А откуда, мать вашу, мне знать этот ответ? Может, я с ней и порву. Она такая же гадина, как и ты.
Натягивая на себя чистую рубашку, он вдохнул воздух и втянул живот, чтобы ее можно было застегнуть, затем убрал пенис в трусы, обращаясь с ним так, словно он уже больше своему хозяину не принадлежит. Я почувствовала жалость и стыд. Тело Оуэна вызывало у меня настоящую нежность. Проявлять ее мне всегда мешал его скверный глупый характер. Да уж лучше бы я с ним перепихнулась – Шерри так и так обо всем пронюхает. Пусть он теперь пытается сам ей все объяснить. Быстро соображать, что к чему, я никогда не умела, да и чутье меня постоянно подводит, или не знаю уж, что еще.
Застегнувшись, Оуэн с вызовом взглянул на меня. Он не мог мне простить, что я оказалась в комнате тогда, когда вовсе и не должна была там находиться. А из-за этого и произошел весь скандал.
– Если ты сейчас пойдешь наверх, то ко мне тебе уже пути не будет, – сказала я, изо всех сил стараясь придать своему тону оттенок каменной решимости.
Я действительно так и думала. Но Оуэн отбрасывал любые заявления такого рода, словно смахивал с лица капли пота.
– Если же ты уходишь, то я хочу, чтобы ты забрал отсюда свои вещи, – сказала я. – По крайней мере, беспорядка будет меньше. И было бы очень хорошо, если бы ты снова приступил к работе. Фильм все равно надо заканчивать.
– Она хочет тебя уволить, – сказал Оуэн. – Она об этом ведет переговоры с Эйбом. Говорит, что просто не может с тобой работать.
Сообщив мне эту неприятную новость, Оуэн ушел. Ни единого слова про наши с ним отношения. Я никогда так и не узнаю, что было на уме у этого человека. Может быть, мне лучше всего просто обо всем забыть.
Чувствовала я себя преотвратно, а выглядела еще хуже. Потом я случайно увидела, как Шерри и Оуэн садятся в лимузин, чтобы ехать на съемочную площадку. Но лучше мне от этого не стало. Я нашла Сэмми и поехала с ним. Мне нужно было, чтобы меня утешил кто-нибудь старше меня. По правде говоря, я была настолько взвинчена, что мне было просто необходимо кому-то излить все свои несчастья. Сэмми слушал меня и молча вел машину. На нем был свитер с вышитой коровой. Он купил его в какой-то местной лавке.
Сэмми не очень-то охотно разделял мое настроение.
– Все на вашей стороне, – сказал он. – Абсолютно все. Это не значит, что мы имеем что-нибудь против Оуэна. Но все знают, что с вами он поступил скверно. Я ничего не имею против мисс Соляре, но она совсем у нас не популярна, вы это знаете. Ее никто не уважает, и потому у нее нет друзей.
Сэмми похлопал меня по ноге.
– А вас мы все любим, – сказал он. – Даже Терокс. Он вас любит.
– Нет, не любит, Сэмми, – сказала я. – Я Тероксу не нравлюсь.
– Ну, этого парня не так-то просто понять, – признался Сэмми. – Но мы все вас любим.
Да разве я этого не знала? Меня любили больше, чем кого-либо еще. Я для них была их собственной возлюбленной, с которой поступили так несправедливо. От этой роли я уже чертовски устала.
Когда мы прибыли на съемочную площадку, там уже находился юный Эйб. Он приехал для того, чтобы вселить в меня страх перед Богом. А начал он с того, что обнял меня. Это у него получалось не очень-то красиво, потому что обнимать кого бы то ни было старше шестнадцати Эйб не привык.
За нами тащился Фолсом. Когда мы приблизились к кофейной стойке, он вдруг свернул на пару шагов в сторону, а когда поравнялся с нами, в руке у него была чашечка кофе для Эйба.
– Говорю вам, ситуация плохая, – сказал Эйб. – Шерри расстроена, а вы знаете, что это значит.
– Только успокойтесь, Эйб, – сказала я. – Шерри не перестает жаловаться все последние десять лет. Такой уж у нее стиль. Это ровно ничего не значит.
– Вы ошибаетесь; вот в этом-то вы и ошибаетесь, – сказал Эйб, отступая назад, чтобы можно было указать на меня пальцем. Где-то он научился, что так указуют перстом настоящие исполнительные директора.
– Это означает скандалы, – сказал он. – Это означает потерю денег, и бесконечные беды с утра до ночи. Это значит, что у меня опять разыграется моя проклятущая язва. И это лишь малая часть того, что это означает.
У меня немного болела голова после выпивки, и мне очень хотелось побыть одной хотя бы несколько минут, спокойно осмотреть первую съемочную площадку и поговорить о ней с ребятами. Раздумывая, как лучше всего успокоить Эйба, я увидела, что из костюмерной Шерри появился Винкин. Он медленно направился к нам. Мальчик двигался как старичок, а не ребенок семи лет от роду. Винкин подошел прямо ко мне и взял меня за руку. Он так и стоял, молча и вежливо, чтобы не мешать нашему разговору. При виде Винкина, Эйб смутился и сразу же замолчал.
– Эйб, возвращайтесь к себе в Голливуд и ни о чем не беспокойтесь, – сказала я. – Недели через две с половиной или чуть попозже мы здесь все закончим. И ничего плохого не случится.
Эйб меня не слушал. Сейчас он сосредоточился на новой проблеме, а именно на Винкине.
– Послушай, Винкин, – сказал Эйб, – не мог бы ты нас на пару минут оставить одних, а? Мне с Джилл надо обсудить кое-какие взрослые дела.
В свойственной ему манере, которая могла просто свести с ума, Винкин пропустил слова Эйба мимо ушей. Он крепко сжимал мою руку, глубоко погруженный в свои собственные мысли. Этого Эйб вынести не мог. Он пошарил у себя в кармане, вынул из него пачку банкнот и отделил от нее одну в двадцать долларов. А потом протянул ее Винкину.
– Послушай-ка, малыш, вот тебе двадцать баксов, если ты минут на десять отсюда исчезнешь, – сказал он. – Пойди-ка к ребятам, пусть они тебе дадут посмотреть в съемочную камеру.
Меня жест Эйба ошеломил, а у Винкина он вызвал полное презрение.
– Я миллион раз глядел в эту камеру, – сказал он. – Если вы хотите поговорить про траханье, то валяйте. Я все про траханье знаю.
У Эйба был такой вид, будто он вот-вот затолкнет эту двадцатидолларовую банкноту Винкину прямо в глотку. Но он сдержался.
– Хорошо, – сказал он. – Пусть услышит то, что услышит. Шерри говорит, что вы губите ее роль из-за Оуэна. Она говорит, вы с этой ролью справиться не можете и только заставляете ее все портить. Она хочет, чтобы вы из фильма ушли.
– Послушайте, за две с половиной недели может случиться уйма бед. Могу рассказать вам для примера немало историй.
– Но это бессмысленно! – сказала я. – У нее прекрасные сцены. Вы же видели отснятый материал.
– Видел, но ведь это было раньше! – возразил Эйб.
– Мне надо идти работать, – сказала я. – Мы упускаем отличные световые условия. Если вы хотите меня уволить, увольняйте. Но мне кажется, вашему дедушке это не очень-то понравится.
Разумеется, молодой Эйб сам прекрасно это знал, иначе он избавился бы от меня прямо тут же на съемочной площадке. Он вяло махнул рукой, что для Фолсома должно было означать приказ подать машину. Фолсом стремглав, по самой короткой прямой, бросился за машиной, а мы с Винкином вернулись на съемочную площадку.
– Жирная задница, – произнес Винкин. – Так его зовет Оуэн.
Оуэн стоял рядом с оператором и разговаривал с Голдином, Джерри и еще несколькими осветителями. Рядом с ними Терокс Викес флиртовал с Анной, которая его начисто не выносила. Напряженность, ощущавшаяся в этой группе, была настолько очевидна, что словно лучилась вокруг. Спокойным был один только Оуэн. Когда мужчина трахается с кинозвездой, у него, наверняка, появляется чувство превосходства над всеми, даже если эта кинозвезда не очень-то мила и приятна. Шаг за шагом приближаясь к этой группе, я начала возмущаться собственным мазохизмом. Ну почему я просто не ушла? Мне вовсе не хотелось вести беседу с Оуэном в присутствии Голдина и Джерри. Никакой фильм не стоил этого. Наверное, невысказанные чувства столь же смертельны, как и рентгеновские лучи: если это верно, то и я, и Винкин, и Джерри, и Голдин – должны вот-вот отправиться на тот свет.
Тем не менее, я твердой походкой подошла к группе и вслух раскритиковала то, что мне на новой площадке не понравилось. Я ужасно удивилась собственному спокойному голосу и своим более или менее уместным профессиональным замечаниям. Но так со мной бывает часто. Какое чудо делает сейчас мой голос таким спокойным, а голову заставляет нормально работать, когда все остальное во мне – лишь перепутанный клубок горьких эмоций? Этого я никогда не понимала. Мне кажется, я стала бы уважать себя куда больше, если бы хоть на какое-то мгновение моя женская суть одержала верх над сутью профессиональной. И за что может любить меня мужчина, если я ко всему отношусь с такой профессиональной дотошностью? А с другой стороны, мне были противны бабы, демонстрирующие всему миру свои эмоции. Это позволительно лишь тогда, когда больше демонстрировать уже нечего.
– Вы считаете, что мне эти двадцать растраханных долларов надо было взять? – спросил у меня Винкин чуть позже, когда мы смотрели, как передвигают камеры.
– Нет, не надо было. И потом, мне кажется, я просила тебя больше это слово не употреблять, – сказала я.
– О, – сказал Винкин. – Я позабыл.
Когда поведение Винкина не одобряли, он расстраивался так, словно готов был себя убить.
– Не надо так на меня смотреть, – сказала я. – Все не столь уж важно. Дело не только в этом слове.
В это время рабочие перевозили буйволов на ближайший холм. Один из ковбоев, высокий парень по имени Джимбо, подошел к Винкину и спросил, не хочет ли тот пройти к пикапу и взглянуть на животных. Восторгу мальчика не было предела, не только от предстоящей поездки в пикапе вместе с настоящим ковбоем, но и от того, что он снова увидит буйволов. У Джимбо была очень толстая жена, я их не раз видела вдвоем в одном из местных кафе. Я попыталась представить себе, какой была бы моя жизнь, если бы я вышла замуж за простого хорошего человека, например, за кого-нибудь из местных жителей. Что было бы тогда у меня в душе – такое же смятение и путаница, как сейчас, или же покой и счастье, а может быть, только тоска и скука? Ответа на этот вопрос я так и не нашла.
В середине того же дня я проходила мимо одного из пикапов и, взглянув внутрь, увидела там Оуэна. Он сидел, согнувшись, за рулем. Сначала я решила, что он умер, и меня прошиб озноб, но потом поняла, что он просто спит. Вовсю палило солнце и Оуэну должно было быть очень жарко. Он весь склонился вперед; голова лежала на руках, вцепившихся в руль, а рубашка на спине насквозь промокла от пота и прилипла к телу. Я физически не могла двинуться с места – мне надо было хорошенько его разглядеть, чтобы попробовать найти хоть какой-нибудь ключ, который помог бы мне себя понять. Разумеется, никакой разгадки я найти не смогла, но, почувствовав на себе мой упорный взгляд, Оуэн проснулся и вдруг увидел, что всего в метре от него стою я и смотрю на него. В моем взгляде не было никакой враждебности, хотя, возможно, это его удивило. Переживания всегда выматывали Оуэна. Нередко после наших с ним стычек он вот так сваливался и мог проспать несколько часов подряд. Сейчас, всего после трех дней, Шерри настолько его измочалила, что он вот так рухнул в раскаленном на солнце пикапе.
Когда Оуэн открыл глаза, мне показалось, он очень обрадован, что видит меня, даже больше, чем просто обрадован.
– Мне нужно сегодня вечером с тобой встретиться, – произнес Оуэн к моему великому изумлению.
– Это что-то новое, – сказала я.
– Приезжает бухгалтер Шерри, – сказал он. – Шерри не хочет, чтобы я в это время был у нее, потому что не желает, чтобы я знал, какая она богатая.
– И потому ты хочешь убить время, пока будешь в изгнании? – спросила я.
Тут к нам подбежал Джерри. Если бы прибежал не он, это непременно сделал бы кто-нибудь другой. Каждые тридцать секунд ко мне обязательно кто-нибудь подбегал.
– Я приду на просмотр отснятого материала, – сказал Оуэн.
И он пришел. К этому часу я уже очень устала. Все время после обеда я снова и снова говорила себе, что окончательно решила больше его не видеть. Какой смысл? Мне надо вести себя гордо, хотя почему именно гордо, я не знала. Большую часть своих тридцати семи лет я была гордой и одинокой. И потому в моем сознании эти два состояния души стали взаимосвязанными. Чем больше гордости, тем больше одиночества. Честно говоря, за многие годы я не нашла подтверждений этой истине. Равно как и тому, что мужчинам еще больше хотелось меня завоевать именно из-за того, что я была для них такой трудной добычей. Ведь большинство их них воспринимали мой характер слишком серьезно и от меня сразу же отступались, находя для себя других женщин, овладеть которыми было гораздо легче, чем мной.
Но тут во мне заговорило любопытство, и еще гордость. Мне захотелось узнать, что Оуэн думает по поводу всего происходящего между ним и Шерри. Можно, решила я, хотя бы попробовать это выяснить.
Потом Оуэн появился у меня в комнате. И поступил так, как я и предполагала, попытался сразу же меня трахнуть. Несмотря на то, что все это было абсолютно предсказуемо – ведь точно так же все происходило и утром, для меня его желание оказалось неожиданностью. Я, видимо, полная противоположность бойскауту – я никогда ни к чему не готова.
Но готова я была к атаке Оуэна или нет, я встретила его попытки как неприступная стена. Сразу же после работы я узнала, что с Джо Перси случился удар, не очень серьезный, судя по всему, но все равно – у него был сердечный приступ. Я ужасно испугалась и огорчилась. Я позвонила в больницу, но поговорить с Джо мне не разрешили. И я подумала: Боже мой, что будет, если ему станет хуже, и вдруг он умрет, а я с ним не успею поговорить? Это было единственное, о чем я могла думать. Поэтому, когда Оуэн появился в комнате и загнал меня в угол возле туалетного столика, я воспринимала реальность еще меньше, чем утром. Сопротивлялась я чисто механически, не очень осознавая все, что со мной происходит. И лишь потому, что Оуэн такой огромный, он смог без особого труда меня растормошить и привлечь мое внимание к себе.
На какой-то миг в голове у меня прояснилось. Я постаралась взглянуть на него реального, живого. Я убеждена, что если мне удается какого-нибудь человека разглядеть поближе, то я всегда могу узнать, что в нем истинное, а что наносное. Что до Оуэна, то мне никогда не надо было его слушать – он все время только лгал, лгали и его слова, и его тело. Истину придется выяснять своим собственным методом.
– Оуэн, пожалуйста, перестань, – сказала я. – Ну хоть на минутку перестань. Ради всего святого, секс из этой путаницы выбраться не поможет.
– Если ты меня любишь, то поможет, – сказал он. – Если ты меня любишь, то почему же ты этого не доказываешь?
– Потому что сначала мне надо получить ответ на некоторые вопросы, – сказала я. – Например, почему ты, говоря, что тебе нужна моя любовь, проводишь свои ночи с Шерри. Это для меня чертовски важно.
– Этого я сам не знаю! – закричал Оуэн. – По-твоему, люди все знают? Если ты меня любишь, почему же ты за меня не борешься? Может быть, я еще сам ничего не решил.
Я едва не расхохоталась. У этого зрелого мужчины, пытающегося затащить меня в постель, интеллект развит куда менее, чем у крохи Винкина Вейла. Он уговаривает меня с ним трахнуться, чтобы ему можно было сделать выбор между мною и другой женщиной. Неужели все мужчины на свете такие же идиоты и способны на такие же глупейшие высказывания?
Тем не менее, я видела, что с Оуэном происходит нечто очень серьезное, потому что он очень редко добивался близости со мной с таким упорством. Как правило, он предпочитал возлежать на постели и ждать, пока я начну его соблазнять. На сей раз в этой его эгоистической настойчивости было какое-то отчаяние. Я сказала, что у меня менструация, но, видимо, Оуэн меня даже не слышал, хотя обычно в такие дни он меня не трогал. Не из особой брезгливости, скорее он просто радовался поводу не утруждать себя.
В голове у меня царило полное смятение, а мое тело сопротивлялось изо всех сил. Оуэн в буквальном смысле являл собою отрицательный пример из учебника: он нарушил все правила, нисколько не считался со мной и моими личными чувствами. И все-таки я бы, наверное, с ним переспала, если бы не почувствовала вдруг, что мое тело словно окаменело. Все ощущения как-то сразу притупились. Однако в душе у меня тлелась к Оуэну своего рода нежность – нечто вроде жалости к нему за то, что он в таком неистовом отчаянии, а я никак не могу ему помочь.
Наконец Оуэн понял, что у нас ничего не получится, и перестал со мной бороться. Он отошел, плюхнулся в кресло и уставился в окно. На улице не было ничего интересного, кроме проезжающих по шоссе грузовиков.
Я приготовила ему какую-то выпивку. До того самого момента, когда возникла Шерри, единственное, чем он занимался все ночи напролет, была выпивка.
– Сегодня у Джо Перси был удар, – сказала я. – И это одна из причин моего расстройства. Ведь он и в самом деле очень, очень старый мой друг. Хотя я знаю, что тебе это не нравится.
– Он не такой уж плохой, – сказал Оуэн.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Натягивая на себя чистую рубашку, он вдохнул воздух и втянул живот, чтобы ее можно было застегнуть, затем убрал пенис в трусы, обращаясь с ним так, словно он уже больше своему хозяину не принадлежит. Я почувствовала жалость и стыд. Тело Оуэна вызывало у меня настоящую нежность. Проявлять ее мне всегда мешал его скверный глупый характер. Да уж лучше бы я с ним перепихнулась – Шерри так и так обо всем пронюхает. Пусть он теперь пытается сам ей все объяснить. Быстро соображать, что к чему, я никогда не умела, да и чутье меня постоянно подводит, или не знаю уж, что еще.
Застегнувшись, Оуэн с вызовом взглянул на меня. Он не мог мне простить, что я оказалась в комнате тогда, когда вовсе и не должна была там находиться. А из-за этого и произошел весь скандал.
– Если ты сейчас пойдешь наверх, то ко мне тебе уже пути не будет, – сказала я, изо всех сил стараясь придать своему тону оттенок каменной решимости.
Я действительно так и думала. Но Оуэн отбрасывал любые заявления такого рода, словно смахивал с лица капли пота.
– Если же ты уходишь, то я хочу, чтобы ты забрал отсюда свои вещи, – сказала я. – По крайней мере, беспорядка будет меньше. И было бы очень хорошо, если бы ты снова приступил к работе. Фильм все равно надо заканчивать.
– Она хочет тебя уволить, – сказал Оуэн. – Она об этом ведет переговоры с Эйбом. Говорит, что просто не может с тобой работать.
Сообщив мне эту неприятную новость, Оуэн ушел. Ни единого слова про наши с ним отношения. Я никогда так и не узнаю, что было на уме у этого человека. Может быть, мне лучше всего просто обо всем забыть.
Чувствовала я себя преотвратно, а выглядела еще хуже. Потом я случайно увидела, как Шерри и Оуэн садятся в лимузин, чтобы ехать на съемочную площадку. Но лучше мне от этого не стало. Я нашла Сэмми и поехала с ним. Мне нужно было, чтобы меня утешил кто-нибудь старше меня. По правде говоря, я была настолько взвинчена, что мне было просто необходимо кому-то излить все свои несчастья. Сэмми слушал меня и молча вел машину. На нем был свитер с вышитой коровой. Он купил его в какой-то местной лавке.
Сэмми не очень-то охотно разделял мое настроение.
– Все на вашей стороне, – сказал он. – Абсолютно все. Это не значит, что мы имеем что-нибудь против Оуэна. Но все знают, что с вами он поступил скверно. Я ничего не имею против мисс Соляре, но она совсем у нас не популярна, вы это знаете. Ее никто не уважает, и потому у нее нет друзей.
Сэмми похлопал меня по ноге.
– А вас мы все любим, – сказал он. – Даже Терокс. Он вас любит.
– Нет, не любит, Сэмми, – сказала я. – Я Тероксу не нравлюсь.
– Ну, этого парня не так-то просто понять, – признался Сэмми. – Но мы все вас любим.
Да разве я этого не знала? Меня любили больше, чем кого-либо еще. Я для них была их собственной возлюбленной, с которой поступили так несправедливо. От этой роли я уже чертовски устала.
Когда мы прибыли на съемочную площадку, там уже находился юный Эйб. Он приехал для того, чтобы вселить в меня страх перед Богом. А начал он с того, что обнял меня. Это у него получалось не очень-то красиво, потому что обнимать кого бы то ни было старше шестнадцати Эйб не привык.
За нами тащился Фолсом. Когда мы приблизились к кофейной стойке, он вдруг свернул на пару шагов в сторону, а когда поравнялся с нами, в руке у него была чашечка кофе для Эйба.
– Говорю вам, ситуация плохая, – сказал Эйб. – Шерри расстроена, а вы знаете, что это значит.
– Только успокойтесь, Эйб, – сказала я. – Шерри не перестает жаловаться все последние десять лет. Такой уж у нее стиль. Это ровно ничего не значит.
– Вы ошибаетесь; вот в этом-то вы и ошибаетесь, – сказал Эйб, отступая назад, чтобы можно было указать на меня пальцем. Где-то он научился, что так указуют перстом настоящие исполнительные директора.
– Это означает скандалы, – сказал он. – Это означает потерю денег, и бесконечные беды с утра до ночи. Это значит, что у меня опять разыграется моя проклятущая язва. И это лишь малая часть того, что это означает.
У меня немного болела голова после выпивки, и мне очень хотелось побыть одной хотя бы несколько минут, спокойно осмотреть первую съемочную площадку и поговорить о ней с ребятами. Раздумывая, как лучше всего успокоить Эйба, я увидела, что из костюмерной Шерри появился Винкин. Он медленно направился к нам. Мальчик двигался как старичок, а не ребенок семи лет от роду. Винкин подошел прямо ко мне и взял меня за руку. Он так и стоял, молча и вежливо, чтобы не мешать нашему разговору. При виде Винкина, Эйб смутился и сразу же замолчал.
– Эйб, возвращайтесь к себе в Голливуд и ни о чем не беспокойтесь, – сказала я. – Недели через две с половиной или чуть попозже мы здесь все закончим. И ничего плохого не случится.
Эйб меня не слушал. Сейчас он сосредоточился на новой проблеме, а именно на Винкине.
– Послушай, Винкин, – сказал Эйб, – не мог бы ты нас на пару минут оставить одних, а? Мне с Джилл надо обсудить кое-какие взрослые дела.
В свойственной ему манере, которая могла просто свести с ума, Винкин пропустил слова Эйба мимо ушей. Он крепко сжимал мою руку, глубоко погруженный в свои собственные мысли. Этого Эйб вынести не мог. Он пошарил у себя в кармане, вынул из него пачку банкнот и отделил от нее одну в двадцать долларов. А потом протянул ее Винкину.
– Послушай-ка, малыш, вот тебе двадцать баксов, если ты минут на десять отсюда исчезнешь, – сказал он. – Пойди-ка к ребятам, пусть они тебе дадут посмотреть в съемочную камеру.
Меня жест Эйба ошеломил, а у Винкина он вызвал полное презрение.
– Я миллион раз глядел в эту камеру, – сказал он. – Если вы хотите поговорить про траханье, то валяйте. Я все про траханье знаю.
У Эйба был такой вид, будто он вот-вот затолкнет эту двадцатидолларовую банкноту Винкину прямо в глотку. Но он сдержался.
– Хорошо, – сказал он. – Пусть услышит то, что услышит. Шерри говорит, что вы губите ее роль из-за Оуэна. Она говорит, вы с этой ролью справиться не можете и только заставляете ее все портить. Она хочет, чтобы вы из фильма ушли.
– Послушайте, за две с половиной недели может случиться уйма бед. Могу рассказать вам для примера немало историй.
– Но это бессмысленно! – сказала я. – У нее прекрасные сцены. Вы же видели отснятый материал.
– Видел, но ведь это было раньше! – возразил Эйб.
– Мне надо идти работать, – сказала я. – Мы упускаем отличные световые условия. Если вы хотите меня уволить, увольняйте. Но мне кажется, вашему дедушке это не очень-то понравится.
Разумеется, молодой Эйб сам прекрасно это знал, иначе он избавился бы от меня прямо тут же на съемочной площадке. Он вяло махнул рукой, что для Фолсома должно было означать приказ подать машину. Фолсом стремглав, по самой короткой прямой, бросился за машиной, а мы с Винкином вернулись на съемочную площадку.
– Жирная задница, – произнес Винкин. – Так его зовет Оуэн.
Оуэн стоял рядом с оператором и разговаривал с Голдином, Джерри и еще несколькими осветителями. Рядом с ними Терокс Викес флиртовал с Анной, которая его начисто не выносила. Напряженность, ощущавшаяся в этой группе, была настолько очевидна, что словно лучилась вокруг. Спокойным был один только Оуэн. Когда мужчина трахается с кинозвездой, у него, наверняка, появляется чувство превосходства над всеми, даже если эта кинозвезда не очень-то мила и приятна. Шаг за шагом приближаясь к этой группе, я начала возмущаться собственным мазохизмом. Ну почему я просто не ушла? Мне вовсе не хотелось вести беседу с Оуэном в присутствии Голдина и Джерри. Никакой фильм не стоил этого. Наверное, невысказанные чувства столь же смертельны, как и рентгеновские лучи: если это верно, то и я, и Винкин, и Джерри, и Голдин – должны вот-вот отправиться на тот свет.
Тем не менее, я твердой походкой подошла к группе и вслух раскритиковала то, что мне на новой площадке не понравилось. Я ужасно удивилась собственному спокойному голосу и своим более или менее уместным профессиональным замечаниям. Но так со мной бывает часто. Какое чудо делает сейчас мой голос таким спокойным, а голову заставляет нормально работать, когда все остальное во мне – лишь перепутанный клубок горьких эмоций? Этого я никогда не понимала. Мне кажется, я стала бы уважать себя куда больше, если бы хоть на какое-то мгновение моя женская суть одержала верх над сутью профессиональной. И за что может любить меня мужчина, если я ко всему отношусь с такой профессиональной дотошностью? А с другой стороны, мне были противны бабы, демонстрирующие всему миру свои эмоции. Это позволительно лишь тогда, когда больше демонстрировать уже нечего.
– Вы считаете, что мне эти двадцать растраханных долларов надо было взять? – спросил у меня Винкин чуть позже, когда мы смотрели, как передвигают камеры.
– Нет, не надо было. И потом, мне кажется, я просила тебя больше это слово не употреблять, – сказала я.
– О, – сказал Винкин. – Я позабыл.
Когда поведение Винкина не одобряли, он расстраивался так, словно готов был себя убить.
– Не надо так на меня смотреть, – сказала я. – Все не столь уж важно. Дело не только в этом слове.
В это время рабочие перевозили буйволов на ближайший холм. Один из ковбоев, высокий парень по имени Джимбо, подошел к Винкину и спросил, не хочет ли тот пройти к пикапу и взглянуть на животных. Восторгу мальчика не было предела, не только от предстоящей поездки в пикапе вместе с настоящим ковбоем, но и от того, что он снова увидит буйволов. У Джимбо была очень толстая жена, я их не раз видела вдвоем в одном из местных кафе. Я попыталась представить себе, какой была бы моя жизнь, если бы я вышла замуж за простого хорошего человека, например, за кого-нибудь из местных жителей. Что было бы тогда у меня в душе – такое же смятение и путаница, как сейчас, или же покой и счастье, а может быть, только тоска и скука? Ответа на этот вопрос я так и не нашла.
В середине того же дня я проходила мимо одного из пикапов и, взглянув внутрь, увидела там Оуэна. Он сидел, согнувшись, за рулем. Сначала я решила, что он умер, и меня прошиб озноб, но потом поняла, что он просто спит. Вовсю палило солнце и Оуэну должно было быть очень жарко. Он весь склонился вперед; голова лежала на руках, вцепившихся в руль, а рубашка на спине насквозь промокла от пота и прилипла к телу. Я физически не могла двинуться с места – мне надо было хорошенько его разглядеть, чтобы попробовать найти хоть какой-нибудь ключ, который помог бы мне себя понять. Разумеется, никакой разгадки я найти не смогла, но, почувствовав на себе мой упорный взгляд, Оуэн проснулся и вдруг увидел, что всего в метре от него стою я и смотрю на него. В моем взгляде не было никакой враждебности, хотя, возможно, это его удивило. Переживания всегда выматывали Оуэна. Нередко после наших с ним стычек он вот так сваливался и мог проспать несколько часов подряд. Сейчас, всего после трех дней, Шерри настолько его измочалила, что он вот так рухнул в раскаленном на солнце пикапе.
Когда Оуэн открыл глаза, мне показалось, он очень обрадован, что видит меня, даже больше, чем просто обрадован.
– Мне нужно сегодня вечером с тобой встретиться, – произнес Оуэн к моему великому изумлению.
– Это что-то новое, – сказала я.
– Приезжает бухгалтер Шерри, – сказал он. – Шерри не хочет, чтобы я в это время был у нее, потому что не желает, чтобы я знал, какая она богатая.
– И потому ты хочешь убить время, пока будешь в изгнании? – спросила я.
Тут к нам подбежал Джерри. Если бы прибежал не он, это непременно сделал бы кто-нибудь другой. Каждые тридцать секунд ко мне обязательно кто-нибудь подбегал.
– Я приду на просмотр отснятого материала, – сказал Оуэн.
И он пришел. К этому часу я уже очень устала. Все время после обеда я снова и снова говорила себе, что окончательно решила больше его не видеть. Какой смысл? Мне надо вести себя гордо, хотя почему именно гордо, я не знала. Большую часть своих тридцати семи лет я была гордой и одинокой. И потому в моем сознании эти два состояния души стали взаимосвязанными. Чем больше гордости, тем больше одиночества. Честно говоря, за многие годы я не нашла подтверждений этой истине. Равно как и тому, что мужчинам еще больше хотелось меня завоевать именно из-за того, что я была для них такой трудной добычей. Ведь большинство их них воспринимали мой характер слишком серьезно и от меня сразу же отступались, находя для себя других женщин, овладеть которыми было гораздо легче, чем мной.
Но тут во мне заговорило любопытство, и еще гордость. Мне захотелось узнать, что Оуэн думает по поводу всего происходящего между ним и Шерри. Можно, решила я, хотя бы попробовать это выяснить.
Потом Оуэн появился у меня в комнате. И поступил так, как я и предполагала, попытался сразу же меня трахнуть. Несмотря на то, что все это было абсолютно предсказуемо – ведь точно так же все происходило и утром, для меня его желание оказалось неожиданностью. Я, видимо, полная противоположность бойскауту – я никогда ни к чему не готова.
Но готова я была к атаке Оуэна или нет, я встретила его попытки как неприступная стена. Сразу же после работы я узнала, что с Джо Перси случился удар, не очень серьезный, судя по всему, но все равно – у него был сердечный приступ. Я ужасно испугалась и огорчилась. Я позвонила в больницу, но поговорить с Джо мне не разрешили. И я подумала: Боже мой, что будет, если ему станет хуже, и вдруг он умрет, а я с ним не успею поговорить? Это было единственное, о чем я могла думать. Поэтому, когда Оуэн появился в комнате и загнал меня в угол возле туалетного столика, я воспринимала реальность еще меньше, чем утром. Сопротивлялась я чисто механически, не очень осознавая все, что со мной происходит. И лишь потому, что Оуэн такой огромный, он смог без особого труда меня растормошить и привлечь мое внимание к себе.
На какой-то миг в голове у меня прояснилось. Я постаралась взглянуть на него реального, живого. Я убеждена, что если мне удается какого-нибудь человека разглядеть поближе, то я всегда могу узнать, что в нем истинное, а что наносное. Что до Оуэна, то мне никогда не надо было его слушать – он все время только лгал, лгали и его слова, и его тело. Истину придется выяснять своим собственным методом.
– Оуэн, пожалуйста, перестань, – сказала я. – Ну хоть на минутку перестань. Ради всего святого, секс из этой путаницы выбраться не поможет.
– Если ты меня любишь, то поможет, – сказал он. – Если ты меня любишь, то почему же ты этого не доказываешь?
– Потому что сначала мне надо получить ответ на некоторые вопросы, – сказала я. – Например, почему ты, говоря, что тебе нужна моя любовь, проводишь свои ночи с Шерри. Это для меня чертовски важно.
– Этого я сам не знаю! – закричал Оуэн. – По-твоему, люди все знают? Если ты меня любишь, почему же ты за меня не борешься? Может быть, я еще сам ничего не решил.
Я едва не расхохоталась. У этого зрелого мужчины, пытающегося затащить меня в постель, интеллект развит куда менее, чем у крохи Винкина Вейла. Он уговаривает меня с ним трахнуться, чтобы ему можно было сделать выбор между мною и другой женщиной. Неужели все мужчины на свете такие же идиоты и способны на такие же глупейшие высказывания?
Тем не менее, я видела, что с Оуэном происходит нечто очень серьезное, потому что он очень редко добивался близости со мной с таким упорством. Как правило, он предпочитал возлежать на постели и ждать, пока я начну его соблазнять. На сей раз в этой его эгоистической настойчивости было какое-то отчаяние. Я сказала, что у меня менструация, но, видимо, Оуэн меня даже не слышал, хотя обычно в такие дни он меня не трогал. Не из особой брезгливости, скорее он просто радовался поводу не утруждать себя.
В голове у меня царило полное смятение, а мое тело сопротивлялось изо всех сил. Оуэн в буквальном смысле являл собою отрицательный пример из учебника: он нарушил все правила, нисколько не считался со мной и моими личными чувствами. И все-таки я бы, наверное, с ним переспала, если бы не почувствовала вдруг, что мое тело словно окаменело. Все ощущения как-то сразу притупились. Однако в душе у меня тлелась к Оуэну своего рода нежность – нечто вроде жалости к нему за то, что он в таком неистовом отчаянии, а я никак не могу ему помочь.
Наконец Оуэн понял, что у нас ничего не получится, и перестал со мной бороться. Он отошел, плюхнулся в кресло и уставился в окно. На улице не было ничего интересного, кроме проезжающих по шоссе грузовиков.
Я приготовила ему какую-то выпивку. До того самого момента, когда возникла Шерри, единственное, чем он занимался все ночи напролет, была выпивка.
– Сегодня у Джо Перси был удар, – сказала я. – И это одна из причин моего расстройства. Ведь он и в самом деле очень, очень старый мой друг. Хотя я знаю, что тебе это не нравится.
– Он не такой уж плохой, – сказал Оуэн.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46