Он выставил вперед руку, на уровне горла, и тут же боль пронзила его от запястья до локтя.
Подчиняясь инстинкту, он бросился вперед, под ногами хрустело битое стекло, колени ударились о стулья, но он продолжал бежать, видя в этом единственную надежду на спасение.
Зено приготовил еще один нож, но не успел метнуть. Уже подбегая к Зено, Паскью споткнулся, падая, навалился на него, обхватил руками и выставил вперед ладони, чтобы смягчить удар. Лезвие по-прежнему торчало у него между запястьем и костяшками пальцев. Они вместе налетели на стену, и нож вошел в тело Зено.
Зено судорожно глотнул воздух и обдал Паскью кисловатым запахом, который шел у него изо рта. Нож, проткнувший руку Паскью, вошел Зено в спину левее позвоночника дюйма на два и застрял там. Они стали бороться, при этом нож поворачивался у Паскью в руке и у Зено в спине, бередя раны. Лица их оказались совсем рядом. Они ударялись лбами, алые губы Зено касались шеи Паскью. На таком близком расстоянии невозможно рассмотреть черты лица, тем более что Зено загримировался под покойника. Но Паскью видел глаза с диким блеском, обведенные красно-черной каймой.
Зено, заведя руку назад, ухватился за нож, повернулся, протащив тонкую рукоятку сквозь ладонь Паскью, и так остался стоять, держась за спину. Рот его от ярости принял форму буквы "О", язык высунулся наружу, словно он лизнул свою рану, показавшуюся ему на вкус отвратительной.
Паскью не помнил, как добрался до двери, как открыл ее и шагнул за порог, не помнил, закрыл ли ее за собой, но, так или иначе, он оказался в коридоре. Спотыкаясь, он скатывался по ступенькам вниз, вопя от боли и страха, ударяясь головой о стены. Со всего размаху налетел на входную дверь и, опомнившись, обнаружил, что открывает замок раненой рукой, скрюченной, как лапа зверя, и истекающей кровью.
Выскочив из дома, он пробежал через сад на улицу и стал спускаться по склону в направлении к Дьюэр-стрит, откуда доносился шум моря. Всхлипывая, он звал на помощь без всякой надежды, что его услышат, чисто инстинктивно. Рука его горела, став оранжево-белой, словно кусок железа, раскаленный в печи. Он держал ее над головой, чтобы остановить кровотечение и остудить в прохладном ночном воздухе.
Стоит ему остановиться и перестать звать на помощь — и он упадет, обессиленный, и просто истечет кровью.
Эта мысль помогала ему держаться на ногах. Он все бежал и бежал к морю, продвигаясь вперед гигантскими скачками, продолжая кричать, держа над головой раненую руку, как знамя.
* * *
Зено стоял в углу комнаты согнувшись, держась рукой за поясницу, словно старик, только что поднявшийся в гору. Он рыдал в ярости и разговаривал сам с собой сквозь слезы:
— Что же теперь?.. Что теперь?.. Я не знаю, что делать... Он должен умереть... Я не могу рассказать Эллвуду... не могу рассказать Карле... Мне не с кем поговорить... не с кем поговорить... — Лицо исказила гримаса боли, сделав его похожим на греческую маску, а бессвязные слова сливались в протяжный вой.
Неудача за неудачей. Сначала с Марианной. Она узнала его, и тогда пришлось защищать себя и Карлу, защищать от «самого страшного».
Нужно думать. Думать. И в первую очередь о главном. Он надел все черное, изображая ангела смерти: черные джинсы, черную рубашку, черный жакет. Теперь Зено на ходу снял жакет и рубашку и потрогал рану рукой. Кровь, переполнив сложенную чашечкой ладонь, сочилась между пальцами. Среди битой посуды он отыскал салфетку, вывернул наизнанку на тот случай, если на ней остались осколки стекла, приложил к ране и, обмотав рубашку вокруг пояса, туго стянул рукава на животе. Затем надел жакет и до подбородка застегнул «молнию».
Со свечой в руке он спустился по лестнице в ванную. Там, за старым баком, лежала маленькая плоская коробочка, которой он пользовался, накладывая грим. В ней лежали несколько палочек грима, лосьон, марля. Зено зажег свечу, поставил на маленький шкафчик перед зеркалом. Смочил марлю лосьоном.
Пламя дрогнуло и успокоилось. В тусклом желтом свете Зено приблизил лицо к зеркалу и вытер губы. Потом достал из кармана полиэтиленовый пакет и бросил в него использованный кусок марли, взял еще один и принялся вытирать глаза.
«Он вернется, — подумал Зено. — Сейчас он удерет отсюда, но вскоре вернется в Лонгрок. И всем расскажет о том, что случилось. Впрочем, нет, он будет молчать».
Губная помада смазалась — будто его зацеловали. Один глаз был светлый, другой темный, мертвый.
«Я встречусь с ним, — подумал Зено, — встречусь, когда он вернется».
* * *
Паскью вышел из тени и оказался на освещенной Дьюэр-стрит; ноги отказывались ему повиноваться, а каждый вздох обжигал горло. Замедлив шаг, остановился, хватаясь за деревянные ворота лодочной станции, чтобы не упасть. Какое-то время постоял там, скрючившись, переводя дыхание и поглаживая рукой грудь, словно успокаивая раненого зверька. Потом с трудом выпрямился и снова пошел вперед. Лихорадочный спуск со склона отнял остаток сил. Он едва волочил ноги, то впадая в полузабытье, то приходя в себя, различая отдельные звуки. Удары собственного сердца, удары волн о дамбу, саксофон, звучавший то громче, то тише, заглушаемый порывами ветра.
Первыми его увидели молодые люди, сидевшие у окна, та самая парочка, и сразу прекратили разговор, глядя на него с нескрываемым любопытством, словно хотели сказать: интересно, что будет дальше? Он направился было к стойке, но бармен перехватил его на полпути, потому что было ясно — он не дойдет.
Паскью уже придумал легенду и теперь повторил ее про себя. Нужные слова с трудом пробивались через какофонию звуков в голове: звонки, бой барабанов, гудки.
* * *
Женщина-врач выглядела очень усталой, как и полагалось в такое время суток. Она промыла и зашила рану, медсестра наложила повязку. Паскью назначили противостолбнячную прививку и выписали рецепт на тетрамицин. Он никак не мог унять дрожь.
«Шел ночью по пляжу, поскользнулся, выставил вперед руку, чтобы смягчить падение и наткнулся на разбитую бутылку».
Паскью сначала недоумевал, зачем врач пересказывает его историю, но потом увидел, что медсестра записывает с ее слов.
— Все правильно? — спросила доктор. И они обе на него посмотрели.
— Все правильно. — У него зуб на зуб не попадал.
— Пусть ваш лечащий врач сам все проверит, вот, возьмите. — И она протянула ему рецепт. — Можете идти спать.
Он улыбнулся, но ничего не сказал.
— Вы перенервничали. Можно было бы дать вам успокоительного.
Но я предпочитаю обходиться без него.
— Тогда не надо.
Она кивнула и вышла из кабинета. Минуту спустя пришел бармен, который отвел Паскью в приемное отделение.
— Я перед вами в долгу, — сказал Паскью.
— Да бросьте вы! Я отлично проводил время с другими газетчиками. Они вносят живую струю в наши места. И вы мне нравитесь.
Паскью сел.
— А где именно на пляже это с вами случилось?
— По дороге к холму, — ответил Паскью, — в стороне от Дьюэр-стрит.
— Да-а-а-а. — Бармен закатил глаза, словно размышляя о чем-то. — Значит, еще до прилива.
Паскью ничего не ответил.
— Нет, вы наверняка были в другом месте. Ближе к отелю, как мне думается. Там всегда небольшая часть берега остается над водой, даже во время прилива.
— Ближе к отелю... — подхватил Паскью, добавив эту деталь к своему вранью.
— Наверняка... — Бармен повернулся к двери. — Пойдемте. Я провожу вас.
— Спасибо, — отказался Паскью, — я возьму такси.
— Вот как? Вы что, ждете кого-нибудь?
— Да. Одного человека. — Паскью встал и протянул бармену левую руку. — Очень вам признателен.
Бармен нерешительно направился к двери, словно ожидая, что Паскью передумает.
Паскью подождал некоторое время в приемном отделении, видел, как приходили и уходили люди с разными травмами, но человека с ярко-красными губами, черными, словно выжженными, глазами и раной на спине среди них не было. Мимо пробежала женщина-врач, та, что им занималась. Удары сердца, отрывистые, как удары медных тарелок, отдавались в руке.
Он дотянулся до правого кармана, вытащил открытку с изображением двух рук, одна — с раскрытой ладонью, другая — сжата в кулак.
А теперь представляем вам...
Зрители затаили дыхание...
Итак...
* * *
Паскью подождал еще час, но тот, кого так он надеялся увидеть, так и не пришел.
Глава 6
Эллвуд проделал почти три сотни миль и, когда до Лондона оставалось миль пятьдесят, свернул на дорогу, по которой довольно быстро добрался до плоской равнины между холмами, настолько удаленными от него, что в вечерней дымке они казались голубыми пятнами. Время от времени он заглядывал в карту, разложенную на сиденье, а один раз, улучив момент, притормозил на обочине и еще раз перечитал записанные им на бланке отеля «Виндбраш» координаты этого места.
К тому времени, когда он попал туда, стало темнеть, и небо на горизонте приобрело густо-синий оттенок. Он оставил машину у ворот и пошел по аллее между ивами. За деревьями бесшумно, неторопливо, словно поток лавы, текла река, на поверхности играли последние лучи предзакатного солнца.
Эллвуд увидел силуэт человека, стоявшего у воды, и остановился, следуя привычке наблюдать за другими, оставаясь при этом незамеченным. Человек, за которым он наблюдал, сматывал леску, медленно, держа удочку почти вертикально, с небольшим наклоном вправо. Сверкнула на солнце показавшаяся из воды блесна с тройным крючком. Рыболов перехватил леску левой рукой, наклонил, удилище влево, снова закинул приманку в заросли камыша, недалеко от противоположного берега, и стал не спеша сматывать леску.
Эллвуд свернул с тропинки и по траве направился к берегу; намокшие снизу брюки набрякли. Рыболов с превеликой точностью еще раз забросил блесну, и она бесшумно упала.
— Все-таки нашел меня, — проронил он, не оборачиваясь.
Эллвуд остановился у него за спиной, немного левее.
— Ты хорошо объяснил дорогу. Кого ловишь?
— Сегодня? Щуку.
— И только?
— Ну конечно, я любой рыбешкой не побрезгую, но эту щуку жду не дождусь. Крепкий орешек! Иногда видно, как она отлеживается в тенистых местах недалеко от берега. Сначала мне показалось, что она длиной с хорошую ивовую ветку. Я за ней уже месяц охочусь. Она точно здесь, только очень осторожно себя ведет. Даже не попыталась схватить блесну, которая мелькает в воде, как перепуганная плотичка. Сейчас я хочу поиграть ею перед самым носом щуки. Пусть даже рыбина не голодна, но она может просто потерять терпение. А эмоции, Валлас, как известно, штука опасная. Во всяком случае, людям они создают проблемы.
— Она где-то у камышей?
— Не уверен, что она, но какая-то рыба там залегла.
Больше пяти лет Эллвуд не видел Тома Кэри. Тот как будто прибавил в весе, или так казалось из-за рыболовного плаща, карманы которого были набиты снастями. Когда в короткий промежуток между двумя забросами удочки Кэри обернулся с улыбкой, Эллвуд рассмотрел мешки под глазами и двойной подбородок, упирающийся в воротник.
Словно читая мысли Эллвуда, Кэри сказал:
— Да, это было со мной какое-то время, — и, продолжая угадывать ход его мыслей, добавил: — Я отошел тогда от дел. Церковных и всех прочих.
Эллвуд понял, на что тот намекает, но пропустил его слова мимо ушей, сказав лишь:
— Никто не может отойти от церкви.
Показалась, роняя капли воды, приманка. Кэри собрал леску и концом удочки описал в воздухе петлю. Тройной крючок падал каждый раз примерно в одно и тоже место — разброс был не более чем на длину вытянутой руки.
— Я больше не взываю к плоти и крови Господним, не утешаю свою истерзанную душу, не возношу молитвы со спасенными, не выхватываю поленья из огня.
Леска уже сматывалась обратно, блесна промелькнула серебристым пятнышком совсем близко от золотистой поверхности воды.
— Я больше не толкую слово Божье, не проповедую, не крещу и не причащаю перед смертью. Я ни черта не делаю!
— Но ты молишься?
— Молюсь о том, чтобы поймать эту старую разбойницу, которая прячется в камышах. Гекльберри Финн молил Бога об удочке, помнишь? Потом бросил это дело, потому что удочку так и не получил. Господь, судя по всему, не жалует рыбаков, а это не очень-то справедливо, учитывая род занятий большинства его учеников. — Кэри поместил удочку в V-образную подставку, вдавленную в мягкую почву, и достал фляжку из кармана плаща.
— Возможно, он думает, что в такой символике есть что-то забавное. — Он глотнул из фляжки и предложил Эллвуду. — Рыбная ловля, знаешь ли...
— Ты считаешь, что Господь наделен чувством юмора? — Эллвуд на всякий случай попробовал на язык содержимое фляжки, потом сделал большой глоток. Это оказался бренди.
— Конечно. Я всегда так считал — иначе чем объяснить появление болезни Альцгеймера! Так о чем молиться?
— О чем тебе больше нравится.
— Мне нечего просить.
— Так не бывает.
Кэри рассмеялся. Потом забрал фляжку, глотнул из нее, снова закинул удочку, и опять рассмеялся, еще громче.
— Не говори мне таких вещей, Валлас, а то я из-за тебя всю рыбу распугаю.
— Ты нужен нам, Том.
— А... Ну, это другое дело. Значит, молиться следует тебе. — Кэри почувствовал, что блесна идет ко дну и резко дернул удочку вправо, но леска пошла свободно. — Она злится или проголодалась? — заинтересовался он. — И то и другое кстати.
— У тебя там будет неплохая морская рыбалка, — пообещал Эллвуд.
— Я знаю.
— Он нервничает. Ему нужно с кем-то поговорить.
— А что за фокусы он там показывает?
Эллвуд, улыбаясь, пожал плечами:
— Великий Зено... Он очень неплох — я видел его за работой.
— Где он этому научился?
— Спроси у него.
— Я не видел его — подожди, сколько? — восемнадцать лет, Валлас. Почему ты считаешь, что он станет со мной разговаривать?
— Уверен. Он никогда не отказывался. Хоть вы и не виделись в последнее время, но ты ведь думал о нем.
За несколько месяцев до этой встречи Кэри и Эллвуд битый час проговорили по телефону. Эллвуд буквально забросал его вопросами, Кэри лишь строил различные догадки. Эллвуд осторожно прощупывал его.
— Тебе нечего терять.
— А душевное спокойствие? Я слишком стар для всяких потрясений.
— Тебе, шестьдесят два... нет, шестьдесят три? Ты еще молод. Наверняка вспоминаешь те времена? Как все это было... Каждый имел свою цель, свою точку зрения?
Река мягко проглотила блесну, словно взяв ее в ладонь.
— Прошлое меня не очень волнует, Валлас. Ведь все было не так, как казалось.
— У тебя будет все, — убеждал его Эллвуд, — все, что захочешь.
Внезапно камыши стали раскачиваться, и что-то темное промелькнуло на вспенившейся поверхности воды. Кэри снова с силой подсек, и рыба попалась. Он стал сматывать леску, одновременно поднимая удочку, потом опустил ее, ослабив натяжение. Эллвуд заметил, как напряглись его плечи, рука с трудом удерживала вздрагивающее удилище, чтобы оно не упало в воду.
Кэри наматывал кусок лески на барабан, подтягивая к себе удочку, наклонял ее и сматывал дальше. Черное многоступенчатое удилище выгибалось и дрожало. Рыба отчаянно старалась уйти к противоположному берегу, где можно было спрятаться в колючем терновнике; если леска запутается в камыше или ветках, он проиграет. Кэри не давал щуке этого сделать, но оставлял ей некоторую свободу действий, чтобы в нужный момент вытащить ее.
Он продолжал сматывать леску, щука билась в воде яростно, неистово, золотые брызги взметались над поверхностью. Потом она ушла под воду и поплыла прямо на удочку. Кэри даже растерялся от неожиданности. Он резко дернул леску, подтянул рыбу поближе к берегу и вытащил маленьким багром.
Эллвуд подошел взглянуть на нее. Рыба лежала неподвижно, словно рука Кэри, лежащая у нее на боку, принесла ей покой и утешение. Ломкие жабры порозовели от воздуха и крови, из уродливого, разодранного рта торчали острые зубы.
Кэри вытащил крючок специальными ножницами, потом достал из кармана маленькую изогнутую дубинку из дерева и кости.
— Знаешь, как эта штука называется? Если выражаться точно? — Он передал дубинку Эллвуду, тот рассмотрел ее получше и, вернув обратно, пожал плечами.
— Жрец, — сказал Кэри. — Как видишь, мы повсюду натыкаемся на символы. И в том, что я собираюсь сделать, заключена ирония.
Он положил руку на рыбу, словно благословляя ее, и с силой ударил ребристой костяной частью дубинки. Щука дернулась, а потом обмякла и распласталась на земле.
— Потрясающее блюдо, — сказал Кэри, — если обвалять ее в сухарях и добавить немного белого вина.
— Это та самая? — поинтересовался Эллвуд. — За которой ты охотился?
Кэри, улыбаясь, покачал головой:
— Эта — в половину меньше. — И добавил: — Она не доставила и десятой части хлопот, которые следует ждать от той щуки. Та, которую я собираюсь поймать, доползла бы на плавниках до меня, чтобы укусить за ногу.
Солнце клонилось за горизонт. Длинная тень наползала на реку, отчего золотистая поверхность постепенно превращалась в серую, как олово.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Подчиняясь инстинкту, он бросился вперед, под ногами хрустело битое стекло, колени ударились о стулья, но он продолжал бежать, видя в этом единственную надежду на спасение.
Зено приготовил еще один нож, но не успел метнуть. Уже подбегая к Зено, Паскью споткнулся, падая, навалился на него, обхватил руками и выставил вперед ладони, чтобы смягчить удар. Лезвие по-прежнему торчало у него между запястьем и костяшками пальцев. Они вместе налетели на стену, и нож вошел в тело Зено.
Зено судорожно глотнул воздух и обдал Паскью кисловатым запахом, который шел у него изо рта. Нож, проткнувший руку Паскью, вошел Зено в спину левее позвоночника дюйма на два и застрял там. Они стали бороться, при этом нож поворачивался у Паскью в руке и у Зено в спине, бередя раны. Лица их оказались совсем рядом. Они ударялись лбами, алые губы Зено касались шеи Паскью. На таком близком расстоянии невозможно рассмотреть черты лица, тем более что Зено загримировался под покойника. Но Паскью видел глаза с диким блеском, обведенные красно-черной каймой.
Зено, заведя руку назад, ухватился за нож, повернулся, протащив тонкую рукоятку сквозь ладонь Паскью, и так остался стоять, держась за спину. Рот его от ярости принял форму буквы "О", язык высунулся наружу, словно он лизнул свою рану, показавшуюся ему на вкус отвратительной.
Паскью не помнил, как добрался до двери, как открыл ее и шагнул за порог, не помнил, закрыл ли ее за собой, но, так или иначе, он оказался в коридоре. Спотыкаясь, он скатывался по ступенькам вниз, вопя от боли и страха, ударяясь головой о стены. Со всего размаху налетел на входную дверь и, опомнившись, обнаружил, что открывает замок раненой рукой, скрюченной, как лапа зверя, и истекающей кровью.
Выскочив из дома, он пробежал через сад на улицу и стал спускаться по склону в направлении к Дьюэр-стрит, откуда доносился шум моря. Всхлипывая, он звал на помощь без всякой надежды, что его услышат, чисто инстинктивно. Рука его горела, став оранжево-белой, словно кусок железа, раскаленный в печи. Он держал ее над головой, чтобы остановить кровотечение и остудить в прохладном ночном воздухе.
Стоит ему остановиться и перестать звать на помощь — и он упадет, обессиленный, и просто истечет кровью.
Эта мысль помогала ему держаться на ногах. Он все бежал и бежал к морю, продвигаясь вперед гигантскими скачками, продолжая кричать, держа над головой раненую руку, как знамя.
* * *
Зено стоял в углу комнаты согнувшись, держась рукой за поясницу, словно старик, только что поднявшийся в гору. Он рыдал в ярости и разговаривал сам с собой сквозь слезы:
— Что же теперь?.. Что теперь?.. Я не знаю, что делать... Он должен умереть... Я не могу рассказать Эллвуду... не могу рассказать Карле... Мне не с кем поговорить... не с кем поговорить... — Лицо исказила гримаса боли, сделав его похожим на греческую маску, а бессвязные слова сливались в протяжный вой.
Неудача за неудачей. Сначала с Марианной. Она узнала его, и тогда пришлось защищать себя и Карлу, защищать от «самого страшного».
Нужно думать. Думать. И в первую очередь о главном. Он надел все черное, изображая ангела смерти: черные джинсы, черную рубашку, черный жакет. Теперь Зено на ходу снял жакет и рубашку и потрогал рану рукой. Кровь, переполнив сложенную чашечкой ладонь, сочилась между пальцами. Среди битой посуды он отыскал салфетку, вывернул наизнанку на тот случай, если на ней остались осколки стекла, приложил к ране и, обмотав рубашку вокруг пояса, туго стянул рукава на животе. Затем надел жакет и до подбородка застегнул «молнию».
Со свечой в руке он спустился по лестнице в ванную. Там, за старым баком, лежала маленькая плоская коробочка, которой он пользовался, накладывая грим. В ней лежали несколько палочек грима, лосьон, марля. Зено зажег свечу, поставил на маленький шкафчик перед зеркалом. Смочил марлю лосьоном.
Пламя дрогнуло и успокоилось. В тусклом желтом свете Зено приблизил лицо к зеркалу и вытер губы. Потом достал из кармана полиэтиленовый пакет и бросил в него использованный кусок марли, взял еще один и принялся вытирать глаза.
«Он вернется, — подумал Зено. — Сейчас он удерет отсюда, но вскоре вернется в Лонгрок. И всем расскажет о том, что случилось. Впрочем, нет, он будет молчать».
Губная помада смазалась — будто его зацеловали. Один глаз был светлый, другой темный, мертвый.
«Я встречусь с ним, — подумал Зено, — встречусь, когда он вернется».
* * *
Паскью вышел из тени и оказался на освещенной Дьюэр-стрит; ноги отказывались ему повиноваться, а каждый вздох обжигал горло. Замедлив шаг, остановился, хватаясь за деревянные ворота лодочной станции, чтобы не упасть. Какое-то время постоял там, скрючившись, переводя дыхание и поглаживая рукой грудь, словно успокаивая раненого зверька. Потом с трудом выпрямился и снова пошел вперед. Лихорадочный спуск со склона отнял остаток сил. Он едва волочил ноги, то впадая в полузабытье, то приходя в себя, различая отдельные звуки. Удары собственного сердца, удары волн о дамбу, саксофон, звучавший то громче, то тише, заглушаемый порывами ветра.
Первыми его увидели молодые люди, сидевшие у окна, та самая парочка, и сразу прекратили разговор, глядя на него с нескрываемым любопытством, словно хотели сказать: интересно, что будет дальше? Он направился было к стойке, но бармен перехватил его на полпути, потому что было ясно — он не дойдет.
Паскью уже придумал легенду и теперь повторил ее про себя. Нужные слова с трудом пробивались через какофонию звуков в голове: звонки, бой барабанов, гудки.
* * *
Женщина-врач выглядела очень усталой, как и полагалось в такое время суток. Она промыла и зашила рану, медсестра наложила повязку. Паскью назначили противостолбнячную прививку и выписали рецепт на тетрамицин. Он никак не мог унять дрожь.
«Шел ночью по пляжу, поскользнулся, выставил вперед руку, чтобы смягчить падение и наткнулся на разбитую бутылку».
Паскью сначала недоумевал, зачем врач пересказывает его историю, но потом увидел, что медсестра записывает с ее слов.
— Все правильно? — спросила доктор. И они обе на него посмотрели.
— Все правильно. — У него зуб на зуб не попадал.
— Пусть ваш лечащий врач сам все проверит, вот, возьмите. — И она протянула ему рецепт. — Можете идти спать.
Он улыбнулся, но ничего не сказал.
— Вы перенервничали. Можно было бы дать вам успокоительного.
Но я предпочитаю обходиться без него.
— Тогда не надо.
Она кивнула и вышла из кабинета. Минуту спустя пришел бармен, который отвел Паскью в приемное отделение.
— Я перед вами в долгу, — сказал Паскью.
— Да бросьте вы! Я отлично проводил время с другими газетчиками. Они вносят живую струю в наши места. И вы мне нравитесь.
Паскью сел.
— А где именно на пляже это с вами случилось?
— По дороге к холму, — ответил Паскью, — в стороне от Дьюэр-стрит.
— Да-а-а-а. — Бармен закатил глаза, словно размышляя о чем-то. — Значит, еще до прилива.
Паскью ничего не ответил.
— Нет, вы наверняка были в другом месте. Ближе к отелю, как мне думается. Там всегда небольшая часть берега остается над водой, даже во время прилива.
— Ближе к отелю... — подхватил Паскью, добавив эту деталь к своему вранью.
— Наверняка... — Бармен повернулся к двери. — Пойдемте. Я провожу вас.
— Спасибо, — отказался Паскью, — я возьму такси.
— Вот как? Вы что, ждете кого-нибудь?
— Да. Одного человека. — Паскью встал и протянул бармену левую руку. — Очень вам признателен.
Бармен нерешительно направился к двери, словно ожидая, что Паскью передумает.
Паскью подождал некоторое время в приемном отделении, видел, как приходили и уходили люди с разными травмами, но человека с ярко-красными губами, черными, словно выжженными, глазами и раной на спине среди них не было. Мимо пробежала женщина-врач, та, что им занималась. Удары сердца, отрывистые, как удары медных тарелок, отдавались в руке.
Он дотянулся до правого кармана, вытащил открытку с изображением двух рук, одна — с раскрытой ладонью, другая — сжата в кулак.
А теперь представляем вам...
Зрители затаили дыхание...
Итак...
* * *
Паскью подождал еще час, но тот, кого так он надеялся увидеть, так и не пришел.
Глава 6
Эллвуд проделал почти три сотни миль и, когда до Лондона оставалось миль пятьдесят, свернул на дорогу, по которой довольно быстро добрался до плоской равнины между холмами, настолько удаленными от него, что в вечерней дымке они казались голубыми пятнами. Время от времени он заглядывал в карту, разложенную на сиденье, а один раз, улучив момент, притормозил на обочине и еще раз перечитал записанные им на бланке отеля «Виндбраш» координаты этого места.
К тому времени, когда он попал туда, стало темнеть, и небо на горизонте приобрело густо-синий оттенок. Он оставил машину у ворот и пошел по аллее между ивами. За деревьями бесшумно, неторопливо, словно поток лавы, текла река, на поверхности играли последние лучи предзакатного солнца.
Эллвуд увидел силуэт человека, стоявшего у воды, и остановился, следуя привычке наблюдать за другими, оставаясь при этом незамеченным. Человек, за которым он наблюдал, сматывал леску, медленно, держа удочку почти вертикально, с небольшим наклоном вправо. Сверкнула на солнце показавшаяся из воды блесна с тройным крючком. Рыболов перехватил леску левой рукой, наклонил, удилище влево, снова закинул приманку в заросли камыша, недалеко от противоположного берега, и стал не спеша сматывать леску.
Эллвуд свернул с тропинки и по траве направился к берегу; намокшие снизу брюки набрякли. Рыболов с превеликой точностью еще раз забросил блесну, и она бесшумно упала.
— Все-таки нашел меня, — проронил он, не оборачиваясь.
Эллвуд остановился у него за спиной, немного левее.
— Ты хорошо объяснил дорогу. Кого ловишь?
— Сегодня? Щуку.
— И только?
— Ну конечно, я любой рыбешкой не побрезгую, но эту щуку жду не дождусь. Крепкий орешек! Иногда видно, как она отлеживается в тенистых местах недалеко от берега. Сначала мне показалось, что она длиной с хорошую ивовую ветку. Я за ней уже месяц охочусь. Она точно здесь, только очень осторожно себя ведет. Даже не попыталась схватить блесну, которая мелькает в воде, как перепуганная плотичка. Сейчас я хочу поиграть ею перед самым носом щуки. Пусть даже рыбина не голодна, но она может просто потерять терпение. А эмоции, Валлас, как известно, штука опасная. Во всяком случае, людям они создают проблемы.
— Она где-то у камышей?
— Не уверен, что она, но какая-то рыба там залегла.
Больше пяти лет Эллвуд не видел Тома Кэри. Тот как будто прибавил в весе, или так казалось из-за рыболовного плаща, карманы которого были набиты снастями. Когда в короткий промежуток между двумя забросами удочки Кэри обернулся с улыбкой, Эллвуд рассмотрел мешки под глазами и двойной подбородок, упирающийся в воротник.
Словно читая мысли Эллвуда, Кэри сказал:
— Да, это было со мной какое-то время, — и, продолжая угадывать ход его мыслей, добавил: — Я отошел тогда от дел. Церковных и всех прочих.
Эллвуд понял, на что тот намекает, но пропустил его слова мимо ушей, сказав лишь:
— Никто не может отойти от церкви.
Показалась, роняя капли воды, приманка. Кэри собрал леску и концом удочки описал в воздухе петлю. Тройной крючок падал каждый раз примерно в одно и тоже место — разброс был не более чем на длину вытянутой руки.
— Я больше не взываю к плоти и крови Господним, не утешаю свою истерзанную душу, не возношу молитвы со спасенными, не выхватываю поленья из огня.
Леска уже сматывалась обратно, блесна промелькнула серебристым пятнышком совсем близко от золотистой поверхности воды.
— Я больше не толкую слово Божье, не проповедую, не крещу и не причащаю перед смертью. Я ни черта не делаю!
— Но ты молишься?
— Молюсь о том, чтобы поймать эту старую разбойницу, которая прячется в камышах. Гекльберри Финн молил Бога об удочке, помнишь? Потом бросил это дело, потому что удочку так и не получил. Господь, судя по всему, не жалует рыбаков, а это не очень-то справедливо, учитывая род занятий большинства его учеников. — Кэри поместил удочку в V-образную подставку, вдавленную в мягкую почву, и достал фляжку из кармана плаща.
— Возможно, он думает, что в такой символике есть что-то забавное. — Он глотнул из фляжки и предложил Эллвуду. — Рыбная ловля, знаешь ли...
— Ты считаешь, что Господь наделен чувством юмора? — Эллвуд на всякий случай попробовал на язык содержимое фляжки, потом сделал большой глоток. Это оказался бренди.
— Конечно. Я всегда так считал — иначе чем объяснить появление болезни Альцгеймера! Так о чем молиться?
— О чем тебе больше нравится.
— Мне нечего просить.
— Так не бывает.
Кэри рассмеялся. Потом забрал фляжку, глотнул из нее, снова закинул удочку, и опять рассмеялся, еще громче.
— Не говори мне таких вещей, Валлас, а то я из-за тебя всю рыбу распугаю.
— Ты нужен нам, Том.
— А... Ну, это другое дело. Значит, молиться следует тебе. — Кэри почувствовал, что блесна идет ко дну и резко дернул удочку вправо, но леска пошла свободно. — Она злится или проголодалась? — заинтересовался он. — И то и другое кстати.
— У тебя там будет неплохая морская рыбалка, — пообещал Эллвуд.
— Я знаю.
— Он нервничает. Ему нужно с кем-то поговорить.
— А что за фокусы он там показывает?
Эллвуд, улыбаясь, пожал плечами:
— Великий Зено... Он очень неплох — я видел его за работой.
— Где он этому научился?
— Спроси у него.
— Я не видел его — подожди, сколько? — восемнадцать лет, Валлас. Почему ты считаешь, что он станет со мной разговаривать?
— Уверен. Он никогда не отказывался. Хоть вы и не виделись в последнее время, но ты ведь думал о нем.
За несколько месяцев до этой встречи Кэри и Эллвуд битый час проговорили по телефону. Эллвуд буквально забросал его вопросами, Кэри лишь строил различные догадки. Эллвуд осторожно прощупывал его.
— Тебе нечего терять.
— А душевное спокойствие? Я слишком стар для всяких потрясений.
— Тебе, шестьдесят два... нет, шестьдесят три? Ты еще молод. Наверняка вспоминаешь те времена? Как все это было... Каждый имел свою цель, свою точку зрения?
Река мягко проглотила блесну, словно взяв ее в ладонь.
— Прошлое меня не очень волнует, Валлас. Ведь все было не так, как казалось.
— У тебя будет все, — убеждал его Эллвуд, — все, что захочешь.
Внезапно камыши стали раскачиваться, и что-то темное промелькнуло на вспенившейся поверхности воды. Кэри снова с силой подсек, и рыба попалась. Он стал сматывать леску, одновременно поднимая удочку, потом опустил ее, ослабив натяжение. Эллвуд заметил, как напряглись его плечи, рука с трудом удерживала вздрагивающее удилище, чтобы оно не упало в воду.
Кэри наматывал кусок лески на барабан, подтягивая к себе удочку, наклонял ее и сматывал дальше. Черное многоступенчатое удилище выгибалось и дрожало. Рыба отчаянно старалась уйти к противоположному берегу, где можно было спрятаться в колючем терновнике; если леска запутается в камыше или ветках, он проиграет. Кэри не давал щуке этого сделать, но оставлял ей некоторую свободу действий, чтобы в нужный момент вытащить ее.
Он продолжал сматывать леску, щука билась в воде яростно, неистово, золотые брызги взметались над поверхностью. Потом она ушла под воду и поплыла прямо на удочку. Кэри даже растерялся от неожиданности. Он резко дернул леску, подтянул рыбу поближе к берегу и вытащил маленьким багром.
Эллвуд подошел взглянуть на нее. Рыба лежала неподвижно, словно рука Кэри, лежащая у нее на боку, принесла ей покой и утешение. Ломкие жабры порозовели от воздуха и крови, из уродливого, разодранного рта торчали острые зубы.
Кэри вытащил крючок специальными ножницами, потом достал из кармана маленькую изогнутую дубинку из дерева и кости.
— Знаешь, как эта штука называется? Если выражаться точно? — Он передал дубинку Эллвуду, тот рассмотрел ее получше и, вернув обратно, пожал плечами.
— Жрец, — сказал Кэри. — Как видишь, мы повсюду натыкаемся на символы. И в том, что я собираюсь сделать, заключена ирония.
Он положил руку на рыбу, словно благословляя ее, и с силой ударил ребристой костяной частью дубинки. Щука дернулась, а потом обмякла и распласталась на земле.
— Потрясающее блюдо, — сказал Кэри, — если обвалять ее в сухарях и добавить немного белого вина.
— Это та самая? — поинтересовался Эллвуд. — За которой ты охотился?
Кэри, улыбаясь, покачал головой:
— Эта — в половину меньше. — И добавил: — Она не доставила и десятой части хлопот, которые следует ждать от той щуки. Та, которую я собираюсь поймать, доползла бы на плавниках до меня, чтобы укусить за ногу.
Солнце клонилось за горизонт. Длинная тень наползала на реку, отчего золотистая поверхность постепенно превращалась в серую, как олово.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42