Тебе придется переехать.
— Она просит развода, — сказал он.
— По-хорошему?
Паскью рассмеялся. От охватившей его слабости смех получился каким-то визгливым.
— Да, конечно.
— Ладно. Я поставила кофе. Чуть позже расскажу тебе кое-что. — Она протянула ему руку и, когда он ухватился за нее, рывком поставила его на ноги, потом потащила к кровати. — Я старалась не прислушиваться ко всем этим грязным разговорам, но, говоря по правде, пара предложений меня заинтересовала...
* * *
— Ты перестал думать, Валлас, — сказал Кэри. — Если он не контролирует ситуацию, значит, и ты тоже. Хотя внешне это выглядит иначе, но...
— Я разговаривал с ним. Мы виделись около часа назад.
— У него в доме?
— Да. Нам передали новые инструкции. Время наше истекает.
— Ему не нравится, когда приходят к нему домой — из-за Карлы.
— Плевать мне на то, что ему нравится! — Они сидели в ресторане отеля «Виндбраш». Эллвуд заказал котлеты из баранины, с фасолью и грибами и ел руками. — Плевать мне на то, что ему нравится, и на него самого.
— Я сыт всем этим по горло, Валлас! Даже более того.
Эллвуд зажал котлету между большим и указательным пальцами и откусил сразу половину. Прожевал, улыбнулся и вытер стекавший по подбородку сок тыльной стороной ладони.
— Послушай, Том. — Он снова откусил. — Я думаю, это не займет много времени. Просто побудь здесь. Ему надо с кем-то разговаривать.
— Ты не понял меня, Валлас. Дело не в этом. Не в том, что я струсил, устал или просто мне все это надоело. Говорю тебе, с меня достаточно. Я не хочу в этом участвовать. Я больше не твой должник. Вообще ничей должник, разве что свой собственный. Вы играете на верности, амбициях, вере, а все это умерло много лет назад. Я чувствовал себя ответственным. Чувствовал некое родство с ним, и — Бог знает почему — с тобой тоже. Поэтому и приехал сюда. Но происходящее здесь не имеет никакого отношения ни к преданности, ни к вере.
— Хватит валять дурака! — Эллвуд зажал стручок фасоли губами и стал всасывать его в себя, как спагетти. Потом вытер салфеткой рот и руки, перед тем как отпить красное вино из бокала. — Знаешь, это просто замечательно! Котлета такая округлая, сочная.
— Не надо насмехаться надо мной, Валлас.
Эллвуд улыбнулся. Улыбка перешла в хихиканье, хихиканье — в короткий смешок. Эллвуд заговорил, едва шевеля губами, прерывистым шепотом, напоминающим повизгивание ручной пилы:
— Для меня наш разговор становится просто невыносим, отец Том, благочестивый отец Том. Я просто не могу все это слушать. Есть вещи, которые я обязан делать, о которых обязан позаботиться, благочестивый отец Том. Этим сейчас заняты мои мысли. И я не могу тратить время на твою дурацкую болтовню, отец Том, Ваше Благочестие.
Кэри почувствовал в нем бьющую через край энергию насилия и дикой ярости. Слова, казалось, клокотали у него в горле, выскакивая наружу капельками и маленькими струйками. Он сидел, уткнувшись в тарелку, и челюсть его вздрагивала, будто каждый изданный им звук ударял по оголенному нерву зуба.
— И ты понимаешь — я вижу, что ты это хорошо понимаешь, — я не могу тебя слушать, благочестивый отец Том; не могу тебя слушать, не могу ни единой минуты; и поэтому ты будешь делать так, как тебе говорят; делать то, что я хочу, потому что у нас нет на это времени; нет времени, нет времени на ту чушь, которую ты несешь, ты — засранец, Ваше Вонючее Благочестие! У нас есть время только на то, что мне нужно; на то, что говорю я; только на то, что я хочу сказать. Отец Том — мать твою! — Вонючее Преподобие, ты ведь понимаешь — только на это, и ни на что больше, Благочестивый отец; только на меня, только на мои дела, у тебя есть время только на это. — Эллвуд продолжал сидеть опустив голову, взгляд его оставался неподвижен — так смотрят на воду, льющуюся через плотину.
Кэри начал было:
— Как бы ты ни... — Но не успел договорить.
Эллвуд схватил стакан с вином, рывком поднес ко рту, сунул между зубов. Потом надавил рукой сверху, одновременно вскинув голову, и отломил зубами кусочек стекла. Затем повернул стакан и откусил снова, обломав стенку бокала почти до самой ножки. Он перегнулся через стол к Кэри и, тряся головой от ярости, выплюнул на него осколки с вином, с кровью. Люди за соседними столиками стали беспокойно оборачиваться. К Эллвуду и Кэри поспешил официант.
Лицо Тома и его рубашка были залиты вином и усыпаны кусочками стекла. Его била дрожь, Эллвуд сидел неподвижно, по подбородку текли вино, кровь и слюна. Немного погодя он взял миску с водой и прополоскал рот.
Официанту Эллвуд сказал:
— Мой друг поранился по неосторожности. — И ослепительно улыбнулся окровавленными губами. — Извините, с ним вечно что-то случается.
* * *
Они занимались любовью, потом заснули; окна так и остались зашторенными. Мертвенно-бледное, желтовато-оранжевое неоновое сияние просачивалось в комнату, освещая подоконник и участок пола перед окном. Несмотря на раннее время — было начало четвертого, — до Софи доносилось приглушенное, но отчетливое тр-тр-тр — треск рации — и завывание полицейских сирен. Она приподнялась на локте и провела рукой по лицу спящего Паскью.
Лицо его немного поблекло, частично утратив былую привлекательность, но в нем оставалось что-то волчье, что запомнилось ей еще с тех лет. Удлиненный профиль, сильная челюсть, широкие брови, мясистый, слегка скошенный рот, отчего с губ его, казалось, не сходила хитроватая ухмылка. Когда он прикасался к ней, ей вспоминалась ширма, драпировка с бабочками и то, как они занимались любовью, повинуясь какому-то замысловатому ритму, словно взяв одну ноту и удерживая ее бесконечно долго вибрирующими от напряжения голосами.
Он зашевелился и повернулся, уткнувшись ей в плечо головой, словно ребенок.
Она прошептала слабым голосом, чуть слышно:
— Ты еще не знаешь, в какую беду мы с тобой угодили, Паскью. Тр-тр-тр... Треск рации звучал предупреждением из мертвой зоны. Она поцеловала его в губы.
— Мы действительно в беде — ты и я.
Глава 33
Они вышли из комнаты, направились по коридору к выходу и вышли на асфальтированную дорожку, чтобы прогуляться, — Клоун и Мужчина с Большим Галстуком-Бабочкой.
Дорожка по обе стороны была обсажена деревьями, и, когда они проходили по ней, фигуры их мелькали между стволами, то появляясь, то исчезая. Пайпер ковылял, держа за руку своего спутника.
Он думал: «Мне нравится этот клоун».
Аллея кончилась. Они приблизились к воротам, вышли за ограду и сели в автомобиль клоуна. Проехали через весь город и очутились на набережной.
Пайпер сидел в пассажирском кресле, выпрямив спину и идиотски улыбаясь, то сжимая, то разжимая покоившиеся на коленях руки. Потом высунулся из окна и стал махать проезжающим мимо машинам.
— Не надо, — попросил клоун.
Обернувшись, Пайпер обнаружил вдруг, что большой красный рот с опущенными уголками губ куда-то исчез, так же как румянец на щеках и дугообразные брови. Волосы были уже не оранжевого цвета, красный нос-картофелина превратился в самый обычный.
— А где тот клоун? — недоумевал он.
Под ногами у Люка Маллена валялся скомканный кусок марли, пропитанный кремом для лица и гримом.
— Это я, — пояснил он, — я и есть тот самый дурацкий клоун.
* * *
— А куда идет Карла, когда ты отправляешь ее из дома? — спросил Эллвуд.
— Обычно просто гуляет. Ей нравится прохаживаться вдоль берега. Не волнуйся, она не скоро вернется.
Они находились в доме Люка и Карлы. Пайпер ходил по комнате, осматривая обстановку. В гостиной потолок был низкий, грубо сработанная дубовая перегородка, состоящая из частей квадратной формы, лоснящаяся от старости, поднималась от пола к поперечным балкам, разделяя комнату на две части. По другую сторону перегородки Пайпер увидел Тома Кэри, устроившегося в кресле.
— Вы священник? — поинтересовался он.
Кэри посмотрел на него, но ничего не ответил.
— А я — Великий Анарх, — охотно вступил в беседу Пайпер, — повелеваю сферами, танцующими на небесном своде.
Эллвуд нажал на поршенек шприца, выпустив в воздух тонкую струйку содиум-пентофала, и произнес едва слышно:
— Клянусь чем угодно, ты для меня как заноза в заднице!
Кэри повел Пайпера в глубь комнаты, но старику, видимо, это не понравилось. Он вырвался и заковылял к лестнице. Кэри схватил его за руку, но Пайпер высвободился. На помощь подоспел Люк. Кэри и Люк вцепились в Пайпера и оттащили его обратно к дивану, туда, где стоял Эллвуд.
Люк за воротник потянул куртку вниз, стараясь высвободить руки старика из рукавов, но Пайпер, поведя плечами, снова влез в куртку. Теперь Кэри дернул за борта куртки. Пайпер извивался всем телом, отчаянно стараясь вырваться, и вдруг как-то сразу обмяк, рухнув на Кэри всей своей тяжестью. Кэри покачнулся и свалился на диван, увлекая за собой Пайпера. Люку наконец удалось вытащить одну руку Пайпера из рукава, и он стал расстегивать пуговицу на манжете рубашки. Пайпер двигал рукой вверх-вниз, будто сломанный автомат.
Эллвуд отдал Люку шприц, а сам склонился над Пайпером, схватил его за грудки, рывком поставил на ноги, повернул и толкнул спиной к противоположной стене. Пайпер врезался в дубовую перегородку, и в тот же самый момент Эллвуд ударил его тыльной стороной ладони. Пайпер вскрикнул и заплакал. Продолжая держать его за грудки, Эллвуд подтащил его обратно и швырнул на диван. Пайпер лежал, всхлипывая, с выражением страха в глазах. Эллвуд расстегнул манжет рубашки и оголил Пайперу руку для укола. Затем он взял шприц и заговорил мягко, почти с нежностью, повернув голову в другую сторону, стараясь полностью сосредоточиться на главной задаче:
— ...Черт с ним, с этим старым придурком! Забудем про это.
Эллвуд задал массу вопросов — Пайпер же сообщил ему множество интересного относительно устройства вселенной, повинующейся законам музыки сфер.
— У нас осталось минут пятнадцать, — предупредил Люк. — Потом его могут хватиться.
Том Кэри отыскал где-то бренди и налил себе изрядную порцию. В комнатах было холодно, как и должно быть в не обжитом еще доме, снятом на время двоими, только начинающими свою совместную жизнь. Здесь не было почти ничего, что напоминало бы о долгой совместной жизни людей. Карла, правда, старалась сделать их пристанище уютным. Находила на берегу, а потом раскладывала на подоконниках отшлифованные морем камешки, принесла ракушки, засушенный стебель песчаного тростника, сучковатую ветку, подобранную в воде, — отполировала ее и покрыла лаком. Все это навевало невыразимую грусть.
Эллвуд с Люком склонились над Пайпером, слушая его рассказ о медленном, волшебном танце, исполняемом в космосе.
— Господи, мать твою! — процедил Эллвуд сквозь зубы. — Отвезите обратно этого старого ублюдка. — Глаза его сверкали яростью, и казалось, он едва сдерживается, чтобы не ударить Пайпера снова.
Пайпер позволил надеть на себя куртку. И сказал:
— Янус стоял стражем у врат. Он был двулик. Врата его храма раскрывались настежь во времена войн и оставались закрытыми в мирное время. «Какая забавная игра слов!» — думал я, называя его Янусом. По три человека в каждой стране, классический треугольник: один видимый агент, один в помощь ему и один нелегал. Три внутренних агента и каждый из них двулик, каждый смотрит в обе стороны сразу.
— Ну а ты тоже был двуликим? — спросил Эллвуд. — Ты предал их? Тогда — много лет назад? И как их звали?
Пайпер долго рассматривал Люка, словно стараясь отыскать кого-то другого, прятавшегося за ним.
Эллвуд прильнул к уху старика и спросил, скаля зубы:
— Как их звали?
— А где тот клоун? — поинтересовался Пайпер и больше не произнес ни звука.
* * *
Пайпер сидел в своей палате и пересчитывал птиц, пролетавших мимо его высокого окна. Кажется, это были клушицы, мелькавшие черными пятнами на небе в разводах, — дурной знак.
— Вы не знаете, кто я такой. Вы не знаете то, что знаю я.
От введенных ранее наркотиков он чувствовал себя разбитым, на лице пульсировало в том месте, где Эллвуд нанес удар.
Янус стоял у врат. Двери то открывали настежь, то закрывали.
* * *
Придя на дневной осмотр, доктор Харрис застал своего пациента необычно молчаливым. Он посидел немного с Гарольдом Пайпером, и они за это время обменялись всего несколькими словами.
Янус был двуликим.
Наконец доктор Харрис сказал:
— Я зайду завтра, хорошо? — Потом поинтересовался: — Вы сегодня наблюдали за птицами? Что они поведали вам? А облака — каких они сегодня очертаний?
Сэр Гарольд сидел неподвижно, отвернувшись от окна, припоминая обрывки старых снов. Доктор Харрис вышел, осторожно закрыв за собой дверь, словно стараясь не потревожить уснувшее дитя.
Пайпер заметил еще нескольких клушиц, потом стайку ворон; одни лишь черные птицы сегодня. Потом мимо окна проплыло облако, похожее на кулак. Слезинка навернулась на глаз и потекла по щеке.
— Мне не нравится этот клоун, — сказал Пайпер.
Стояла теплая погода, однако солнце не появлялось. Пряталось где-то в небе, непроницаемом, как катаракта.
Софи сказала:
— Я натрахалась вдоволь. Выложилась до конца и больше не могу.
Паскью вошел в спальню с двумя чашками кофе. Они предпочли подкрепиться не вставая. Еду разложили прямо на кровати — кусочки салями, помидоры, коробка с домашним творогом, большая деревянная корзина с фруктами. Софи принесла все это с собой прошлой ночью. Пустая бутылка из-под вина и полбутылки минеральной воды стояли на письменном столе.
Несколько виноградин уже расплющились на простыне, еще несколько перекатывались на кровати, одна лопнула, когда Софи перевернулась на живот, шутливо обороняясь от сексуальных домогательств Паскью. А когда снова легла на спину, сплющенная ягода так и осталась прилипшей к животу. Сок капельками стекал вниз, собираясь в паху. Паскью склонился над ней и слизнул остатки ягоды кончиком языка.
— Я ведь предупредила: больше ни-ни. Ты теперь в зоне, свободной от траханья.
Он ухмыльнулся:
— Ну и слава Богу!
Софи взяла свой кофе и подвинулась, освобождая для Паскью место.
— Теперь ты убедился, что это Люк. И что собираешься делать?
— Пока не знаю... — Он пил кофе маленькими глотками, дуя на него и обжигая губы.
— Если соберешься ехать обратно, то без меня, — сказала Софи.
Паскью кивнул:
— Хорошо. — Потом спросил: — Ты будешь здесь, когда я вернусь? Если я поеду...
— Да похоже на то, правда?
Паскью так и подмывало спросить, что за человек ночевал у нее, как об этом сообщил Роб Томас.
— Люк и Лори... — Софи, полузакрыв глаза, вызвала в памяти те события. — Как ты думаешь, он виноват больше других?
— Нет.
— Ты прав, я тоже так думаю.
* * *
Люк спит с женой полковника — вот потеха, вот анекдот! А потом начинаются эти телефонные звонки. Какой хитрый ход! Они передавали трубку из рук в руки, слушая молчание насмерть перепуганной Лори, и говорили по очереди: «Мы все знаем! Мы все про тебя знаем».
Несколько раз они подъезжали к лужайке на машине, звонили из автомата, а потом торопливо пробирались через лесок, чтобы понаблюдать за домом. Иногда они видели ее, иногда нет, но в любом случае вблизи все выглядело более захватывающе.
Теперь Софи плотно сомкнула веки. В памяти у нее возникла телефонная будка, все члены группы сгрудились у телефона, передавая трубку по кругу. Ей виделось все в ярких красках, звук шел издалека, странно искаженный. Наркотический дурман бродил у нее в голове, ветерок слегка обдувал тело — словно кот касался пушистой шерстью. Странно, но они одновременно были и на лужайке, и в лесу, и напротив дома. Софи, укрывшись в ветвях дерева, наблюдала, как Лори мечется от одного окна к другому, словно во время пожара. Софи ничего не ощущала, кроме сладости яблока.
А когда от яблока остались лишь капельки сока на языке, Лори уже лежала на торфянистой почве и плакала, вывалившись из окна в окружавшую ее темноту. Потом она села и поднесла ко рту ладонь, словно поедая горстями арахис. Несколько таблеток выпали и покатились по земле. Лори вскочила на ноги, с раздутыми щеками, и принялась срывать с себя одежду, двигаясь по неровному Кругу, словно вызывая лесных духов. Когда она осталась совсем голой, Софи заметила веревку, намотанную вокруг ее шеи — кусок тонкого шнурка. А чуть позже, взглянув вниз, увидела, как Лори карабкается по дереву.
* * *
Паскью старался говорить спокойно.
— Я никак не мог с тобой связаться — ты все время подключала автоответчик. Поэтому я привлек к делу Роба Томаса. Он установил, что с тобой все в порядке и видел твоего гостя.
Софи ничего не ответила. Просто отвернулась, и Паскью подумал — быть может, она хочет вздремнуть.
— Этот человек провел у тебя ночь. Во всяком случае, так сказал Роб, Думаю, Роб видел только, что он зашел к тебе и покинул твой дом на следующее утро. — Паскью попытался выдавить из себя смешок: — Он такой дотошный, этот Роб!
Он приподнялся на локте, желая удостовериться, что она спит, и, заглянув ей в лицо, увидел, что по ее щекам текут слезы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
— Она просит развода, — сказал он.
— По-хорошему?
Паскью рассмеялся. От охватившей его слабости смех получился каким-то визгливым.
— Да, конечно.
— Ладно. Я поставила кофе. Чуть позже расскажу тебе кое-что. — Она протянула ему руку и, когда он ухватился за нее, рывком поставила его на ноги, потом потащила к кровати. — Я старалась не прислушиваться ко всем этим грязным разговорам, но, говоря по правде, пара предложений меня заинтересовала...
* * *
— Ты перестал думать, Валлас, — сказал Кэри. — Если он не контролирует ситуацию, значит, и ты тоже. Хотя внешне это выглядит иначе, но...
— Я разговаривал с ним. Мы виделись около часа назад.
— У него в доме?
— Да. Нам передали новые инструкции. Время наше истекает.
— Ему не нравится, когда приходят к нему домой — из-за Карлы.
— Плевать мне на то, что ему нравится! — Они сидели в ресторане отеля «Виндбраш». Эллвуд заказал котлеты из баранины, с фасолью и грибами и ел руками. — Плевать мне на то, что ему нравится, и на него самого.
— Я сыт всем этим по горло, Валлас! Даже более того.
Эллвуд зажал котлету между большим и указательным пальцами и откусил сразу половину. Прожевал, улыбнулся и вытер стекавший по подбородку сок тыльной стороной ладони.
— Послушай, Том. — Он снова откусил. — Я думаю, это не займет много времени. Просто побудь здесь. Ему надо с кем-то разговаривать.
— Ты не понял меня, Валлас. Дело не в этом. Не в том, что я струсил, устал или просто мне все это надоело. Говорю тебе, с меня достаточно. Я не хочу в этом участвовать. Я больше не твой должник. Вообще ничей должник, разве что свой собственный. Вы играете на верности, амбициях, вере, а все это умерло много лет назад. Я чувствовал себя ответственным. Чувствовал некое родство с ним, и — Бог знает почему — с тобой тоже. Поэтому и приехал сюда. Но происходящее здесь не имеет никакого отношения ни к преданности, ни к вере.
— Хватит валять дурака! — Эллвуд зажал стручок фасоли губами и стал всасывать его в себя, как спагетти. Потом вытер салфеткой рот и руки, перед тем как отпить красное вино из бокала. — Знаешь, это просто замечательно! Котлета такая округлая, сочная.
— Не надо насмехаться надо мной, Валлас.
Эллвуд улыбнулся. Улыбка перешла в хихиканье, хихиканье — в короткий смешок. Эллвуд заговорил, едва шевеля губами, прерывистым шепотом, напоминающим повизгивание ручной пилы:
— Для меня наш разговор становится просто невыносим, отец Том, благочестивый отец Том. Я просто не могу все это слушать. Есть вещи, которые я обязан делать, о которых обязан позаботиться, благочестивый отец Том. Этим сейчас заняты мои мысли. И я не могу тратить время на твою дурацкую болтовню, отец Том, Ваше Благочестие.
Кэри почувствовал в нем бьющую через край энергию насилия и дикой ярости. Слова, казалось, клокотали у него в горле, выскакивая наружу капельками и маленькими струйками. Он сидел, уткнувшись в тарелку, и челюсть его вздрагивала, будто каждый изданный им звук ударял по оголенному нерву зуба.
— И ты понимаешь — я вижу, что ты это хорошо понимаешь, — я не могу тебя слушать, благочестивый отец Том; не могу тебя слушать, не могу ни единой минуты; и поэтому ты будешь делать так, как тебе говорят; делать то, что я хочу, потому что у нас нет на это времени; нет времени, нет времени на ту чушь, которую ты несешь, ты — засранец, Ваше Вонючее Благочестие! У нас есть время только на то, что мне нужно; на то, что говорю я; только на то, что я хочу сказать. Отец Том — мать твою! — Вонючее Преподобие, ты ведь понимаешь — только на это, и ни на что больше, Благочестивый отец; только на меня, только на мои дела, у тебя есть время только на это. — Эллвуд продолжал сидеть опустив голову, взгляд его оставался неподвижен — так смотрят на воду, льющуюся через плотину.
Кэри начал было:
— Как бы ты ни... — Но не успел договорить.
Эллвуд схватил стакан с вином, рывком поднес ко рту, сунул между зубов. Потом надавил рукой сверху, одновременно вскинув голову, и отломил зубами кусочек стекла. Затем повернул стакан и откусил снова, обломав стенку бокала почти до самой ножки. Он перегнулся через стол к Кэри и, тряся головой от ярости, выплюнул на него осколки с вином, с кровью. Люди за соседними столиками стали беспокойно оборачиваться. К Эллвуду и Кэри поспешил официант.
Лицо Тома и его рубашка были залиты вином и усыпаны кусочками стекла. Его била дрожь, Эллвуд сидел неподвижно, по подбородку текли вино, кровь и слюна. Немного погодя он взял миску с водой и прополоскал рот.
Официанту Эллвуд сказал:
— Мой друг поранился по неосторожности. — И ослепительно улыбнулся окровавленными губами. — Извините, с ним вечно что-то случается.
* * *
Они занимались любовью, потом заснули; окна так и остались зашторенными. Мертвенно-бледное, желтовато-оранжевое неоновое сияние просачивалось в комнату, освещая подоконник и участок пола перед окном. Несмотря на раннее время — было начало четвертого, — до Софи доносилось приглушенное, но отчетливое тр-тр-тр — треск рации — и завывание полицейских сирен. Она приподнялась на локте и провела рукой по лицу спящего Паскью.
Лицо его немного поблекло, частично утратив былую привлекательность, но в нем оставалось что-то волчье, что запомнилось ей еще с тех лет. Удлиненный профиль, сильная челюсть, широкие брови, мясистый, слегка скошенный рот, отчего с губ его, казалось, не сходила хитроватая ухмылка. Когда он прикасался к ней, ей вспоминалась ширма, драпировка с бабочками и то, как они занимались любовью, повинуясь какому-то замысловатому ритму, словно взяв одну ноту и удерживая ее бесконечно долго вибрирующими от напряжения голосами.
Он зашевелился и повернулся, уткнувшись ей в плечо головой, словно ребенок.
Она прошептала слабым голосом, чуть слышно:
— Ты еще не знаешь, в какую беду мы с тобой угодили, Паскью. Тр-тр-тр... Треск рации звучал предупреждением из мертвой зоны. Она поцеловала его в губы.
— Мы действительно в беде — ты и я.
Глава 33
Они вышли из комнаты, направились по коридору к выходу и вышли на асфальтированную дорожку, чтобы прогуляться, — Клоун и Мужчина с Большим Галстуком-Бабочкой.
Дорожка по обе стороны была обсажена деревьями, и, когда они проходили по ней, фигуры их мелькали между стволами, то появляясь, то исчезая. Пайпер ковылял, держа за руку своего спутника.
Он думал: «Мне нравится этот клоун».
Аллея кончилась. Они приблизились к воротам, вышли за ограду и сели в автомобиль клоуна. Проехали через весь город и очутились на набережной.
Пайпер сидел в пассажирском кресле, выпрямив спину и идиотски улыбаясь, то сжимая, то разжимая покоившиеся на коленях руки. Потом высунулся из окна и стал махать проезжающим мимо машинам.
— Не надо, — попросил клоун.
Обернувшись, Пайпер обнаружил вдруг, что большой красный рот с опущенными уголками губ куда-то исчез, так же как румянец на щеках и дугообразные брови. Волосы были уже не оранжевого цвета, красный нос-картофелина превратился в самый обычный.
— А где тот клоун? — недоумевал он.
Под ногами у Люка Маллена валялся скомканный кусок марли, пропитанный кремом для лица и гримом.
— Это я, — пояснил он, — я и есть тот самый дурацкий клоун.
* * *
— А куда идет Карла, когда ты отправляешь ее из дома? — спросил Эллвуд.
— Обычно просто гуляет. Ей нравится прохаживаться вдоль берега. Не волнуйся, она не скоро вернется.
Они находились в доме Люка и Карлы. Пайпер ходил по комнате, осматривая обстановку. В гостиной потолок был низкий, грубо сработанная дубовая перегородка, состоящая из частей квадратной формы, лоснящаяся от старости, поднималась от пола к поперечным балкам, разделяя комнату на две части. По другую сторону перегородки Пайпер увидел Тома Кэри, устроившегося в кресле.
— Вы священник? — поинтересовался он.
Кэри посмотрел на него, но ничего не ответил.
— А я — Великий Анарх, — охотно вступил в беседу Пайпер, — повелеваю сферами, танцующими на небесном своде.
Эллвуд нажал на поршенек шприца, выпустив в воздух тонкую струйку содиум-пентофала, и произнес едва слышно:
— Клянусь чем угодно, ты для меня как заноза в заднице!
Кэри повел Пайпера в глубь комнаты, но старику, видимо, это не понравилось. Он вырвался и заковылял к лестнице. Кэри схватил его за руку, но Пайпер высвободился. На помощь подоспел Люк. Кэри и Люк вцепились в Пайпера и оттащили его обратно к дивану, туда, где стоял Эллвуд.
Люк за воротник потянул куртку вниз, стараясь высвободить руки старика из рукавов, но Пайпер, поведя плечами, снова влез в куртку. Теперь Кэри дернул за борта куртки. Пайпер извивался всем телом, отчаянно стараясь вырваться, и вдруг как-то сразу обмяк, рухнув на Кэри всей своей тяжестью. Кэри покачнулся и свалился на диван, увлекая за собой Пайпера. Люку наконец удалось вытащить одну руку Пайпера из рукава, и он стал расстегивать пуговицу на манжете рубашки. Пайпер двигал рукой вверх-вниз, будто сломанный автомат.
Эллвуд отдал Люку шприц, а сам склонился над Пайпером, схватил его за грудки, рывком поставил на ноги, повернул и толкнул спиной к противоположной стене. Пайпер врезался в дубовую перегородку, и в тот же самый момент Эллвуд ударил его тыльной стороной ладони. Пайпер вскрикнул и заплакал. Продолжая держать его за грудки, Эллвуд подтащил его обратно и швырнул на диван. Пайпер лежал, всхлипывая, с выражением страха в глазах. Эллвуд расстегнул манжет рубашки и оголил Пайперу руку для укола. Затем он взял шприц и заговорил мягко, почти с нежностью, повернув голову в другую сторону, стараясь полностью сосредоточиться на главной задаче:
— ...Черт с ним, с этим старым придурком! Забудем про это.
Эллвуд задал массу вопросов — Пайпер же сообщил ему множество интересного относительно устройства вселенной, повинующейся законам музыки сфер.
— У нас осталось минут пятнадцать, — предупредил Люк. — Потом его могут хватиться.
Том Кэри отыскал где-то бренди и налил себе изрядную порцию. В комнатах было холодно, как и должно быть в не обжитом еще доме, снятом на время двоими, только начинающими свою совместную жизнь. Здесь не было почти ничего, что напоминало бы о долгой совместной жизни людей. Карла, правда, старалась сделать их пристанище уютным. Находила на берегу, а потом раскладывала на подоконниках отшлифованные морем камешки, принесла ракушки, засушенный стебель песчаного тростника, сучковатую ветку, подобранную в воде, — отполировала ее и покрыла лаком. Все это навевало невыразимую грусть.
Эллвуд с Люком склонились над Пайпером, слушая его рассказ о медленном, волшебном танце, исполняемом в космосе.
— Господи, мать твою! — процедил Эллвуд сквозь зубы. — Отвезите обратно этого старого ублюдка. — Глаза его сверкали яростью, и казалось, он едва сдерживается, чтобы не ударить Пайпера снова.
Пайпер позволил надеть на себя куртку. И сказал:
— Янус стоял стражем у врат. Он был двулик. Врата его храма раскрывались настежь во времена войн и оставались закрытыми в мирное время. «Какая забавная игра слов!» — думал я, называя его Янусом. По три человека в каждой стране, классический треугольник: один видимый агент, один в помощь ему и один нелегал. Три внутренних агента и каждый из них двулик, каждый смотрит в обе стороны сразу.
— Ну а ты тоже был двуликим? — спросил Эллвуд. — Ты предал их? Тогда — много лет назад? И как их звали?
Пайпер долго рассматривал Люка, словно стараясь отыскать кого-то другого, прятавшегося за ним.
Эллвуд прильнул к уху старика и спросил, скаля зубы:
— Как их звали?
— А где тот клоун? — поинтересовался Пайпер и больше не произнес ни звука.
* * *
Пайпер сидел в своей палате и пересчитывал птиц, пролетавших мимо его высокого окна. Кажется, это были клушицы, мелькавшие черными пятнами на небе в разводах, — дурной знак.
— Вы не знаете, кто я такой. Вы не знаете то, что знаю я.
От введенных ранее наркотиков он чувствовал себя разбитым, на лице пульсировало в том месте, где Эллвуд нанес удар.
Янус стоял у врат. Двери то открывали настежь, то закрывали.
* * *
Придя на дневной осмотр, доктор Харрис застал своего пациента необычно молчаливым. Он посидел немного с Гарольдом Пайпером, и они за это время обменялись всего несколькими словами.
Янус был двуликим.
Наконец доктор Харрис сказал:
— Я зайду завтра, хорошо? — Потом поинтересовался: — Вы сегодня наблюдали за птицами? Что они поведали вам? А облака — каких они сегодня очертаний?
Сэр Гарольд сидел неподвижно, отвернувшись от окна, припоминая обрывки старых снов. Доктор Харрис вышел, осторожно закрыв за собой дверь, словно стараясь не потревожить уснувшее дитя.
Пайпер заметил еще нескольких клушиц, потом стайку ворон; одни лишь черные птицы сегодня. Потом мимо окна проплыло облако, похожее на кулак. Слезинка навернулась на глаз и потекла по щеке.
— Мне не нравится этот клоун, — сказал Пайпер.
Стояла теплая погода, однако солнце не появлялось. Пряталось где-то в небе, непроницаемом, как катаракта.
Софи сказала:
— Я натрахалась вдоволь. Выложилась до конца и больше не могу.
Паскью вошел в спальню с двумя чашками кофе. Они предпочли подкрепиться не вставая. Еду разложили прямо на кровати — кусочки салями, помидоры, коробка с домашним творогом, большая деревянная корзина с фруктами. Софи принесла все это с собой прошлой ночью. Пустая бутылка из-под вина и полбутылки минеральной воды стояли на письменном столе.
Несколько виноградин уже расплющились на простыне, еще несколько перекатывались на кровати, одна лопнула, когда Софи перевернулась на живот, шутливо обороняясь от сексуальных домогательств Паскью. А когда снова легла на спину, сплющенная ягода так и осталась прилипшей к животу. Сок капельками стекал вниз, собираясь в паху. Паскью склонился над ней и слизнул остатки ягоды кончиком языка.
— Я ведь предупредила: больше ни-ни. Ты теперь в зоне, свободной от траханья.
Он ухмыльнулся:
— Ну и слава Богу!
Софи взяла свой кофе и подвинулась, освобождая для Паскью место.
— Теперь ты убедился, что это Люк. И что собираешься делать?
— Пока не знаю... — Он пил кофе маленькими глотками, дуя на него и обжигая губы.
— Если соберешься ехать обратно, то без меня, — сказала Софи.
Паскью кивнул:
— Хорошо. — Потом спросил: — Ты будешь здесь, когда я вернусь? Если я поеду...
— Да похоже на то, правда?
Паскью так и подмывало спросить, что за человек ночевал у нее, как об этом сообщил Роб Томас.
— Люк и Лори... — Софи, полузакрыв глаза, вызвала в памяти те события. — Как ты думаешь, он виноват больше других?
— Нет.
— Ты прав, я тоже так думаю.
* * *
Люк спит с женой полковника — вот потеха, вот анекдот! А потом начинаются эти телефонные звонки. Какой хитрый ход! Они передавали трубку из рук в руки, слушая молчание насмерть перепуганной Лори, и говорили по очереди: «Мы все знаем! Мы все про тебя знаем».
Несколько раз они подъезжали к лужайке на машине, звонили из автомата, а потом торопливо пробирались через лесок, чтобы понаблюдать за домом. Иногда они видели ее, иногда нет, но в любом случае вблизи все выглядело более захватывающе.
Теперь Софи плотно сомкнула веки. В памяти у нее возникла телефонная будка, все члены группы сгрудились у телефона, передавая трубку по кругу. Ей виделось все в ярких красках, звук шел издалека, странно искаженный. Наркотический дурман бродил у нее в голове, ветерок слегка обдувал тело — словно кот касался пушистой шерстью. Странно, но они одновременно были и на лужайке, и в лесу, и напротив дома. Софи, укрывшись в ветвях дерева, наблюдала, как Лори мечется от одного окна к другому, словно во время пожара. Софи ничего не ощущала, кроме сладости яблока.
А когда от яблока остались лишь капельки сока на языке, Лори уже лежала на торфянистой почве и плакала, вывалившись из окна в окружавшую ее темноту. Потом она села и поднесла ко рту ладонь, словно поедая горстями арахис. Несколько таблеток выпали и покатились по земле. Лори вскочила на ноги, с раздутыми щеками, и принялась срывать с себя одежду, двигаясь по неровному Кругу, словно вызывая лесных духов. Когда она осталась совсем голой, Софи заметила веревку, намотанную вокруг ее шеи — кусок тонкого шнурка. А чуть позже, взглянув вниз, увидела, как Лори карабкается по дереву.
* * *
Паскью старался говорить спокойно.
— Я никак не мог с тобой связаться — ты все время подключала автоответчик. Поэтому я привлек к делу Роба Томаса. Он установил, что с тобой все в порядке и видел твоего гостя.
Софи ничего не ответила. Просто отвернулась, и Паскью подумал — быть может, она хочет вздремнуть.
— Этот человек провел у тебя ночь. Во всяком случае, так сказал Роб, Думаю, Роб видел только, что он зашел к тебе и покинул твой дом на следующее утро. — Паскью попытался выдавить из себя смешок: — Он такой дотошный, этот Роб!
Он приподнялся на локте, желая удостовериться, что она спит, и, заглянув ей в лицо, увидел, что по ее щекам текут слезы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42