Теперь нужно взять из ящика пистолет, а взвести его можно и по дороге к двери. Идти надо бесшумно. В передней снять с вешалки зонтик и встать к стене, вжавшись в угол. Теперь кончиком зонта… секунду, что за дверью? Тихо? Ни одного звука? Прекрасно. Если когда-нибудь кто-нибудь спросит комиссара, что такое профессия сыщика, он ответит в стиле своего учителя Альфреда-дав-Купера: это интуиция, ставшая привычкой! Теперь кончиком зонтика надо тронуть пуговку английского замка.Касание!И в тот же момент почти одновременно прозвучали два выстрела. Первый, произведенный с той стороны двери, не причинил Гарду неприятностей: пуля, пробив деревянную филенку, вонзилась в стену напротив вешалки. Второй выстрел, сделанный Гардом, вызвал за дверью вскрик, за которым последовал грузный звук падающего тела.Выждав с десяток секунд, комиссар повторил фокус с зонтиком, но в ответ была тишина. Затем открылась дверь этажом ниже, это консьерж, пожилой человек, — ему нужно не менее двадцати секунд, чтобы преодолеть два лестничных пролета. Ну вот уже слышны его шаги.— О, кто вы?! — Это звучит его голос, поскольку он видит кого-то, лежащего у двери в квартиру Гарда.Если коварство врагов исчерпано, они не помешают консьержу позвонить в дверь. Точно: звонок.— Господин комиссар! Здесь человек… в крови! Я слышал выстрелы! Вы дома, господин комиссар?И вот уже звук полицейской сирены. Оперативная группа внизу. Кажется, можно выходить, если покушавшийся не прикрыт соучастниками. Нет, не прикрыт: они бы уже дернули вверх, на чердак, а оттуда по крышам — в разные стороны. Гард, помедлив еще не более трех-пяти секунд, повернул ручку замка и распахнул дверь навстречу спешащим наверх трем полицейским ночного патруля во главе с сержантом.На лестничной клетке, прямо напротив двери, лежал человек. Он лежал лицом вниз, одна рука его неловко подогнулась или, точнее сказать, вывернулась на спине, как рука сломанной куклы, а другой он сжимал рукоять пистолета. По-видимому, жизнь уже оставила покушавшегося, он не шевелился, и тонкая струя темно-красной крови вытекала на кафель откуда-то из-под груди.— Ничего не трогать! — резко произнес Гард. — Ни к чему не прикасаться! Сержант, внизу кого-нибудь видели?— Никак нет, господин комиссар! — бодрым голосом ответил полицейский.Вмешался консьерж, трясясь от страха:— Я как услышал выстрелы, господин Гард, и говорю жене…Гард остановил старика недвусмысленным жестом, и тот поперхнулся на слове. Тогда Гард сказал:— Идите домой. И успокойтесь. Пора бы уже привыкнуть к тому, что в этом подъезде живет не дантист, а полицейский.Старик, тряся головой, тихо пошел вниз. Гард наклонился к лежащему человеку, осторожно повернул его вверх лицом и даже не удивился, увидев оскаленную в гримасе улыбку старого, всегда веселящегося вакха. 13. Подножка Как обычно, перед обсуждением возникла недолгая пауза. Генерал Дорон бесстрастно курил, миллиардер Крафт-старший поправлял механическим движением рук манжеты, а министр внутренних дел Воннел строго, как на арестантов, смотрел на свои ногти. Им владело привычное раздражение, которое возникало всякий раз, когда надо было обсуждать щепетильный «сценарий». Не то чтобы он сомневался в его необходимости, а он ему просто не доверял, как, положим, старый бухгалтер не доверяет всем этим электронным считалкам, не стоившим и одной костяшки веками проверенных счетов. Воннела всегда раздражали эти плоды научно-машинного творчества, и потому он втайне, чтобы не казаться так уж старомодным, даже в собственном министерстве с подозрением относился к всевозможным ЦИЦам, НАМам и БЕМам, палец о палец не ударяя во имя их развития. «Как будет, так и будет, а денег просить не стану! — обычно решал он про себя, бывая на приемах у президента. — Даст — даст, а не даст — ну и слава Богу!»Плоды машинного творчества ставили его, Воннела, в странное и унизительное положение человека, занимающего высокий пост в государстве, однако не способного хоть как-то влиять на дела. Конечно, он мог вообще отменить «сценарий» или по крайней мере поставить его под сомнение, но целиком, а вот изменить в нем что-то — увольте! Потому что любое предложенное им изменение требовало обоснований. А раз так, то «сценарий» из-за необходимой корректировки уходил куда-то туда (куда, кстати?), где — уж это Воннел знал по опыту — его снова запускали в машину. А раз запускали в машину, то невольно происходила как бы оценка его, Воннела, мыслей, и… ничего хорошего во всем этом не было. Так если он не мог без ущерба для себя и своего реноме что-либо изменять в «сценарии», ему не совсем понятно было, зачем он вообще тут находится?!Поэтому Воннелом владело острое желание вот так, левой ногой, без всяких доводов взять и одним махом порушить все эти ненавистные «альтернативы», «оптимизации» и «эксплоративные прогнозы». И оттого, что это было никак невозможно, он чувствовал себя совсем уж гадко. Оставалось ждать, когда что-нибудь скажет Дорон, который понимает или делает вид, что понимает всю эту мудреную механику. Ждать и надеяться, что в словах Дорона будет какая-нибудь слабина, в которую можно будет вцепиться и отвести душу, а заодно показать, что он, Воннел, значит куда больше, чем все эти машинные расчетчики во главе со своим машинным генералом, хотя министр чувствовал, что ожидание его и томительно и малоперспективно. Тем более что Дорон молчал. Он молчал потому, что за него говорили все эти листки, причем увесистым языком науки, и этот голос был сильнее голоса старомодных придворных мудрецов. Не без злорадства он думал о Воннеле, который, хоть и силен, и ловок, и хитер, сейчас, однако, не более чем надутый самомнением мешок, опасающийся неосторожным словом выдать свою пустоту и глупость.Обсуждение начал Крафт-старший, который тоже презирал науку, но как презирают раба, чьими услугами пользуются, его не замечая, и потому не терзался никакими ущербными мыслями.— Что ж, — сказал он, — условия соблюдены, степень риска… Какая тут степень риска? А, вот: семь целых пять десятых процента плюс-минус один процент. Когда мы рассматривали операцию с Аудуксеей, риск, насколько помнится, был выше. Отсюда следует…Крафт позволил себе не закончить мысль, он мог себе вообще все позволить, даже не изображать умника, — преимущество, которое ему давало финансовое главенство в империи военно-промышленного комплекса. Все и так поняли.Могло показаться странным, что совещание, где в некотором роде решалась судьба соседней страны, шло в столь узком составе, что тут не было ни президента, ни министра иностранных дел, ни других видных политиков. Но есть дела, о которых президент и прочие высокопоставленные лица как бы ничего не должны знать, дела, которые осуществляются вроде бы и не правительством.— Совершенно согласен с вашей оценкой, — вежливо наклонил голову генерал Дорон.Воннел понял, что от него ускользает последний шанс.— Я тоже в принципе согласен, — сказал он, веско помедлив. — Неплохой план. Хотелось бы, однако, кое-что уточнить. Новый президент согласно «сценарию» сразу должен восстановить с нами соглашение по всем секретным пунктам договора. Хорошо, хорошо! Но в его речах и ответах на пресс-конференции я не нахожу ни слова о возвращении собственности национализированных предприятий их законным владельцам…Воннел был не настолько глуп, чтобы не понять, отчего этих слов нет в «сценарии», но он метнул эту стрелу не без дальнего прицела. Сейчас его поправят, но совладелец национализированных предприятий не кто иной, как присутствующий здесь Крафт-старший, и он наверняка запомнит рвение Воннела, пусть не совсем уместное, но искреннее. «Надо быть правовернее самого Папы Римского!» — этот принцип он усвоил давно и прочно.Крафт будто не слышал слов министра внутренних дел. Ему тоже было ясно, почему новый президент не сможет в первый же день пересмотреть вопрос о национализации, ясен ему был и подтекст слов Воннела. Но ему было скучно, а если отвечать придется Дорону, то, может быть, станет и весело, будет забавно смотреть на эту петушиную схватку. Понимал Крафт и то, что Воннел в общем-то дурак, а Дорон умен. И даже слишком! Веская причина, почему Воннел должен иметь голос наравне с Дороном, чтобы в целом они как бы уравнивали свои шансы в сравнении с ним, Крафтом-старшим.— Понимаю ваше беспокойство, — сказал Дорон, которому тоже была ясна ситуация. — Вы настаиваете на доработке «сценария»?Это был прекрасный удар, Воннел даже не нашелся, как его парировать.— Просто я лишний раз напоминаю, что не следует забывать о столь важной цели, — ответил он, отчетливо сознавая, что ответил глуповато. — Впрочем, если генерал заверяет, что с этим все в порядке, то беспокоиться не о чем.— Значит, «сценарий» принимаем? — спросил Дорон и совершил ошибку: мгновение пустячного торжества притупило его бдительность.Крафт опять не издал ни звука, но Воннел прекрасно умел различать оттенки молчания. Даже не разбираясь в том, чем вызвано немое неодобрение Крафта, — а оно было вызвано явным нарушением равновесия Воннел — Дорон в пользу последнего, — он ринулся в атаку.— Нет! — сказал министр с жаром. — Ответственность слишком велика, все надлежит как следует проанализировать. Вот, например! — Он ткнул пальцем в одну из строчек. — Пункт об атрибутике. На будущем президенте почему-то должен быть галстук цвета национального флага и тайный знак заговорщиков — белая гвоздика в петлице. Это же какой-то детский сад! К чему, зачем? Несерьезно, господин генерал.«Как глупо! — подумал Дорон. — Надо было расспросить, к чему эта дурацкая гвоздика и галстук цвета национального флага, — в этом есть, конечно, смысл, но какой?»Да, генерал Дорон дал промашку. О галстуке и гвоздике в «сценарии» было, как он и предполагал, сказано не случайно. Новому президенту нужно было создать романтический ореол, романтика высоко котировалась среди будущих его подданных. Человек, который «в изгнании» всегда держит при себе национальный символ — это была трогательная деталь, тщательно увязанная с множеством других, что в совокупности создавало героико-романтический образ нового президента. Свергаемый президент испытывал идиосинкразию к гвоздике, не терпел ее в помещениях, где находился сам, и это тоже было известно всей стране. Естественно, что заговорщики избрали гвоздику своим тайным знаком! Ребячество, конечно, но ведь переворот в глазах мирового общественного мнения и должен выглядеть чуть-чуть бутафорским, что лучше могло замаскировать железную руку, которая двигала им!Однако ничего этого Дорон не знал, потому что всецело доверял расчетчикам, потому что его внимание было сосредоточено на вещах куда более важных, и еще потому, наконец, что охватить всю громаду плана во всех его деталях и в короткий срок не мог ни один человек в мире, даже генерал Дорон.— Действительно, к чему тут галстук и гвоздика? — подал голос Крафт, в котором неожиданно пробудился чисто человеческий интерес. Ведь галстук и гвоздика были вещами понятными, в отличие от всех прочих машинных тонкостей, доступных лишь специалистам-очкарикам.— Учет специфики аборигенов… — туманно и близко к истине объяснил Дорон, уже понимая, что галстуком и гвоздикой придется пожертвовать. Глупо, конечно, это на какие-то доли процента ухудшает план, но что поделаешь. — Эту деталь можно снова пропустить через машины, — добавил он, впрочем выкидывая свой козырь без всякой уверенности, что он подействует.— Нет уж, позвольте! — развел руками Воннел. — Мы как-нибудь без машин можем разобраться в гвоздиках и галстуках! — И поглядел на Крафта, ища у него поддержки.Крафт одобрительно кивнул Воннелу, вновь уравновешивая его с Дороном перед лицом своих миллиардов.В этот момент в кабинет бесшумной походкой вошел секретарь генерала Дитрих — единственный человек, которому разрешалось в экстренных случаях без предварительного разрешения появляться в кабинете шефа в любое время дня и ночи, при любых совещаниях и делах. Дитрих для всех присутствующих был, как воздух, невидим, пуст и прозрачен, нематериален, причем именно по той причине, что он не был пустым: генерал Дорон твердо знал, что на Дитриха он может положиться как на самого себя, Дитрих был могилой в истинном смысле этого слова, ибо все, что проникало в него, оставалось в нем, как в склепе, не подлежащем вскрытию.Итак, Дитрих вошел, неслышными шагами приблизился к генералу и молча положил ему на стол листочек блокнотной бумаги, на котором были написаны четыре слова: «В приемной комиссар Гард».Дорон поднял вверх брови, подумал и так же молча протянул записку Воннелу. Министр прочитал и совершенно искренне пожал плечами: мол, ведомство хоть и мое, но я к визиту этого несносного Гарда отношения не имею, разбирайтесь сами. Крафт-старший при этом даже ухом не повел: повседневные дела Воннела и Дорона интересовали его так же мало, как детские слюнявчики.— Пожалуй, на этом закончим? — сказал он, вставая. — «Сценарий», я полагаю, в принципе утвержден?— Мне тоже лучше уйти, — произнес Воннел.Генерал встал и по очереди пожал две руки, а если сказать точнее, то всю пятерню министра и два холеных пальца, протянутые миллиардером, за что Дорон его органически не переваривал, однако поделать с ним ничего не мог.Дитрих, понимающий все приказания генерала без слов, проводил участников совещания до дверей и дальше, через небольшой холл до самого выхода из помещения, где они, даже не взглянув на провожатого, отдали себя в руки собственных секретарей и телохранителей. Затем, вернувшись к шефу и едва взглянув на него, Дитрих быстро написал на новом листке бумаги еще два слова: «По-видимому, Хартон». Оба листка тут же были отправлены им в горящий камин, где они вспыхнули и растаяли, словно снежинки, упавшие на горячую сковородку. Снова посмотрев на Дорона, Дитрих неслышно подошел к дверям, за которыми в приемной генерала терпеливо ждал комиссар полиции Дэвид Гард. 14. Не по следам, а за следами Решение идти напрямую к Дорону возникло у Гарда в тот самый момент, когда он увидел на площадке перед своей дверью искаженное гримасой лицо Хартона. Хартон, подумал Гард, не такой болван, чтобы лично покушаться на комиссара полиции. У него, как у человека, заправляющего делами фирмы, было предостаточно молодчиков, способных взять на себя это мокрое дело. И если работу принялся исполнять сам Хартон, можно было не сомневаться в том, что менее всего были на то его воля и желание.В таком случае, кто двигал им, как пешкой на шахматной доске? Какой силы был человек и его организация, чтобы так рисковать управляющим фирмой? Наконец, нельзя не учитывать и того обстоятельства, что покушавшийся на комиссара должен быть самым преданным, самым верным этому имяреку, то есть человеком, которому можно было верить, даже в случае провала и захвата живым.После некоторых размышлений Гард пришел к выводу, что ему следует напрямую идти к генералу Дорону. Дело было вовсе не в том, что подозрения комиссара конечно же в первую очередь падали на генерала, как на личность достаточно сильную и темную, к тому же возглавляющую мощнейшую организацию, деятельность которой на пять шестых была окутана таинственным мраком. Дело было в том, что у комиссара, по трезвом размышлении, другого пути не было. Уж казалось бы, чего проще. Уличай «Фирму Приключений» в применении наркотиков, бери с поличным, вытрясай из ее сотрудников душу — ан нет! Дохлое это было дело, с самого начала дохлое. И не потому даже дохлое, что должно было идти по другому отделу, шефом которого был миляга Воннел, брат министра. С этим еще как-то можно было справиться, но дальше… Наркотики? Чуял Гард, что это еще придется доказывать и доказывать, что наркотики могут оказаться — и даже скорее всего окажутся — какими-нибудь нейролептиками, галлюциногенами, или как еще их там называют, — словом, препаратами, под букву закона не подпадающими, и эксперты будут ломать копья, и поднаторелые адвокаты будут топить истину, и много воды утечет, прежде чем… А внушение и вовсе к делу не подошьешь! Но допустим, допустим: дальше что? «Подводная часть» конечно же надежно изолирована: посади хоть всех сотрудников фирмы — сядут, а ты все равно останешься с носом…Болото, болото, трижды болото! А след был не просто горячий, теперь, после покушения Хартона, он стал обжигающим! Но, увы, ведущим все в то же болото.Однако многолетний опыт подсказывал: если нет явных следов, ведущих к цели, если они по каким-то причинам стерлись и не сохранились, надо искусственно создать ситуацию, в результате которой непременно появятся следы новые. «Риск — благородное дело, — говорил незабвенный учитель Альфред-дав-Купер, — если на него идет благородный человек!»Но вот незадача… Каждый раз, встречаясь с Дороном, что было, прямо скажем, не так уж часто, Гард испытывал состояние школьника, через много лет после окончания гимназии встречающегося со своим старым классным наставником.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32