Девушка у вас там работает, хотел, чтобы позвали.
- Кто?
- Сосновская. Нина Сосновская, учились в одной школе.
- Не повезло вам, лейтенант. - Поляков сощурился, глаза превратились в узенькие щелочки. - Нет Сосновской. Как раз сегодня не вышла на работу.
- Не вышла? А что с нею?
- Откуда мне знать? Может, заболела. - Поляков замолчал, пожевал губами и направился к выходу. Уже в дверях добавил: - А может, загуляла где, теперь такая молодежь... Кстати, она не у меня на складе работает, а в цехе ширпотреба. Кладовщицей.
Ванжа проводил его взглядом. Заведующий складом, одетый в модную финскую куртку, шел не спеша, вразвалочку.
- А вы домой к ней заскочите, - посоветовал Локотун. - Чапаевская, 26, это тут недалеко.
- Удобно ли? - Лейтенант сделал вид, что колеблется. - Девушка больная, а я...
- Удобно, еще как удобно! Вас увидит - сразу выздоровеет, - подмигнул Локотун. - Был у меня в молодости такой случай...
Ванжу меньше всего интересовало разглагольствование вахтера о собственной молодости. Он и так знал, что Нина на работу не вышла, и на фабрику приехал лишь потому, что капитан Панин учил его не полагаться на чужие глаза и уши. Завскладом ничего нового не сообщил, и все же было в его словах нечто такое, что заставило лейтенанта лихорадочно перебирать в памяти весь разговор.
"Как раз сегодня не вышла на работу". Как раз сегодня... Следовательно, вчера, то есть во вторник, Нина на работе была. Что из этого вытекает? А ничего. Далее Поляков сказал: "Откуда мне знать? Может, заболела. А может, загуляла где, теперь такая молодежь". Не хотел ли этим сказать, что у Сосновской и раньше случались прогулы? Надо проверить. Хотя это больше похоже на обычное ворчание.
Нужная мысль, которая мелькнула во время разговора с Поляковым и казалась важной, заслуживающей внимания, теперь не давалась Ванже, ускользала.
ЗА РУСАЛОЧЬЕЙ СКАЛОЙ
1
Ванжа докладывал сдержанно, скрывая волнение:
- Сосновская Нина Павловна, девятнадцати лет, член ВЛКСМ. Прошлой весной закончила среднюю школу, работает кладовщицей на трикотажной фабрике. Живет с матерью и малолетним братом - Чапаевская, 26. Отец несколько лет как умер...
Очеретный слушал молча, попыхивая сигаретой, щурил красивые, под высоким надбровьем глаза.
- ...Встречалась со звукорежиссером областного радио Ярошем. Последнее, зафиксированное свидетелями свидание, - Ванжа почувствовал, что краснеет, понедельник, 23 мая. Родителям Ярош сказал, что виделся с Сосновской и во вторник, то есть вчера. До восьми вечера. Так ли на самом деле - неизвестно. Ночью поехал на запись, возвратился на рассвете. Главный редактор Савчук утверждает, что не давал Ярошу никакого задания. В среду утром, 25 мая, то есть сегодня, сразу же после ночной записи Ярош отбыл симферопольским поездом в отпуск. Путевка в Мисхор выдана месткомом.
- Все?
- Все. Разве что...
- Я слушаю.
Букву "л" старший лейтенант выговаривал странно, она словно двоилась, прежде чем слететь с губ. Шутники из следственного отделения даже намекали на давнее и пока безрезультатное ухаживание Очеретного за Людмилой Яремчук из научно-технического отдела городского управления.
"Невесть что лезет в голову", - подумал Ванжа, а вслух сказал:
- Ярош брал и ставил мотоцикл "Ява" в присутствии сторожа радиокомитета. Сторож может уточнить время. С ним я еще не говорил...
- Обязательно поговорите. Ночная поездка подозрительна. Разве не странно, что человек, которому следовало бы выспаться перед дорогой, берет мотоцикл и мчится неизвестно куда на запись?
Ванжу мучила та же мысль, но сейчас, услыхав ее из уст Очеретного, он не мог преодолеть желания возразить. Ярош любил Нину, а для Ванжи этим было сказано многое, если не все. Служба в уголовном розыске кое-чему научила его, он уже понял, что человеческие отношения и поступки не всегда укладываются в обычные понятия. Всех мерить на свой лад по меньшей мере наивно, но все же, когда речь идет о любимой девушке...
- На работе Ярош характеризуется положительно, - дополнил Ванжа.
- Вам не приходилось читать положительные характеристики на лиц, переставших считаться с Уголовным кодексом? - Очеретный саркастически засмеялся. - Иногда добрые дядечки нарисуют такое, что хоть прекращай дело не преступник, а ангелочек.
- Допустим, Ярош торопился записать человека, который был тут проездом или должен вскоре покинуть город.
- Допустим, хотя это и маловероятно. Тогда где эта запись?
- Возможно, забрал с собой. Савчук разрешил ему взять в Мисхор магнитофон. Насколько я понял, Ярош хочет записать голос моря.
- Чей голос? Моря? - Очеретный сбил щелчком пепел с сигареты. - Радио всеми голосами говорит, даже Кащея Бессмертного и Бабы Яги. Но мы же, товарищ лейтенант, живем не в сказке, а в реальном мире. Если Ярош и записал кого-то в ту ночь, то везти кассету в Крым надобности не было. Видимо, она у него дома. Надо бы ее найти.
- Попросить об этом Савчука? - предположил Ванжа. - Он родителям может сказать, что запись срочно понадобилась, а Ярош забыл или не успел занести пленку.
Старший лейтенант поднялся из-за стола, с хрустом размял атлетические плечи.
- Следовательно, Савчук и сторож. Действуйте!
Ванжа поспешил к себе в маленькую комнатку, которую с легкой руки следователя Ремеза все почему-то называли "теремком", и позвонил Сосновским. В глубине души таилась надежда, что произошло недоразумение, пока он бегал туда-сюда, Нина возвратилась домой, сейчас в трубке послышится знакомый певучий голос и мир сразу же примет обычные очертания и краски.
Телефон долго не отвечал. Ванже пришло в голову, что, ограничившись разговором с Поляковым, он допустил ошибку. Звонить во все колокола, может, и преждевременно, а осторожно поговорить с подружками Нины не мешало бы. Девушки любят делиться между собой секретами, глядишь, и нашлась бы зацепка. И тут наконец оперативник понял, что именно в словах Полякова показалось ему заслуживающим внимания, а потом ускользнуло из памяти, затерялось. Елена Дмитриевна звонила утром на фабрику, разыскивая дочь, а завскладом сказал Ванже, что Нина заболела. Какая-то неувязка. Не знал Поляков об исчезновении Сосновской или не захотел об этом говорить случайному ухажеру, пусть даже в милицейской форме?
Ванжа уже решил, что Елена Дмитриевна ушла в типографию, когда на другом конце провода послышалось взволнованное дыхание, и он словно увидел, как мать Нины только что открыла дверь с улицы, стремглав бросилась к телефону и теперь обеими руками прижимает трубку к уху - вся надежда и ожидание.
- Елена Дмитриевна?
- Это вы? Вы что-нибудь узнали? Ради бога, почему вы молчите?..
Ванже с трудом удалось повернуть разговор в нужном направлении. Нет, с Поляковым она не разговаривала, к телефону подходила Юля Полищук. Елена Дмитриевна узнала ее по голосу. Пока Нина не познакомилась с Ярошем, девушек было водой не разлить. Теперь Юля редко заходит. Но какое это имеет значение?
Лейтенант положил трубку с тяжелым сердцем. Мать места не находит, ожидая вестей о дочке, а он расспрашивает про какую-то Юлю, словно у него, работника уголовного розыска, только и забот, что знакомиться с фабричными девушками.
В прямоугольнике окна было видно, как барахталось солнце в клочьях рваных туч, за ними с юга надвигалась сизая, почти черная завеса, и где-то там, дальше, за этой завесой, угрожающе гремело и сверкало. Налетел шквал, сыпанул в стекла пылью, во дворе закружилось веретено, зашуршало напрямик через клумбу, через выцветший на солнце штакетник и растворилось на сером асфальте улицы. Ванжа на цыпочках дотянулся до форточки и закрыл ее на крючок.
2
Сторож радиокомитета, костистый, худой мужчина в соломенной шляпе, долго не мог понять, чего от него хотят.
Брал Ярош мотоцикл, а как же, брал. "Рубль-пять" через плечо и поехал. Магнитофон Р-5, марка такая, вот его и прозвали "рубль-пять". Смешно, правда?.. Нет, не говорил - куда, но предупредил, что вернется не скоро. И правда, аж в шесть, это точно, по радио Киев как раз позывные передавал. Ну, еще попрощался Ярош, был не в настроении, хотя парень он учтивый, веселый. Может, устал... Подписать? А чего ж, подписать можно. Нет, нет, он не из тех, у кого язык чешется, товарищ лейтенант вполне может положиться.
Савчук смотрел на Ванжу почти враждебно:
- Не в то окошко заглядываете, лейтенант. Не в то, это я говорю вам точно. За Яроша я ручаюсь. Есть у вас право - идите, ищите, а моими руками...
- Да поймите вы наконец! - убеждал Ванжа, в волнении дергая себя за ус. - Я тоже, если хотите знать, не верю в виновность Яроша, но он же встречался с Сосновской, возможно, он последний, кто видел ее... Потому-то подозрение и падает на него. Найдем пленку - выяснится, где он был!
- Конечно. Если найдем. - Савчук снял очки, подслеповато щурился на окно, по стеклу барабанили большие дождевые капли.
- Вы сомневаетесь в существовании пленки?
- Я не сомневаюсь в невиновности Яроша! - вспыхнул Савчук. - Далась вам эта пленка. Может, он по какому-то другому делу ездил, мало чего! А родителям сказал: на запись.
- Сторож утверждает, что Ярош был с магнитофоном.
Главный не торопясь нацепил очки на нос, вздохнул.
- Хорошо, я пошлю оператора. Оставьте мне свой телефон.
Дождь выпал щедрый и короткий. Небо отгремело, отсверкало, висело над городом чистое и безмерно высокое. От земли поднимался легкий пар, в низинах мерцал туман. Пахло белой акацией.
По дороге в райотдел Ванжа заскочил в столовую. На скорую руку, не чувствуя вкуса, уничтожал взятые блюда. Мелькнула мысль, что пока он насыщается за столом, Нина находится неизвестно где, не исключено, что ей грозит опасность, а время идет, и никто не знает, где та черта, за которой уже ничем нельзя помочь. Чувствуя к себе полное презрение, одним глотком он допил мутный компот и выбежал на улицу.
В "теремке" сидел оперуполномоченный уголовного розыска Григорий Гринько, знаменитый тем, что одежду и обувь для него приходилось шить на заказ, и говорил по телефону. Мембрана трубки звенела и потрескивала под воздействием его баса, а широкая спина закрывала половину окна.
- Ты что тут делаешь, Гриня? - спросил Ванжа.
Как и все богатырского сложения люди, был Гринько на редкость добродушным, не горячился в спорах, не хмурился, когда над ним посмеивались, может, еще потому, что и сам больше всего на свете ценил острое слово.
- А меня к тебе подпрягли, - сказал Гринько, показывая красивый ряд зубов, белоснежных, словно у юной кинозвезды. - Замнач товарищ Очеретный велели не есть и не пить, а побыстрей седлать телефон, ибо Вася Ванжа, сказали они, копытами землю роет.
- Оседлал?
- Ага. Битый час не слезаю. В морг, в больницы... даже в вытрезвитель. Нигде нет твоей Сосновской.
У Ванжи защемило в груди, запекло, как будто внезапно глотнул горячего. Что в морге нет, это хорошо, а вот в больнице... Лучше бы Нина оказалась в больнице.
- Больше звонить вроде некуда, - невозмутимо гудел Гринько. - Ба! А про госпиталь я все-таки забыл!
- Звони, - сказал Ванжа, - а я немного подремлю. Мне, знаешь, по пять минут на каждый глаз, а потом хоть краковяк.
- Баю-бай, - сказал Гринько и вздохнул. - Между прочим, к Лариону какая-то тужурка на четыре пуговицы пришла. С заявлением о Сосновской.
Ванжа подскочил.
- Какого же дьявола?.. С этого бы и начинал!
- Тебя жалея, - хмыкнул Гринько. - Усы вон уже обвисли. А глаза? Были сливы, а стал терн. Что девушки скажут?
Ванжа его уже не слушал. Он шел гулким коридором, сдерживая себя, чтоб не побежать, только перед дверью с табличкой "Зам. начальника ОУР" сбавил ход, помня, что не любит Очеретный, когда к нему врываются как на пожар.
У Очеретного и в самом деле сидел незнакомый человек. Лысая голова на короткой морщинистой шее, пепельно-серого цвета тужурка, из кармана торчит небрежно свернутая газета.
Лысый медленно обернулся, на свету сверкнули стеклышки пенсне.
- Тут вот Виталий Гаврилович Квач пожелал сделать заявление. Займитесь им, потом зайдите ко мне.
Очеретный вежливо, словно почетных гостей, провел их к двери.
- В первый раз вижу вас, лейтенант, небритым, - вполголоса сказал он. И надеюсь - в последний.
- Я же с ночи!..
- Никаких причин не признаю. Идите.
Ванже обидой перехватило дыхание. На один лишь миг, ибо сразу же подумал, что обижаться на Очеретного не стоит. В уголовный розыск пришел посетитель, и откуда ему знать, что сотрудник не успел побриться потому, что закрутился после ночного дежурства? В конце концов, и тут, в "теремке", в ящике письменного стола лежит исправная "Нева", мог бы выбрить щеки, пока точил с Гринько лясы.
Когда Ванжа вернулся в "теремок", младший лейтенант Гринько все еще сидел здесь и, прижав плечом к уху телефонную трубку, ковырял перочинным ножом ивовую ветку, в которой уже угадывались очертания сопелки. Сколько таких сопелок раздарил он мальчишкам - не сосчитать.
В трубке зашуршало, Гринько сдвинул нож и ветку на край стола, прислушался:
- Когда?.. Два месяца назад? Нет, нет, это нас не интересует... Нет? На нет и суда нет. Бывайте здоровы! В случае чего - звоните немедленно. Звоните, говорю, немедленно.
Он обернулся к Ванже, развел руками. И снова Ванжа подумал, что, наверное, обрадовался бы, если бы из госпиталя хоть что-то сообщили о Сосновской.
- Вы сквозняков не боитесь, Виталий Гаврилович? - спросил он. - У нас тут немного продувает.
- Ничего, ничего, - заспешил Квач, - я тоже не кисейная барышня, всю зиму сплю с открытым окном.
Гринько вопрошающе посмотрел на Квача, на Ванжу и нехотя придвинул к себе стопку чистой бумаги.
Квач заерзал на стуле:
- Собственно, я все уже рассказал вашему начальнику, но если надо...
- Надо, Виталий Гаврилович, надо, - сказал Ванжа, сдерживая нетерпение. - Рассказывайте, а мы запишем.
- Оно, может, и нечего записывать и напрасно я вам морочу голову, да уж, как говорят, если взялся за гуж... Одним словом, иду я сегодня по Чапаевской, гуляю себе с собачкой... А навстречу - Сосновская, покойного Павла жена, прямо тебе черная, не узнать.
- Вы с нею знакомы?
- Соседи. Общались, пока Павел был жив. А как умер, Нину, дочку его, на работу устраивал. На трикотажную фабрику. Девушка с образованием, как раз десятилетку окончила, вот и взяли ее кладовщицей... Известное дело, спрашиваю Елену, чего она как с креста снятая. Говорит: дочка пропала. Как пропала? Вот так, говорит, и пропала, домой, значит, не вернулась. И в слезы. Думаю: тут дело нечистое. Вчера Нина в слезах, а сегодня...
- Так вы и Нину видели?
- Ну да. Потому и пришел к вам.
- Где и когда вы ее видели?
- Я же говорю - вчера. С работы шла, а я, как всегда, песика веду на поводочке, значит...
Ванжа теперь вспомнил, что и сам не раз видел этого человека на Чапаевской. Квач прогуливал огромную овчарку черной масти. Однажды даже столкнулись на тротуаре, Ванжа еще подумал: "Ну и зверь! Хоть в воз запрягай". Интересно, запомнил ли его Квач?
Виталий Гаврилович словно угадал его мысли, чуть-чуть усмехнулся и, бросив взгляд на Гринько, понизил голос:
- И вы там, извините, бывали, товарищ лейтенант. С цветочками. По молодому, видать, делу.
- Наблюдательный у вас глаз, Виталий Гаврилович, - смутился Ванжа. - Но мы с вами, кажется, отклонились в сторону.
- Ну да, ну да, - охотно согласился Квач. - Я о том, что и правда отклонились. А что касается глаза... не принимаю комплимента, он у меня издавна подслеповат. Если бы не ваши усы...
Гринько прыснул и сделал вид, что закашлялся. Ванжа показал ему за спиной кулак, угрюмо кивнул Квачу:
- Пошутили и довольно.
И Квач сразу тоже посуровел.
- Ваша правда, - сказал он. - Грех смеяться, когда у людей горе. Плакала Нина, и я так понял, что радист, или кто он там, давненько зачастил к ней, принуждал ее, значит... Матери боялась признаться, а мне, вишь, открылась. Как теперь на свете жить, спрашивает? Поженитесь, говорю, так все утрясется. "Нет, - кричит, - ни за что на свете!" И побежала.
- Домой?
- Не знаю. Не обратил внимания. У меня сразу сердце заболело, я и поплелся домой. Не чужая мне дочь Павла. Намеревался было сам набить морду тому выродку, - Виталий Гаврилович положил на стол большие, в синих жилах кулаки, - а как услышал от Елены, что Нина исчезла, сразу, значит, к вам подался...
За Квачом давно закрылась дверь, а Ванжа все еще сидел неподвижно, смотрел в окно, за которым подкрадывались сумерки. На ветке, как раз против открытой форточки, сидел воробей, ветка качалась, похоже было, что серый озорник умышленно раскачивает ее.
Гринько проследил за взглядом Ванжи.
- У одного мужика горит дом, - сказал он. - Его спрашивают: "Иван, что ты себе думаешь? Дом же догорает!" - "Как раз об этом, дурень, и думаю, отвечает мужик. - Не будет стрехи, где ж воробьи от дождя станут прятаться?"
- Иди ты, Гриня, к чертям! - устало сказал Ванжа. - Ты когда-нибудь бываешь серьезным?
Широкая спина младшего лейтенанта застряла между косяками двери.
- Бываю, Вася, бываю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22