… Не владеть каждым движением тела и души… Не быть хозяином самого себя, своего естества… Не чувствовать более себя, отречься от себя, того не желая… Превратиться в ничто — навеки раствориться в великом Ничто… Лишиться даже такого вот маленького и странного удовольствия, как потягивать эту дурно пахнущую, дрянную сигаретку… Это непонятно и ужасно…» — думал он, стараясь не слышать стенаний, доносящихся сверху.
Смерть, забрав свое, ушла. На душе оставались пустота, обида и какая-то невысказанность.
2001 год
Одиночество, или Разбитое зеркало
Почувствовав внезапную слабость в членах, Он опустился на диванчик напротив трюмо. В глубине изрядно запылившегося зеркала отражался крайне худой и заросший субъект. Сейчас, в минуту недомогания, Он ощутил себя как никогда одиноким — покинутым, обманутым, стертым… А ведь Он так торопился жить, страстно продвигаясь к цели и предвкушая с замиранием сердца, что вот-вот будет признан наконец и, купаясь в лучах собственной славы, станет великодушно дарить окружающим тепло и радость!.. В действительности все оказалось не так.
Теперь, в неполные свои тридцать пять, Он пришел к выводу, что в погоне за недостижимым растратил почти всего себя. Слава, лишь коснувшись своим невесомым крылом, ускользнула, оставив после себя обманчивую розовую дымку. Окружающие же не поняли и не простили Ему «вечного его желания отличиться». Когда Его покинула и женщина, обещавшая стать спутницей жизни и делить с ним все горести и радости, что-то вдруг сломалось внутри. Он пристрастился к спиртному, и опасная трясина медленно засосала его. Вино давало лишь временное облегчение, а отрезвление бывало страшно болезненным… Он чувствовал себя живым трупом, не нужным никому и, что ужаснее всего, самому себе…
Оправившись от внезапного недомогания, Он поднял голову и только тут заметил, что субъект в зеркале, который по идее должен был быть его отражением, не полулежит, как он, безвольно развалившись, а стоит, непринужденно облокотившись на спинку диванчика. «Это не я!» — лихорадочно пронеслось в голове. Он протер глаза и даже ущипнул себя, как это водится, чтобы убедиться, что не бредит. Но Отражение продолжало стоять в прежней позе, и лишь, как показалось ему, скривило губы в ироничную складку.
— Нет, это не я… — произнес Он вслух, резко оглянувшись назад — не стоит ли кто там?
— Верно, это не ты… Более того, отныне я твой антипод, — послышалось в ответ из зеркала. — Прости, но я страшно устал и отказываюсь далее служить тебе.
— Ты чего?! Присядь, успокойся, — не сразу Он пришел в себя. — Ты же всегда был таким тихим и послушным.
Отражение усмехнулось, не скрывая презрения и отвращения:
— Что ты прокис? Встань, встряхнись, предприми что-нибудь… Фу, глядеть на тебя тошно!
— Да пошел ты — тоже мне советчик! — Он решил показать, что не боится странного субъекта (да и было бы нелепо и глупо пугаться собственного отражения).
Отражение надменно вытянулось:
— Ты ли это? Я поражаюсь твоей апатии и безволию… А помнишь каким самонадеянным, твердым и целеустремленным был? Как отстаивал свою правду и вопреки всему стремился оставаться самим собой?.. Да, за это тебя часто били. Но как я тогда, весь помятый и в синяках, гордился и восхищался тобой!
— И что же? Армия врагов и тайных недоброжелателей день ото дня росла. Черная зависть и ненависть горели в их сердцах, они с упоением ждали минуты, когда я поскользнусь наконец, споткнусь и упаду, чтобы позлорадствовать вдоволь, почитать нравоучений о том, что я не так понимаю жизнь и неправильно живу… С годами становилось все труднее бороться с ними, и я, пусть и запоздало, сделал для себя одно открытие — не надо суетиться и пытаться обогнать всех. Себя-то не обойдешь! А будешь очень спешить, наоборот, отстанешь от всех: не лавров победителя удостоишься, а окажешься в полной изоляции — ведь люди не прощают успехов ближнему своему. И тогда придется бежать обратно к ним, «обойденным» тобою, и сдаться им на милость…
— Но ведь и теперь ты в полном одиночестве, — Отражение не сдавалось. — От тебя отвернулись все друзья и женщина, которая любила тебя. Это теперь ты даешь повод потешаться над своей слабостью. Ты напоминаешь страуса, прячущего в минуту опасности голову в песок и оголяющего тылы…
Он тяжело отдышался, поерзал на своем ложе, пытаясь удобнее устроиться. Затем последовала настоящая тирада…
— Друг мой, для того, чтобы человеческое стадо признало тебя, нужно всячески потакать ему и лицемерить. Унижаться перед сильными, чтобы не затоптали они тебя и «терпеть» слабых, чтобы не озлобились на тебя и не ставили исподтишка палок в колеса. Только так можно выжить и преуспеть. Но ради чего, спрашивается?.. Ведь сама жизнь — бессмысленная борьба с предсказуемым и одинаковым для всех финалом.
Вот потому я и лег в дрейф… Что касается друзей, то они суетливы и причиняют одни неудобства. Многие искали со мной дружбы большей частью из корысти. Ведь дружба обычно — подсознательный расчет, а бескорыстный друг — уникальная редкость в природе… И женщина, которую ты имеешь в виду, любила меня, как это ни горько сознавать, из себялюбия и честолюбия. Она рассчитывала, уцепившись за меня, въехать в светлое и обеспеченное будущее. Но когда поняла, что я не птица высокого полета, не орел, а всего лишь «белая ворона», ушла без оглядки.
Упорхнула… А я, дурак, любил ее по-настоящему, как мог…
— И что теперь, философ, ты доволен своей изолированностью от всех и всего, или и теперь хочешь всего-навсего отличиться?.. Понимаю, у тебя критический период — психологи называют твой возраст переходным: «кризис среднего возраста» и все такое… Но ведь для большинства — это этап для перехода в новое качество, трамплин для взлета. Многие выходят из него окрепшими и умудренными. Ты же трусливо бежишь от жизни…
— Все мы одиноки в этом мире, и каждый в свое время приходит к пониманию этого.
Кого-то такое открытие вышибает из колеи, а кто-то воспринимает его как некое избавление. Согласись, противостоять звериному напору толпы можно только самоизоляцией…
— Не рано ли хоронишь себя? Оглянись вокруг — многие добиваются своего, беря от жизни то, что им нужно. Чем ты хуже других? Ты притворяешься, а внутри тебя снедает чувство обиды и бессилия — мне ли, твоему отражению, не знать этого? А ведь ты мечтал стать великим человеком, знаменитым литератором…
— Все это ребячество — игра не стоила свеч. — Он тускло улыбнулся. — «Любви, надежды, тихой славы, недолго тешил нас обман…» — сетовал сам Пушкин… Я завяз в собственных мечтах, а сладостные надежды так и остались таковыми.
Мечтать — это все равно, что разглядывать себя в кривом зеркале. Позировать и кокетничать перед кривым зеркалом жизни, которое тихонько посмеивается над твоими жалкими потугами и наивностью. И редко у кого хватает ума и мужества разбить его без сожаленья.
— Но ты был всего в двух шагах от своей мечты… Тебе пророчили блестящее будущее, сам же ты сиял от счастья и работал денно-ношно, чтобы увеличить это счастье. Что же теперь случилось с тобой? Почему ты плюешь в собственный колодец?
— Самая великая ошибка молодости — стремление установить абсолютную власть над материальным, с которым соприкасаемся. В юности нам, полным энергии и самоуверенности, окружающее кажется незыблемым и вечным. Мы пытаемся материализовать саму мечту и ради благ мира готовы без раздумий броситься в ненасытную толпу, топтать ближних своих. Однако, с годами начинаем постепенно сдавать. Рано или поздно корабль нашей жизни терпит крушение, разбившись о рифы и предательские мели, и мы, слабые и изнуренные, отдаемся целиком воле течения.
Счастливы те, кого добрая волна приводит в редкую тихую гавань того суетного и сумбурного, что называется жизнью. Здесь, вдали от мирского шума, начинаешь переосмысливать и по-настоящему понимать суть происходящего. Оставшись наедине с собой, занимаешься самоустроением, а вернее, самоотстранением. Ты уже не помыкаем страстью, а душа принадлежит только тебе, и никто не лезет в нее. Для самодостаточных людей одиночество не страшно — в одиночестве они лишь обретают свободу. Свободу покоя! Однако, не все могут понять величия покоя, когда внутри у тебя больше ничего не болит, когда не хочется больше барахтаться и делать суетные движения, чтобы остаться на волне беспокойного моря жизни…
Отражение прервало очередную Его тираду:
— Позволь сделать одно едкое, но справедливое замечание — не в тихую гавань ты заплыл, а сбился с курса. Ты, второй месяц пьющий горькую, считаешь себя свободным? Ты, и часа не обходящийся без вина и пытающийся утолить им тоску по несбывшемуся, называешь себя самодостаточным? Ты всего-навсего резонер, ушедший в мир иллюзий. И не оттого ли у тебя ничего не болит, что внутри у тебя все умирает?..
— Как это ни странно, но порой мы достигаем того, о чем мечтали. Однако, поверь, одинаково несчастливы и те, чьим стремлениям не суждено сбыться, и те, кому удалось добиться чего-то. Потому что на пути к своей мечте мы губим в себе много естественных и хороших человеческих качеств. И очень часто свершившаяся мечта — убитая мечта, совсем не то, что мы воображали. А между удачей и неудачей нередко стоит знак равенства… Помнишь первые мои несчастные стишки — какими чистыми и наивными они были?.. В этом и была их сила. Но они лишь забавляли закостенелую публику. А когда я нашел, как мне показалось, правду и стал в открытую говорить ее, она была воспринята в штыки. Общество недвусмысленно давало понять, что правда моя ему не нужна и не вписывается в тот застоявшийся уклад жизни, который оно создало для своего удобства. «Не смей!» — кричали мне на каждом шагу. И чем дальше, тем больше приходилось натыкаться на непробиваемую стену условностей, которой окружили себя все ячейки общества, в том числе так называемая «литературная элита» из выживших из ума старичков — в целях собственной же защиты… Но сейчас я свободен, потому что изжил жажду славы и признания. Я больше не раб тщеславия и успеха!..
— Значит, и правда тебе больше не нужна? — Отражение иронично усмехнулось.
— Что правда? Где она обитает и как ее искать? Не в воображении ли она только и существует?.. Зачем растрачивать жизнь в бессмысленных попытках поймать призраков? Ведь, согласись, я хотел объять необъятное. А теперь вконец выдохся: перо валится у меня из рук, а Музы посещают все реже и реже. И слава Богу!
Поэзия — тщетные потуги. Ведь даже если порой удастся искусно облечь в слова тончайшие душевные движения и порывы, то многие ли оценят это по достоинству.
Большинству людей поэзия органически чужда — массы не воспринимают и не приемлют прекрасного, если оно абстрактно и не принадлежит им исключительно и целиком…
Зачем же тогда метать бисер перед свиньями?
— Но ведь ты опускаешься на глазах, и вино, как ржа железо, изъедет вскоре всю твою душу — такую недоступную и непонятную, как ты пытаешься доказать, для других… В тебе борются два человека — человек возвышенный и раб подлых страстей. Последний, увы, все чаще берет верх… И что это за жизнь -пьешь напропалую целую неделю, чтобы затем надолго свалиться в постель, а придя в чувство, снова приняться за старое — дурманить себя. Погляди на себя — весь общетинился, плечи отвисли, а голову ленишься поднять. Извини, но если так будет продолжаться, на месте свиньи окажешься ты сам…
— Замолкни же, не тебе судить! И знай свое место — ты всего лишь отражение!..
Мое собственное отражение. Ты должен делать все так, как хочу я — повторять в точности каждый мой жест и каждое движение, даже если это тебе не нравится. Ты должен копировать меня — и больше ничего!.. Я бы с удовольствием отвесил тебе пощечину, не будь ты всего лишь бесплотным подобием моим, — Он глухо рассмеялся.
— Тогда я покидаю тебя, — с безразличной иронией произнес субъект. — Я не собираюсь дальше быть твоим собутыльником и потакать твоим прихотям.
Из зеркала действительно кто-то вышел и прошел мимо — во всяком случае Ему так показалось. По спине пробежал мороз, но Он постарался не выдать себя.
— Иди, иди и не оглядывайся! Зачем мне отражение, если оно не копирует, а вдобавок еще и перечит?! — не поворачиваясь, бросил Он вслед уходящему субъекту.
Он еще раз ущипнул себя — не сон ли это? Затем, желая поскорее избавиться от кошмара, потянулся к графину на тумбочке, налил полный бокал вина и опорожнил его одним большим глотком. Потом еще… В обволокшем его тумане Он стал воспринимать случившееся как нечто забавное. Когда наполнил бокал в третий раз, то по привычке, появившейся в последнее время, потянулся к зеркалу чокаться, забыв, что его визави уже нет.
— Хм, человек без отражения. Вот пикантно!.. Впрочем, я всегда был непохож на других.
Вылив содержимое бокала в себя, Он сердито буркнул:
— Тоже мне судья. Кто ты такой без меня?! Одна лишь тень!
Он налил еще…
2002 год
Рождение человека, или Преодоление боли
Вот появился на свет Божий еще один человек, а вернее, живой комочек, несущий в себе идею человека. В бессознательном испуге и одновременно с непринужденной смелостью ворвался он криком своим в нашу устоявшуюся взрослую жизнь, и все вокруг вдруг засуетились, подгоняемые этим требовательным криком-плачем. Отчего же столь неистово плачет этот несмышленый человечек, что терзает его? Неужели только боль?
Боль, известно, категория не только физическая — она часто рождается из печали, грусти, боязни перед опасностью и даже перед неизвестностью. И появившийся на свет малыш наверняка интуитивно чувствует, какими опасностями и угрозами наполнена неизвестность, называемая Жизнь. Так что плач — нормальная реакция маленького человека на окружающий его мир. И причину боли он инстиктивно (и, наверное, справедливо) ищет вне себя — она кажется ему странной и незаслуженной, потому и плачет малыш с таким негодованием.
Малыш вроде бы смотрит в упор, а на самом деле — куда-то вдаль, мимо тебя. Его маленькое личико вечно в движении: оно то проясняется в какой-то отвлеченной полуулыбке (говорят, малыш общается с Ангелами — в первые дни это невинное создание принадлежит только Богу), то сморщивается, словно в недоумении. Перед ним, несмышленным, по воле тех же Ангелов открываются бесконечные голубые дали космоса и нескончаемые тернистые дороги жизни. В один миг — на стыке космического и земного, кажется, приоткрывается даже завеса Судьбы, чтобы обнажить секрет ее, но все вдруг снова окутывается таинственной пеленой. Жизнь — загадочная и противоречивая штука: невозможно понять ни ее начала, ни конца, потому что тайна рождения и смерти вне самой человеческой жизни и ее ограниченных земных рамок.
Тем временем мать трепещет над каждым движением своего чада, стараясь оградить этот хрупкий сосуд жизни от грубых прикосновений той же жизни извне. «Боже мой, столь невинное создание!» — невольно вырывается у нее, и сердце ее окатывает новая волна нежности. Но жизнь, несмотря на старания взрослых, трогает малыша, обещая однажды, когда рядом не будет ни отца, ни матери, поговорить с ним тет-а-тет, начистоту, раскрыв все карты свои. Боль и угроза боли будут сопровождать появившегося на свет человека всю жизнь, уча преодолевать их и одновременно бояться и остерегаться. Боль будет стараться всячески унижать его, подчеркнуть зависимость от себя. Она попробует превратить его в труса и подхалима. Но в один прекрасный миг он преодолеет боль и, став выше нее, с гордостью осознает себя Человеком, так как поймет, что не боль является регулятором поступков и действий, а Дух, который зреет и крепнет вместе со становлением человеческой личности.
Между тем родители не помнят себя от радости и счастья. Новые мечты и надежды переполняют их. Отец и мать видят в новорожденном себя и свое продолжение. Они искренне верят, что дети достигнут всего того, чего им самим не удалось добиться в жизни. Дедушки и бабушки не менее счастливы — глядя на малыша, они снова и снова вспоминают и переживают свою молодость и любовь. Они желают, чтобы малыш поскорее вырос, даже не задумываясь о том, что вместе с его взрослением уходит, приближаясь к критической черте, их собственная жизнь. Они ждут-не дождутся, когда внучек встанет на ноги и прогуляется с ними за ручку по улицам и скверам, словно Весна и Осень. Весна и осень, дети и старики схожи в главном: они — начало и конец — близки к тайне жизни и смерти. Младенец и старец — словно два альпиниста у подножия высокой, крутой горы — одному еще только предстоит взбираться на нее, другой уже сошел с нее, усталый, изможенный… Поэтому они сочувствуют без слов друг другу и бессознательно тянутся друг к другу.
Тем временем ребенок растет, как того велят незыблемые законы Времени и Пространства, набирая первый опыт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
Смерть, забрав свое, ушла. На душе оставались пустота, обида и какая-то невысказанность.
2001 год
Одиночество, или Разбитое зеркало
Почувствовав внезапную слабость в членах, Он опустился на диванчик напротив трюмо. В глубине изрядно запылившегося зеркала отражался крайне худой и заросший субъект. Сейчас, в минуту недомогания, Он ощутил себя как никогда одиноким — покинутым, обманутым, стертым… А ведь Он так торопился жить, страстно продвигаясь к цели и предвкушая с замиранием сердца, что вот-вот будет признан наконец и, купаясь в лучах собственной славы, станет великодушно дарить окружающим тепло и радость!.. В действительности все оказалось не так.
Теперь, в неполные свои тридцать пять, Он пришел к выводу, что в погоне за недостижимым растратил почти всего себя. Слава, лишь коснувшись своим невесомым крылом, ускользнула, оставив после себя обманчивую розовую дымку. Окружающие же не поняли и не простили Ему «вечного его желания отличиться». Когда Его покинула и женщина, обещавшая стать спутницей жизни и делить с ним все горести и радости, что-то вдруг сломалось внутри. Он пристрастился к спиртному, и опасная трясина медленно засосала его. Вино давало лишь временное облегчение, а отрезвление бывало страшно болезненным… Он чувствовал себя живым трупом, не нужным никому и, что ужаснее всего, самому себе…
Оправившись от внезапного недомогания, Он поднял голову и только тут заметил, что субъект в зеркале, который по идее должен был быть его отражением, не полулежит, как он, безвольно развалившись, а стоит, непринужденно облокотившись на спинку диванчика. «Это не я!» — лихорадочно пронеслось в голове. Он протер глаза и даже ущипнул себя, как это водится, чтобы убедиться, что не бредит. Но Отражение продолжало стоять в прежней позе, и лишь, как показалось ему, скривило губы в ироничную складку.
— Нет, это не я… — произнес Он вслух, резко оглянувшись назад — не стоит ли кто там?
— Верно, это не ты… Более того, отныне я твой антипод, — послышалось в ответ из зеркала. — Прости, но я страшно устал и отказываюсь далее служить тебе.
— Ты чего?! Присядь, успокойся, — не сразу Он пришел в себя. — Ты же всегда был таким тихим и послушным.
Отражение усмехнулось, не скрывая презрения и отвращения:
— Что ты прокис? Встань, встряхнись, предприми что-нибудь… Фу, глядеть на тебя тошно!
— Да пошел ты — тоже мне советчик! — Он решил показать, что не боится странного субъекта (да и было бы нелепо и глупо пугаться собственного отражения).
Отражение надменно вытянулось:
— Ты ли это? Я поражаюсь твоей апатии и безволию… А помнишь каким самонадеянным, твердым и целеустремленным был? Как отстаивал свою правду и вопреки всему стремился оставаться самим собой?.. Да, за это тебя часто били. Но как я тогда, весь помятый и в синяках, гордился и восхищался тобой!
— И что же? Армия врагов и тайных недоброжелателей день ото дня росла. Черная зависть и ненависть горели в их сердцах, они с упоением ждали минуты, когда я поскользнусь наконец, споткнусь и упаду, чтобы позлорадствовать вдоволь, почитать нравоучений о том, что я не так понимаю жизнь и неправильно живу… С годами становилось все труднее бороться с ними, и я, пусть и запоздало, сделал для себя одно открытие — не надо суетиться и пытаться обогнать всех. Себя-то не обойдешь! А будешь очень спешить, наоборот, отстанешь от всех: не лавров победителя удостоишься, а окажешься в полной изоляции — ведь люди не прощают успехов ближнему своему. И тогда придется бежать обратно к ним, «обойденным» тобою, и сдаться им на милость…
— Но ведь и теперь ты в полном одиночестве, — Отражение не сдавалось. — От тебя отвернулись все друзья и женщина, которая любила тебя. Это теперь ты даешь повод потешаться над своей слабостью. Ты напоминаешь страуса, прячущего в минуту опасности голову в песок и оголяющего тылы…
Он тяжело отдышался, поерзал на своем ложе, пытаясь удобнее устроиться. Затем последовала настоящая тирада…
— Друг мой, для того, чтобы человеческое стадо признало тебя, нужно всячески потакать ему и лицемерить. Унижаться перед сильными, чтобы не затоптали они тебя и «терпеть» слабых, чтобы не озлобились на тебя и не ставили исподтишка палок в колеса. Только так можно выжить и преуспеть. Но ради чего, спрашивается?.. Ведь сама жизнь — бессмысленная борьба с предсказуемым и одинаковым для всех финалом.
Вот потому я и лег в дрейф… Что касается друзей, то они суетливы и причиняют одни неудобства. Многие искали со мной дружбы большей частью из корысти. Ведь дружба обычно — подсознательный расчет, а бескорыстный друг — уникальная редкость в природе… И женщина, которую ты имеешь в виду, любила меня, как это ни горько сознавать, из себялюбия и честолюбия. Она рассчитывала, уцепившись за меня, въехать в светлое и обеспеченное будущее. Но когда поняла, что я не птица высокого полета, не орел, а всего лишь «белая ворона», ушла без оглядки.
Упорхнула… А я, дурак, любил ее по-настоящему, как мог…
— И что теперь, философ, ты доволен своей изолированностью от всех и всего, или и теперь хочешь всего-навсего отличиться?.. Понимаю, у тебя критический период — психологи называют твой возраст переходным: «кризис среднего возраста» и все такое… Но ведь для большинства — это этап для перехода в новое качество, трамплин для взлета. Многие выходят из него окрепшими и умудренными. Ты же трусливо бежишь от жизни…
— Все мы одиноки в этом мире, и каждый в свое время приходит к пониманию этого.
Кого-то такое открытие вышибает из колеи, а кто-то воспринимает его как некое избавление. Согласись, противостоять звериному напору толпы можно только самоизоляцией…
— Не рано ли хоронишь себя? Оглянись вокруг — многие добиваются своего, беря от жизни то, что им нужно. Чем ты хуже других? Ты притворяешься, а внутри тебя снедает чувство обиды и бессилия — мне ли, твоему отражению, не знать этого? А ведь ты мечтал стать великим человеком, знаменитым литератором…
— Все это ребячество — игра не стоила свеч. — Он тускло улыбнулся. — «Любви, надежды, тихой славы, недолго тешил нас обман…» — сетовал сам Пушкин… Я завяз в собственных мечтах, а сладостные надежды так и остались таковыми.
Мечтать — это все равно, что разглядывать себя в кривом зеркале. Позировать и кокетничать перед кривым зеркалом жизни, которое тихонько посмеивается над твоими жалкими потугами и наивностью. И редко у кого хватает ума и мужества разбить его без сожаленья.
— Но ты был всего в двух шагах от своей мечты… Тебе пророчили блестящее будущее, сам же ты сиял от счастья и работал денно-ношно, чтобы увеличить это счастье. Что же теперь случилось с тобой? Почему ты плюешь в собственный колодец?
— Самая великая ошибка молодости — стремление установить абсолютную власть над материальным, с которым соприкасаемся. В юности нам, полным энергии и самоуверенности, окружающее кажется незыблемым и вечным. Мы пытаемся материализовать саму мечту и ради благ мира готовы без раздумий броситься в ненасытную толпу, топтать ближних своих. Однако, с годами начинаем постепенно сдавать. Рано или поздно корабль нашей жизни терпит крушение, разбившись о рифы и предательские мели, и мы, слабые и изнуренные, отдаемся целиком воле течения.
Счастливы те, кого добрая волна приводит в редкую тихую гавань того суетного и сумбурного, что называется жизнью. Здесь, вдали от мирского шума, начинаешь переосмысливать и по-настоящему понимать суть происходящего. Оставшись наедине с собой, занимаешься самоустроением, а вернее, самоотстранением. Ты уже не помыкаем страстью, а душа принадлежит только тебе, и никто не лезет в нее. Для самодостаточных людей одиночество не страшно — в одиночестве они лишь обретают свободу. Свободу покоя! Однако, не все могут понять величия покоя, когда внутри у тебя больше ничего не болит, когда не хочется больше барахтаться и делать суетные движения, чтобы остаться на волне беспокойного моря жизни…
Отражение прервало очередную Его тираду:
— Позволь сделать одно едкое, но справедливое замечание — не в тихую гавань ты заплыл, а сбился с курса. Ты, второй месяц пьющий горькую, считаешь себя свободным? Ты, и часа не обходящийся без вина и пытающийся утолить им тоску по несбывшемуся, называешь себя самодостаточным? Ты всего-навсего резонер, ушедший в мир иллюзий. И не оттого ли у тебя ничего не болит, что внутри у тебя все умирает?..
— Как это ни странно, но порой мы достигаем того, о чем мечтали. Однако, поверь, одинаково несчастливы и те, чьим стремлениям не суждено сбыться, и те, кому удалось добиться чего-то. Потому что на пути к своей мечте мы губим в себе много естественных и хороших человеческих качеств. И очень часто свершившаяся мечта — убитая мечта, совсем не то, что мы воображали. А между удачей и неудачей нередко стоит знак равенства… Помнишь первые мои несчастные стишки — какими чистыми и наивными они были?.. В этом и была их сила. Но они лишь забавляли закостенелую публику. А когда я нашел, как мне показалось, правду и стал в открытую говорить ее, она была воспринята в штыки. Общество недвусмысленно давало понять, что правда моя ему не нужна и не вписывается в тот застоявшийся уклад жизни, который оно создало для своего удобства. «Не смей!» — кричали мне на каждом шагу. И чем дальше, тем больше приходилось натыкаться на непробиваемую стену условностей, которой окружили себя все ячейки общества, в том числе так называемая «литературная элита» из выживших из ума старичков — в целях собственной же защиты… Но сейчас я свободен, потому что изжил жажду славы и признания. Я больше не раб тщеславия и успеха!..
— Значит, и правда тебе больше не нужна? — Отражение иронично усмехнулось.
— Что правда? Где она обитает и как ее искать? Не в воображении ли она только и существует?.. Зачем растрачивать жизнь в бессмысленных попытках поймать призраков? Ведь, согласись, я хотел объять необъятное. А теперь вконец выдохся: перо валится у меня из рук, а Музы посещают все реже и реже. И слава Богу!
Поэзия — тщетные потуги. Ведь даже если порой удастся искусно облечь в слова тончайшие душевные движения и порывы, то многие ли оценят это по достоинству.
Большинству людей поэзия органически чужда — массы не воспринимают и не приемлют прекрасного, если оно абстрактно и не принадлежит им исключительно и целиком…
Зачем же тогда метать бисер перед свиньями?
— Но ведь ты опускаешься на глазах, и вино, как ржа железо, изъедет вскоре всю твою душу — такую недоступную и непонятную, как ты пытаешься доказать, для других… В тебе борются два человека — человек возвышенный и раб подлых страстей. Последний, увы, все чаще берет верх… И что это за жизнь -пьешь напропалую целую неделю, чтобы затем надолго свалиться в постель, а придя в чувство, снова приняться за старое — дурманить себя. Погляди на себя — весь общетинился, плечи отвисли, а голову ленишься поднять. Извини, но если так будет продолжаться, на месте свиньи окажешься ты сам…
— Замолкни же, не тебе судить! И знай свое место — ты всего лишь отражение!..
Мое собственное отражение. Ты должен делать все так, как хочу я — повторять в точности каждый мой жест и каждое движение, даже если это тебе не нравится. Ты должен копировать меня — и больше ничего!.. Я бы с удовольствием отвесил тебе пощечину, не будь ты всего лишь бесплотным подобием моим, — Он глухо рассмеялся.
— Тогда я покидаю тебя, — с безразличной иронией произнес субъект. — Я не собираюсь дальше быть твоим собутыльником и потакать твоим прихотям.
Из зеркала действительно кто-то вышел и прошел мимо — во всяком случае Ему так показалось. По спине пробежал мороз, но Он постарался не выдать себя.
— Иди, иди и не оглядывайся! Зачем мне отражение, если оно не копирует, а вдобавок еще и перечит?! — не поворачиваясь, бросил Он вслед уходящему субъекту.
Он еще раз ущипнул себя — не сон ли это? Затем, желая поскорее избавиться от кошмара, потянулся к графину на тумбочке, налил полный бокал вина и опорожнил его одним большим глотком. Потом еще… В обволокшем его тумане Он стал воспринимать случившееся как нечто забавное. Когда наполнил бокал в третий раз, то по привычке, появившейся в последнее время, потянулся к зеркалу чокаться, забыв, что его визави уже нет.
— Хм, человек без отражения. Вот пикантно!.. Впрочем, я всегда был непохож на других.
Вылив содержимое бокала в себя, Он сердито буркнул:
— Тоже мне судья. Кто ты такой без меня?! Одна лишь тень!
Он налил еще…
2002 год
Рождение человека, или Преодоление боли
Вот появился на свет Божий еще один человек, а вернее, живой комочек, несущий в себе идею человека. В бессознательном испуге и одновременно с непринужденной смелостью ворвался он криком своим в нашу устоявшуюся взрослую жизнь, и все вокруг вдруг засуетились, подгоняемые этим требовательным криком-плачем. Отчего же столь неистово плачет этот несмышленый человечек, что терзает его? Неужели только боль?
Боль, известно, категория не только физическая — она часто рождается из печали, грусти, боязни перед опасностью и даже перед неизвестностью. И появившийся на свет малыш наверняка интуитивно чувствует, какими опасностями и угрозами наполнена неизвестность, называемая Жизнь. Так что плач — нормальная реакция маленького человека на окружающий его мир. И причину боли он инстиктивно (и, наверное, справедливо) ищет вне себя — она кажется ему странной и незаслуженной, потому и плачет малыш с таким негодованием.
Малыш вроде бы смотрит в упор, а на самом деле — куда-то вдаль, мимо тебя. Его маленькое личико вечно в движении: оно то проясняется в какой-то отвлеченной полуулыбке (говорят, малыш общается с Ангелами — в первые дни это невинное создание принадлежит только Богу), то сморщивается, словно в недоумении. Перед ним, несмышленным, по воле тех же Ангелов открываются бесконечные голубые дали космоса и нескончаемые тернистые дороги жизни. В один миг — на стыке космического и земного, кажется, приоткрывается даже завеса Судьбы, чтобы обнажить секрет ее, но все вдруг снова окутывается таинственной пеленой. Жизнь — загадочная и противоречивая штука: невозможно понять ни ее начала, ни конца, потому что тайна рождения и смерти вне самой человеческой жизни и ее ограниченных земных рамок.
Тем временем мать трепещет над каждым движением своего чада, стараясь оградить этот хрупкий сосуд жизни от грубых прикосновений той же жизни извне. «Боже мой, столь невинное создание!» — невольно вырывается у нее, и сердце ее окатывает новая волна нежности. Но жизнь, несмотря на старания взрослых, трогает малыша, обещая однажды, когда рядом не будет ни отца, ни матери, поговорить с ним тет-а-тет, начистоту, раскрыв все карты свои. Боль и угроза боли будут сопровождать появившегося на свет человека всю жизнь, уча преодолевать их и одновременно бояться и остерегаться. Боль будет стараться всячески унижать его, подчеркнуть зависимость от себя. Она попробует превратить его в труса и подхалима. Но в один прекрасный миг он преодолеет боль и, став выше нее, с гордостью осознает себя Человеком, так как поймет, что не боль является регулятором поступков и действий, а Дух, который зреет и крепнет вместе со становлением человеческой личности.
Между тем родители не помнят себя от радости и счастья. Новые мечты и надежды переполняют их. Отец и мать видят в новорожденном себя и свое продолжение. Они искренне верят, что дети достигнут всего того, чего им самим не удалось добиться в жизни. Дедушки и бабушки не менее счастливы — глядя на малыша, они снова и снова вспоминают и переживают свою молодость и любовь. Они желают, чтобы малыш поскорее вырос, даже не задумываясь о том, что вместе с его взрослением уходит, приближаясь к критической черте, их собственная жизнь. Они ждут-не дождутся, когда внучек встанет на ноги и прогуляется с ними за ручку по улицам и скверам, словно Весна и Осень. Весна и осень, дети и старики схожи в главном: они — начало и конец — близки к тайне жизни и смерти. Младенец и старец — словно два альпиниста у подножия высокой, крутой горы — одному еще только предстоит взбираться на нее, другой уже сошел с нее, усталый, изможенный… Поэтому они сочувствуют без слов друг другу и бессознательно тянутся друг к другу.
Тем временем ребенок растет, как того велят незыблемые законы Времени и Пространства, набирая первый опыт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14