Я не сделаю вам ничего дурного. Только два вопроса… («Почему два? — подумал тут же Гард. — Я засыпал бы его сотней вопросов, если бы он был способен ответить. А если не способен, то и двух будет много!») Только два вопроса, — повторил тем не менее комиссар. — Скажите, Барроу, — Гард наклонился к уху сумасшедшего и рукой слегка погладил, успокаивая, его плечо, — вы покупали себе два года назад приключение? («Зачем я об этом спрашиваю, если и без того знаю, что покупал?» — пронеслось в голове у комиссара.) Два года назад? На «Фирме Приключений»? Вы покупали? Вы понимаете, о чем я говорю? Вы меня слышите?В глазах Барроу мелькнуло некое подобие мысли, лицо мучительно напряглось, но губы вновь выдавили:— Не… надо…Затем автоматическим движением рук он медленно сгреб в кучу карты и принялся складывать их в одну колоду. Гард молча смотрел на сумасшедшего, а Таратура, переступая с ноги на ногу, все не решался в присутствии комиссара, а потом все же шепнул старухе:— Может, вы знаете? Вы давно с Барроу? Кем вы ему приходитесь? Он покупал приключение?— Как попугай прямо! — простодушно проворчала старуха. — Разве могу я сразу ответить на все вопросы? Давайте хоть по одному.Таратура смущенно извинился:— Простите, миссис…— Мисс! — поправила его не без гордости старуха. — Мисс Флейшбот! Ко мне за всю жизнь только один настоящий мужчина посватался, да и то так, что отбил навсегда охоту выходить замуж. Представьте себе, он въехал ко мне во двор на танке и чуть не разворотил весь дом! Так что вас интересует, господа? С Мэтьюзом, как вы уже поняли, говорить не о чем. Опоздали! Он на все будет говорить одно: не надо! Тоже как попугай… Но я-то привыкла. Несу ему кофе, и если он говорит «Не-е-е надо», значит, хочет с молоком, а если «Не на-а-адо» — со сливками…— Давно он так? — перебил Гард.— А сколько я его знаю, столько и так.— Вы служите здесь?— Конечно, не отдыхаю.— Два года?— Ого! — сказала старуха. — Вы прямо по глазам читаете. Точно, два года. Меня сестра его наняла… — (При этих словах Гард с Таратурой переглянулись.) — Да померла вскоре, царство ей небесное, хорошая была женщина. Но что мне? Деньги по ее завещанию выдают в банке исправно, каждый месяц, нам хватает, вот и доживаем. Ни я к нему ничего не имею, он спокойный, раскладывает себе карты, ну и пусть, ни он ко мне, слава Богу, не сватается. У нас даже собаки добрые. Вот недавно…«Уж больно она разговорилась, — подумал Гард. — Зря теряем время».— Мисс Флейшбот, — прервал он старуху, — в каком банке открыт счет на имя Барроу?— А в этом, как его, который за площадью, ну прямо напротив собора.— На улице Виноделов? — сказал Таратура. — Господин комиссар, да это же банк мистера Серпино!— Я это понял, — задумчиво произнес Гард. — Извините нас, мисс Флейшбот, за вторжение, но служба есть служба.Поклонившись, комиссар вышел из комнаты, за ним последовал Таратура, а Флейшбот, прикрыв дверь, за которой Барроу с блаженной улыбкой на правой стороне лица и судорогой ужаса на левой уже раскладывал новый бессмысленный пасьянс, засеменила вслед за гостями. Собаки вновь подняли радостный лай, и снова старуха проворчала, отгоняя их:— А ну, марш отсюда, бездельники, вам бы только лаять, а как в лавку идти, так, кроме меня, некому!Уже в «мерседесе» Гард сказал Таратуре:— Как можно быстрее найдите психиатра высокой квалификации. Как минимум, надо попытаться выжать из Барроу сведения о пережитом им приключении… Инспектор, если бы вам пришлось удирать от разъяренного слона, вы потеряли бы рассудок?— Если бы слон меня догнал, шеф, тогда может быть.— По-разному устроены люди, по-разному, — задумчиво произнес Гард. — Ох, Таратура, нечисто это дело, очень даже нечисто. Вы понимаете, почему его оставили в живых, этого клиента фирмы? Потому что он нем не просто как рыба, а как рыбная мука! Ладно, Мартенс, трогайте.— В управление?— Нет, сначала в банк к господину Клоду Серпино. Кстати, инспектор, вы заметили, что именно выкладывал картами Барроу?— Ничего, шеф. Абракадабру. Полную бессмыслицу.— Не скажите… — проворчал комиссар Гард. — Там кое-что было… 11. Полюс недоступности Итак, место, где оказалась синеглазая красавица Дина Ланн, заслуживает описания не меньшего, чем знаменитая Кааба — недоступная для гяуров святыня мусульманского мира.Своими размерами помещение напоминало современный заводской цех, кстати сказать, даже без намека на окна. Бестеневые лампы ровно освещали лабиринты столов, кое-где рассеченные стеклянными перегородками. Вид столов заставлял предполагать обильную канцелярскую деятельность, поскольку всюду имелись ее признаки: груды бумаг, ленты скотча, неизменные ножницы и баночки клея с аккуратными пробками-кисточками. Многое, однако, противоречило этому впечатлению, ибо на столах, помимо утопленных в них телефонов, встроенных пишущих машинок и диктофонов, имелись еще дисплеи, обеспечивающие прямое подсоединение к ЭВМ, а в мусорных корзинках валялись не только бумаги, но и перфоленты. Обилие аппаратуры придавало столам вид диспетчерских пунктов, тем более что они имели форму не банальных канцелярских прямоугольников, а полумесяцев, словно люди за ними были по меньшей мере операторами атомных станций.Сейчас Гард, пожалуй, не узнал бы Дину Ланн. Люди в этом помещении как-то терялись и нивелировались. Все сидели без пиджаков, все были в рубашках с галстуками, у всех были деловые лица — имеются в виду мужчины, разумеется. Но и женщины выглядели так, будто им надлежало заниматься весьма серьезным делом, но как бы дома: вид их был по-домашнему скромен и свободен. Правда, в отдельных клетушках находились люди несколько иного типа: как правило, пожилые и, как правило, в пиджаках. Лица их были столь же условными, только более многозначительными. Стоит добавить, что количество женщин в этом помещении соотносилось с количеством мужчин примерно как один к двадцати. А сам наполненный гулом воздух, казалось, был пропитан ровной мощной энергией, носителями которой как бы являлись присутствующие здесь люди.Даже глаза Дины Ланн выглядели тут не синими, а скорее серыми. Серо-стальными. Может быть, виноватым было искусственное освещение? Может быть… Но вряд ли оно виновато в том, что платьице сидело теперь на девушке строго, как воинская униформа, а походку Дины Ланн уже никак нельзя было назвать танцующей.Любезно-механически кивая, когда ее приветствовали, по лабиринту столов теперь двигалась вполне добросовестная рабочая единица. Правда, оставалось не совсем понятным, почему она избрала такой кружной путь, ведь к ее рабочему месту, о котором речь впереди, можно добраться куда короче. Непонятно также, почему ее шаг замедляется, а глаза утрачивают деловое выражение… Впрочем, чем уж нам так интересна Дина Ланн? Девушек, подобных ей, тысячи, а производственная ее функция столь ничтожна, что через нее невозможно понять назначение всего этого секретного комплекса. Она привела нас сюда, но она не прислушивается к разговорам, взгляд ее сужен, а ум вовсе не настроен на обозрение проводимой тут работы. Иди себе, Дина Ланн, мы пока осмотримся.Итак, помещение походило и на заводской цех, и на канцелярию, и на отдел института. Однако оно не было ни тем, ни другим, ни третьим. Весь этот комплекс людей и машин назывался «секцией расчета», что, впрочем, тоже не проясняло его назначения, потому что рассчитывать, как известно, можно все — от урожая шампиньонов до движения спутников. Неофициально комплекс еще назывался «сценарным». Это тоже было истиной, поскольку тут действительно готовили сценарии, только не фильмов и не пьес… А впрочем, можно сказать, что и пьес, потому что они предопределяли игру многих людей, только не на сцене, а в жизни, ибо здесь моделировали не более и не менее как ход истории — так, по крайней мере, думали создатели этого комплекса.Сама по себе деятельность отдела не имела ни задачи, ни цели — в этом смысле отдел ничем не отличался от автомобиля или угольного комбайна. Цель задавалась извне, и даже местное руководство не имело ясного представления, кто же именно определяет задачу и формулирует условия. Кто-то там, наверху, но кто? Он был анонимен, как сам Господь Бог, но на эффективности отдела это никак не отражалось.Как обычно, некоторое время назад отдел получил срочное задание, которым и был теперь преимущественно и даже сверхурочно занят. Вот как оно было сформулировано.Исходная ситуация. Президент страны (шло ее название) стал проводить политику, идущую вразрез с нашими интересами (односторонний отказ от секретных статей договора, национализация собственности «Газолин компани» и планы еще более широкой национализации). Точка.Цель задания. Рассчитать оптимальный вариант замены правительства, гарантирующий полную лояльность нового руководства.Граничные условия. Операцию требуется осуществить быстро (оптимально — в течение нескольких часов) и по возможности бескровно, внутренними силами.Срок исполнения — 5 дней.Эта директива была подобна повороту ключа зажигания. Дальнейшее шло уже автоматически.Более пристальный, чем у Дины Ланн, взгляд мог бы обнаружить, что лабиринт столов в помещении имеет некую структуру, внешне, правда, не очень заметную, потому что ее предопределяло не место стола в пространстве, а место этой производственной ячейки в незримой системе «программа — машина — человек».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32