Стоило Фрейду начать этот разговор, как аналитики Центральной Европы тут же собрались выразить накопившуюся досаду по отношению к этому чужаку. Ференци добавил, что швейцарцы вообще «банда антисемитов», и посоветовал учителю быть поосторожнее и с Джонсом.
Но Джонс был достаточно безопасным. Более безопасным, чем любой из них. Вернувшись в Европу на весь оставшийся год, он хотя и надеялся, что в Канаде передумают и примут его, но строил планы, в которые Юнг не входил. В начале лета он вместе с Лоу Канн посетил Вену, чтобы Фрейд попробовал вылечить ее от пристрастия к морфию (которое, несомненно, усугубилось в Торонто). Фрейду эта «глубоко невротичная еврейка» очень понравилась.
Пока он был в Вене, Джонс узнал последние новости о Юнге и ухватился за фразу Ференци о том, что небольшая группа людей может представлять (по словам Джонса) «чистую теорию, не искаженную личными комплексами, и таким образом построить неофициальный внутренний круг». Фрейд пришел от этой идеи в восторг, назвал этот круг «тайным советом» и вместе с Джонсом принялся обсуждать перспективы. Они создали романтический образ братского отряда, борющегося со всем миром, «которому предназначено, — заливался Джонс, — как паладинам Карла Великого, защищать владения и политику хозяина». Цели этого союза были стратегическими, а не научными. «Я сказал бы, — писал Фрейд, — что мне было бы легче жить и умереть, если бы я знал, что существует такая организация, которая будет защищать мое творение».
Фрейд настаивал на том, чтобы дело не предавалось огласке. Он отдал приказы членам круга: Джонсу, Ференци и Абрахаму — врачам, — и двум неспециалистам, Ранку и новичку юристу Гансу Заксу. Все были евреями, кроме Джонса, а этот «кельт из Уэльса» старался доказать свою солидарность, называя себя, возможно в шутку, представителем еще одного «угнетенного народа». Эти люди должны были стать верховными жрецами, хранителями доктрины; или же, в зависимости от того, как были настроены менее суровые члены — Джонс, возможно, Закс, иногда даже Фрейд в более благодушном состоянии — храбрецы из приключенческих рассказов, которые дадут вечную клятву верности на крови и будут держаться вместе, что бы ни случилось.
В 1912 году не намечалось съезда, к которому нужно было готовиться. Планы проведения его в Мюнхене были отменены, когда Юнг объявил, что в сентябре поедет в Америку давать девять лекций в иезуитском Фордхэмском университете в Нью-Йорке. То ли случайно, то ли намеренно, но он оказался за пределами Европы как раз в тот момент, когда начали просачиваться вести о второй части «Трансформаций».
За несколько дней до отъезда Юнга Джонс был в Баварии с другом-аналитиком, у которого были гранки второй части в том виде, в котором книга должна была появиться в «Ежегоднике». Рукопись составляла почти триста страниц. Джонс извлек из них все, что только мог. Либидо, как он сообщил Фрейду, явно «перестало быть сексуальным у отдельного ребенка». Юнг не полностью отказывался от детской сексуальности, но, по словам Джонса, его работа была неясной и бессвязной, «беспорядочным нагромождением мифологии с редкими собственными замечаниями».
Вскоре Фрейд смог сам прочитать работу, когда неделю спустя госпожа Юнг, пока ее муж плыл по Атлантическому океану, отослала ему оттиски. Он сказал, что читал ее не спеша. Эти триста страниц отправились с Фрейдом в Рим, где он провел вторую половину сентября, а по пути в Вену он закончил чтение.
Теоретическое содержание Фрейд отмел в сторону, утверждая, что ошибки Юнга не имеют значения. Его больше беспокоил характер автора, потому что кто может уважать «величие, провозглашающее себя таковым»? И тем не менее ошибки постепенно начали восприниматься, и Фрейду нужно было как-то на них отреагировать. Вторая часть, которую все так ждали, оказалась странной поэмой о Герое, развитие которого через самопожертвование и перерождение происходит благодаря таинственным психическим силам («этой движущей силе нашей собственной души»), а не сексуальной энергии либидо, как утверждал Фрейд.
Лекции, которые Юнг читал в Нью-Йорке, скоро в виде сообщений из вторых рук попали в Европу. В них его мысли выражались более прямо. Он дал либидо новое определение, назвав его жизненной силой, он отрицал детскую сексуальность в понимании Фрейда, а также свел к минимуму воздействие эдипова комплекса. Человеческая природа у Юнга управлялась другими силами — духовными, а не биологическими.
В ноябре 1912 года Юнг написал из Цюриха впервые за три месяца, чтобы похвалиться «крупным успехом», которого достиг для движения в Америке. «Конечно, — писал он, — я оставил место и для той части моих взглядов, которые в некоторых местах отклоняются от существующих идей». Он решил отомстить:
Я нашел, что моя версия психоанализа убедила многих людей, которых до этого отталкивала проблема сексуальности в неврозе. Как только у меня появятся оттиски, я с удовольствием пришлю вам копию своих лекций в надежде, что вы постепенно примете некоторые нововведения, на которые уже есть намеки в моей работе о либидо.
Юнг знал, как на это отреагирует Фрейд, и в том, что он делал вид, будто ожидает обратного, было известное презрение. Но аргументы постепенно уступали место оскорбительным выпадам. «Ваш кройцлингский жест очень ранил меня», — добавил Юнг, на что Фрейд ответил, будто считает его «постоянные упоминания об этом как странными, так и оскорбительными». Он обращается к нему уже как к «дорогому доктору», а не к «дорогому другу».
Позже в том же месяце они встретились на нейтральной территории — при решении вопроса, связанного с одним из международных журналов, «Центральблатт», редактор которого, Штекель, не хотел оставлять поста, несмотря на попытки Фрейда сместить его за плохое поведение. По просьбе Фрейда Юнг как президент международной ассоциации созвал на встречу руководителей филиалов, чтобы избавиться от Штекеля в качестве редактора и утвердить вместо этого журнала новый. Возможно, оба понимали, что рано или поздно им придется встретиться последний раз перед расставанием — как любовникам, которые идут в ресторан на прощальный ужин.
Семеро человек, в том числе Фрейд и Юнг, собрались в мюнхенской гостинице «Парк» 24 ноября. Джонс, который в то время был во Флоренции, получил открытку от Юнга с сообщением, что встреча произойдет 26 ноября, но узнал о верной дате от своей любовницы, Канн, которая как раз подвергалась анализу в Вене. В Мюнхене он сказал Фрейду, что Юнг, без сомнения, сделал невольную описку. «У джентльмена не было бы такого бессознательного», — отвечал Фрейд.
Со Штекелем поступили так, как предложил Фрейд, лишив «Центральблатт» официального статуса. В одиннадцать, за два часа до того, как вся компания должна была собраться на обед, Зигмунд с Карлом вместе ушли из отеля и (как Фрейд сказал Ференци) «пошли на назначенную заранее прогулку, чтобы поговорить». Так что это событие планировалось.
Письмо об этой встрече было написано два дня спустя. Оно начиналось словами о «кройцлингском жесте». Потом произошло «невероятное и неожиданное». Юнг как будто капитулировал:
Он был совершенно сломлен, пристыжен и затем признался во всем что он уже давно боялся, будто близость со мной или другими повредит его независимости, и поэтому решил отдалиться; что он несомненно видел меня в свете своего отцовского комплекса и боялся того, что я скажу о его изменениях…
Я высказал ему все: спокойно сказал, что дружбу с ним не могу больше сохранять, что он сам создал эту близость, которую затем так жестоко разрушил, что в его отношениях с людьми не все в порядке, не только со мной, но и с другими… Он совершенно перестал спорить со мной и признал все. Я думаю, это было ему полезно.
Такое изменение, добавил Фрейд, не могло длиться вечно из-за «лживой сущности» Юнга.
О событиях, которые произошли после этого в Мюнхене, Ференци узнал в меньших подробностях. «У меня случился такой же приступ тревожности за столом, как тогда… в Бремене; я хотел встать и на какой-то миг почувствовал себя дурно». Фрейд винил во всем бессонную ночь в поезде.
В действительности все оказалось гораздо интереснее. За обедом возник небольшой спор. По одной версии, он касался египетского фараона, который как будто стер имя своего отца с памятников. Снова смерть, как и в Бремене. По другой версии, Фрейд был расстроен тем, что его имя пропустили в какой-то швейцарской работе по психоанализу. Очень может быть, что имело место и то и другое. Фрейд неожиданно обмяк и упал со стула. Джонс видел, как Юнг поднял его и отнес на диван. Придя в себя, тот пробормотал: «Как приятно, должно быть, умирать». Юнг писал в своих мемуарах: «Он смотрел на меня, как будто я был его отцом».
Фрейд не смог справиться либо со своими эмоциями, либо с проблемами пищеварения. Он боялся, что из-за этого обморока, как он сказал Джонсу, потерял «часть авторитета», но на протяжении одного-двух дней все говорило об обратном. Следом за ним в Вену пришло покаянное письмо от Юнга, где тот признает, что его ошибки непростительны, и заверяет Фрейда, что их «личные отношения» продолжатся, а также выражает надежду, что поездка домой не слишком его утомила.
В ответ Фрейд благодарит его и просит забыть об инциденте в гостинице как о «небольшом неврозе, которым мне действительно стоит заняться». Он добавляет, что «Трансформации» Юнга «принесли нам великое откровение, хотя и не то, которое вы планировали», и делает замечание о мистицизме, звучащее несколько пренебрежительно.
3 декабря Юнг спрашивает, как Фрейд может понимать его работу, в то же время недооценивая ее; что же касается «небольшого невроза», Фрейду следует отнестись к нему серьезно. 5 декабря Фрейд советует каждому из них обращать внимание на собственные неврозы, а не на неврозы соседа. Приблизительно 11 декабря в кратком письме, где Юнг отгораживается от Адлера, он хотел написать, что «даже дружки Адлера не считают меня своим», но вместо этого написал «вашим». 16 декабря Фрейд в письме подчеркивает эту описку и осведомляется, не мог бы Юнг отнестись к этому «без злобы».
Но Юнг не смог. 18 декабря он наконец потерял контроль над собой. Не нужно было, — гневно написал он, — Фрейду относиться к своим ученикам как к пациентам, получая либо рабски повинующихся сыновей, либо «дерзких щенков» вроде «Адлера, Штекеля и всей этой наглой шайки, теперь шатающейся по Вене». Обвинение следовало за обвинением. Юнг, чувствовавший такую же неуверенность по поводу своих новых идей, как когда-то Фрейд по поводу своих, возможно, считал, что эта грубость возымеет терапевтическое действие.
Я достаточно объективен, чтобы понимать вашу хитрость. Вы вынюхиваете все симптоматические поступки у людей вокруг вас, и все они опускаются до уровня сыновей и дочерей, которые смущенно сознаются в своих пороках. А вы остаетесь наверху, как отец, — ловко устроились…
Видите ли, мой дорогой профессор, пока вы этим занимаетесь, меня абсолютно не трогают мои симптоматические поступки. Они ничто по сравнению с солидным бревном в чужом глазу — глазу Фрейда. Я отнюдь не страдаю неврозом — постучим по дереву! Я подвергся анализу, и тем лучше для меня. Вы, конечно, знаете, до чего пациент может дойти с помощью самоанализа и не спастись от невроза — совсем как вы. Я буду по-прежнему поддерживать вас публично, не отказываясь от собственных взглядов, но в частных письмах начну говорить вам то, что думаю о вас на самом деле.
Фрейд Юнгу, 3 января 1913 года: «Предлагаю полностью прекратить наши личные отношения».
Юнг Фрейду, 6 января: «Я согласен с вашим желанием отказаться от личных отношений, потому что я никому не навязываю своей дружбы. Вы сами — лучший судья того, что этот момент для вас означает 'Остальное — тишина'».
Аналитики Центральной Европы и Джонс не изменили своих убеждений. Фрейд обсудил с ними Юнга в презрительном тоне. «Пусть бросается в свое озеро», — писал он Ференци. Он рассказал Джонсу о том, как Юнг похвалялся, что в отличие от Фрейда подвергался психоанализу. «С этой Мольцер [Мэри Мольцер, медсестра и предполагаемая любовница Юнга], я полагаю? Можете себе представить, в чем заключалось лечение».
Психоаналитическое сообщество, расколовшееся в прошлом году в связи с уходом Адлера, снова подверглось разделению, на этот раз и по идеологическим, и по национальным причинам. Но Юнг, после разрыва переживший длительный личный кризис, полный снов и видений, не был в состоянии основать школу и найти учеников, даже если и намеревался сделать это. «Трансформации», бессвязный текст новой психологии Юнга, были плохим замещением ясного письма Фрейда. Не было у него и круга друзей-аналитиков, как у Фрейда, многие из которых были с ним связаны либо эмоционально, либо в силу того, что он посылал к ним пациентов.
Ференци полагался на Фрейда как на отца и учителя, бомбардируя его снами и признаниями, беспрестанно рассказывая о неразрешимой проблеме матери и дочери, Гизеллы и Эльмы, описывая посещения проституток, беспокоясь, что заразился сифилисом, и тем, что действительно хочет заболеть сифилисом, чтобы предстать перед Гизеллой презираемым всеми сифилитиком и найти утешение в ее любви.
Джонсу было необходимо покровительство более терпимого человека, чем медицинские клики Лондона и Торонто. Какую бы информацию он ни утаивал от Фрейда, без сомнения, часть ее попадала к нему через Лоу Канн, которую Фрейд подвергал анализу. Пока проходил анализ, Джонс в последний раз побывал в Канаде. Фрейд написал Ференци о том, как мило вела себя Лоу (Джонс снова попал в переделку, на этот раз потому, что спал с ее компаньонкой, Линой). «Теперь я совершенно доволен своими приемными детьми», — сиял Фрейд.
Как Ференци, они были частью организации Фрейда. Это можно сказать и про весь тайный комитет. Даже Сабина Шпильрейн, которая сама теперь собиралась заняться психоанализом, избрала идеи Фрейда, а не Юнга. Его сыновья и дочери, возможно, были людьми более мелкого калибра, чем Юнг, но Фрейду этого было достаточно. В отличие от Юнга, который переживал разрыв годами, Фрейд пожал плечами и двинулся дальше.
Глава 24. Сказки
Когда Фрейд и Юнг в 1910 году все еще были друзьями и коллегами, Фрейд будто бы просил Юнга пообещать, что тот никогда не откажется от сексуальной теории, потому что она «нерушимый вал» на пути «прилива черной грязи оккультизма». Тяга Юнга к сверхъестественному была всем известна. Когда дело дошло до второй части очерка «Трансформации» с его видениями и таинственной психической энергией, намерения Юнга стали еще яснее. Ференци увидел в этом (май 1913 года) «не что иное, как его тайное признание в оккультизме под прикрытием науки».
И все же Фрейд не был таким яростным доктринером в отношении оккультного, как утверждает эта история о «приливе черной грязи» из мемуаров Юнга. Если бы Юнг продолжал считать сексуальное либидо величайшей жизненной силой, Фрейд, возможно, не возражал бы против того, чтобы он баловался вопросами сверхъестественного и необъяснимого — потому что самому ему это было не чуждо.
В июне Фрейду стало известно, что его друг посвящает свои вечера астрологии, но это его не обеспокоило. «Я полагаю, — писал Юнг, — что однажды мы обнаружим в астрологии массу знаний, которые мы всегда интуитивно относили в ведение небес». Никаких отеческих упреков о «черных приливах» не последовало. Фрейд просто сказал, что обещает «поверить во все, что может выглядеть рационально», поскольку «стал скромнее» в отношении оккультизма с тех пор, как «пережитое Ференци преподнесло мне великий урок».
Эти события с Ференци (о которых Юнг знал) произошли в 1910 и 1911 годах, когда Ференци увлек Фрейда в оккультную область, по крайней мере в соприкасающиеся с нею сферы, «передачу мыслей», или телепатию. Их переписка стала очень странной. Что-то во Фрейде хотело верить в невероятное.
Его длительное увлечение магическими цифрами и судьбоносными датами, хотя он предпочитал объяснять это «научными» средствами, приводило в недоумение многих его последователей. Джонса, рационалиста религиозной нации, шокировали любые действия, связанные с верой в сверхъестественное. Телепатию тоже можно было включить в эту категорию — хотя бы потому, что те, кто занимался ею, часто увлекались призраками и спиритическими сеансами.
Рамки этих феноменов были недостаточно четко определены. В 1910 году паранормальные явления — их было модно называть «загробной жизнью» или «невидимым миром» — все еще обладали какой-то научной вероятностью. Такие чудеса того времени, как беспроволочный телеграф и рентген, лишили людей ощущения того, что лежит в пределах нормального. Сэр Уильям Крукс, известный английский физик, который изобрел электронно-лучевую трубку, был тем же Уильямом Круксом, который верил, что танцевал с материализовавшимся духом по имени Кэти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
Но Джонс был достаточно безопасным. Более безопасным, чем любой из них. Вернувшись в Европу на весь оставшийся год, он хотя и надеялся, что в Канаде передумают и примут его, но строил планы, в которые Юнг не входил. В начале лета он вместе с Лоу Канн посетил Вену, чтобы Фрейд попробовал вылечить ее от пристрастия к морфию (которое, несомненно, усугубилось в Торонто). Фрейду эта «глубоко невротичная еврейка» очень понравилась.
Пока он был в Вене, Джонс узнал последние новости о Юнге и ухватился за фразу Ференци о том, что небольшая группа людей может представлять (по словам Джонса) «чистую теорию, не искаженную личными комплексами, и таким образом построить неофициальный внутренний круг». Фрейд пришел от этой идеи в восторг, назвал этот круг «тайным советом» и вместе с Джонсом принялся обсуждать перспективы. Они создали романтический образ братского отряда, борющегося со всем миром, «которому предназначено, — заливался Джонс, — как паладинам Карла Великого, защищать владения и политику хозяина». Цели этого союза были стратегическими, а не научными. «Я сказал бы, — писал Фрейд, — что мне было бы легче жить и умереть, если бы я знал, что существует такая организация, которая будет защищать мое творение».
Фрейд настаивал на том, чтобы дело не предавалось огласке. Он отдал приказы членам круга: Джонсу, Ференци и Абрахаму — врачам, — и двум неспециалистам, Ранку и новичку юристу Гансу Заксу. Все были евреями, кроме Джонса, а этот «кельт из Уэльса» старался доказать свою солидарность, называя себя, возможно в шутку, представителем еще одного «угнетенного народа». Эти люди должны были стать верховными жрецами, хранителями доктрины; или же, в зависимости от того, как были настроены менее суровые члены — Джонс, возможно, Закс, иногда даже Фрейд в более благодушном состоянии — храбрецы из приключенческих рассказов, которые дадут вечную клятву верности на крови и будут держаться вместе, что бы ни случилось.
В 1912 году не намечалось съезда, к которому нужно было готовиться. Планы проведения его в Мюнхене были отменены, когда Юнг объявил, что в сентябре поедет в Америку давать девять лекций в иезуитском Фордхэмском университете в Нью-Йорке. То ли случайно, то ли намеренно, но он оказался за пределами Европы как раз в тот момент, когда начали просачиваться вести о второй части «Трансформаций».
За несколько дней до отъезда Юнга Джонс был в Баварии с другом-аналитиком, у которого были гранки второй части в том виде, в котором книга должна была появиться в «Ежегоднике». Рукопись составляла почти триста страниц. Джонс извлек из них все, что только мог. Либидо, как он сообщил Фрейду, явно «перестало быть сексуальным у отдельного ребенка». Юнг не полностью отказывался от детской сексуальности, но, по словам Джонса, его работа была неясной и бессвязной, «беспорядочным нагромождением мифологии с редкими собственными замечаниями».
Вскоре Фрейд смог сам прочитать работу, когда неделю спустя госпожа Юнг, пока ее муж плыл по Атлантическому океану, отослала ему оттиски. Он сказал, что читал ее не спеша. Эти триста страниц отправились с Фрейдом в Рим, где он провел вторую половину сентября, а по пути в Вену он закончил чтение.
Теоретическое содержание Фрейд отмел в сторону, утверждая, что ошибки Юнга не имеют значения. Его больше беспокоил характер автора, потому что кто может уважать «величие, провозглашающее себя таковым»? И тем не менее ошибки постепенно начали восприниматься, и Фрейду нужно было как-то на них отреагировать. Вторая часть, которую все так ждали, оказалась странной поэмой о Герое, развитие которого через самопожертвование и перерождение происходит благодаря таинственным психическим силам («этой движущей силе нашей собственной души»), а не сексуальной энергии либидо, как утверждал Фрейд.
Лекции, которые Юнг читал в Нью-Йорке, скоро в виде сообщений из вторых рук попали в Европу. В них его мысли выражались более прямо. Он дал либидо новое определение, назвав его жизненной силой, он отрицал детскую сексуальность в понимании Фрейда, а также свел к минимуму воздействие эдипова комплекса. Человеческая природа у Юнга управлялась другими силами — духовными, а не биологическими.
В ноябре 1912 года Юнг написал из Цюриха впервые за три месяца, чтобы похвалиться «крупным успехом», которого достиг для движения в Америке. «Конечно, — писал он, — я оставил место и для той части моих взглядов, которые в некоторых местах отклоняются от существующих идей». Он решил отомстить:
Я нашел, что моя версия психоанализа убедила многих людей, которых до этого отталкивала проблема сексуальности в неврозе. Как только у меня появятся оттиски, я с удовольствием пришлю вам копию своих лекций в надежде, что вы постепенно примете некоторые нововведения, на которые уже есть намеки в моей работе о либидо.
Юнг знал, как на это отреагирует Фрейд, и в том, что он делал вид, будто ожидает обратного, было известное презрение. Но аргументы постепенно уступали место оскорбительным выпадам. «Ваш кройцлингский жест очень ранил меня», — добавил Юнг, на что Фрейд ответил, будто считает его «постоянные упоминания об этом как странными, так и оскорбительными». Он обращается к нему уже как к «дорогому доктору», а не к «дорогому другу».
Позже в том же месяце они встретились на нейтральной территории — при решении вопроса, связанного с одним из международных журналов, «Центральблатт», редактор которого, Штекель, не хотел оставлять поста, несмотря на попытки Фрейда сместить его за плохое поведение. По просьбе Фрейда Юнг как президент международной ассоциации созвал на встречу руководителей филиалов, чтобы избавиться от Штекеля в качестве редактора и утвердить вместо этого журнала новый. Возможно, оба понимали, что рано или поздно им придется встретиться последний раз перед расставанием — как любовникам, которые идут в ресторан на прощальный ужин.
Семеро человек, в том числе Фрейд и Юнг, собрались в мюнхенской гостинице «Парк» 24 ноября. Джонс, который в то время был во Флоренции, получил открытку от Юнга с сообщением, что встреча произойдет 26 ноября, но узнал о верной дате от своей любовницы, Канн, которая как раз подвергалась анализу в Вене. В Мюнхене он сказал Фрейду, что Юнг, без сомнения, сделал невольную описку. «У джентльмена не было бы такого бессознательного», — отвечал Фрейд.
Со Штекелем поступили так, как предложил Фрейд, лишив «Центральблатт» официального статуса. В одиннадцать, за два часа до того, как вся компания должна была собраться на обед, Зигмунд с Карлом вместе ушли из отеля и (как Фрейд сказал Ференци) «пошли на назначенную заранее прогулку, чтобы поговорить». Так что это событие планировалось.
Письмо об этой встрече было написано два дня спустя. Оно начиналось словами о «кройцлингском жесте». Потом произошло «невероятное и неожиданное». Юнг как будто капитулировал:
Он был совершенно сломлен, пристыжен и затем признался во всем что он уже давно боялся, будто близость со мной или другими повредит его независимости, и поэтому решил отдалиться; что он несомненно видел меня в свете своего отцовского комплекса и боялся того, что я скажу о его изменениях…
Я высказал ему все: спокойно сказал, что дружбу с ним не могу больше сохранять, что он сам создал эту близость, которую затем так жестоко разрушил, что в его отношениях с людьми не все в порядке, не только со мной, но и с другими… Он совершенно перестал спорить со мной и признал все. Я думаю, это было ему полезно.
Такое изменение, добавил Фрейд, не могло длиться вечно из-за «лживой сущности» Юнга.
О событиях, которые произошли после этого в Мюнхене, Ференци узнал в меньших подробностях. «У меня случился такой же приступ тревожности за столом, как тогда… в Бремене; я хотел встать и на какой-то миг почувствовал себя дурно». Фрейд винил во всем бессонную ночь в поезде.
В действительности все оказалось гораздо интереснее. За обедом возник небольшой спор. По одной версии, он касался египетского фараона, который как будто стер имя своего отца с памятников. Снова смерть, как и в Бремене. По другой версии, Фрейд был расстроен тем, что его имя пропустили в какой-то швейцарской работе по психоанализу. Очень может быть, что имело место и то и другое. Фрейд неожиданно обмяк и упал со стула. Джонс видел, как Юнг поднял его и отнес на диван. Придя в себя, тот пробормотал: «Как приятно, должно быть, умирать». Юнг писал в своих мемуарах: «Он смотрел на меня, как будто я был его отцом».
Фрейд не смог справиться либо со своими эмоциями, либо с проблемами пищеварения. Он боялся, что из-за этого обморока, как он сказал Джонсу, потерял «часть авторитета», но на протяжении одного-двух дней все говорило об обратном. Следом за ним в Вену пришло покаянное письмо от Юнга, где тот признает, что его ошибки непростительны, и заверяет Фрейда, что их «личные отношения» продолжатся, а также выражает надежду, что поездка домой не слишком его утомила.
В ответ Фрейд благодарит его и просит забыть об инциденте в гостинице как о «небольшом неврозе, которым мне действительно стоит заняться». Он добавляет, что «Трансформации» Юнга «принесли нам великое откровение, хотя и не то, которое вы планировали», и делает замечание о мистицизме, звучащее несколько пренебрежительно.
3 декабря Юнг спрашивает, как Фрейд может понимать его работу, в то же время недооценивая ее; что же касается «небольшого невроза», Фрейду следует отнестись к нему серьезно. 5 декабря Фрейд советует каждому из них обращать внимание на собственные неврозы, а не на неврозы соседа. Приблизительно 11 декабря в кратком письме, где Юнг отгораживается от Адлера, он хотел написать, что «даже дружки Адлера не считают меня своим», но вместо этого написал «вашим». 16 декабря Фрейд в письме подчеркивает эту описку и осведомляется, не мог бы Юнг отнестись к этому «без злобы».
Но Юнг не смог. 18 декабря он наконец потерял контроль над собой. Не нужно было, — гневно написал он, — Фрейду относиться к своим ученикам как к пациентам, получая либо рабски повинующихся сыновей, либо «дерзких щенков» вроде «Адлера, Штекеля и всей этой наглой шайки, теперь шатающейся по Вене». Обвинение следовало за обвинением. Юнг, чувствовавший такую же неуверенность по поводу своих новых идей, как когда-то Фрейд по поводу своих, возможно, считал, что эта грубость возымеет терапевтическое действие.
Я достаточно объективен, чтобы понимать вашу хитрость. Вы вынюхиваете все симптоматические поступки у людей вокруг вас, и все они опускаются до уровня сыновей и дочерей, которые смущенно сознаются в своих пороках. А вы остаетесь наверху, как отец, — ловко устроились…
Видите ли, мой дорогой профессор, пока вы этим занимаетесь, меня абсолютно не трогают мои симптоматические поступки. Они ничто по сравнению с солидным бревном в чужом глазу — глазу Фрейда. Я отнюдь не страдаю неврозом — постучим по дереву! Я подвергся анализу, и тем лучше для меня. Вы, конечно, знаете, до чего пациент может дойти с помощью самоанализа и не спастись от невроза — совсем как вы. Я буду по-прежнему поддерживать вас публично, не отказываясь от собственных взглядов, но в частных письмах начну говорить вам то, что думаю о вас на самом деле.
Фрейд Юнгу, 3 января 1913 года: «Предлагаю полностью прекратить наши личные отношения».
Юнг Фрейду, 6 января: «Я согласен с вашим желанием отказаться от личных отношений, потому что я никому не навязываю своей дружбы. Вы сами — лучший судья того, что этот момент для вас означает 'Остальное — тишина'».
Аналитики Центральной Европы и Джонс не изменили своих убеждений. Фрейд обсудил с ними Юнга в презрительном тоне. «Пусть бросается в свое озеро», — писал он Ференци. Он рассказал Джонсу о том, как Юнг похвалялся, что в отличие от Фрейда подвергался психоанализу. «С этой Мольцер [Мэри Мольцер, медсестра и предполагаемая любовница Юнга], я полагаю? Можете себе представить, в чем заключалось лечение».
Психоаналитическое сообщество, расколовшееся в прошлом году в связи с уходом Адлера, снова подверглось разделению, на этот раз и по идеологическим, и по национальным причинам. Но Юнг, после разрыва переживший длительный личный кризис, полный снов и видений, не был в состоянии основать школу и найти учеников, даже если и намеревался сделать это. «Трансформации», бессвязный текст новой психологии Юнга, были плохим замещением ясного письма Фрейда. Не было у него и круга друзей-аналитиков, как у Фрейда, многие из которых были с ним связаны либо эмоционально, либо в силу того, что он посылал к ним пациентов.
Ференци полагался на Фрейда как на отца и учителя, бомбардируя его снами и признаниями, беспрестанно рассказывая о неразрешимой проблеме матери и дочери, Гизеллы и Эльмы, описывая посещения проституток, беспокоясь, что заразился сифилисом, и тем, что действительно хочет заболеть сифилисом, чтобы предстать перед Гизеллой презираемым всеми сифилитиком и найти утешение в ее любви.
Джонсу было необходимо покровительство более терпимого человека, чем медицинские клики Лондона и Торонто. Какую бы информацию он ни утаивал от Фрейда, без сомнения, часть ее попадала к нему через Лоу Канн, которую Фрейд подвергал анализу. Пока проходил анализ, Джонс в последний раз побывал в Канаде. Фрейд написал Ференци о том, как мило вела себя Лоу (Джонс снова попал в переделку, на этот раз потому, что спал с ее компаньонкой, Линой). «Теперь я совершенно доволен своими приемными детьми», — сиял Фрейд.
Как Ференци, они были частью организации Фрейда. Это можно сказать и про весь тайный комитет. Даже Сабина Шпильрейн, которая сама теперь собиралась заняться психоанализом, избрала идеи Фрейда, а не Юнга. Его сыновья и дочери, возможно, были людьми более мелкого калибра, чем Юнг, но Фрейду этого было достаточно. В отличие от Юнга, который переживал разрыв годами, Фрейд пожал плечами и двинулся дальше.
Глава 24. Сказки
Когда Фрейд и Юнг в 1910 году все еще были друзьями и коллегами, Фрейд будто бы просил Юнга пообещать, что тот никогда не откажется от сексуальной теории, потому что она «нерушимый вал» на пути «прилива черной грязи оккультизма». Тяга Юнга к сверхъестественному была всем известна. Когда дело дошло до второй части очерка «Трансформации» с его видениями и таинственной психической энергией, намерения Юнга стали еще яснее. Ференци увидел в этом (май 1913 года) «не что иное, как его тайное признание в оккультизме под прикрытием науки».
И все же Фрейд не был таким яростным доктринером в отношении оккультного, как утверждает эта история о «приливе черной грязи» из мемуаров Юнга. Если бы Юнг продолжал считать сексуальное либидо величайшей жизненной силой, Фрейд, возможно, не возражал бы против того, чтобы он баловался вопросами сверхъестественного и необъяснимого — потому что самому ему это было не чуждо.
В июне Фрейду стало известно, что его друг посвящает свои вечера астрологии, но это его не обеспокоило. «Я полагаю, — писал Юнг, — что однажды мы обнаружим в астрологии массу знаний, которые мы всегда интуитивно относили в ведение небес». Никаких отеческих упреков о «черных приливах» не последовало. Фрейд просто сказал, что обещает «поверить во все, что может выглядеть рационально», поскольку «стал скромнее» в отношении оккультизма с тех пор, как «пережитое Ференци преподнесло мне великий урок».
Эти события с Ференци (о которых Юнг знал) произошли в 1910 и 1911 годах, когда Ференци увлек Фрейда в оккультную область, по крайней мере в соприкасающиеся с нею сферы, «передачу мыслей», или телепатию. Их переписка стала очень странной. Что-то во Фрейде хотело верить в невероятное.
Его длительное увлечение магическими цифрами и судьбоносными датами, хотя он предпочитал объяснять это «научными» средствами, приводило в недоумение многих его последователей. Джонса, рационалиста религиозной нации, шокировали любые действия, связанные с верой в сверхъестественное. Телепатию тоже можно было включить в эту категорию — хотя бы потому, что те, кто занимался ею, часто увлекались призраками и спиритическими сеансами.
Рамки этих феноменов были недостаточно четко определены. В 1910 году паранормальные явления — их было модно называть «загробной жизнью» или «невидимым миром» — все еще обладали какой-то научной вероятностью. Такие чудеса того времени, как беспроволочный телеграф и рентген, лишили людей ощущения того, что лежит в пределах нормального. Сэр Уильям Крукс, известный английский физик, который изобрел электронно-лучевую трубку, был тем же Уильямом Круксом, который верил, что танцевал с материализовавшимся духом по имени Кэти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59