Выходит, было что-то такое, чего она боялась, а Ярош не обратил внимания. Теперь бьет себя в грудь: я виноват.
- Где он?
- У Ремеза.
- А не хитрит?
- То есть?
- Виноват в большем, вот и придумал разговор с Ниной, ее тревожное состояние. Знает, что теперь не проверишь.
Ванжа налил из графина стакан нагретой солнцем воды, попробовал и скривился.
- Очеретный заладил: Ярош, Ярош - и ты вслед за ним. А доказательства? Он любил ее, понимаешь? Лю-бил!
- И на этом основании ты делаешь вывод о его непричастности?
- Хотя бы и так! А впрочем, нет, по крайней мере, не только. Я, Гриня, видел, как воспринял он известие о... о Нине. Надо быть великим актером, чтобы так сыграть. Да и раньше я все же знал его, а ты исходишь из каких-то абстракций.
Гринько покачал головой.
- Если бы так! В том и сложность, что имеем дело не с абстракциями, а с живыми людьми. Открыть бы дверцу, заглянуть - что там в душе, но, дудки, не открывается. Варианты и на ЭВМ не просчитать.
- О чем спор, орлы? - остановился в дверях капитан Панин. - Правда, эти орлы сейчас похожи на индюков. В гневе раскраснелись или от духоты?
- Нам бы, товарищ капитан, вентиляторы. Сколько говорим...
- Самый лучший вентилятор, товарищ Гринько, - окно, а вы его на все задвижки. Перейдем в новый дом - и вентиляторы будут, и еще кое-что. Этот хлам заменим. - Капитан ткнул ботинком ножку стола Ванжи. - Ишь! Как корова на льду. Справим, ребята, новоселье и заживем не то что тут.
Ванжа видел этот дом, строили его в нагорной части района, на Щорсовской. Весной они ходили с Гринько посмотреть, и, правду говоря, дом ему не понравился - слишком строгий четырехугольник, даже фасад без малейших украшений.
"А вертолет не предвидится? - спросил тогда Гринько. - Очень подходящая крыша".
"Нет, - без тени улыбки сказал Панин, - там мы устроим солярий для переутомленных работников уголовного розыска".
- Что будем делать с Ярошем, товарищ капитан?
Начальник отделения уголовного розыска смерил Ванжу взглядом, осуждающе усмехнулся.
- Я понимаю, лейтенант, вы с дороги, и все же ваш вид... Возьмите себя в руки, у нас нет права даже на минутное расслабление. По крайней мере, показывать его на людях не стоит. Что касается Яроша... Возьмите у Ремеза пленку и позаботьтесь, чтобы на радио сделали копию. В пятнадцать ноль-ноль жду вас у себя.
Капитан склонился над бархатцами, понюхал, потом повернулся к Гринько.
- А вам надлежит сделать два дела. Во-первых, открыть все-таки окно. Советы начальника иногда не мешает воспринимать как приказ. Вот так... А во-вторых, сядьте за этот скрипучий стол и старательно обдумайте свою предстоящую встречу с Полищук. Расположите ее к искренности, полюбезничайте наконец, в меру, конечно. Иногда это помогает. Она как - ничего девушка?
Гринько проворчал что-то невыразительное.
- Вот и прекрасно, - сказал Панин. - Действуйте.
5
- Вы не могли бы остановить машину подальше от дома?
- Компания неподходящая? Напрасно боитесь нас, Ярослав.
- Не вас я боюсь, - сказал Ярош. - Злых языков. Да и не обо мне разговор. Родители...
- Они знают?
- Вряд ли. Разве что вы...
Ванжа поморщился, кивнул Савицкому:
- Останови.
Солнце плавилось в оконных стеклах. У павильона "Ягодка" толпилась очередь за черешней. За высоким забором вгрызался в землю железными челюстями экскаватор, над котлованом дымилась серая пыль.
"Ничего не изменилось, - думал Ванжа. - Все, как раньше, как тогда, когда она была жива. Но этого не может быть! Если бы ничего не менялось, тогда чего стоит человеческая жизнь?"
Ванжа посмотрел вслед Ярошу, который шел, слегка склонив левое плечо под тяжестью чемодана, и почувствовал, что ему по-настоящему жаль парня.
- Слушай, Савицкий, у тебя девушка есть?
- А у кого ее нет? - Савицкий щелкнул пальцем по носу плюшевую обезьянку, подвешенную в кабине на резинке, и засмеялся: - Только моя еще в школу бегает.
- Я серьезно.
- И я серьезно. - Сержант подмигнул Ванже. - В десятый класс. Как только получит аттестат - приглашаю на свадьбу.
- Спасибо. И давно вы?
- Что давно?
- Ну, решили пожениться?
- Давно. Как в восьмой перешла. Я тогда как раз школу закончил. На выпускном и договорились.
- А родные знают?
- Конечно! Я, товарищ лейтенант, люблю, чтоб была ясность. Везде и во всем.
Ванжа вспомнил Нину. Знал ли он ее? Сколько раз видел, ловил взгляд синих глаз, радовался ее смеху. Но все это внешние приметы. Изредка перекидывался с нею несколькими словами, малозначащими.
- Ясность. Это, видимо, скучно, - тихо сказал Ванжа скорее себе, чем Савицкому, но тот услышал, и его коротенькие брови удивленно подскочили вверх.
- Такое выдумаете, товарищ лейтенант! Ясность - это, если хотите, уверенность, что тебе ножку не подставят, никаких каверз... Только психи копаются в душе, как пальцем в носу, потому что нет у них ни ясности, ни уверенности.
Ванже захотелось сказать в ответ что-то язвительное, колючее, но тут пришел Ярош, угрюмо забился в угол на заднем сиденье, пробормотал:
- Где уж вам верить мне, если родной отец сомневается.
- Куда? - спросил Савицкий, отодвигая обезьянку, болтавшуюся перед глазами.
- В радиокомитет.
Савчук не удивился, увидев Яроша рядом с работником уголовного розыска, но и радости не выказал.
- Как там Черное море? - спросил. - Смеется? Плачет?
- Мы к вам по делу, - сказал Ванжа.
- Да уж не на посиделки, - проворчал Савчук. - Нашлась пленка? Где она была?
Лейтенант взглянул на Яроша - тот смотрел куда-то в окно, в глазах стояла тоска.
- В спешке с собой прихватил.
- Я так и думал. - Савчук снял очки, подслеповато сощурился на Ванжу. Хотите послушать? Пошли в звукооператорскую.
Ярош радовался, что как раз был обеденный перерыв. Ему не хотелось ни с кем встречаться. Рано или поздно придется объяснять причину досрочного возвращения из Мисхора, но пусть лучше потом, тем более что сейчас рядом был Ванжа. Он не испытывал враждебности к лейтенанту, но не было у него к нему и симпатии. "Кто знает, - думал Ярош, - если бы не этот усач, быть может, и не тянула бы Нина со свадьбой и все сложилось бы по-другому. Колебалась? Возможно, возможно... Какой смысл теперь гадать?"
Мигнул зеленый глаз "мага", и Ярош вдруг почувствовал, что соскучился по работе. Мир звуков таится в рулонах магнитной пленки, в стандартных коробках на полках фонотеки, в ожидании своего часа, чтобы вырваться из плена. И он властен дать им волю, радость голоса, ибо звуки не могут молчать, это для них несчастье, наверное, так чувствует себя обреченный на немоту человек.
Динамик зашипел, как разгневанный гусак. Рука Яроша упала на микшер, шипение затихло, послышался тихий звон, и чей-то голос зазвенел и залился длинной руладой.
Ванжа поймал себя на желании закрыть глаза и хотя бы в воображении перенестись в гущу леса, под зеленые кроны.
Пели соловьи. Слишком неестественным казалось ему это пение в заставленной громоздкой аппаратурой комнате, среди металла и портретов улыбающихся эстрадных звезд на стенах. Еще в Мисхоре Ярош сказал лейтенанту, что в ту ночь он записывал соловьев.
"Соловьев?" - недоверчиво переспросил Ванжа.
"Как-то ездил в село, чтобы записать корову".
Тогда этот разговор вызвал у Ванжи раздражение, сейчас, вспоминая его, он испытывал неловкость.
А соловьи все пели. Им не было дела до человеческих забот и переживаний. Они не имели и представления, что их кто-то слушает, упивались собственным мастерством, не ведая, что это такое. Если бы соловьи и сознавали, что в чрезмерном упоении, не выдерживая неистового напряжения, иногда разрывается их маленькое птичье сердце, то и это бы их не остановило, потому что не петь для них было все равно что не жить.
И вдруг все затихло. Изумрудным глазом смотрел на людей "маг", в его взгляде Ванже почему-то виделся укор.
- Все? - спросил лейтенант и сразу же понял бессмысленность своего вопроса, ибо что можно было сказать в ответ? И Ярош ничего не сказал, не обернулся, привычными, почти машинальными движениями клеил ракорды, перематывал пленку, а Савчук сидел расстроганный, протирал платком стекла очков и вздыхал:
- Ах, разбойники! Ах, артисты! Рапсодия, скажу я вам, хоть на государственную премию выдвигай. Ей-ей, заслужили...
- Я хотел бы получить копию.
- Разумеется, разумеется, - покачал головой Савчук и спохватился: Извините, я, собственно, забыл, для чего вы здесь. Как-то, знаете, не вяжется, но что поделаешь, что поделаешь... Пойдемте ко мне, Ярослав занесет копию.
У себя в кабинете Савчук подставил разгоряченное лицо под струю вентилятора, минуту так постоял, а когда обернулся к Ванже, в глазах уже не было восхищения, были колючки:
- Ну вот, пленку, в существовании которой вы сомневались, прослушали. Это внесло какую-то ясность?
- Во всяком случае, мы теперь знаем, что в ту ночь Ярош в самом деле был на записи. Кстати, он утверждает, что именно перед этим вы сняли передачу, в которой соловьи пели хриплыми голосами. Потому, мол, и помчался в Дубовую балку. Это правда?
- Было такое, - обрадовался Савчук. - Как же, было. Передача "Природа и мы". Так вот в чем дело! Я же говорил вам, что Ярош добросовестный работник, другой на его месте плюнул бы и баста - в отпуске же, а он...
- Так-то оно так, - сказал Ванжа. - Но Сосновскую нашли мертвой.
У Савчука вытянулось лицо.
- Мертвой? Как это... мертвой? И он, то есть Ярош, имеет к этому отношение?
- Спросить легче, чем ответить, - сухо произнес Ванжа. - Идет следствие.
6
В пятнадцать ноль-ноль Ванжа положил на стол начальника отделения уголовного розыска кассету с пленкой. Напротив Панина сидел Очеретный, и, похоже, они спорили, ибо у Очеретного был возбужденный вид, и он недовольно оглянулся на лейтенанта.
- Это чего-то стоит? - спросил Панин.
- В час досуга. Соловьи, товарищ капитан.
- Интересно послушать. Вы, лейтенант, давно были в лесу?
- Прошлым летом. Когда к матери ездил... А что?
- А вы, Ларион Григорьевич?
Очеретный пожал плечами.
- Вот-вот, - Панин вздохнул. - Стали горожанами до того, что где уж там соловья, обычного сельского петуха не видим. Разве что в борще. У Ремеза, кажется, есть магнитофон?
- "Весна".
- Прекрасно: "Весна", соловьи... Пусть послушает. Выходит, правду сказал Ярош. Тем лучше. Для него, конечно.
- Жаль только, что соловьи координаты не проставили, - сказал Очеретный. - Так и так, мол, записывал нас гражданин Ярош в Дубовой балке, а не там, где нашли тело Сосновской. - Он вскочил, забегал по кабинету. Каждый преступник, если у него на плечах не пустой котелок, прежде всего заботится об алиби. Вот вам и соловьи! Ярош записывает их на южной окраине города, а тем временем на северной, обратите внимание, совсем в противоположной стороне, любимая девушка кончает жизнь самоубийством. Чем не алиби?
Сделав паузу, Очеретный продолжал:
- Удивительно другое. Человек решил распрощаться с белым светом. От Чапаевской до Днепра - рукой подать. Нет, он едет за десять километров, ищет малолюдное место, словно заранее заботясь, как бы заморочить нам голову. Кстати, туда ходит городской транспорт?
- Автобус номер 14, - сказал Ванжа. - До высоковольтной подстанции. А может, тело снесло течением, товарищ капитан?
- Специалисты возражают. - Панин помолчал. - Между прочим, товарищ лейтенант, во время розыска вы допустили промах, я бы сказал, непростительный. Благодарите Ремеза, который исправил вашу ошибку. Список лиц для опроса по делу Сосновской составляли вы?
- Так точно.
- А почему в нем не было Василия Сосновского?
- Василий Сосновский? Это кто? - спросил Ванжа, но тут же сообразил, что речь идет о Васильке, брате Нины, и покраснел. - Виноват, товарищ капитан. Опрашивал Елену Дмитриевну, его не было. А потом... потом подумал: что может знать мальчик?
- Тем временем этот мальчик сообщил нам сегодня интересные вещи. Панин пододвинул к себе телефон. - Ремез? Мальчик у тебя еще? Давай его сюда.
Капитан положил трубку, внимательно посмотрел на Ванжу:
- Тем более, что вы с ним, как оказалось, хорошо знакомы. Знаю командировка и прочее, но времени у вас было достаточно.
Вошел Ремез, мягко подталкивая впереди себя мальчика. Василек заметил Ванжу, радостно улыбнулся, но тут же синие глаза помрачнели, он скривился и прикусил губу, чтобы не заплакать. На мгновение Ванже показалось, что на него посмотрела Нина, и к горлу подступил горячий ком.
- Садись, - сказал Панин. - Садись, дружище, и перескажи нам еще раз все, что ты рассказывал старшему лейтенанту.
Василек оглянулся на Ремеза.
- Во вторник это было, в тот самый... вечером. Зазвонил телефон. Мамы дома не было, а был я и Нина. Взял трубку, спрашивают Нину, я, значит, позвал ее и пошел, мне надо было на самбо. А она выскочила вслед за мной из дому и говорит так, словно плачет: "Славка разбился, Славка разбился..." - И побежала.
- Может, это было не во вторник, а в другой день? - спросил Очеретный. - Ты хорошо помнишь?
- А что тут помнить? Я на тренировки хожу по вторникам.
- Интересно! - Очеретный потер руки. - И ты узнал голос того, кто просил позвать Нину?
Василек отрицательно покачал головой:
- Нет, не узнал. Чужой голос.
- Как это - чужой? - Очеретный не скрывал разочарования. - Совсем незнакомый?
- Ага. Я всех знаю, кто Нине звонил, а этот... Глухой такой, хриплый голос.
- Почему же ты сразу не пришел ко мне, не сказал? - забыв о сдержанности, закричал Ванжа.
- Забыл. - Василек виновато опустил голову. - Это я уже потом вспомнил, когда меня начали расспрашивать. - Мальчик посмотрел на Ремеза. - А тогда забыл.
- Ну что же, ты нам очень помог, - сказал Панин. - Можешь идти домой. И знаешь что? Не надо говорить об этом маме. Разволнуется, заплачет... Договорились? Вот и хорошо. Проводите мальчика, Ванжа.
Как только дверь закрылась, лицо начальника уголовного розыска стало сосредоточенным.
- Дело, товарищи, как видите, приобретает более или менее определенные очертания. Следовательно, кто-то, назовем его условно Хриплый, вызвал Сосновскую из дому под предлогом того, что Ярош разбился.
- Ну, это еще вилами по воде, - возразил Очеретный. - Извините, товарищ капитан, мальчик уверяет, что не узнал голоса, но при желании голос можно изменить.
- И кого же вы подозреваете?
- А хотя бы Яроша!
- Нелогично, - вмешался Ремез. - Голос изменить, конечно, можно, однако Ярошу, если бы он решил вызвать к себе Сосновскую, надобности в этом не было. Скорее наоборот, именно на его голос она поехала бы куда угодно.
- Не забывайте, что трубку снял брат! А это уже лишний свидетель.
- Пусть так. Тогда объясните: зачем Ярошу разыгрывать сцену с аварией, когда он мог просто пригласить ее покататься на мотоцикле, как не раз делал это и раньше?
- Разрешите?
В дверях стоял Гринько.
- Бьюсь об заклад, младший лейтенант Гринько только что вернулся со свидания, - сказал Ремез. - Но почему так рано? Еще и солнышко не село.
Гринько угрюмо взглянул на него, налил стакан воды, выпил, только потом шагнул к Панину и протянул конверт.
- Вот, товарищ капитан. Познакомьтесь с шедевром. Буквы вырезаны из газеты.
- "Хочешь жить, держи язык за зубами", - прочитал Панин. - Это Полищук получила такое послание?
- Она. Встретились мы, как и первый раз, в парке. Я и так и этак молчит. По глазам вижу - порывается что-то сказать, а не может. Совсем было отчаялся, как вдруг она в слезы и достает из сумочки эту записку.
- Когда и как она ее получила?
- Сегодня утром обнаружила в почтовом ящике. Штемпеля на конверте нет, кто-то не поленился доставить лично.
- Конверт и письмо - немедленно на экспертизу, - приказал Панин. Боюсь, правда, что тут отпечатков пальцев больше, чем надо. Где Юля?
- Плачет. Ничего вы, говорит, не знаете, а еще милиция. Нину убили и меня убьют.
- Я спрашиваю, где она?
- В "теремке", товарищ капитан. Извините, в кабинете лейтенанта Ванжи.
- Т-так, - Панин обвел взглядом присутствующих. - Как вам это нравится, Ларион Григорьевич? Выходит, свет клином на Яроше не сошелся. Теперь закрутятся колесики, только поспевай.
- Что касается клевера ползучего, то ботаники сказали, будто растет он вдоль всего днепровского берега, на песках.
- Какой клевер?
- Тот, что Ванжа обнаружил в спицах мотоцикла Яроша. Был я в университете. - Гринько смущенно улыбнулся, вспомнив что-то смешное. Повели меня к профессору, в наивысшую, так сказать, инстанцию. Встречает меня кудрявый юноша. Ну, не юноша, а так где-то за тридцать, не больше. Приглашает сесть. Спасибо, говорю, а что - профессор скоро будет? Он руку подает: "Давайте знакомиться - профессор Голубицкий". Я, товарищ капитан, сквозь землю готов был провалиться. Думал, профессор - значит, борода, очки...
- Благородная седина, - подхватил Ремез.
- А хотя бы и так! И седина. Профессор же, не кто-нибудь. Потом мне лаборантка сказала, что этому Голубицкому в позапрошлом году международную премию дали за монографию. О клевере он мне целую лекцию прочитал. Никогда б не подумал, что о каком-то сорняке...
- О клевере достаточно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22