Среди ее интеллектуальных завоеваний (в некоторых случаях физических) оказались Толстой, Стриндберг, Шницлер, Рильке и Ницше. О ней говорили, что мужчина через девять месяцев после начала связи с ней рождает идею. С Фрейдом она вела себя покорно и обожающе.» гостила в Вене и завязала интеллектуальный роман с Фрейдом, она рассказала ему, что Адлер пригласил ее на одно из обсуждений, которые проводились у него по четвергам. Фрейд отметил, что между этими группами нет контакта, и гости венского общества должны выбирать одну или другую. Но в случае этой дамы он великодушно переступил это правило. «У меня и в мыслях не было бы, дорогая леди, навязывать вам такое ограничение». И все же он попросил ее «не упоминать о вашем контакте с нами, когда вы там, и наоборот».
Адлерианцы стали затерянным племенем, дожившим до наших дней в виде школы «индивидуальной психологии», которую фрейдисты провозгласили упрощенной, социалистической и ненаучной. Идеям Адлера повезло несколько больше. Фрейд сам перенял несколько из них, например, предложенный в 1920 году термин «инстинкт смерти» (или «влечение к смерти») произошел от «агрессивного желания» Адлера, придуманного им в 1908 году.
Только специалисты по истории психологии знают эти подробности и придают им значение. Эти яростные противостояния кажутся в наши дни абсолютно не заслуживающими внимания. Ко второй половине двадцатого века еретические идеи Адлера стали частью психоаналитического образа мышления. Половое желание перестали считать ключом к пониманию всего. Но в 1911 году Фрейд мечтал лишь о том, чтобы Адлер оказался в небытии и перестал представлять собой угрозу.
Глава 23. Разрыв с Юнгом
В 1911 году психоаналитик стал героем художественной литературы благодаря немецкому роману «Интеллектуалы» Греты Майзель-Хесс, где изображен доктор с проницательным взглядом и бородкой, которую он любит поглаживать. Этот доктор лечит невротичку, страдающую от подавленных воспоминаний о сексе. После того как она рассказывает ему о своих снах, он вылечивает ее с помощью гипноза и внушения. Американский доаналитический роман 1880 года, «Процесс доктора Гайденхоффа» Эдварда Беллами уже касался этой темы. Как выразился доктор Гайденхофф, «вопрос Макбета „Как исцелить недужное сознанье,/Как выполоть из памяти печаль,/Как письмена тоски стереть в мозгу…“ „Пер. Ю. Корнеева.“ был загадкой для врача шестнадцатого столетия, но врач двадцатого и, возможно, даже девятнадцатого века сможет ответить на него (утвердительно».
***
К 1911 году Фрейд рассказал миру о психоанализе, но попрежнему презрительно относился к попыткам его популяризации. Это была доктрина для образованных людей. Ни его, ни Юнга не интересовало вульгарное любопытство публики. Когда в следующем году цюрихские газеты развернули кампанию против психоанализа, первым побуждением Юнга было обратиться к юристу и подать в суд на вредителей за клевету (он не смог этого сделать или не захотел). Если «публика» имеет какое-то значение, пусть об этом беспокоятся подчиненные. Ференци писал Фрейду (в августе 1911 года), что, по крайней мере, в венгерской части Австрийской империи «молодежь и интеллектуалы» уже завоеваны, даже если их легко могли переубедить «злобные нападки профессоров». Фрейд никак на это не отреагировал.
Он и Юнг были практикующими психоаналитиками — особенно Фрейд, потому что у него не было богатой жены и источников дохода помимо пациентов, — но, что более важно, они были ведущими теоретиками в своей области. Юнг специализировался на лечении и понимании сумасшествия, по выражению Энтони Сторра, «поиске смысла в кажущейся бессмыслице». Его работа дополняла исследования Фрейдом невроза, и они оба были солидными фигурами движения, занимавшими доминирующее положение. Уход Адлера в 1911 году не поссорил их. Юнг, не терпевший всех венцев, кроме Фрейда, хотел избавиться от него еще больше, чем Фрейд. Двоевластие было эффективно до тех пор, пока у них не возникло разногласий по поводу ранга.
Как бы это ни замалчивалось, Фрейд должен был оставаться старшим партнером. Они могли не соглашаться друг с другом, но споры имели свои пределы. Их статус по отношению друг к другу карикатурно выражен в групповой фотографии с Веймарского съезда в сентябре 1911 года, где Фрейд, который был гораздо ниже Юнга, возвышается над ним. Либо Фрейд стоял на ящике, либо Юнг стоял ниже уровня пола.
С самого начала у каждого из них было то, что нужно другому. Фрейд не скрывал, каким прекрасным организатором и пропагандистом считает друга. Юнг признавался в своих мемуарах, что хотел воспользоваться опытом Фрейда. Кроме личных интересов, наверняка они просто нравились друг другу. Но история об отце и сыне, предложенная одним и принятая вторым, повторялась слишком часто, чтобы быть правдой.
Если принять самую мрачную точку зрения, они были близкими знакомыми, которые хотели или нуждались в том, чтобы казаться друзьями. В это время в переписке они осторожно обходили некоторые темы, как корабли — мели. Они регулярно писали друг другу о политике движения, новостях и врагах, но все реже — о теоретических вопросах. Их письма были сложными построениями, в которых часто подразумевалось больше, чем говорилось.
В 1911 году скрытой темой переписки был очерк (который в конце концов стал книгой) о мифологии, написанный Юнгом и приобретший некую таинственность. Юнг вспомнил семейную легенду о том, что он правнук Гете благодаря какой-то внебрачной связи, чтобы пошутить о том, как идет работа, и сказать, что Гете она бы понравилась, подразумевая при этом, что Фрейд бы ее не одобрил. Юнг пишет Фрейду 18 января:
Опасно яйцу пытаться быть умнее курицы И все же то, что заключено в яйце, должно в конце концов набраться храбрости и вы браться наружу. Так что вы видите, к каким фантазиям мне приходится прибегать, чтобы защитить себя от вашей критики.
Говорят, что ваш сын Мартин сломал ногу, катаясь на лыжах. Это правда?
Мартин сломал ногу на Шнееберге. Фрейд пишет Юнгу 22 января:
Он лежал пять часов без движения на снегу, пока не прибыла помощь, и некоторые органы непременно бы замерзли, если бы рядом не оказалось друга. Не знаю, почему ты так боишься моей критики насчет мифологии.
Их жизни очень отличались друг от друга. Юнг, который всегда сомневался в том, что секс может все объяснить, был неверен жене, и ей приходилось с этим мириться. Фрейд, считавший сексуальность центром человеческой деятельности, вел почти не существующую половую жизнь с Мартой. Юнг в своем доме на берегу озера на стене кабинета повесил древние манускрипты и фотографию Туринской плащаницы, которую прикрывал куском материи, чтобы не было видно отпечатка лица Христа. Фрейд сидел в своей тесной квартире вместе со статуэтками «старых и грязных богов». По сравнению с масштабами Юнга его жизнь кажется ограниченной и замкнутой.
В январе 1911 года, работая вечерами у себя в кабинете, Фрейд начал страдать от головной боли, днем же его тревожила забывчивость. Он решил, что это признаки старости (ему было теперь пятьдесят четыре) и отвердения артерий, и сообщил Юнгу, что у него проблемы со здоровьем. Но тут кто-то заметил, что в резиновой трубке, по которой газ поступал в его настольную лампу, плохое соединение. Каждую ночь он медленно себя отравлял.
Узнав об этом. Юнг пишет: «Неужели никто не слышал запаха газа?» Это заставило Фрейда описать случай более подробно («Я не чувствовал запаха, потому что сидел окутанный дымом сигары») и трогательно похвастаться, что, столкнувшись с этой потерей памяти о людях и событиях, «я не приписал все неврозу и очень этим горжусь».
То, что Юнг собирается написать очерк по мифологии, очень интересовало Фрейда, поскольку ему самому была близка эта тема. Он считал, что мифы имеют невротическое происхождение. Так, Ева на самом деле мать Адама, а история в Книге Бытия — искаженный первоначальный миф, в котором Адама наказывают за кровосмешение с ней. Такой подход, типичный для Фрейда, был свойствен Юнгу в меньшей степени. Он считал, что мифы имеют свою реальность и самостоятельную ценность, а не являются простым отражением бессознательного. Он рассказал Фрейду, как «бродил в одиночестве по незнакомой земле, видя чудесные вещи, не виданные никем раньше». Фрейд не усматривал в этом вреда. Но ему очень хотелось знать, что же выйдет наружу из этого яйца.
Все стало ясно из выступления Юнга во время Веймарского съезда, а затем в больших подробностях в первой части самого очерка, опубликованного в «Ежегоднике», работы, которая произвела на читателей впечатление своим размахом, прекрасным исполнением и в первую очередь неясностью. В этом очерке под названием «Трансформации и символы либидо» Юнг использовал многие литературные и антропологические источники и попытался истолковать мифы примитивных народов и древних цивилизаций как нечто целое, основанное на одних и тех же символических цифрах и образах. Часть этого целого он впоследствии назвал «коллективным бессознательным».
Большая часть экспериментальных данных Юнга, как в этом очерке, так и в других работах, была получена от людей в состоянии измененного сознания, в том числе провидцев и шизофреников, которые, предположительно, имели больший доступ к этим универсальным мифам. В частности, на него оказали влияние опубликованные фантазии женщины, с которой он лично не был знаком, — молодой американки, писавшей стихи и впадавшей в транс, мисс Франк Миллер. Ее излияния о Боге, солнце и ацтекском герое, укушенном зеленой змеей, похоже, подвигли Юнга выразить свои собственные видения в «Трансформациях».
Кроме мисс Миллер с очевидными странностями, у него были душевнобольные пациенты, фантазии которых, по его мнению, содержали те же мифологические элементы. Он выразил свою точку зрения в афоризме на Веймарском съезде: «При [шизофрении] пациент страдает от воспоминаний человечества», перефразированном утверждении Фрейда, сделанном в 1890-х годах, согласно которому истерик страдает от воспоминаний, но не всего человечества, а своих собственных.
Фрейд, озадаченный этими новыми идеями, не находил в них ничего еретического. Один из его собственных проектов 1911 года касался примитивных народов и их обычаев (впоследствии это стало книгой «Тотем и табу»), и он говорил Джонсу, будто они с Юнгом «на одном пути», что было неверно. Джонс, который в сентябре вернулся в Европу, в Веймар, говорил Фрейду (правда, пятнадцать лет спустя), что на съезде Юнг отвел его в сторону и начал рассказывать о дне, когда он станет выше Фрейда. Джонс ответил, что ему нужно проанализировать «отцовский комплекс», который заставляет его говорить такие вещи, а Юнг в ответ сказал: «Это моя судьба».
«И Юнг, и Фрейд любили делать подобные заявления. В 1912 году, заканчивая семинар в Венском психоаналитическом обществе, Фрейд защищал свою точку зрения словами: „Я знаю, что у меня есть предназначение, которое нужно выполнить. Я не могу избежать судьбы, и мне не нужно самому двигаться к ней. Я жду ее“.»
На Веймарском съезде раскол между ними внешне не был заметен. Но линии коммуникации уже работали плохо. Фрейд жил у Юнгов в Куснахте и не сказал ни слова о первой части «Трансформаций», опубликованной почти за месяц до того. Юнг не мог заставить себя заговорить об этом, и это сделала госпожа Юнг, которая тайно писала Фрейду в октябре и ноябре, рассказывая о вещах, о которых до того умалчивали. Ее «мучила» мысль о том, что его отношения с Юнгом «не совсем такие, какими должны быть». Она рассказала об «опасениях» и «тревоге» мужа в связи с «Трансформациями» и тем самым обратила внимание Фрейда на некоторые нюансы в первой части, которые он мог пропустить, а также на вероятность того, что вторая часть ему может не понравиться.
Брак госпожи Юнг не был безоблачным, отчасти из-за сексуальной жизни мужа. Две из его предполагаемых любовниц — Тони Вулф, бывшая пациентка, и медсестра, Мэри Мольцер, женщины среднего класса, впоследствии ставшие аналитиками, — тоже были на съезде. Возможно, Эмма искала у Фрейда какого-то сочувствия. В одном письме Эмма сетует, что, конечно, все эти женщины влюблены в Карла, и добавляет, что она совершенно не может противопоставить себя ему «и мне обычно в компании приходится вести себя еще более глупо». В Цюрихе женщина занимала такой же статус, как и в Вене. Но госпожа Юнг была не настолько подавлена авторитетом мужа, чтобы не давать советов Фрейду. Ее письмо от 6 ноября заканчивается предостережением:
Можете себе представить, какой радостью и честью для меня является то доверие, которое вы оказываете Карлу, но мне кажется, что иногда вы даете ему слишком много — неужели вы не видите в нем своего последователя и исполнителя в слишком большой степени? Разве люди часто не дают много потому, что хотят много сохранить?… И думайте о Карле не с отцовским чувством: «Он вырастет, а я должен буду уступить ему место», а так, как один человек думает о другом, у которого, как и у вас, есть собственный закон, который нужно выполнять.
Такой материнский совет от молодой госпожи Юнг наверняка заставил Фрейда заскрипеть зубами. Но она знала, о чем говорит. Вторая часть шедевра, над которой Юнг в то время все еще работал, начала отбрасывать тень, как и первая.
«Во второй части, — писал Юнг 14 ноября, — я подхожу к фундаментальному обсуждению теории либидо». В словаре Фрейда «либидо» означало всесильное сексуальное желание. Появились знаки, указывающие на то, что Юнг собирается изменить это священное слово психоаналитического словаря и расширить его определение до энергии, не обязательно сексуальной. От Фрейда к Юнгу и обратно ходили напряженные письма, где их авторы выражали вежливое несогласие, хотя явных поводов для этого не было.
В 1911 году Фрейд без видимых причин опубликовал историческое исследование об Эфесе, описывая, как апостол Павел основал там общину отступников, которые «недолго сохраняли ему верность» и попали под влияние другого апостола, Иоанна, уклонившегося в мистику. Некоторые специалисты полагают, что это было направлено на Юнга, отступника фрейдовских дней, хотя намек был настолько слабым, что едва ли мог произвести серьезное впечатление на такого уверенного в себе человека.
Они уже стояли на пути к разрыву. «Я бы никогда с самого начала не стал на вашу сторону, если бы в моей крови не было ереси», — писал Фрейду Юнг в марте 1912 года, возможно, имея в виду святого Иоанна в Эфесе. Он начал выражать сомнения по поводу фрейдистской концепции желания инцеста у маленьких детей, что означало пересмотр эдипова комплекса. Для неспециалистов многие моменты, по которым они не соглашались, о происхождении табу на инцест, непонятны. Сам Фрейд не сразу понял, что имеет в виду Юнг.
В мае 1912 года они нашли тривиальный повод для ссоры и отвлечения внимания от основной проблемы — их взаимоотношений. Фрейд отправился в гости к Людвигу Бинсвангеру, молодому швейцарскому психиатру, с которым когда-то познакомился в Вене вместе с Юнгом. Бинсвангер, которому Фрейд нравился больше, чем Юнг, считал, что умирает от рака (но прожил еще пятьдесят четыре года), и собирался написать прощальный очерк. По этому поводу Фрейд и приезжал к нему.
Бинсвангер по наследству получил управление санаторием «Бельвю» в Кройцлинге на озере Констанс, где лечили Берту Паппенгейм. Там же находилось его семейное имение, где Фрейд посетил его на Троицу. Он отметил, что граф Цеппелин, тот самый, в честь которого назвали известный воздухоплавательный аппарат, живет по соседству.
Юнг находился не более чем в шестидесяти пяти километрах к югу, на озере Цюрих, но либо Фрейд не предупредил его о своем визите вовремя, либо Юнг сделал вид, что не знал об этом. Фрейд послал письмо о своих планах в последний момент, а Юнг в это время катался по озеру на яхте. Или Фрейд сделал так из злого умысла (как до сих пор считают некоторые последователи Юнга), или же это произошло в результате недоразумения, усугубленного нежеланием обеих сторон встретиться.
Юнг, либо искренне обиженный, либо стремящийся получить тактическое преимущество, назвал это происшествие «кройцлингским жестом». «Я понимаю ваш кройцлингский жест, — мрачно сказал он. — Верна ли ваша политика, покажет успех либо неудача моей работы».
В июле Фрейд пишет Ференци, риторически вопрошая, что это мажет означать, и сам дает ответ:
Вероятно, Юнг находится в состоянии сильнейшего невроза. Неважно, чем это закончится, но похоже, что мое намерение объединить евреев и «гоев» «Иноверцы, неевреи; иногда слово носит презрительный оттенок (с еврейск.). — Прим. ред.» в служении психоанализу не осуществилось. Они не смешиваются, как масло и вода.
6 августа Ференци отвечает немедленным осуждением Юнга и его фантазий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
Адлерианцы стали затерянным племенем, дожившим до наших дней в виде школы «индивидуальной психологии», которую фрейдисты провозгласили упрощенной, социалистической и ненаучной. Идеям Адлера повезло несколько больше. Фрейд сам перенял несколько из них, например, предложенный в 1920 году термин «инстинкт смерти» (или «влечение к смерти») произошел от «агрессивного желания» Адлера, придуманного им в 1908 году.
Только специалисты по истории психологии знают эти подробности и придают им значение. Эти яростные противостояния кажутся в наши дни абсолютно не заслуживающими внимания. Ко второй половине двадцатого века еретические идеи Адлера стали частью психоаналитического образа мышления. Половое желание перестали считать ключом к пониманию всего. Но в 1911 году Фрейд мечтал лишь о том, чтобы Адлер оказался в небытии и перестал представлять собой угрозу.
Глава 23. Разрыв с Юнгом
В 1911 году психоаналитик стал героем художественной литературы благодаря немецкому роману «Интеллектуалы» Греты Майзель-Хесс, где изображен доктор с проницательным взглядом и бородкой, которую он любит поглаживать. Этот доктор лечит невротичку, страдающую от подавленных воспоминаний о сексе. После того как она рассказывает ему о своих снах, он вылечивает ее с помощью гипноза и внушения. Американский доаналитический роман 1880 года, «Процесс доктора Гайденхоффа» Эдварда Беллами уже касался этой темы. Как выразился доктор Гайденхофф, «вопрос Макбета „Как исцелить недужное сознанье,/Как выполоть из памяти печаль,/Как письмена тоски стереть в мозгу…“ „Пер. Ю. Корнеева.“ был загадкой для врача шестнадцатого столетия, но врач двадцатого и, возможно, даже девятнадцатого века сможет ответить на него (утвердительно».
***
К 1911 году Фрейд рассказал миру о психоанализе, но попрежнему презрительно относился к попыткам его популяризации. Это была доктрина для образованных людей. Ни его, ни Юнга не интересовало вульгарное любопытство публики. Когда в следующем году цюрихские газеты развернули кампанию против психоанализа, первым побуждением Юнга было обратиться к юристу и подать в суд на вредителей за клевету (он не смог этого сделать или не захотел). Если «публика» имеет какое-то значение, пусть об этом беспокоятся подчиненные. Ференци писал Фрейду (в августе 1911 года), что, по крайней мере, в венгерской части Австрийской империи «молодежь и интеллектуалы» уже завоеваны, даже если их легко могли переубедить «злобные нападки профессоров». Фрейд никак на это не отреагировал.
Он и Юнг были практикующими психоаналитиками — особенно Фрейд, потому что у него не было богатой жены и источников дохода помимо пациентов, — но, что более важно, они были ведущими теоретиками в своей области. Юнг специализировался на лечении и понимании сумасшествия, по выражению Энтони Сторра, «поиске смысла в кажущейся бессмыслице». Его работа дополняла исследования Фрейдом невроза, и они оба были солидными фигурами движения, занимавшими доминирующее положение. Уход Адлера в 1911 году не поссорил их. Юнг, не терпевший всех венцев, кроме Фрейда, хотел избавиться от него еще больше, чем Фрейд. Двоевластие было эффективно до тех пор, пока у них не возникло разногласий по поводу ранга.
Как бы это ни замалчивалось, Фрейд должен был оставаться старшим партнером. Они могли не соглашаться друг с другом, но споры имели свои пределы. Их статус по отношению друг к другу карикатурно выражен в групповой фотографии с Веймарского съезда в сентябре 1911 года, где Фрейд, который был гораздо ниже Юнга, возвышается над ним. Либо Фрейд стоял на ящике, либо Юнг стоял ниже уровня пола.
С самого начала у каждого из них было то, что нужно другому. Фрейд не скрывал, каким прекрасным организатором и пропагандистом считает друга. Юнг признавался в своих мемуарах, что хотел воспользоваться опытом Фрейда. Кроме личных интересов, наверняка они просто нравились друг другу. Но история об отце и сыне, предложенная одним и принятая вторым, повторялась слишком часто, чтобы быть правдой.
Если принять самую мрачную точку зрения, они были близкими знакомыми, которые хотели или нуждались в том, чтобы казаться друзьями. В это время в переписке они осторожно обходили некоторые темы, как корабли — мели. Они регулярно писали друг другу о политике движения, новостях и врагах, но все реже — о теоретических вопросах. Их письма были сложными построениями, в которых часто подразумевалось больше, чем говорилось.
В 1911 году скрытой темой переписки был очерк (который в конце концов стал книгой) о мифологии, написанный Юнгом и приобретший некую таинственность. Юнг вспомнил семейную легенду о том, что он правнук Гете благодаря какой-то внебрачной связи, чтобы пошутить о том, как идет работа, и сказать, что Гете она бы понравилась, подразумевая при этом, что Фрейд бы ее не одобрил. Юнг пишет Фрейду 18 января:
Опасно яйцу пытаться быть умнее курицы И все же то, что заключено в яйце, должно в конце концов набраться храбрости и вы браться наружу. Так что вы видите, к каким фантазиям мне приходится прибегать, чтобы защитить себя от вашей критики.
Говорят, что ваш сын Мартин сломал ногу, катаясь на лыжах. Это правда?
Мартин сломал ногу на Шнееберге. Фрейд пишет Юнгу 22 января:
Он лежал пять часов без движения на снегу, пока не прибыла помощь, и некоторые органы непременно бы замерзли, если бы рядом не оказалось друга. Не знаю, почему ты так боишься моей критики насчет мифологии.
Их жизни очень отличались друг от друга. Юнг, который всегда сомневался в том, что секс может все объяснить, был неверен жене, и ей приходилось с этим мириться. Фрейд, считавший сексуальность центром человеческой деятельности, вел почти не существующую половую жизнь с Мартой. Юнг в своем доме на берегу озера на стене кабинета повесил древние манускрипты и фотографию Туринской плащаницы, которую прикрывал куском материи, чтобы не было видно отпечатка лица Христа. Фрейд сидел в своей тесной квартире вместе со статуэтками «старых и грязных богов». По сравнению с масштабами Юнга его жизнь кажется ограниченной и замкнутой.
В январе 1911 года, работая вечерами у себя в кабинете, Фрейд начал страдать от головной боли, днем же его тревожила забывчивость. Он решил, что это признаки старости (ему было теперь пятьдесят четыре) и отвердения артерий, и сообщил Юнгу, что у него проблемы со здоровьем. Но тут кто-то заметил, что в резиновой трубке, по которой газ поступал в его настольную лампу, плохое соединение. Каждую ночь он медленно себя отравлял.
Узнав об этом. Юнг пишет: «Неужели никто не слышал запаха газа?» Это заставило Фрейда описать случай более подробно («Я не чувствовал запаха, потому что сидел окутанный дымом сигары») и трогательно похвастаться, что, столкнувшись с этой потерей памяти о людях и событиях, «я не приписал все неврозу и очень этим горжусь».
То, что Юнг собирается написать очерк по мифологии, очень интересовало Фрейда, поскольку ему самому была близка эта тема. Он считал, что мифы имеют невротическое происхождение. Так, Ева на самом деле мать Адама, а история в Книге Бытия — искаженный первоначальный миф, в котором Адама наказывают за кровосмешение с ней. Такой подход, типичный для Фрейда, был свойствен Юнгу в меньшей степени. Он считал, что мифы имеют свою реальность и самостоятельную ценность, а не являются простым отражением бессознательного. Он рассказал Фрейду, как «бродил в одиночестве по незнакомой земле, видя чудесные вещи, не виданные никем раньше». Фрейд не усматривал в этом вреда. Но ему очень хотелось знать, что же выйдет наружу из этого яйца.
Все стало ясно из выступления Юнга во время Веймарского съезда, а затем в больших подробностях в первой части самого очерка, опубликованного в «Ежегоднике», работы, которая произвела на читателей впечатление своим размахом, прекрасным исполнением и в первую очередь неясностью. В этом очерке под названием «Трансформации и символы либидо» Юнг использовал многие литературные и антропологические источники и попытался истолковать мифы примитивных народов и древних цивилизаций как нечто целое, основанное на одних и тех же символических цифрах и образах. Часть этого целого он впоследствии назвал «коллективным бессознательным».
Большая часть экспериментальных данных Юнга, как в этом очерке, так и в других работах, была получена от людей в состоянии измененного сознания, в том числе провидцев и шизофреников, которые, предположительно, имели больший доступ к этим универсальным мифам. В частности, на него оказали влияние опубликованные фантазии женщины, с которой он лично не был знаком, — молодой американки, писавшей стихи и впадавшей в транс, мисс Франк Миллер. Ее излияния о Боге, солнце и ацтекском герое, укушенном зеленой змеей, похоже, подвигли Юнга выразить свои собственные видения в «Трансформациях».
Кроме мисс Миллер с очевидными странностями, у него были душевнобольные пациенты, фантазии которых, по его мнению, содержали те же мифологические элементы. Он выразил свою точку зрения в афоризме на Веймарском съезде: «При [шизофрении] пациент страдает от воспоминаний человечества», перефразированном утверждении Фрейда, сделанном в 1890-х годах, согласно которому истерик страдает от воспоминаний, но не всего человечества, а своих собственных.
Фрейд, озадаченный этими новыми идеями, не находил в них ничего еретического. Один из его собственных проектов 1911 года касался примитивных народов и их обычаев (впоследствии это стало книгой «Тотем и табу»), и он говорил Джонсу, будто они с Юнгом «на одном пути», что было неверно. Джонс, который в сентябре вернулся в Европу, в Веймар, говорил Фрейду (правда, пятнадцать лет спустя), что на съезде Юнг отвел его в сторону и начал рассказывать о дне, когда он станет выше Фрейда. Джонс ответил, что ему нужно проанализировать «отцовский комплекс», который заставляет его говорить такие вещи, а Юнг в ответ сказал: «Это моя судьба».
«И Юнг, и Фрейд любили делать подобные заявления. В 1912 году, заканчивая семинар в Венском психоаналитическом обществе, Фрейд защищал свою точку зрения словами: „Я знаю, что у меня есть предназначение, которое нужно выполнить. Я не могу избежать судьбы, и мне не нужно самому двигаться к ней. Я жду ее“.»
На Веймарском съезде раскол между ними внешне не был заметен. Но линии коммуникации уже работали плохо. Фрейд жил у Юнгов в Куснахте и не сказал ни слова о первой части «Трансформаций», опубликованной почти за месяц до того. Юнг не мог заставить себя заговорить об этом, и это сделала госпожа Юнг, которая тайно писала Фрейду в октябре и ноябре, рассказывая о вещах, о которых до того умалчивали. Ее «мучила» мысль о том, что его отношения с Юнгом «не совсем такие, какими должны быть». Она рассказала об «опасениях» и «тревоге» мужа в связи с «Трансформациями» и тем самым обратила внимание Фрейда на некоторые нюансы в первой части, которые он мог пропустить, а также на вероятность того, что вторая часть ему может не понравиться.
Брак госпожи Юнг не был безоблачным, отчасти из-за сексуальной жизни мужа. Две из его предполагаемых любовниц — Тони Вулф, бывшая пациентка, и медсестра, Мэри Мольцер, женщины среднего класса, впоследствии ставшие аналитиками, — тоже были на съезде. Возможно, Эмма искала у Фрейда какого-то сочувствия. В одном письме Эмма сетует, что, конечно, все эти женщины влюблены в Карла, и добавляет, что она совершенно не может противопоставить себя ему «и мне обычно в компании приходится вести себя еще более глупо». В Цюрихе женщина занимала такой же статус, как и в Вене. Но госпожа Юнг была не настолько подавлена авторитетом мужа, чтобы не давать советов Фрейду. Ее письмо от 6 ноября заканчивается предостережением:
Можете себе представить, какой радостью и честью для меня является то доверие, которое вы оказываете Карлу, но мне кажется, что иногда вы даете ему слишком много — неужели вы не видите в нем своего последователя и исполнителя в слишком большой степени? Разве люди часто не дают много потому, что хотят много сохранить?… И думайте о Карле не с отцовским чувством: «Он вырастет, а я должен буду уступить ему место», а так, как один человек думает о другом, у которого, как и у вас, есть собственный закон, который нужно выполнять.
Такой материнский совет от молодой госпожи Юнг наверняка заставил Фрейда заскрипеть зубами. Но она знала, о чем говорит. Вторая часть шедевра, над которой Юнг в то время все еще работал, начала отбрасывать тень, как и первая.
«Во второй части, — писал Юнг 14 ноября, — я подхожу к фундаментальному обсуждению теории либидо». В словаре Фрейда «либидо» означало всесильное сексуальное желание. Появились знаки, указывающие на то, что Юнг собирается изменить это священное слово психоаналитического словаря и расширить его определение до энергии, не обязательно сексуальной. От Фрейда к Юнгу и обратно ходили напряженные письма, где их авторы выражали вежливое несогласие, хотя явных поводов для этого не было.
В 1911 году Фрейд без видимых причин опубликовал историческое исследование об Эфесе, описывая, как апостол Павел основал там общину отступников, которые «недолго сохраняли ему верность» и попали под влияние другого апостола, Иоанна, уклонившегося в мистику. Некоторые специалисты полагают, что это было направлено на Юнга, отступника фрейдовских дней, хотя намек был настолько слабым, что едва ли мог произвести серьезное впечатление на такого уверенного в себе человека.
Они уже стояли на пути к разрыву. «Я бы никогда с самого начала не стал на вашу сторону, если бы в моей крови не было ереси», — писал Фрейду Юнг в марте 1912 года, возможно, имея в виду святого Иоанна в Эфесе. Он начал выражать сомнения по поводу фрейдистской концепции желания инцеста у маленьких детей, что означало пересмотр эдипова комплекса. Для неспециалистов многие моменты, по которым они не соглашались, о происхождении табу на инцест, непонятны. Сам Фрейд не сразу понял, что имеет в виду Юнг.
В мае 1912 года они нашли тривиальный повод для ссоры и отвлечения внимания от основной проблемы — их взаимоотношений. Фрейд отправился в гости к Людвигу Бинсвангеру, молодому швейцарскому психиатру, с которым когда-то познакомился в Вене вместе с Юнгом. Бинсвангер, которому Фрейд нравился больше, чем Юнг, считал, что умирает от рака (но прожил еще пятьдесят четыре года), и собирался написать прощальный очерк. По этому поводу Фрейд и приезжал к нему.
Бинсвангер по наследству получил управление санаторием «Бельвю» в Кройцлинге на озере Констанс, где лечили Берту Паппенгейм. Там же находилось его семейное имение, где Фрейд посетил его на Троицу. Он отметил, что граф Цеппелин, тот самый, в честь которого назвали известный воздухоплавательный аппарат, живет по соседству.
Юнг находился не более чем в шестидесяти пяти километрах к югу, на озере Цюрих, но либо Фрейд не предупредил его о своем визите вовремя, либо Юнг сделал вид, что не знал об этом. Фрейд послал письмо о своих планах в последний момент, а Юнг в это время катался по озеру на яхте. Или Фрейд сделал так из злого умысла (как до сих пор считают некоторые последователи Юнга), или же это произошло в результате недоразумения, усугубленного нежеланием обеих сторон встретиться.
Юнг, либо искренне обиженный, либо стремящийся получить тактическое преимущество, назвал это происшествие «кройцлингским жестом». «Я понимаю ваш кройцлингский жест, — мрачно сказал он. — Верна ли ваша политика, покажет успех либо неудача моей работы».
В июле Фрейд пишет Ференци, риторически вопрошая, что это мажет означать, и сам дает ответ:
Вероятно, Юнг находится в состоянии сильнейшего невроза. Неважно, чем это закончится, но похоже, что мое намерение объединить евреев и «гоев» «Иноверцы, неевреи; иногда слово носит презрительный оттенок (с еврейск.). — Прим. ред.» в служении психоанализу не осуществилось. Они не смешиваются, как масло и вода.
6 августа Ференци отвечает немедленным осуждением Юнга и его фантазий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59