Как ты сказал? Очкастой? Интересно. Может, стеклянные глаза - это очки? Как ты думаешь?
- Не знаю, товарищ капитан. Допустить можно. Но ведь сказано было в бреду.
- Я вижу, твое любимое словечко - "но". Скептический склад ума - это уже кое-что.
Панин повесил трубку и пошел к Журавко. Полковник стоял у окна и слушал майора Сироконя. Тот докладывал о завершении строительства нового здания райотдела милиции на Щорсовской. Докладывал без особого энтузиазма, было видно, что это строительство уже сидит у него в печенках.
- Ты скажи прямо, - требовал Журавко, - когда сможем переехать?
- Гаражи не готовы.
- Черт с ними, с гаражами. Транспорт пока что тут будем держать. Ты связь обеспечь, это главное. Мебель всю завезли? Завтра сам проверю. Переселяться придется в воскресенье.
- За день не успеем.
- Нужно. Ночь не поспим. Все. - Журавко говорил прерывисто, не скрывая утомления. Под глазами набухли синие мешки. - К слову, и партсобрание проведем в новом зале. Осточертело тесниться, да еще в жару.
- Только и радости, что скоро конец моим мукам, - вздохнул Сироконь. Так я пошел?
Панин рассказал о звонке из больницы.
- Может, в этом и есть какой-нибудь смысл, только что он нам дает? Людей в очках в городе десятки тысяч. - Полковник задумался, потушил недокуренную папиросу и швырнул ее в урну. - Некому ремнем отстегать: самому гадко, а вот никак не брошу... Ты, Олекса, все же распорядись, чтобы поискали таких, кто носит очки в окружении Полякова. Мало ли что!.. Как там в Тимирязевском?
- Нуль, Сергей Антонович. Осмотрели, кажется, каждую щелочку. Дом, гараж... Больше негде. Неужели убийца успел? Не верю.
- А может, и он и мы ищем химеру?
Панин промолчал.
5
Кабинет Ремеза находился на втором этаже, как раз под "теремком". Здание райотдела сооружалось еще до войны, на звукоизоляцию грех жаловаться, но все же раньше Ремез иногда слышал над головой шаги, особенно когда к Ванже забегал младший лейтенант Гринько. Как-никак девяносто килограммов живого веса.
В последнее время наверху было непривычно тихо, и эта тишина словно напоминала следователю, что инспектор Ванжа лежит в больнице, в то время как человек, который напал на лейтенанта, гуляет на свободе.
Протоколы допросов подследственных поодиночке, а также на очных ставках Ремез знал почти наизусть, но все же перечитывал их снова и снова, делал пометки в блокноте, готовил поручения сотрудникам розыска. Кладовщица Уманская, учетчица Маковец, охранник Локотун и шофер Валиев охотно давали показания. Один лишь Олег Горлач наотрез отказался отвечать на вопросы следователя и писал прокурору жалобу за жалобой, обвиняя милицию в произволе, мол, арестовала его во время свидания с любимой женщиной. Когда следователь Марков, который вел дело с водолазками, потребовал, чтобы младшего Горлача передали ему, Ремез не скрывал радости.
Журавко был другого мнения, он считал, что оба дела целесообразно объединить. Но в прокуратуре сказали, что это еще успеется, пусть Марков сначала поработает в Самарске и выяснит все тамошние подробности, связанные с деятельностью фирмы.
Ремез искал расхождения в показаниях своей "четверки" и не находил. "Шерстянники" не скрывали своей причастности к хищениям на фабрике, рассказывали, как это делалось, признавали свою вину и в один голос проклинали Полякова. Следствие продвигалось даже слишком легко, так легко, что Ремез заподозрил некую хитрость. Павелко, с которым он поделился сомнениями, посоветовал:
- Не копай по сухому. Под страхом они жили, понимаешь? Крали и тряслись. И наступил момент, когда не так страшен арест, как его ожидание. Постоянно, изо дня в день. Вот-вот за мной придут, вот придут... Уманская жаловалась, что у нее начали дрожать руки, Маковец спать не могла, а ведь женщины еще молодые... Отсюда и говорливость. За старые грехи все равно отвечать, мол, придется, так хоть на новые не соберемся. Такова психология преступника. И хочется, и колется. - Павелко усмехнулся. - Они к тебе сейчас, как к попу, исповедоваться приходят.
- Знавал я и таких, у кого каждое слово хоть клещами вытягивай, - хмуро возразил Ремез.
- И меня они не миновали, - согласился Павелко. - Двух пальцев одинаковых и то нет. Считай, на этот раз повезло. Меньше мороки.
- У тебя, вижу, целая теория, - иронично сказал Ремез. - Скажи мне, теоретик, почему они так дружно катят бочку на Полякова? Их кто брал - ты?
- Ну, я.
- Не могли они пронюхать, что Полякова убили?
- От кого? Мы тогда и сами не знали. Думаешь, кто-то из них?
- Проверено. Алиби.
- А бочку катят, потому что Поляков - первая скрипка. Понимаешь?
Что ж, это похоже на правду, думал Ремез, листая страницы распухшего дела. Поляков - первая скрипка. Но уже отыграла свое скрипочка!.. Вернутся "задаваки" - жена, дочка, обе, видать, не промах, зубами вцепятся: и это наше, и то не его. Тем временем опись одних драгоценностей заняла целую страницу. Да на сберкнижках, которых оказалось целых четыре, кругленькие суммы. Следствию необходимо определить размеры причиненного государству вреда каждым отдельно.
Ремез искал в протоколах допросов хотя бы малейшую зацепку, которая вывела бы на след убийцы Полякова или Сосновской. Хотелось думать, что это дело одних преступных рук. Марков уверял, что его "фирмачи" не знают об этом.
- Пощупай своих родненьких, - невесело пошутил он. - А мои... Я, знаешь, за сто шагов чую, кто способен на мокрое дело.
При иных обстоятельствах Георгий Ремез и сам был не против того, чтобы пошутить, но на этот раз отмолчался.
Уманская в подробностях рассказала, как создавались излишки пряжи за счет кругловязального цеха, где кладовщицей работала Юля Полищук. На учетчицу Маковец были возложены заботы о том, чтобы ни одна бумажка, спецификации, накладные, особенно же лимитки, по которым списывалась "сэкономленная" пряжа, не вызывали сомнений в бухгалтерии. Товар забирал экспедитор Лойко. Часто это делал шофер фабрики Валиев.
Поначалу Поляков, Уманская, а затем и Валиев действовали втроем. Пряжу вывозили с фабрики небольшими партиями и через соседей и знакомых сбывали по спекулятивным ценам. Как раз в это время разворачивала свою деятельность самарская фирма, которой было крайне необходимо сырье. Отходы кругловязального цеха, так называемую путанку, использовал на фабрике цех товаров широкого потребления, который специализировался на изготовлении носков, рукавиц и другой шерстяной мелочи. Использовал не полностью, потому-то, получив запрос на путанку с Самарского промкомбината, дирекция фабрики обрадовалась.
Обрадовался и экспедитор Лойко. Появилась возможность, так сказать, легально поддерживать производственные связи с солидным, богатым сырьем предприятием. Для начала, думал он, пусть хоть путанка, а там видно будет. Лойко не ошибся, когда повел с заведующим складом соответствующий разговор. Поляков понял его с полуслова.
В тот же вечер обе стороны встретились на берегу Днепра в ресторане "Чайка" и обмыли соглашение. Торг шел долго. Каждый партнер хитрил, ссылался на риск, всячески преследовал собственную выгоду. В конце концов была выработана и установлена такса на импортную и отечественную шерсть, путанку, даже на пошивочные нитки.
Наутро Поляков сказал Уманской:
- Хватит размениваться по мелочам. У нас есть оптовый покупатель.
Кладовщица и обрадовалась, и испугалась.
- Это сколько же товару понадобится!
- По товару и деньги. Тысячи... да что там тысячами, десятками тысяч пахнет! Представляешь?
- Опасно, Григорий Семенович. Придется еще больше списывать на круглый, а Юлька и так придирается.
- Заинтересуем. Видела, как одевается? А всякие там фигли-мигли? Такая девка деньги любит. Меня другое волнует. Без учетчицы нам не обойтись, вся документация проходит через ее руки. Я против того, чтобы втягивать новых людей, но дело разрастается, стоит рискнуть.
Алла Маковец была, по мысли Уманской, фатально несчастливой особой, потому что недавно без видимых на то причин ее оставил второй муж. Черты лица Аллы были мелкие, словно выполненные по ошибочно уменьшенному масштабу, однако приятные. Портило их то, что они были постоянно мрачными. Полищук отмечала редкостную жадность Маковец: "За копейку глаза выцарапает", - зато главный бухгалтер фабрики не мог нахвалиться ее умением вести складскую документацию.
Разговор Полякова с учетчицей был на удивление коротким.
- А что я с этого буду иметь? - спросила она, даже не дослушав своего начальника до конца.
- Будешь иметь. На все твердая такса.
Кладовщицу кругловязального цеха Полищук решили запугать. Встретив ее с Ниной в обеденный перерыв, Уманская отозвала Юлю в сторону.
- Очень ты весела, девочка, ничего не знаешь, ничего не ведаешь. Как бы плакать не пришлось. Где смех, там и слезы.
Юля удивленно взглянула на нее:
- Вы как цыганка! Может, и ворожить умеете?
- Не до ворожбы. Алка с самого утра из конторки не вылазит.
- Спецификации выписывает. Мороки с ними, сами знаете.
- Знаю, знаю. И еще кое-что знаю. Выписывает она, да только не спецификации. Недостача пряжи большая. Докопалась, зануда, на нашу голову.
- Что-то вы, тетенька, крутите. Я-то тут при чем?
- А при том, что недостача по твоему цеху!
- Как же это? - всполошилась Юля. - Я ж ничего...
- Как бы не так! Думаешь, чистенькая? Ты же доверчивая, как дитя! Что подсунут, то и подписываешь. Теперь по головке не погладят. Не поверят, что без тебя делалось, не надейся.
И Уманская откровенно рассказала, сколько пряжи за последние месяцы попало не в кругловязальный цех, а за фабричные ворота.
- Ой, тетенька, что же делать? Вы же сами давали подписывать, я и подписывала.
- Давала. Я же не отрекаюсь! Обеим перепадет на орехи. А не хочется в тюрьму, ой, как не хочется! У меня же маленькие дети. Да и ты света белого еще не видела... - Уманская приложила к глазам платочек. - Словом, так: Алку я беру на себя. С Григорием Семеновичем посоветуюсь, он человек суровый, но не без сердца. А ты молчок, особенно Сосновской. Она хоть и подружка твоя, а продаст ни за грош. Бог милостив, как-нибудь выкрутимся.
На другой день, когда Полищук пришла на склад выписывать новую партию пряжи для своего цеха, Уманская шепнула:
- Удалось замять. Живем, девка! Слышишь? Но задарма ничего не делается...
И Юля послушно расписалась за пряжу, которой и в глаза не видела.
- Вот и хорошо! - обрадовалась Уманская. - Умница! Покорное телятко двух маток сосет. До сих пор текло, как говорят, да в рот не попадало, а теперь и ты внакладе не будешь. А пряжу раскинешь на все участки понемногу, никто и не заметит.
Это было осенью, с тех пор Полищук не раз подписывала сомнительные бумажки и получала за это наличными, а в конце мая к ней прибежала Нина Сосновская:
- Юля, ой, не могу... Что я слышала!
Кладовая Юли помещалась в самом дальнем углу кругловязального цеха под винтовой лестницей. Сама она сидела за обшарпанным столиком, записывала в журнал выданную вязальным участкам пряжу и мысленно ругала Полякова. Жадность его в последнее время не знала границ, все труднее становилось сводить концы с концами.
- Подожди, не то собьюсь, - сказала Юля. Дощатые стенки кладовой вибрировали, в открытую дверь были видны длинные ряды вязальных станков и зеленая листва цехового дендрария - гордость фабричного начальства. - Так что же ты слышала?
- Страшно сказать! Иду я из бухгалтерии мимо главного склада, захотелось глянуть на ласточек. Помнишь, весной видели, как ласточки воробья выбрасывали - нахал в чужое гнездо залез. Теперь там желторотики, смешные-смешные... Загляделась на них, слышу, за углом двое разговаривают. Поляков и еще кто-то. Вполголоса, а мне все слышно, близко стоят. Поляков говорит: "Не мылься, не будет товару. В прошлый раз восемьсот карбованцев зажали, нечестно". Тот, другой, возражает: "Не было свободного капитала. Привез я твои восемьсот". И зашелестели. "Деньги счет любят, - это уже Поляков. - А за товар не волнуйся, сами доставим. Ты тут слишком примелькался".
- Господи, - простонала Юля. - Приснилось тебе?
- Если бы приснилось! Выглянула за угол - тот, другой, уже пошел, со спины увидела, лопоухий такой, приземистый, а Поляков стоит, вслед ему смотрит... Спрашиваю, о каком это вы, Григорий Семенович, товаре говорили? О каких деньгах? Обернулся он да как озвереет: "Следом бегаешь?" Потом засмеялся. "Ты, - говорит, - ежедневно имеешь дело с путанкой, вот у тебя в голове все и перепуталось. Человек долг вернул. Если нужно - и тебе дам взаймы".
- Видишь! - обрадовалась Юля. - Долг! А ты неизвестно что...
- Какой долг! - Нина сжала маленькие кулачки. - Чтобы получить долг, за углом не прячутся. Речь шла о товаре. А какой у Полякова товар?.. То-то же. Если хочешь знать, я недавно нашу пряжу у перекупщиц видела.
- Разве мало пряжи?
- А я говорю - нашу!
- Я думаю...
- Нечего тут думать. Заявить куда следует, вот и все.
- Не пори горячку, Нина, - заволновалась Юля. - Кто знает, о каком товаре они говорили, вдруг твои подозрения на пустом месте замешаны, а на человека тень упадет.
- Да ты что? У этого человека деньги куры не клюют! Ты знаешь, как он живет? Говорят, у него машина, жена и дочь в брильянтах... Откуда? На зарплату завскладом? Кого защищаешь? Может, ты и сама?
И тут у Юли не выдержали нервы. Она глянула в потемневшие от гнева глаза Сосновской и вдруг закричала:
- Да! Да! Ты угадала! Я тоже! А теперь иди выдавай. Передачки будешь мне носить как самая лучшая подруга юности. Чего же стоишь? Иди!
Юля зарыдала. Нина кинулась ее обнимать:
- Скажи, что это неправда, ну скажи... Ты же все выдумала, Юля!
Юля молчала.
- Значит, правда! - Сосновская посмотрела на нее печально-печально. Как же я теперь буду жить? - И пошла тихо, словно на цыпочках.
Через час Юля сказала Полякову:
- Все, Григорий Семенович. На меня больше не рассчитывайте.
- Сдурела, девка? - зло вытаращился на нее Поляков. - Назад нет брода. Или напомнить, сколько в твой карман перепало?
- Перепало, Григорий Семенович. От вашей ласки и моей дурости. Больше не хочу. Достаточно.
- Вон как запела! Хочешь выйти из игры? Смотри, не пожалей!
- Не бойтесь, я на вас не донесу. Смелости не хватит.
- Сосновской испугалась?
- Не трогайте ее, Григорий Семенович. Нина тоже будет молчать. Ради меня...
Этот разговор состоялся в понедельник, а в среду Нина Сосновская на работу не вышла.
Ремез вынул из конверта снимки и словно снова увидел курень на днепровском острове, белое лицо Гринько, услышал простуженный голос капитана Яновского: "Вот тебе и красота!" На фотокарточке, взятой у Елены Дмитриевны, Нина смотрела на него вполоборота, весело, и в этой веселости не было ни капли искусственности, намеренной позы, какую так часто фиксирует объектив. Ремез подумал, что человек, который смог поднять руку на эту девушку, страшен.
Сосновская погибла вскоре после стычки с Поляковым. Факт подозрительный, размышлял он, но ведь формальная логика остерегает: после этого - еще не значит вследствие этого. А тут еще эти слова: "Как же я теперь будут жить?" Может, и на самом деле не выдержала впечатлительная душа, попав между двух огней? С одной стороны - честность, гражданский долг, с другой - дружба. Два чувства боролись в девушке, и она не нашла лучшего выхода. Тогда прав Очеретный, хотя свои выгоды он строит на других соображениях.
Но ведь был еще загадочный звонок, во вторник вечером, после которого Сосновская куда-то побежала! Куда? Больше ее не видели. Кому принадлежал хриплый голос по телефону, сообщивший Сосновской, что "разбился Славка"? Значит, Нину вызвал человек, уверенный, что девушка не колеблясь кинется на помощь Ярошу. Похоже, этот человек хорошо знал об их отношениях.
Следователь вздохнул, положил снимки в конверт и принялся перечитывать показания Валиева.
ТАЙНИК
1
Тенгиз Валиев родился и вырос в осетинском городе Орджоникидзе. Работал там водителем такси. Несколько лет назад, отдыхая в Гаграх, познакомился с Тамарой Сташевской, работницей Самарского кирпичного завода. У родителей Тенгиза была на примете другая невеста, о Тамаре не хотели и слышать. Сын взбунтовался, бросил работу и поехал за Тамарой в Самарск. Устроился таксистом, но вскоре его уволили "за использование машины с целью личной наживы". Эта запись в трудовой книжке закрыла перед ним двери таксопарков. О вакантном месте шофера на трикотажной фабрике в областном центре узнал случайно. Работа была весьма не по душе, да выбирать не приходилось. По крайней мере хоть близко от Самарска.
Из Орджоникидзе приходили письма: "Возвращайся домой". Поначалу отвечал: "Только вдвоем", потом: "Только втроем" - Тамара родила сына. Расписываться не торопились. Тамара относилась к этому равнодушно, а он мечтал сначала разбогатеть, чтобы стать независимым от родителей, а при случае и покрасоваться перед ними. Месячный заработок не очень благоприятствовал этим планам, но вдруг в жизни Валиева замаячили желанные перспективы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
- Не знаю, товарищ капитан. Допустить можно. Но ведь сказано было в бреду.
- Я вижу, твое любимое словечко - "но". Скептический склад ума - это уже кое-что.
Панин повесил трубку и пошел к Журавко. Полковник стоял у окна и слушал майора Сироконя. Тот докладывал о завершении строительства нового здания райотдела милиции на Щорсовской. Докладывал без особого энтузиазма, было видно, что это строительство уже сидит у него в печенках.
- Ты скажи прямо, - требовал Журавко, - когда сможем переехать?
- Гаражи не готовы.
- Черт с ними, с гаражами. Транспорт пока что тут будем держать. Ты связь обеспечь, это главное. Мебель всю завезли? Завтра сам проверю. Переселяться придется в воскресенье.
- За день не успеем.
- Нужно. Ночь не поспим. Все. - Журавко говорил прерывисто, не скрывая утомления. Под глазами набухли синие мешки. - К слову, и партсобрание проведем в новом зале. Осточертело тесниться, да еще в жару.
- Только и радости, что скоро конец моим мукам, - вздохнул Сироконь. Так я пошел?
Панин рассказал о звонке из больницы.
- Может, в этом и есть какой-нибудь смысл, только что он нам дает? Людей в очках в городе десятки тысяч. - Полковник задумался, потушил недокуренную папиросу и швырнул ее в урну. - Некому ремнем отстегать: самому гадко, а вот никак не брошу... Ты, Олекса, все же распорядись, чтобы поискали таких, кто носит очки в окружении Полякова. Мало ли что!.. Как там в Тимирязевском?
- Нуль, Сергей Антонович. Осмотрели, кажется, каждую щелочку. Дом, гараж... Больше негде. Неужели убийца успел? Не верю.
- А может, и он и мы ищем химеру?
Панин промолчал.
5
Кабинет Ремеза находился на втором этаже, как раз под "теремком". Здание райотдела сооружалось еще до войны, на звукоизоляцию грех жаловаться, но все же раньше Ремез иногда слышал над головой шаги, особенно когда к Ванже забегал младший лейтенант Гринько. Как-никак девяносто килограммов живого веса.
В последнее время наверху было непривычно тихо, и эта тишина словно напоминала следователю, что инспектор Ванжа лежит в больнице, в то время как человек, который напал на лейтенанта, гуляет на свободе.
Протоколы допросов подследственных поодиночке, а также на очных ставках Ремез знал почти наизусть, но все же перечитывал их снова и снова, делал пометки в блокноте, готовил поручения сотрудникам розыска. Кладовщица Уманская, учетчица Маковец, охранник Локотун и шофер Валиев охотно давали показания. Один лишь Олег Горлач наотрез отказался отвечать на вопросы следователя и писал прокурору жалобу за жалобой, обвиняя милицию в произволе, мол, арестовала его во время свидания с любимой женщиной. Когда следователь Марков, который вел дело с водолазками, потребовал, чтобы младшего Горлача передали ему, Ремез не скрывал радости.
Журавко был другого мнения, он считал, что оба дела целесообразно объединить. Но в прокуратуре сказали, что это еще успеется, пусть Марков сначала поработает в Самарске и выяснит все тамошние подробности, связанные с деятельностью фирмы.
Ремез искал расхождения в показаниях своей "четверки" и не находил. "Шерстянники" не скрывали своей причастности к хищениям на фабрике, рассказывали, как это делалось, признавали свою вину и в один голос проклинали Полякова. Следствие продвигалось даже слишком легко, так легко, что Ремез заподозрил некую хитрость. Павелко, с которым он поделился сомнениями, посоветовал:
- Не копай по сухому. Под страхом они жили, понимаешь? Крали и тряслись. И наступил момент, когда не так страшен арест, как его ожидание. Постоянно, изо дня в день. Вот-вот за мной придут, вот придут... Уманская жаловалась, что у нее начали дрожать руки, Маковец спать не могла, а ведь женщины еще молодые... Отсюда и говорливость. За старые грехи все равно отвечать, мол, придется, так хоть на новые не соберемся. Такова психология преступника. И хочется, и колется. - Павелко усмехнулся. - Они к тебе сейчас, как к попу, исповедоваться приходят.
- Знавал я и таких, у кого каждое слово хоть клещами вытягивай, - хмуро возразил Ремез.
- И меня они не миновали, - согласился Павелко. - Двух пальцев одинаковых и то нет. Считай, на этот раз повезло. Меньше мороки.
- У тебя, вижу, целая теория, - иронично сказал Ремез. - Скажи мне, теоретик, почему они так дружно катят бочку на Полякова? Их кто брал - ты?
- Ну, я.
- Не могли они пронюхать, что Полякова убили?
- От кого? Мы тогда и сами не знали. Думаешь, кто-то из них?
- Проверено. Алиби.
- А бочку катят, потому что Поляков - первая скрипка. Понимаешь?
Что ж, это похоже на правду, думал Ремез, листая страницы распухшего дела. Поляков - первая скрипка. Но уже отыграла свое скрипочка!.. Вернутся "задаваки" - жена, дочка, обе, видать, не промах, зубами вцепятся: и это наше, и то не его. Тем временем опись одних драгоценностей заняла целую страницу. Да на сберкнижках, которых оказалось целых четыре, кругленькие суммы. Следствию необходимо определить размеры причиненного государству вреда каждым отдельно.
Ремез искал в протоколах допросов хотя бы малейшую зацепку, которая вывела бы на след убийцы Полякова или Сосновской. Хотелось думать, что это дело одних преступных рук. Марков уверял, что его "фирмачи" не знают об этом.
- Пощупай своих родненьких, - невесело пошутил он. - А мои... Я, знаешь, за сто шагов чую, кто способен на мокрое дело.
При иных обстоятельствах Георгий Ремез и сам был не против того, чтобы пошутить, но на этот раз отмолчался.
Уманская в подробностях рассказала, как создавались излишки пряжи за счет кругловязального цеха, где кладовщицей работала Юля Полищук. На учетчицу Маковец были возложены заботы о том, чтобы ни одна бумажка, спецификации, накладные, особенно же лимитки, по которым списывалась "сэкономленная" пряжа, не вызывали сомнений в бухгалтерии. Товар забирал экспедитор Лойко. Часто это делал шофер фабрики Валиев.
Поначалу Поляков, Уманская, а затем и Валиев действовали втроем. Пряжу вывозили с фабрики небольшими партиями и через соседей и знакомых сбывали по спекулятивным ценам. Как раз в это время разворачивала свою деятельность самарская фирма, которой было крайне необходимо сырье. Отходы кругловязального цеха, так называемую путанку, использовал на фабрике цех товаров широкого потребления, который специализировался на изготовлении носков, рукавиц и другой шерстяной мелочи. Использовал не полностью, потому-то, получив запрос на путанку с Самарского промкомбината, дирекция фабрики обрадовалась.
Обрадовался и экспедитор Лойко. Появилась возможность, так сказать, легально поддерживать производственные связи с солидным, богатым сырьем предприятием. Для начала, думал он, пусть хоть путанка, а там видно будет. Лойко не ошибся, когда повел с заведующим складом соответствующий разговор. Поляков понял его с полуслова.
В тот же вечер обе стороны встретились на берегу Днепра в ресторане "Чайка" и обмыли соглашение. Торг шел долго. Каждый партнер хитрил, ссылался на риск, всячески преследовал собственную выгоду. В конце концов была выработана и установлена такса на импортную и отечественную шерсть, путанку, даже на пошивочные нитки.
Наутро Поляков сказал Уманской:
- Хватит размениваться по мелочам. У нас есть оптовый покупатель.
Кладовщица и обрадовалась, и испугалась.
- Это сколько же товару понадобится!
- По товару и деньги. Тысячи... да что там тысячами, десятками тысяч пахнет! Представляешь?
- Опасно, Григорий Семенович. Придется еще больше списывать на круглый, а Юлька и так придирается.
- Заинтересуем. Видела, как одевается? А всякие там фигли-мигли? Такая девка деньги любит. Меня другое волнует. Без учетчицы нам не обойтись, вся документация проходит через ее руки. Я против того, чтобы втягивать новых людей, но дело разрастается, стоит рискнуть.
Алла Маковец была, по мысли Уманской, фатально несчастливой особой, потому что недавно без видимых на то причин ее оставил второй муж. Черты лица Аллы были мелкие, словно выполненные по ошибочно уменьшенному масштабу, однако приятные. Портило их то, что они были постоянно мрачными. Полищук отмечала редкостную жадность Маковец: "За копейку глаза выцарапает", - зато главный бухгалтер фабрики не мог нахвалиться ее умением вести складскую документацию.
Разговор Полякова с учетчицей был на удивление коротким.
- А что я с этого буду иметь? - спросила она, даже не дослушав своего начальника до конца.
- Будешь иметь. На все твердая такса.
Кладовщицу кругловязального цеха Полищук решили запугать. Встретив ее с Ниной в обеденный перерыв, Уманская отозвала Юлю в сторону.
- Очень ты весела, девочка, ничего не знаешь, ничего не ведаешь. Как бы плакать не пришлось. Где смех, там и слезы.
Юля удивленно взглянула на нее:
- Вы как цыганка! Может, и ворожить умеете?
- Не до ворожбы. Алка с самого утра из конторки не вылазит.
- Спецификации выписывает. Мороки с ними, сами знаете.
- Знаю, знаю. И еще кое-что знаю. Выписывает она, да только не спецификации. Недостача пряжи большая. Докопалась, зануда, на нашу голову.
- Что-то вы, тетенька, крутите. Я-то тут при чем?
- А при том, что недостача по твоему цеху!
- Как же это? - всполошилась Юля. - Я ж ничего...
- Как бы не так! Думаешь, чистенькая? Ты же доверчивая, как дитя! Что подсунут, то и подписываешь. Теперь по головке не погладят. Не поверят, что без тебя делалось, не надейся.
И Уманская откровенно рассказала, сколько пряжи за последние месяцы попало не в кругловязальный цех, а за фабричные ворота.
- Ой, тетенька, что же делать? Вы же сами давали подписывать, я и подписывала.
- Давала. Я же не отрекаюсь! Обеим перепадет на орехи. А не хочется в тюрьму, ой, как не хочется! У меня же маленькие дети. Да и ты света белого еще не видела... - Уманская приложила к глазам платочек. - Словом, так: Алку я беру на себя. С Григорием Семеновичем посоветуюсь, он человек суровый, но не без сердца. А ты молчок, особенно Сосновской. Она хоть и подружка твоя, а продаст ни за грош. Бог милостив, как-нибудь выкрутимся.
На другой день, когда Полищук пришла на склад выписывать новую партию пряжи для своего цеха, Уманская шепнула:
- Удалось замять. Живем, девка! Слышишь? Но задарма ничего не делается...
И Юля послушно расписалась за пряжу, которой и в глаза не видела.
- Вот и хорошо! - обрадовалась Уманская. - Умница! Покорное телятко двух маток сосет. До сих пор текло, как говорят, да в рот не попадало, а теперь и ты внакладе не будешь. А пряжу раскинешь на все участки понемногу, никто и не заметит.
Это было осенью, с тех пор Полищук не раз подписывала сомнительные бумажки и получала за это наличными, а в конце мая к ней прибежала Нина Сосновская:
- Юля, ой, не могу... Что я слышала!
Кладовая Юли помещалась в самом дальнем углу кругловязального цеха под винтовой лестницей. Сама она сидела за обшарпанным столиком, записывала в журнал выданную вязальным участкам пряжу и мысленно ругала Полякова. Жадность его в последнее время не знала границ, все труднее становилось сводить концы с концами.
- Подожди, не то собьюсь, - сказала Юля. Дощатые стенки кладовой вибрировали, в открытую дверь были видны длинные ряды вязальных станков и зеленая листва цехового дендрария - гордость фабричного начальства. - Так что же ты слышала?
- Страшно сказать! Иду я из бухгалтерии мимо главного склада, захотелось глянуть на ласточек. Помнишь, весной видели, как ласточки воробья выбрасывали - нахал в чужое гнездо залез. Теперь там желторотики, смешные-смешные... Загляделась на них, слышу, за углом двое разговаривают. Поляков и еще кто-то. Вполголоса, а мне все слышно, близко стоят. Поляков говорит: "Не мылься, не будет товару. В прошлый раз восемьсот карбованцев зажали, нечестно". Тот, другой, возражает: "Не было свободного капитала. Привез я твои восемьсот". И зашелестели. "Деньги счет любят, - это уже Поляков. - А за товар не волнуйся, сами доставим. Ты тут слишком примелькался".
- Господи, - простонала Юля. - Приснилось тебе?
- Если бы приснилось! Выглянула за угол - тот, другой, уже пошел, со спины увидела, лопоухий такой, приземистый, а Поляков стоит, вслед ему смотрит... Спрашиваю, о каком это вы, Григорий Семенович, товаре говорили? О каких деньгах? Обернулся он да как озвереет: "Следом бегаешь?" Потом засмеялся. "Ты, - говорит, - ежедневно имеешь дело с путанкой, вот у тебя в голове все и перепуталось. Человек долг вернул. Если нужно - и тебе дам взаймы".
- Видишь! - обрадовалась Юля. - Долг! А ты неизвестно что...
- Какой долг! - Нина сжала маленькие кулачки. - Чтобы получить долг, за углом не прячутся. Речь шла о товаре. А какой у Полякова товар?.. То-то же. Если хочешь знать, я недавно нашу пряжу у перекупщиц видела.
- Разве мало пряжи?
- А я говорю - нашу!
- Я думаю...
- Нечего тут думать. Заявить куда следует, вот и все.
- Не пори горячку, Нина, - заволновалась Юля. - Кто знает, о каком товаре они говорили, вдруг твои подозрения на пустом месте замешаны, а на человека тень упадет.
- Да ты что? У этого человека деньги куры не клюют! Ты знаешь, как он живет? Говорят, у него машина, жена и дочь в брильянтах... Откуда? На зарплату завскладом? Кого защищаешь? Может, ты и сама?
И тут у Юли не выдержали нервы. Она глянула в потемневшие от гнева глаза Сосновской и вдруг закричала:
- Да! Да! Ты угадала! Я тоже! А теперь иди выдавай. Передачки будешь мне носить как самая лучшая подруга юности. Чего же стоишь? Иди!
Юля зарыдала. Нина кинулась ее обнимать:
- Скажи, что это неправда, ну скажи... Ты же все выдумала, Юля!
Юля молчала.
- Значит, правда! - Сосновская посмотрела на нее печально-печально. Как же я теперь буду жить? - И пошла тихо, словно на цыпочках.
Через час Юля сказала Полякову:
- Все, Григорий Семенович. На меня больше не рассчитывайте.
- Сдурела, девка? - зло вытаращился на нее Поляков. - Назад нет брода. Или напомнить, сколько в твой карман перепало?
- Перепало, Григорий Семенович. От вашей ласки и моей дурости. Больше не хочу. Достаточно.
- Вон как запела! Хочешь выйти из игры? Смотри, не пожалей!
- Не бойтесь, я на вас не донесу. Смелости не хватит.
- Сосновской испугалась?
- Не трогайте ее, Григорий Семенович. Нина тоже будет молчать. Ради меня...
Этот разговор состоялся в понедельник, а в среду Нина Сосновская на работу не вышла.
Ремез вынул из конверта снимки и словно снова увидел курень на днепровском острове, белое лицо Гринько, услышал простуженный голос капитана Яновского: "Вот тебе и красота!" На фотокарточке, взятой у Елены Дмитриевны, Нина смотрела на него вполоборота, весело, и в этой веселости не было ни капли искусственности, намеренной позы, какую так часто фиксирует объектив. Ремез подумал, что человек, который смог поднять руку на эту девушку, страшен.
Сосновская погибла вскоре после стычки с Поляковым. Факт подозрительный, размышлял он, но ведь формальная логика остерегает: после этого - еще не значит вследствие этого. А тут еще эти слова: "Как же я теперь будут жить?" Может, и на самом деле не выдержала впечатлительная душа, попав между двух огней? С одной стороны - честность, гражданский долг, с другой - дружба. Два чувства боролись в девушке, и она не нашла лучшего выхода. Тогда прав Очеретный, хотя свои выгоды он строит на других соображениях.
Но ведь был еще загадочный звонок, во вторник вечером, после которого Сосновская куда-то побежала! Куда? Больше ее не видели. Кому принадлежал хриплый голос по телефону, сообщивший Сосновской, что "разбился Славка"? Значит, Нину вызвал человек, уверенный, что девушка не колеблясь кинется на помощь Ярошу. Похоже, этот человек хорошо знал об их отношениях.
Следователь вздохнул, положил снимки в конверт и принялся перечитывать показания Валиева.
ТАЙНИК
1
Тенгиз Валиев родился и вырос в осетинском городе Орджоникидзе. Работал там водителем такси. Несколько лет назад, отдыхая в Гаграх, познакомился с Тамарой Сташевской, работницей Самарского кирпичного завода. У родителей Тенгиза была на примете другая невеста, о Тамаре не хотели и слышать. Сын взбунтовался, бросил работу и поехал за Тамарой в Самарск. Устроился таксистом, но вскоре его уволили "за использование машины с целью личной наживы". Эта запись в трудовой книжке закрыла перед ним двери таксопарков. О вакантном месте шофера на трикотажной фабрике в областном центре узнал случайно. Работа была весьма не по душе, да выбирать не приходилось. По крайней мере хоть близко от Самарска.
Из Орджоникидзе приходили письма: "Возвращайся домой". Поначалу отвечал: "Только вдвоем", потом: "Только втроем" - Тамара родила сына. Расписываться не торопились. Тамара относилась к этому равнодушно, а он мечтал сначала разбогатеть, чтобы стать независимым от родителей, а при случае и покрасоваться перед ними. Месячный заработок не очень благоприятствовал этим планам, но вдруг в жизни Валиева замаячили желанные перспективы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22