— Свершилось самое страшное злодеяние, какое только может свершиться...
Голос раздавался с окрестных холмов, с неба, даже с берегов ручья. Он был всюду — вокруг них, внутри них...
И только один Уолкер знал, что это был за голос.
— Измена! Гнусный и подлый предатель проник в наши ряды. Довольно! Я пытался быть снисходительным к вам, относиться с пониманием. А что я получил взамен? Измену!
— Это — Блич, да? — прошептал кто-то.
— Тссс! Он может услышать.
— Но где же он, черт побери?
— Тссс! Молчи, хуже будет...
— Измену! — повторил тот же голос. — Надо пресекать такие поползновения, такую черную неблагодарность. Хватит миндальничать, здесь не детский сад! Преступное деяние взывает о крови, о мщении, и сегодня один из вас должен умереть. Если бы я только раньше позаботился о дисциплине! — Блич говорил это своим воспитанникам, многие из которых носили шрамы и другие отметины, которые он любил называть «маленькими армейскими сувенирами». — Тогда бы мне не пришлось теперь прибегать к этой крайней мере. Я виноват перед вами, ребята: будь я более строгим в свое время, одному из вас не пришлось бы сегодня умирать.
Солдаты, точно по команде, повернули головы в сторону Уолкера Тисдейла, который все еще стоял опершись на карабин.
Блич взял у незаметно подползшего к нему ординарца румяную пампушку. Он считал, что командира не должны видеть уплетающим сладкую булочку в процессе исполнения наказания: это было бы в высшей степени непедагогично.
Внизу, на берегу ручья, Блич видел испуганных молодых солдат, ждущих продолжения речи. Пожалуй, этот перерыв послужит им на пользу: пусть каждый представит себя возможной жертвой экзекуции, подумал он. Полковник слишком хорошо знал, что наказание нужно не столько ради самого наказания за тот или иной проступок, сколько для того, чтобы отбить всякую охоту подражать виновному.
Многие солдаты еще не знали, что все эти зверства — и сломанные челюсти, и отбитые мошонки — были элементами единого адского плана. Позднее, когда пришел «решающий день», все изувеченные были оставлены в лагере. Уэнделл Блич никогда не наносил тяжелых увечий тем солдатам, которые составляли оперативные группы. Свои далеко идущие планы он маскировал напускной яростью.
— Измена! — басил полковник, откусывая большой кусок горячей булочки.
Ординарец лежал на земле, и капли подтаявшего масла капали ему на лоб. Блич знаком отпустил его, и тот сполз с противоположной стороны холма. Слово «Измена!» повисло в воздухе над долиной; меж тем полковник докончил будочку и облизал джем с губ. Это был английский джем, который полковник не жаловал: в него клали мало сахара и пряностей. Безвкусный, как зубной цемент, подумал Блич, доставая из отутюженного кармана рубашки сложенный лист бумаги.
— Нас всех предали! Предали не русским, не китайцам. Хуже того! Нас выдали тем, кто в состоянии разрушить все, ради чего мы с вами столько тренировались, столько положили труда. Это — измена!
Многолетний опыт подсказывал Бличу, что его слова не производят должного эффекта. Вместо того чтобы нервно и подозрительно взглядывать друг на друга, все солдаты обратили взоры на того, кто заведомо не мог нарушить кодекса чести.
Блич никак не мог взять в толк, почему они смотрят на Уолкера Тисдейла. У Тисдейла был только один недостаток — ему недоставало подлости. Во всем остальном он был абсолютно надежен, менее всех других его можно было подозревать в нарушении присяги.
Уэнделл Блич любил действовать в соответствии с продуманным планом и не терпел ничего непредвиденного — вроде того, что происходило теперь у подножия холма, где расположились на отдых его семьсот воинов. Он запланировал их обучение, провел его на высоком уровне и имел теперь боевую единицу, готовую пойти за ним хоть в преисподнюю. Он не хотел терять напрасно ни одного солдата. Он знал про них все — о чем они думают, чем дышат. А теперь он не понимал, почему они смотрят, на Тисдейла, и это его бесило.
Заметив, что внимание солдат стало рассеиваться, он развернул листок.
— Сейчас я прочту перехваченное нами письмо изменника. Вот что здесь написано:
"Дорогой сэр!
Более года тому назад я подписал контракт о вступлении в специальную воинскую часть. Мне было предложено повышенное жалованье, повышенное содержание и три тысячи долларов наличными. Вместо двух месяцев, которые обычно отводятся на прохождение первичной боевой подготовки, нас обучают уже десять месяцев. Офицеры нас бьют, когда им заблагорассудится. Нам не позволяют поддерживать связь с нашими семьями. Нас обучают, как избивать людей хлыстами, как заковывать их в цепи — этому посвящается добрая половина тренировок. Насколько я понимаю, это — не регулярная армия. Во-первых, не существует никакой документации и учета, во-вторых, в нашей части нет ни одного негра и нам показывают фильмы о том, какие они плохие и какая распрекрасная жизнь была на рабовладельческом Юге. Я хотел бы знать, что это за часть и как мне выбраться отсюда. Я больше не могу здесь оставаться".
Блич выдержал паузу. Теперь он знает, что ему нужно делать: нужно использовать фактор внезапности. Если они считают мятежником Уолкера Тисдейла, пусть считают. Тем лучше для него, Блича, — он их удивит.
— Тисдейл, подойди ко мне, — приказал он.
Молодой ширококостный парень медленно двинулся в направлении холма. Ноги его сделались будто пудовыми, внезапная усталость навалилась на тело, сопротивляющееся неизбежности конца.
— Быстрее, Тисдейл, я жду!
Когда Уолкер приблизился, Блич выключил микрофон и прошептал:
— Иди ко мне. Я здесь, за деревом.
— Я знаю, сэр, я вас видел.
— Ты не виноват, Уолкер. Что ты так побледнел, сынок? Ведь ты не писал этого письма, я уверен, что ты не способен на такое.
— Настал мой смертный час, сэр!
— Глупости! Тебе надо только совершить казнь. Давай с тобой подшутим над твоими товарищами, а?
— Я сегодня умру, сэр!
— Так это ты им сказал?! — Блич кивнул в сторону солдат коротко остриженной головой.
— Да, сэр.
— Теперь все понятно! Не беспокойся ни о чем: ты будешь жить. Ты один из моих лучших солдат, а они должны жить, потому что я так хочу. Мне нужны хорошие солдаты.
— Да, сэр, — сказал Уолкер. В его голосе не было радости.
Блич снова включил микрофон.
— Слушайте все! На камне у ручья сидит солдат, Пусть он подойдет сюда! Нет, не ты! Вон тот, что отворачивает лицо. Его зовут Дрейк. Рядовой Андерсон Дрейк, поднимись на холм!
Уолкер Тисдейл знал Дрейка. Тот вечно ныл и жаловался, угрожая, что предпримет что-нибудь, а некоторое время тому назад нытье вдруг прекратилось. Дрейк говорил, что никогда не слышал о таких частях, как эта, — наверно, она нелегальная. Что до Тисдейла, то он считал, что ему повезло: если часть не похожа на другие, значит, она особая. Тисдейл гордится, что служит в части особого назначения. Потому он и записался в нее.
Вознаграждение, которое он получил при вербовке, пошло в уплату за прикупленные четыре акра плодородной земли. На его родине в Джефферсон-Конти земля стоит относительно дешево. Причина этого — бездорожье, затрудняющее доставку на рынок произведенной продукции. Тисдейл отдал в семью все деньги, оставив себе только пять долларов. На них он купил красивую коробку шоколадных конфет, которые подарил своей невесте. Та припрятала их до лучших времен. Честно говоря, Уолкер рассчитывал, что она откроет коробку сразу, но не обиделся на суженую. Он помнил, как в день их помолвки он подарил ей точно такую же коробку и она ее открыла. Жених тогда съел большую часть конфет.
Уолкер смотрел, как Дрейк поднимается на холм, спотыкаясь больше, чем обычно. Припомнив, каким неуклюжим был Дрейк на тренировках по преодолению препятствий, Тисдейл пришел к заключению, что воинский долг чаще всего нарушают именно плохие солдаты. Наверное, это как цепная реакция: плохая работа влечет за собой и недостойное поведение.
Когда Дрейк, рыжеволосый парень из города Алтуна, штат Пенсильвания, с белой, легко обгорающей на солнце кожей, поднялся на вершину холма, лицо его было багровым от напряжения.
— Рядовой Дрейк прибыл, сэр! — отрапортовал он полковнику Бличу, показавшемуся из-за дерева. — Я ни в чем не виноват, сэр!
— Но у меня есть твое письмо!
— Сэр, я вам вес объясню...
— Тссс... Тише! Не смотри в мою сторону. Повернись лицом к товарищам!
— Сэр, я писал его не один, были и другие. Я назову вам их имена...
— Мне не нужны имена, Дрейк, я знаю, что происходит в части. У меня везде свои люди, которые ведут слежку. Ваш командир знает все, да будет тебе известно.
Когда Дрейк отвернулся, Блич хитро подмигнул Тисдейлу. Уолкер услыхал за спиной шорох и увидел ординарца, который полз к ним от джипа с длинным кривым мечом в руках. Его локти утопали в мягкой, усыпанной хвоей земле, и Тисдейл сообразил, что те, кто находятся внизу, видят только его, Тисдейла, и Дрейка, а полковник и ординарец остаются вне поля зрения. Сам он заметил сапог Дрейка только потому, что узнал место, которое видел во сне.
Поманив Тисдейла к себе за дерево, Блич дружески обнял его за плечи. Уолкер уже не знал, чему больше удивляться — то ли неожиданному объятию, то ли мечу.
Раз или два они практиковались с мечами на дынях, однако все думали, что это не более чем игра. Кто в наши дни использует мечи?
— Удар должен быть сильным и чистым, — прошептал полковник, указывая на шею Дрейка. — Надо, чтобы голова скатилась вниз. Если она не покатится, подтолкни ее ногой.
Уолкер взглянул на затылок Дрейка: над воротником гимнастерки вился нежный пушок. Рука Уолкера сжимала деревянную рукоятку меча, отточенное лезвие блестело на солнце. Уолкер ощущал тяжесть меча, ладони его вспотели от напряжения. Он не хотел поднимать меч на Дрейка.
— В шею, пониже затылка, — сказал Блич. — Удар должен быть ровным и красивым. Давай действуй!
Воздух в легких Тисдейла стал горячим, на тело навалилась свинцовая тяжесть, будто его тянули вниз тяжелые цепи. Живот покрылся противным липким потом. Он не шевелился.
— Ну что же ты! — закричал полковник, рискуя быть услышанным внизу.
Дрейк обернулся на крик и, увидев в руках Тисдейла меч, закрыл лицо руками. Его била дрожь, по брюкам расползалось темное пятно.
— Тисдейл! — завопил полковник и, не владея больше собой, яростно нажал на кнопку микрофона, который держан в руке. Вся часть услышала крик своего командира: — Рядовой Уолкер Тисдейл, приказываю немедленно отрубить голову этому человеку! Выполняйте!
Внизу, в долине, это прозвучало как голос свыше. Но теперь все видели того, кто стоял наверху, рядом с Дрейком и Тисдейлом. Это был их командир, он отдавал приказ, а Уолкер Тисдейл не хотел его выполнять. Вот как обернулось дело: умереть сегодня должен вовсе не Тисдейл, а рядовой Дрейк!
Блич перестроился в мгновение ока.
— Это мой прямой приказ, — сказал он и, выключив микрофон, добавил: — Все они видели и слышали это. Теперь уже поздно отступать, сынок. Тебе придется снести ему голову. Ну, давай! Я не забуду твою службу.
Уолкер стиснул рукоятку меча. Ординарец поспешно отполз в сторону. Припоминая советы инструктора, Уолкер поднял меч повыше. Иначе нельзя: надо, чтобы меч прошел между позвонками и не застрял. Так их учил инструктор.
Уолкер отвел меч назад, выставил вперед левую ногу... И тут Дрейк оглянулся и посмотрел ему прямо в глаза. Тисдейл молил Бога, чтобы Дрейк отвернулся. Убить того, кого близко знаешь, очень трудно, а если при этом он смотрит тебе в глаза, просто невозможно — во всяком случае для Уолкера. Он присягал, что будет убивать врагов, но не своих.
— Прошу тебя, — сказал он Дрейку дрогнувшим голосом. — Отвернись, пожалуйста...
— О'кей, — негромко произнес Дрейк, как если бы Уолкер попросил его снять головной убор.
Он сказал это так предупредительно и так кротко, что Уолкер вмиг понял: это конец! Меч выпал из его рук.
— Простите, сэр! Нас учили убивать врагов, а не своих товарищей.
— Здесь командую я! — отрезал Блич. — Я не могу допустить, чтобы вы решали вместо меня. Предупреждаю в последний раз; исполняйте приказ!
Он снова включил микрофон. Казалось, что сам воздух в долине наэлектризован до предела. Полковник Блич в последний раз повторил свой приказ рядовому Уолкеру Тисдейлу:
— Руби!
— Не могу.
— Дрейк! — позвал Блич. — Ты умеешь исполнять приказы командира?
— Да, сэр!
— Если я сохраню тебе жизнь, ты исполнишь мой приказ?
— О да, сэр! Да! Да! Да! Все, что вам угодно, сэр! Ведь я служу в особой части.
— Мне нужна голова, неважно чья. Дай мне голову Тисдейла, Дрейк.
Все еще дрожа от страха, рядовой Дрейк поспешил завладеть мечом, пока Тисдейл не передумал. В мгновение ока он выхватил меч из рук молодого атлета и сильно размахнулся. Удар пришелся в нижнюю часть затылка, и меч отскочил, оглушив Тисдейла. Дрейк ударил снова, и Уолкер услышал, как полковник напоминает Дрейку, что меч должен идти горизонтально. Затем обжигающая боль в шее и глубокий безмолвный мрак...
Уолкер не мог видеть, как его голова покатилась с холма вниз, подскакивая и подпрыгивая, точно футбольный мяч, выбитый за пределы поля.
Он больше не видел и не слышал. Его тело осталось лежать на вершине холма. Из шеи хлестала кровь.
Однако последняя его мысль застряла где-то в просторах Вселенной, которую он покинул навсегда. Мысль эта заключалась в следующем: полковник Блич, со всеми его разговорами о воинском искусстве, о дисциплине, — в лучшем случае лишь жалкий дилетант. Он совершил жестокое преступление против чего-то самого главного, против силы, на которой держится мир. Эта сила столь всеобъемлюща, что может высвободить всю мощь человека.
И когда разум человеческий раскрепостится, Блич будет всего лишь жалкой растрескавшейся тыквой, развалившейся, как дыни, на которых тренировались во владении мечом его солдаты.
Глава вторая
Его звали Римо. Он шел на свое последнее задание.
Человека, которого ему предстояло убрать, он не знал. Так было всегда; он никогда не знал своих жертв — только их имена, как они выглядят и где их можно найти.
Теперь Римо уже не волновало, как это бывало прежде, что совершил этот человек и почему. Он беспокоился лишь о том, чтобы все было сделано аккуратно и чисто, без лишних эмоций.
Этот человек жил в Майами-Бич, в комфортабельном номере на верхнем этаже гостиницы. Туда вели только три входа, все они охранялись, двери запирались на три замка каждая; ключи находились у трех разных людей, которые должны были использовать их одновременно. Поскольку эту маленькую крепость спроектировал в свое время бывший сотрудник ЦРУ по вопросам безопасности, исключив всякую возможность проникновения в нее сверху или снизу, «объект» мирно спал в то раннее утро до тех пор, пока Римо не стиснул в своих ладонях полное розовое лицо и не сообщил его обладателю, что если он сию минуту не объяснит кое-что, то останется без щек.
Испуг «объекта» был вызван отнюдь не видом нежданного визитера. Римо был не дурен собой — с высокими скулами и темными пронзительными глазами, которые, будучи обращены на женщину, лишали ее твердости, если только он хотел произвести на нее впечатление. Правда, теперь это случалось все реже. Он был прекрасно сложен, и только чересчур широкие запястья выдавали его необычные способности.
Задание было самым что ни на есть обыденным. Не менее четырнадцати раз Римо работал в таких вот надстроенных этажах — пентхаусах. Он называл их «бутербродами». Сверху был положен добрый ломоть: один или два пулемета, несколько телохранителей, металлический щит над потолком. Внизу закрыты все входы и, возможно, установлены какие-нибудь хитроумные приспособления. В результате верх и низ хорошо укреплены и безопасны на все сто процентов, а середина остается открытой, как купальник бикини.
Проникнуть внутрь такого помещения не составляло для Римо никакого труда, как не составляло труда для наемного убийцы-ассасина и пятьдесят, и полторы тысячи лет тому назад.
Римо знал, как впервые была успешно преодолена защита такой крепости.
Древние монахи, чтобы защитить себя от наемных убийц, занимали под свои покои верхние этажи, внизу и вверху размещали охрану из самых надежных воинов и отправлялись на покой в полной иллюзии безопасности.
С этим столкнулся один из Мастеров Синанджу — в 427 году по Христианскому летосчислению. Одни из гималайских владык поручил своим братьям охранять дворец сверху и снизу. Он знал, что его сын ненавидит их и братья боятся, что после смерти царя сын займет трон и расправится с ними. Это было известно и Мастеру Синанджу, главе древнего дома ассасинов, которые на свои заработки содержали население маленькой деревни в холодной бесплодной части Северной Кореи. Мастер Синанджу знал, что людям свойственно руководствоваться эмоциями, а не разумом: если кто-то боится высоты — значит, и другие должны ее бояться;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15