...В первые дни января 1943 года отряд получил по рации короткий приказ: 1-му горнострелковому отряду преследовать немцев, сбросить с Клухорского перевала и освободить Теберду. Срок исполнения – два дня.
С наступлением рассвета наши лыжники, на ходу стреляя из автоматов, ринулись на немецкую оборону. Фашисты, беспорядочно отстреливаясь, покинули свои позиции и бросились к спуску с перевала. Голота с одним бойцом увлекся преследованием и вылетел на огромный снежный карниз над обрывом. Карниз подломился, и они полетели вниз. Снег набился в одежду, в уши, в оружие. Отряхиваясь, Голота увидел, что находится ниже перевала, рядом с немцами. Те выпустили по смельчакам две автоматных очереди, но с обрыва уже били другие подоспевшие бойцы. Немцы побежали вниз по ущелью. Бойцы, разгоряченные боем, стали прыгать сверху к Голоте, тут же становились на лыжи и продолжали преследовать егерей.
Вскоре начался еловый лес. Здесь тропа во многих местах была перегорожена завалами, попадались и заминированные участки. От выстрелов и разрывов мин снег осыпался с высоких елей, струясь к земле прозрачной, слепящей под солнцем кисеей. Бойцы продвигались к Теберде, неся на себе ящики с боеприпасами и продовольствием.
Вскоре тропа перешла в узкую дорогу, и там неизвестно откуда появилась лошадь, запряженная в сани. Возница, по национальности карачаевец, сказал:
– Берите, товарищ, лошадь.
С ним ехала женщина. Улыбаясь, она слезла с саней, а бойцы быстро погрузили своп ящики и, облегченные, пошли вперед быстрее. Уже сгущались сумерки, когда показалась Теберда, началась перестрелка с отходившими немцами. К полуночи Теберда была очищена or них.
– Мне и сейчас страшно думать о том, что мы увидели в этом курортном поселке,– сказал Петр Иванович.
Утром ко мне и Марченко подошла женщина и сказала:
– Дорогие вы наши. Тут в санатории сотни детей, которые вот-вот помрут. Помогите их спасти...
Мы сейчас же отправились к санаторию. Встретил нас врач, средних лет мужчина, с очень усталым, измученным лицом. Когда он говорил, то нажимал рукой на горло – оно у него было искусственным – и голос его хриплый, дрожащий, С ним мы и зашли в первую комнату. Мы с Марченко буквально застыли в дверях.
На двенадцати кроватях, покрытых старыми простынями, лежали безжизненные существа. Бледные, без признаков единой кровинки, они смотрели на нас глубоко запавшими, безразличными глазами. Даже губы у них были белые. Лет им было но десять-двенадцать.
Сестра подняла с одного мальчика простыню. Мальчик лежал полуголый, в коротенькой рубашке. Он будто склеен был из костей, еле-еле обтянутых сухой кожей. Если бы не кожа, кости, наверно, рассыпались бы.
В другие комнаты мы не пошли. Нужно было принимать срочные меры. Мы вернулись в отряд и обо всем рассказали бойцам. Все до единого они отдали свои продовольственные запасы – сухари, сахар, консервы. Собранное отправили в санаторий. Созвали мы и жителей Теберды, рассказали им о детях. Жители несли последние свои запасы – муку, картошку, кур. Какой-то старый дедушка привел барана.
Кроме того, мы дали срочную телеграмму в Сухуми. На второй день самолет доставил сахар, какао, сгущенное молоко... Как мы узнали, до войны в атом санатории лечились дети. К моменту захвата немцами Теберды их было тут около полутора тысяч. Фашисты решили уморить их голодом. Одна медсестра рассказывала нам, что они установили для детей дневной рацион: три картошки. Утром од-па, в обед одна и на ужин одна. При раздаче обязательно присутствовал немецкий солдат. Если сестра положит кому-либо две картошки, фашист выбивал поднос и.) рук и сапогами топтал картошку на полу, и другие дети оставались совсем голодными.
Сотрудники санатория много хорошего говорили о враче с искусственным горлом. Рассказывали, что он был коммунистом и имел какой-то орден. С приходом немцев все это закопал. Только благодаря его заботам и риску дети хотя и истощали, но были живы. Не однажды врача вызывали в комендатуру. И расправа над ним была предотвращена нашим приходом... (Это был Мироц Зиновьевич Кессель, бывший начальник управления евпаторийских санаториев для детей, больных костным туберкулезом. После освобождения Крыма он вернулся к своим обязанностям в Евпаторию и умер там несколько дет назад)
На третий день утром к Голоте подошел паренек с перевязанной рукой.
– Вы комиссар отряда?
– Да.
– У меня есть к вам очень важное сообщение.
– Слушаю вас.
– Я комсомолец, прошу мне серить. Кто-то выдал меня здесь немцам, я был арестован, и под Новый год два пьяных солдата ночью повели меня к реке на окраину. Как только подошли к реке, я бросился в ледяную воду. Они начали стрелять, вот, ранили в руку, но я остался жив. Перед вашим приходом я скрывался в горах, видел и слышал, что они там творили... Видите вон то ущелье?
Паренек показал здоровой рукой на поросшие хвойным лесом склоны ущелья, круто заворачивавшего вправо от реки.
– Да. Вижу.
– На машинах-душегубках они вывозили туда детей и закапывали. Там они многих и расстреливали.
Взяв шесть человек с лопатами и паренька, Голота через некоторое время шагал по ущелью.
– Вот здесь, – сказал паренек, останавливаясь. Лужайка была кок лужайка, довольно просторная, с кустами по краям, а дальше начинался лес. Только что выпавший снег сильно затруднял поиски, так как приходилось вскрывать каждый бугорок и возвышенность. Наконец, кто-то крикнул:
– Свежая земля!
Бойцы расчистили снег, и перед их глазами предстал холм свежей земли шириной метра в три и длиной более десяти. Начали раскапывать. Появились первые трупы. Вскоре вскрыли могилу и увидели трупы взрослых и детей. Лишь у некоторых на голом теле виднелась пятна запекшейся крови – следы фашистских пуль. У других не было телесных повреждений, видимо, фашисты подушили их в душегубках, либо закапывали живьем. Особенно поражал вид детей: они лежали в таких же коротких рубашечках, какие видели бойцы на детях в санатории, и даже по виду мало отличались от тех.
Весть о злодеяниях фашистов облетела Теберду. К могиле устремились толпы людей. Одни бросились отыскивать родных, другие просто стояли и плакали. Стихийно возник траурный митинг, на котором бойцы перед народом поклялись отомстить убийцам...
Злодеяния фашистов дополнили через много лет воспоминания очевидцев, лечившихся в санаториях Теберды я оставшихся в живых лишь благодаря наступлению наших войск. Вот что пишет нам из Тюмени Железно в Константин Иванович:
“...Многие сотрудники, оставшиеся с нами в оккупации, воевали с немцами, как могли: не отдавали им простыней, одеял, прятали продукты, но под дулами карабинов не всегда их война заканчивалась победой. Приходилось мириться и искать другие пути для нашего спасения. До самого снега и морозов питались мы кисличками – дикими яблоками и грушами. Напекут их нам, как картошки, и приносят вместе с какими-нибудь крохами домашних припасов. С разрешения врачей Елизаветы Ильиничны и Розы Борисовны сотрудники брали детей к себе домой и таким образом спасали нас. Никогда мы, оставшиеся в живых, не забудем этих прекрасных женщин-врачей, расстрелянных тогда фашистами...
Помню, что немцы очень боялись наших самолетов, когда те прилетали на бомбежку, прятались у нас в санатории – знали, сволочи, что эти здания были святыми для наших летчиков. И тут же увозили детей в душегубках, и в первую очередь детей еврейского происхождения. А Елизавета Ильинична и Роза Борисовна многих из них спасали, переделывая документы. Были, правда, и другие врачи, о каких стыдно вспоминать...”
Об этих других написали тоже бывшие больные, впоследствии закончившие Карачаевский пединститут и ставшие преподавателями, А. Нестеров и Аджигирей.
“Первое время после оккупации курорта Теберда немцы никого особенно не трогали, только шныряли вокруг санаториев да все выспрашивали: чьи дети, не наркомов ли? И никак не могли надивиться тому, что все мы дети колхозников, рабочих и служащих.
– Это не может быть,– говорили они,– только дети богатых могут лечиться в таких санаториях.
Мы отвечали, что всех нас лечит страна уже по нескольку лет.
– У нас в Германии такого нет,– удивляясь, говорили немцы.– У нас частные санатории, где лечиться можно лишь за собственные деньги или на средства католических обществ.
Все это переводил нам лечившийся с нами мальчик-немец Роальд Диркс.
Вскоре немцы, потерпев поражение, так сказать, в определении социального положения больных, принялись выяснять нашу национальную принадлежность. Даже среди улицы мог остановить фашист ходячего больного и спросить:
– Ты юда?
...На третью неделю офицеры немецкого штаба прислали в санаторий распоряжение составить списки всех больных с указанием фамилии, имени, отчества, года и места рождения, национальности и состояния здоровья. Словно проверяя верность главврача, они трижды требовали одни и те же списки, и каждый раз их требования полностью удовлетворялись. Наш главврач того времени Байдин Сергей Иванович (после освобождения нашими войсками Теберды Байдин был изобличен и арестован. Как пособник оккупантов был приговорен к тюремному заключению) не стеснялся хвастать тем, что сидел в одной комнате с немецким генералом. Он дрожал при одной только мысли, что его как комсомольца и саботажника моментально убьют, если он неточно исполнит малейшее распоряжение.
Каждый раз, когда штаб требовал списки с названными выше сведениями о больных, Байдин поручал врачу-ординатору каждого корпуса собирать их по своим корпусам. Распускался слух, что списки эти нужны будто для того, чтобы знать, сколько продуктов потребуется для больных и кого можно отправить домой, дабы разгрузить санатории и лучше кормить остающихся больных. И очень многие верили этому: ведь говорит свой же человек.
Ординаторы составляли списки – в наших корпусах это делали Ройтман Софья Моисеевна и Сарра Моисеевна, фамилию которой не помним – и передавали Байдину. Они надеялись на собственное спасение в том случае, если честно будут выполнять распоряжения фашистов.
Однако Байдину иногда казалось, что врачи неточно записали что-либо о ком-нибудь из больных, и тогда сам являлся в палату и спрашивал подозреваемого:
– Ты не еврей?
Так было с Ильей Игнатовым и с нами. Самое страшное было то, что многие ходячие больные ребята сами заходили к ординаторам и просили “Запишите, пожалуйста, меня...” Они ведь думали, что и в самом деле их отправят туда, где много хлеба. В Теберде в то время было очень голодно.
Вскоре после этого совершилось убийство почти трехсот человек около Лысой горы. А в санаториях организовали так называемый “еврейский корпус”, обслуживающего персонала туда не назначали. Ходячие дети-евреи, сами еле передвигавшиеся от голода, ухаживали за лежачими. Мы тоже заходили к своим товарищам по многолетней болезни, видели, как они мучились, а помочь ничем не могли.
– Хотя бы скорее что-нибудь,– говорили они нам,– или смерть, или что другое, только не эти мучения. Сколько можно? Сил наших уже нет...
Они не догадывались, что их ждет.
И вот 22 декабря 1942 года часа в три дня подъехала какая-то особая автомашина,– огромная, черпая, крытая. Она подкатила к “еврейскому корпусу”. Из кабины вылез немец и открыл, раздвинул две половинки задней стены машины. Другие немцы, сопровождаемые Байдиным, пошли наверх. Приказали они идти и дяде Ване, нашему санитару. Он и рассказал нам под большим секретом, что произошло дальше.
– Ну, ребята, сейчас мы повезем вас в Черкесск, – сказал Байдин. – Бери, Ваня, неси...
– Дядя Ваня, – со всех сторон закричали малыши, – меня берите, меня! Я хочу в Черкесск.
Дядя Ваня заплакал от жалости к ним, ведь он понимал, куда их повезут, но немцы были рядом и уже покрикивали: “Шнель, шнель!..” И сами хватали ребятишек, а были там совсем малыши – по три-четыре годика. Были и старшие – до восемнадцати лет...
Когда ребят укладывали в машину, немец приказывал класть нх штабелями вдоль стен; чтобы середина машины оставалась пустой. Наконец понесли последнего больного, и он сказал:
– Дайте мне одеяло, ведь я замерзну там.
– Принесите одеяло! – сказал немец подвернувшейся сестре. Та бросилась по лестнице, но не успела и двух ступенек одолеть, как немец сдвинул обе половинки двери машины. Они сошлись плотно-плотно, там щелкнуло что-то, раздался такой характерный звук, какой бывает, когда закрывают кошелек, только гораздо сильнее.
Немец сел в кабину к шоферу, и машина медленно поехала, потом остановилась не очень далеко от нас, в березовой роще. Остановилась и гудела там долго, минут пятнадцать. После гудеть перестала, но простояла на месте до сумерек. В сумерки к ней подошли немцы и начальник полиции Хабиб-Оглы (Хабиб-оглы сумел скрыться, бежать вместе с фашистами). Машина опять поехала. С тех пор мы ничего не слышали о наших товарищах...”
Вот свидетелями каких событий и слушателями каких рассказов стали бойцы и офицеры 1-го горнострелкового отряда, освободившие Теберду.
– Семь дней мы там прожили, – продолжал воспоминания Иван Петрович Голота. – Когда уходили, зашли в санаторий попрощаться. Дети начали поправляться. Они уже улыбались, глазенки загорались радостью, хотя были дети еще очень слабыми. Один мальчик подарил дам картину, которую он сам нарисовал простым карандашом на стандартном листе бумаги. Называлась картина так:
“Штурм Клухора и освобождение Теберды”. Эту картину я подшил в историю нашего отряда и выслал тогда же в Политуправление Закавказского фронта...

Оборона Санчаро

Участники событий каждый по-своему рассказывали нам о высокогорных боях, и порой нам, как и иным читателям, казалось, что в рассказах их, если их сопоставить вместе, есть некие разногласия. Лишь впоследствии мы приходили к мысли, что разногласия тут мнимые. Каждый справедлив по-своему и тем самым служит справедливости всеобщей. Вот почему, как и прежде, в повествовании о событиях на перевалах Санчаро, Аллаштраху и, частично, Цегеркер, мы хотим придерживаться последовательности той, в какой обнаружились свидетели, и той, какую диктовали сами события – далекие, но не безвестные.
Если и сейчас пойти по дороге, ведущей от селения Псху Абхазской АССР по направлению к перевалу Санчаро, в пути можно увидеть на деревьях затянутые временем и непогодой, но все еще отчетливо вырисовывающиеся надписи: “Тут был Зралко Я. Г.”, “Затолока Пантелеймон И.”, “Билан, 1942”. Возле деревьев, обозначая могилы, лежат камни, над которыми снова надписи: “Вечная память ст. лейтенанту Винцевичу, ст. политруку Пашинину, погибшим в боях за нашу Родину”. Вверху надписи вырезана звезда.
Среди прочих заметок есть и такая: “Голик С. И.”. Это бывший помощник начальника штаба 808-го полка по разведке. Степан Иванович жив и работает сейчас в Кисловодске. Он откликнулся, когда прочитал в газетах первые наши очерки, и вскоре мы встретились.
Степан Иванович рассказал нам, что их группа прибыла к Санчарскому перевалу в конце августа 1942 года (“На Санчарском направлении боевые действия начались 25 августа. Сосредоточив в долине реки Лаба свыше полка 4-й горнострелковой дивизии против одной роты 808-го полка 394-й стрелковой дивизии и сводного отряда НКВД, противник перешел в наступление и, захватив перевал Санчаро, начал почти беспрепятственно продвигаться на юг...”
А. А. Гречко. Битва за Кавказ. М. Воениздат, 1967, стр. 14.).
Встречались на их пути какие-то разрозненные подразделения и множество гражданского населения, в том числе два детских дома. У самого перевала Голик получил донесение от майора Гогуа, заместителя командира полка по строевой части. В донесении Гогуа сообщил, чго идет вслед вместе с первым батальоном, и просил при встрече с противником задержать его во что бы то ни стало.
Ждать встречи с гитлеровцами долго не пришлось. Они буквально наседали на плечи отступавшим и появлялись сразу же за последней группой наших солдат. Минировать перевал не успели, и потому отряд принял бой. Немцы вначале даже огня не открывали. Какой-то грузный эдельвейсовец вскочил на камень, закричал: “Хальт! Хальт!..” Он тут же свалился, сраженный автоматной очередью.
Немецкие автоматчики бросились в обход, но также были встречены огнем автоматов, залегли. Так начались санчарские события, которым суждено было продлиться несколько месяцев.
Ночь прошла сравнительно спокойно, а утром к перевалу прибыл и майор Гогуа с небольшой группой бойцов. Он опередил батальон, который, как после выяснилось, пробирался к перевалу Доу другой, окружной тропой, в пути попал под перекрестный огонь просочившихся немцев, понес большие потери.
Выяснив обстановку на перевале, Гогуа приказал держаться, а сам поспешил навстречу батальону.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55