Автоматчик, придерживая носовым платком за рукоятку, оглядел отобранный у «преступника» пистолет, аккуратно упаковал его в целофановый пакет. Туда же отправил «пушку» убитого.
— Этот готов, — освидетельствовал мертвого амбала сержант. — Прямо в лоб всадил — умелец! А этого оглушил… Действительно, умелец! — ещё раз повторил он, с уваюжением поглядывая на задержанного.
Пред»являть документы, доказывать свою невинновность — бесполезно. Милиционеры возбуждены, злость так и плещет из прищуренных глаз, не говорят — бросаются матерными выражениями.
— Еще одна разборка, хрен им в зубы!
— Господи, хотя бы скорей перестреляли друг друга! Возись с вонючим дерьмом, мать бы их вдоль и поперек!
— Зачем возиться? — резонно спросил автоматчик. — Сейчас резану обоих очередью — все дела… При попытке нападения на патруль… Пусть разбирается с ними на том свете апостол Петр!
Лейтенант нехотя прикрикнул. Видимо, ему тоже не хотелось тащить преступников в отделение, писать рапорт, возиться, но победило внедренное многими инструктажами чувство законности. По его приказанию два патрульных подхватили под руки пришедшего в себя налетчика. Лейтенант выразительно повел пистолетом и Тарасик покорно пошел по аллее к выходу из парка.
— Кто такой? — на ходу спросил старший патруля, пересиливая желание врезать рукояткой пистолета по лысой башке. — Только — без брехни, все равно расколем, никуда не денешься. У нас имеются такие специалисты — маму с папой вспомнишья.
— Сотрудник Московского уголовного розыска, Добято Тарас Викторович, — четко, будто отвечал на вопрос высокого начальника, продекламировал Тарасик. — Если не верите — в правом внутреннем кармане пиджака лежат документы.
Лейтенант, естественно, не поверил. При уровне современной техники, разных ксероксов, компьютеров, принтеров, подделать любое удостоверение — раз плюнуть. Но его насторожило явно не показное спокойствие «бандита», его уверенность. Обычно задержанные либо пускают слюнки, плачутся по поводу больной мамаши или беременной жены, либо зыркают по сторонам глазами, выискивая удобную лазейку в кустарнике.
А этот — ни то, ни другое. Идет медленно, не горбится, помалкивает. Вдруг, действительно, московский сыскарь прибыл проверять несение службы хабаровскими правоохранительными органами? Только и нехватает нарваться на незапланированную неприятность.
— Ксивам не верю, — более или менее доброжелательно пробурчал лейтенант. — Кто может подтвердить?
— Начальник вашего уголовного розыска. Недавно я с ним беседовал.
В отделении милиции, после краткого телефонного разговора с медвежьеподобным главой местных сыскарей, с Добято сняли браслеты и отпустили. Извиняться посчитали излишним трудом, пусть москвич скажет спасибо за целые ребра. Один только лейтенант подвигал густыми бровями и пробурчал нечто вроде дружеского совета. Высокому гостю не рекомендуется вечерами разгуливать по городу, вполне может нарваться на нож или пулю.
По дороге в гостиницу Добято ломал голову в поисках приемлемой версии нападения. Кто-то нацелил на москвича местных киллеров, нарисовал его «фотокарточку»? Кто? Уголовка и госбезопасность сразу отпадают — нет повода. Полковник Виноградов и его ближайшее окружение? Опять же — где причина? Нет, это настолько глупо, что ни в какие ворота не лезет.
Скорей всего, нападение не связано с предстоящим расследованием — захотели ломорощенные налетчики пощупать карманы немолодого, похоже, наивного фрайера…
И вдруг в памяти возникли подполковник Лисица и его помощник-отставник. Причина — на лицо: прибывший из Москвы мужик ковырялся в личных делах офицеров парамоновского отряда. Особое внимание уделил командирам рот, долго рассматривал их фотокарточки.
А что — в качестве одной из версий вполне годится!
Жаль милиция слишком быстро появилась, не довелось Добято поговорить с оглушенным налетчиком. Разве попросить об этом местных сыскарей? Нет, пока не стоит, после ареста Гранда можно будет и попросить…
11
За полчаса до прибытия поезда командир отряда, заложив руки за спину, независимо прогуливался по перрону. Иногда придирчиво оглядывал стоящие за изгородью легковой «газик» и старенький «зилок», недовольно морщился. Пятьдесят километров до станции так уходили машины, что они превратилась в залепленные грязью чудища. А на новенькой гимнастерке водителя появились расплывчатые маслянистые пятна.
Парамонов представил себе недовольный оскал Виноградова, острые «шпильки», которые он загонит в подчиненного. Ну, и пусть загоняет, снова вернулся подполковник к старой теме размышления, по сравнению с исчезновением Королева грязные машины — мелочь. И все же лучше избежать незапланированных неприятностей.
— Адские водители! — позвал он, подойдя к изгороди. — Вместо того, чтобы травить баланду, помыли бы машины. Вон колодец — вытащите десяток ведер, небось не заржавеете. Засранцами были — ими и остались.
Сотни раз подполковник старался перевоспитать себя, заставить разговаривать с подчиненными на человеческом языке. И всегда срывался. Помощник по воспитательной работе у него не иначе, как молокосос, командиры рот — беспросветные тупицы, замы, за исключением разве только пожилого начальника штаба, — сродни бабам легкого поведения. А уж с солдатами и сержантами Парамонов вообще не стеснялся — крыл по черному.
В присутствии редко навещающего отряд начальства сдерживался, ограничивался недовольными гримасами. Начальник Окружного Строительного Управления — по натуре интеллигент с барскими замашками царского офицера, даже многозначительные гримасы командира отряда заставляли его морщиться. Неоднократные внушения на подполковника не действовали, он только презрительно ухмылялся.
Особенно не взлюбил недавно прибывшего по замене он командира «голубой» роты. Но тут нашла коса на камень. Капитан упрямо не становился по стойке смирно и не гаркал «Так точно!». Наоборот, горделиво задирал чисто выбритый подобородок и выразительно шевелил тонкими губами. В дословном переводе — пошел бы ты, подполковник к «бениной маме».
Последняя стычка произошла на служебном совещании по итогам работы отряда за квартал.
— Так называемая «голубая» рота, почему-то хваленное подразделение, — тыча заскорузлым толстым пальцем в сидящего напротив ротного, хрипел командир отряда, — на самом деле — настоящий дом терпимости под командованием «бандерши»…
— Рота такая же, как и наш отряд! — перебил Королев. — Я — такая же бандерша, как и вы.
Слышать такое Пономареву не доводилось за все время офицерской службы. Обычно, критикуемый офицер опускал глаза, через силу улыбался, но молчал. А этот, гляди-ка, осмеливается вякать, намекает на свое сходство с командиром!
— Встать! — заорал командир отряда, округлив бешенные глаза. — Встать, паскуда!
Капитан медленно поднялся. В прищуренных глазах — неприкрытое бешенство, руки сжаты в кулаки, скулы обострились. Типичный волк! Достал из нагрудного кармана плоскую коробочку, бросил в рот две таблетки.
— Я не привык к такому обращению, — заговорил тихл, внушительно. — Несмотря на разницу в должностях и звании, вправе ответить тем же!
И ответит же, мгновенно одумался Сергей Дмитриевич, что тогда? Отправить наглеца на гауптвахту? Прежде всего, офицерской гауптвахты в таежном гарнизоне нет, в близлежашем городке — тоже самое, а везти наказанного за тридевять земель — не самый лучший вариант.
— Ладно, Королев, с тобой разберусь позже, — растерянно пробурчал отрядный. — Ты ещё пожалеешь…
— Не пожалею, товарищ подполковник! — не принял мировую капитан. — У любого человека имеется чувство собственного достоинства!…
Может быть, именно эта стычка заставила Королева пуститься в бега? Ну, и черт с ним, с напудренным интеллигентишкой, пусть себе побегает, порезвится. Надоест, заедят его таежный гнус и комарье — сам приползет с повинной.
Главное, чтобы благополучно завершилась работа комиссии.
Фактическое дезертирство командира роты ещё нужно доказать. Мало ли что случается в дикой глухомани: задрали офицера тигры, убили китайские браконьеры, заболел и сейчас отлеживается на каком-нибудь лесоучастке лиюо на старообрядческой заимке.
За что тогда наказывать командира части? А вот накопает комиссия факты нарушения дисциплины, неудовлетворительный порядок в подразделениях, низкий уровень снабжения продовольствием и обмундированием — вклеют Парамонову по первое число!
Единственное средство — принять комиссию, как говорился, на уровне. Ластиться этакой кошечкой, кормить и поить до отвала, предупреждать малейшее желанию поверяющих.
Кстати, не забыть приказать Серафиму затарить хабаровчан банками с красной икрой и балычком…
Вдали показался поезд и Парамонов, не додумав до конца, чем ещё можно ублаготворить проверяющих, каким образом отвести от многострадальной своей башки нагрянувшую беду, рысцой побежал к месту, где обычно останавливается пятый вагон.
На неровный гравий так называемого перрона сошли три офицера и один — в гражданской одежде. Впереди — полковник Виноградов. Идет, будто на параде, под подошвами хромовых сапог жалобно поскрипывают вдавливаемые в песок камушки, спина выпрямлена, голова вскинута. Чисто выбритый подбородок нацелен на встречающего офицера… Орел!
За ним — два знакомых Парамонову майора из отдела стройчастей. Позади офицеров — гражданский, такой же плотный, как Виноградов, но намного уже в плечах. Абсолютно лысая голова с лохматыми, «брежневскими», бровями, густые усы, покатый, высокий лоб. Под утепленной курткой виден поношенный коричневый костюм, клетчатая рубашка с расстегнутым воротом.
Типичный чиновник среднего ранга.
Если судить по внешнему виду представитель Главного Управления не станет вести себя новомодным барином. Дай-то Бог! Странно только, почему Москва направила для проверки Дальневосточного Строительного Управления не генерала или хотя бы полковника — обычного «шпака»?
Не доходя трех шагов до прибывших, подполковник щелкнул каблуками, привычно вскинул прямую, негнущуюся руку к козырьку фуражки. Хотел было доложить, но Виноградов перебил.
— Представляю, Тарас Викторович, — повернулся он к гражданскому. — Командир военно-строительного отряда подполковник Парамонов. Автор множества чрезвычайных происшествий. За которые имеет такое же множество взысканий. Сейчас пытается нарастить и без того немалый счет выговоров и предупреждений. Что я ему непременно организую!
Не снизойдя до непременного в подобных случаях рукопожатия, Виноградов обошел командира отряда и двинулся к выходу на привокзальную площадь. Тоже — порядочное хамство, намного грязней привычной грубости командира отряда. Не выслушать рапорта, не подать руки? Обида на незаслуженное оскорбление плеснула в лицо подполковника румянцем, руки машинально сжались в кулаки.
Гражданский дружески взял его под руку, повел вслед за грозным строевиком. Майоры, втихомолку посмеиваясь над чудачествами начальства, последовали их примеру.
— Сергей Дмитриевич, не обижайтесь на Леонида Валентиновича. У каждого из нас есть свои «пунктики». У меня, у вас, у ваших подчиненных. Приходится мириться, не лезть на рожон.
Мягкий голос расслабляет нервы, успокаивает. Москвич, будто любящая мамаша, напевает колыбельную, укачивает ревущего белугой первенца. Спи, мальчик, усни, в доме погасли огни, глазки скорее закрой… Плюнь и разотри!
Но Парамонов — не младенец, он и сам может успокоиться, без посторонней помощи.
— Приходится не обижаться, — сумрачно согласился он. — Но иногда трудно стерпеть…
— Нужно, дорогой, очень нужно! Армия есть армия, к этому не добавить и не убавить… Кстати, если верить Леониду Валентиновичу, вы со своими подчиненными тоже не особенно церемонитесь…
— Все бывает, — нехотя признался командир отряда, вспомнив недавнюю стычку с Королевым. — Но не так…
Подошли к машинам и «воспитательная» беседа погасла. Усаживаясь рядом с водителем, полковник метнул в сторону «шептунов» подозрительный взгляд. Дескать, не успев толком познакомиться, уже успели спеться?
Ефрейтор, в необмятой ещё новой форме с недавно посаженными жирными пятнами и в таких же новых кирзачах, взялся за ключ, вставленный в замок зажигания и вопросительно поглядел на сидящего рядом полковника. Дескать, сейчас вы командуете, мой командир — на заднем сидении, обычный пассажир, вот я и ожидаю решения: ещё постоять или ехать?
— Вперед! — не глядя на ефрейтора, приказал Виноградов.
«Газик» медленно отчалил от вокзальной изгороди, затрясся на булыжной мостовой. «ЗИЛ» с веселыми майорами не отставал, двигался в полусотне метрах позади.
Парамонов ожидал: выговоры посыпятся прямо по дороге, Почему не подпоясан портупеей?… Зачем посадил за руль командирской машины ефрейтора-полуидиота в грязном обмундировании?… Неужели не мог попросить в какой-нибудь местной фирме более приличный транспорт: «волгу» или на худой конец японскую «хонду»?
Но полковник молчал, скорей всего, мысленно накапливал грехи командира отряда, чтобы сполна рассчитаться с ним в штабе. Сидел с крепко сжатыми безулыбчивыми губами, смотрел строго вперед, не обращая внимание на городские улицы, не любуясь одно — двухэтажными деревянными, изукрашенными затейливой резьбой, домишками ещё дореволючионной постройки. Возвышается на переднем сидении на подобии изваяния египетского фараона.
Злость снова захлестнула Парамонова. Нестерпимо захотелось вывести председателя комиссии из себя, обругать его по черному, заставить ответить такими же матерками. Удерживал не страх нарваться на очередное дисциплинарное взыскание — оно и так ему светит, фактического бегства командира роты не простят. Беспокоил непонятный мужик, затесавшийся в офицерскую группу.
Странный тип! Сидит, искоса поглядывает на соседа, иногда улыбается, потирает раскрытой ладонью лысину. Будто уже разгадал все прегрешения командира части и придумывает, как с ним поступить. Смотрит будто бы в противоположную сторону, но Сергей Дмитриевич ощущает его ощупывающий взгляд. Можно подумать, что непонятный мужик имеет не два глаза, как все смертные, а добрый десяток. Говорит тихо, миролюбиво, а в голосе слышится недоверие и вопрос: кто ты такой, что у тебя внутри я уже разгадал, поэтому не таись, не маскируйся.
На самом деле Добято меньше всего интересовался командиром отряда — он с любопытством человека, впервые попавшего в таежный край, разглядывал городскую улицу. Правда, она меньше всего походила на городскую. По обоим сторонам проезжей части — дощатые тротуары. За ними — обширные участки, засаженые плодовыми деревьями и огороженные бревенчатыми заборами. Посреди каждого участка — добротные, срубленные из вековых листвениц, дома…
Когда-то в студенческие годы трое друзей — Тарас, Николай и Галина решили провести каникулы в родной деревушке с незатейливым названием Сидоровка. Сказано — сделано! Студенту собраться, что голому подпоясаться. Галинкин чемоданчик, два вещмешка парней — вот и все сборы. Основной багаж — подарки родным и друзьям.
Вышли студенты из поезда и задохнулись свежайшим воздухом, ароматом полей и садов. У Гальки глаза налились слезами, парни жадно глотали табачный дым, усердно терли тоже покрасневшие глаза.
Пятнадцать километров от железнодорожной станции до родной деревни проделали на попутной подводе. Возница — заросший рыжими волосами дядька распрашивал о столичных новостях, взамен одаривал гостей новостями деревенскими. Не доезжая до околицы, студенты спрыгнули, оплатили проезд десяткой и, с трудом удерживая желание побежать, пошли напрямик, полем. Шли молча, будто беседа может разрушить очарование полей и перелесков.
Конечно, приднепровкая деревенька — не чета дальневосточной. Хаты аккуратно побелены, наличники — не резные, заборы — не бревенчатые. Но сейчас, глядя на особый, таежный уклад здешней жизни, Добято подметил какое-то сходство. Может быть, бабы в длинополых платьях, несущие на коромыслах полные ведра? Или — старики, сидящие на завалинках, с любопытством провожающие взглядами приезжих? Или полуголая пацанва, играющие в вечных казаков-разбойников?
Целый месяц Николай, Тарас и Галина провели на берегу говорливой речушки. Купались, загорали, спорили до хрипоты по любому поводу и без повода. Упрямый Тарасик привез из Москвы десяток книг, в основном, по криминалистике. Пока Николай и Галька купались и гонялись друг за другом, он старательно грыз науку, на вопросы отвечал рассеянно, односложно. Да, нет, возможно. И все же его грызла ревность. Тогда он ещё не знал, что Николай и Галина решили создать семью…
И вот нет ни Храмцова, ни его жены…
Острая боль вошла в грудь сыщика, глаза повлажнели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
— Этот готов, — освидетельствовал мертвого амбала сержант. — Прямо в лоб всадил — умелец! А этого оглушил… Действительно, умелец! — ещё раз повторил он, с уваюжением поглядывая на задержанного.
Пред»являть документы, доказывать свою невинновность — бесполезно. Милиционеры возбуждены, злость так и плещет из прищуренных глаз, не говорят — бросаются матерными выражениями.
— Еще одна разборка, хрен им в зубы!
— Господи, хотя бы скорей перестреляли друг друга! Возись с вонючим дерьмом, мать бы их вдоль и поперек!
— Зачем возиться? — резонно спросил автоматчик. — Сейчас резану обоих очередью — все дела… При попытке нападения на патруль… Пусть разбирается с ними на том свете апостол Петр!
Лейтенант нехотя прикрикнул. Видимо, ему тоже не хотелось тащить преступников в отделение, писать рапорт, возиться, но победило внедренное многими инструктажами чувство законности. По его приказанию два патрульных подхватили под руки пришедшего в себя налетчика. Лейтенант выразительно повел пистолетом и Тарасик покорно пошел по аллее к выходу из парка.
— Кто такой? — на ходу спросил старший патруля, пересиливая желание врезать рукояткой пистолета по лысой башке. — Только — без брехни, все равно расколем, никуда не денешься. У нас имеются такие специалисты — маму с папой вспомнишья.
— Сотрудник Московского уголовного розыска, Добято Тарас Викторович, — четко, будто отвечал на вопрос высокого начальника, продекламировал Тарасик. — Если не верите — в правом внутреннем кармане пиджака лежат документы.
Лейтенант, естественно, не поверил. При уровне современной техники, разных ксероксов, компьютеров, принтеров, подделать любое удостоверение — раз плюнуть. Но его насторожило явно не показное спокойствие «бандита», его уверенность. Обычно задержанные либо пускают слюнки, плачутся по поводу больной мамаши или беременной жены, либо зыркают по сторонам глазами, выискивая удобную лазейку в кустарнике.
А этот — ни то, ни другое. Идет медленно, не горбится, помалкивает. Вдруг, действительно, московский сыскарь прибыл проверять несение службы хабаровскими правоохранительными органами? Только и нехватает нарваться на незапланированную неприятность.
— Ксивам не верю, — более или менее доброжелательно пробурчал лейтенант. — Кто может подтвердить?
— Начальник вашего уголовного розыска. Недавно я с ним беседовал.
В отделении милиции, после краткого телефонного разговора с медвежьеподобным главой местных сыскарей, с Добято сняли браслеты и отпустили. Извиняться посчитали излишним трудом, пусть москвич скажет спасибо за целые ребра. Один только лейтенант подвигал густыми бровями и пробурчал нечто вроде дружеского совета. Высокому гостю не рекомендуется вечерами разгуливать по городу, вполне может нарваться на нож или пулю.
По дороге в гостиницу Добято ломал голову в поисках приемлемой версии нападения. Кто-то нацелил на москвича местных киллеров, нарисовал его «фотокарточку»? Кто? Уголовка и госбезопасность сразу отпадают — нет повода. Полковник Виноградов и его ближайшее окружение? Опять же — где причина? Нет, это настолько глупо, что ни в какие ворота не лезет.
Скорей всего, нападение не связано с предстоящим расследованием — захотели ломорощенные налетчики пощупать карманы немолодого, похоже, наивного фрайера…
И вдруг в памяти возникли подполковник Лисица и его помощник-отставник. Причина — на лицо: прибывший из Москвы мужик ковырялся в личных делах офицеров парамоновского отряда. Особое внимание уделил командирам рот, долго рассматривал их фотокарточки.
А что — в качестве одной из версий вполне годится!
Жаль милиция слишком быстро появилась, не довелось Добято поговорить с оглушенным налетчиком. Разве попросить об этом местных сыскарей? Нет, пока не стоит, после ареста Гранда можно будет и попросить…
11
За полчаса до прибытия поезда командир отряда, заложив руки за спину, независимо прогуливался по перрону. Иногда придирчиво оглядывал стоящие за изгородью легковой «газик» и старенький «зилок», недовольно морщился. Пятьдесят километров до станции так уходили машины, что они превратилась в залепленные грязью чудища. А на новенькой гимнастерке водителя появились расплывчатые маслянистые пятна.
Парамонов представил себе недовольный оскал Виноградова, острые «шпильки», которые он загонит в подчиненного. Ну, и пусть загоняет, снова вернулся подполковник к старой теме размышления, по сравнению с исчезновением Королева грязные машины — мелочь. И все же лучше избежать незапланированных неприятностей.
— Адские водители! — позвал он, подойдя к изгороди. — Вместо того, чтобы травить баланду, помыли бы машины. Вон колодец — вытащите десяток ведер, небось не заржавеете. Засранцами были — ими и остались.
Сотни раз подполковник старался перевоспитать себя, заставить разговаривать с подчиненными на человеческом языке. И всегда срывался. Помощник по воспитательной работе у него не иначе, как молокосос, командиры рот — беспросветные тупицы, замы, за исключением разве только пожилого начальника штаба, — сродни бабам легкого поведения. А уж с солдатами и сержантами Парамонов вообще не стеснялся — крыл по черному.
В присутствии редко навещающего отряд начальства сдерживался, ограничивался недовольными гримасами. Начальник Окружного Строительного Управления — по натуре интеллигент с барскими замашками царского офицера, даже многозначительные гримасы командира отряда заставляли его морщиться. Неоднократные внушения на подполковника не действовали, он только презрительно ухмылялся.
Особенно не взлюбил недавно прибывшего по замене он командира «голубой» роты. Но тут нашла коса на камень. Капитан упрямо не становился по стойке смирно и не гаркал «Так точно!». Наоборот, горделиво задирал чисто выбритый подобородок и выразительно шевелил тонкими губами. В дословном переводе — пошел бы ты, подполковник к «бениной маме».
Последняя стычка произошла на служебном совещании по итогам работы отряда за квартал.
— Так называемая «голубая» рота, почему-то хваленное подразделение, — тыча заскорузлым толстым пальцем в сидящего напротив ротного, хрипел командир отряда, — на самом деле — настоящий дом терпимости под командованием «бандерши»…
— Рота такая же, как и наш отряд! — перебил Королев. — Я — такая же бандерша, как и вы.
Слышать такое Пономареву не доводилось за все время офицерской службы. Обычно, критикуемый офицер опускал глаза, через силу улыбался, но молчал. А этот, гляди-ка, осмеливается вякать, намекает на свое сходство с командиром!
— Встать! — заорал командир отряда, округлив бешенные глаза. — Встать, паскуда!
Капитан медленно поднялся. В прищуренных глазах — неприкрытое бешенство, руки сжаты в кулаки, скулы обострились. Типичный волк! Достал из нагрудного кармана плоскую коробочку, бросил в рот две таблетки.
— Я не привык к такому обращению, — заговорил тихл, внушительно. — Несмотря на разницу в должностях и звании, вправе ответить тем же!
И ответит же, мгновенно одумался Сергей Дмитриевич, что тогда? Отправить наглеца на гауптвахту? Прежде всего, офицерской гауптвахты в таежном гарнизоне нет, в близлежашем городке — тоже самое, а везти наказанного за тридевять земель — не самый лучший вариант.
— Ладно, Королев, с тобой разберусь позже, — растерянно пробурчал отрядный. — Ты ещё пожалеешь…
— Не пожалею, товарищ подполковник! — не принял мировую капитан. — У любого человека имеется чувство собственного достоинства!…
Может быть, именно эта стычка заставила Королева пуститься в бега? Ну, и черт с ним, с напудренным интеллигентишкой, пусть себе побегает, порезвится. Надоест, заедят его таежный гнус и комарье — сам приползет с повинной.
Главное, чтобы благополучно завершилась работа комиссии.
Фактическое дезертирство командира роты ещё нужно доказать. Мало ли что случается в дикой глухомани: задрали офицера тигры, убили китайские браконьеры, заболел и сейчас отлеживается на каком-нибудь лесоучастке лиюо на старообрядческой заимке.
За что тогда наказывать командира части? А вот накопает комиссия факты нарушения дисциплины, неудовлетворительный порядок в подразделениях, низкий уровень снабжения продовольствием и обмундированием — вклеют Парамонову по первое число!
Единственное средство — принять комиссию, как говорился, на уровне. Ластиться этакой кошечкой, кормить и поить до отвала, предупреждать малейшее желанию поверяющих.
Кстати, не забыть приказать Серафиму затарить хабаровчан банками с красной икрой и балычком…
Вдали показался поезд и Парамонов, не додумав до конца, чем ещё можно ублаготворить проверяющих, каким образом отвести от многострадальной своей башки нагрянувшую беду, рысцой побежал к месту, где обычно останавливается пятый вагон.
На неровный гравий так называемого перрона сошли три офицера и один — в гражданской одежде. Впереди — полковник Виноградов. Идет, будто на параде, под подошвами хромовых сапог жалобно поскрипывают вдавливаемые в песок камушки, спина выпрямлена, голова вскинута. Чисто выбритый подбородок нацелен на встречающего офицера… Орел!
За ним — два знакомых Парамонову майора из отдела стройчастей. Позади офицеров — гражданский, такой же плотный, как Виноградов, но намного уже в плечах. Абсолютно лысая голова с лохматыми, «брежневскими», бровями, густые усы, покатый, высокий лоб. Под утепленной курткой виден поношенный коричневый костюм, клетчатая рубашка с расстегнутым воротом.
Типичный чиновник среднего ранга.
Если судить по внешнему виду представитель Главного Управления не станет вести себя новомодным барином. Дай-то Бог! Странно только, почему Москва направила для проверки Дальневосточного Строительного Управления не генерала или хотя бы полковника — обычного «шпака»?
Не доходя трех шагов до прибывших, подполковник щелкнул каблуками, привычно вскинул прямую, негнущуюся руку к козырьку фуражки. Хотел было доложить, но Виноградов перебил.
— Представляю, Тарас Викторович, — повернулся он к гражданскому. — Командир военно-строительного отряда подполковник Парамонов. Автор множества чрезвычайных происшествий. За которые имеет такое же множество взысканий. Сейчас пытается нарастить и без того немалый счет выговоров и предупреждений. Что я ему непременно организую!
Не снизойдя до непременного в подобных случаях рукопожатия, Виноградов обошел командира отряда и двинулся к выходу на привокзальную площадь. Тоже — порядочное хамство, намного грязней привычной грубости командира отряда. Не выслушать рапорта, не подать руки? Обида на незаслуженное оскорбление плеснула в лицо подполковника румянцем, руки машинально сжались в кулаки.
Гражданский дружески взял его под руку, повел вслед за грозным строевиком. Майоры, втихомолку посмеиваясь над чудачествами начальства, последовали их примеру.
— Сергей Дмитриевич, не обижайтесь на Леонида Валентиновича. У каждого из нас есть свои «пунктики». У меня, у вас, у ваших подчиненных. Приходится мириться, не лезть на рожон.
Мягкий голос расслабляет нервы, успокаивает. Москвич, будто любящая мамаша, напевает колыбельную, укачивает ревущего белугой первенца. Спи, мальчик, усни, в доме погасли огни, глазки скорее закрой… Плюнь и разотри!
Но Парамонов — не младенец, он и сам может успокоиться, без посторонней помощи.
— Приходится не обижаться, — сумрачно согласился он. — Но иногда трудно стерпеть…
— Нужно, дорогой, очень нужно! Армия есть армия, к этому не добавить и не убавить… Кстати, если верить Леониду Валентиновичу, вы со своими подчиненными тоже не особенно церемонитесь…
— Все бывает, — нехотя признался командир отряда, вспомнив недавнюю стычку с Королевым. — Но не так…
Подошли к машинам и «воспитательная» беседа погасла. Усаживаясь рядом с водителем, полковник метнул в сторону «шептунов» подозрительный взгляд. Дескать, не успев толком познакомиться, уже успели спеться?
Ефрейтор, в необмятой ещё новой форме с недавно посаженными жирными пятнами и в таких же новых кирзачах, взялся за ключ, вставленный в замок зажигания и вопросительно поглядел на сидящего рядом полковника. Дескать, сейчас вы командуете, мой командир — на заднем сидении, обычный пассажир, вот я и ожидаю решения: ещё постоять или ехать?
— Вперед! — не глядя на ефрейтора, приказал Виноградов.
«Газик» медленно отчалил от вокзальной изгороди, затрясся на булыжной мостовой. «ЗИЛ» с веселыми майорами не отставал, двигался в полусотне метрах позади.
Парамонов ожидал: выговоры посыпятся прямо по дороге, Почему не подпоясан портупеей?… Зачем посадил за руль командирской машины ефрейтора-полуидиота в грязном обмундировании?… Неужели не мог попросить в какой-нибудь местной фирме более приличный транспорт: «волгу» или на худой конец японскую «хонду»?
Но полковник молчал, скорей всего, мысленно накапливал грехи командира отряда, чтобы сполна рассчитаться с ним в штабе. Сидел с крепко сжатыми безулыбчивыми губами, смотрел строго вперед, не обращая внимание на городские улицы, не любуясь одно — двухэтажными деревянными, изукрашенными затейливой резьбой, домишками ещё дореволючионной постройки. Возвышается на переднем сидении на подобии изваяния египетского фараона.
Злость снова захлестнула Парамонова. Нестерпимо захотелось вывести председателя комиссии из себя, обругать его по черному, заставить ответить такими же матерками. Удерживал не страх нарваться на очередное дисциплинарное взыскание — оно и так ему светит, фактического бегства командира роты не простят. Беспокоил непонятный мужик, затесавшийся в офицерскую группу.
Странный тип! Сидит, искоса поглядывает на соседа, иногда улыбается, потирает раскрытой ладонью лысину. Будто уже разгадал все прегрешения командира части и придумывает, как с ним поступить. Смотрит будто бы в противоположную сторону, но Сергей Дмитриевич ощущает его ощупывающий взгляд. Можно подумать, что непонятный мужик имеет не два глаза, как все смертные, а добрый десяток. Говорит тихо, миролюбиво, а в голосе слышится недоверие и вопрос: кто ты такой, что у тебя внутри я уже разгадал, поэтому не таись, не маскируйся.
На самом деле Добято меньше всего интересовался командиром отряда — он с любопытством человека, впервые попавшего в таежный край, разглядывал городскую улицу. Правда, она меньше всего походила на городскую. По обоим сторонам проезжей части — дощатые тротуары. За ними — обширные участки, засаженые плодовыми деревьями и огороженные бревенчатыми заборами. Посреди каждого участка — добротные, срубленные из вековых листвениц, дома…
Когда-то в студенческие годы трое друзей — Тарас, Николай и Галина решили провести каникулы в родной деревушке с незатейливым названием Сидоровка. Сказано — сделано! Студенту собраться, что голому подпоясаться. Галинкин чемоданчик, два вещмешка парней — вот и все сборы. Основной багаж — подарки родным и друзьям.
Вышли студенты из поезда и задохнулись свежайшим воздухом, ароматом полей и садов. У Гальки глаза налились слезами, парни жадно глотали табачный дым, усердно терли тоже покрасневшие глаза.
Пятнадцать километров от железнодорожной станции до родной деревни проделали на попутной подводе. Возница — заросший рыжими волосами дядька распрашивал о столичных новостях, взамен одаривал гостей новостями деревенскими. Не доезжая до околицы, студенты спрыгнули, оплатили проезд десяткой и, с трудом удерживая желание побежать, пошли напрямик, полем. Шли молча, будто беседа может разрушить очарование полей и перелесков.
Конечно, приднепровкая деревенька — не чета дальневосточной. Хаты аккуратно побелены, наличники — не резные, заборы — не бревенчатые. Но сейчас, глядя на особый, таежный уклад здешней жизни, Добято подметил какое-то сходство. Может быть, бабы в длинополых платьях, несущие на коромыслах полные ведра? Или — старики, сидящие на завалинках, с любопытством провожающие взглядами приезжих? Или полуголая пацанва, играющие в вечных казаков-разбойников?
Целый месяц Николай, Тарас и Галина провели на берегу говорливой речушки. Купались, загорали, спорили до хрипоты по любому поводу и без повода. Упрямый Тарасик привез из Москвы десяток книг, в основном, по криминалистике. Пока Николай и Галька купались и гонялись друг за другом, он старательно грыз науку, на вопросы отвечал рассеянно, односложно. Да, нет, возможно. И все же его грызла ревность. Тогда он ещё не знал, что Николай и Галина решили создать семью…
И вот нет ни Храмцова, ни его жены…
Острая боль вошла в грудь сыщика, глаза повлажнели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27