Короче говоря, их доходы начали возрастать на нездоровой основе. Надо еще иметь в виду, что отнюдь не заработанная, а добытая с помощью монопольно высоких договорных цен прибыль в значительной мере пошла на оплату труда, что вызвало скачкообразный рост доходов населения. Если в семидесятых годах ежегодный прирост доходов составлял 8—10 миллиардов, а в последующие семь лет восьмидесятых годов по 12 — 15 миллиардов, то за 1988 год доходы выросли сразу более чем на 40 миллиардов рублей. Потребительский рынок был взорван.
Помню, спустя год после памятного заседания Политбюро, в канун 1989 года, я зашел в кабинет к Горбачеву, чтобы поздравить его с наступающим праздником. С грустью сказал при этом:
— Побыстрее бы, Михаил Сергеевич, уходил этот год…
— Что тебе в нем не нравится? — настороженно откликнулся Горбачев.
— А то, что резко возрос неудовлетворенный спрос. Ведь доходы населения выросли на сорок два миллиарда рублей, а прибавки товаров небольшие, такого прежде никогда не бывало. И это означает, что стране угрожает полное финансовое расстройство.
— Да-а, — неопределенно отозвался Михаил Сергеевич. Чувствовалось, что его тоже беспокоит складывающаяся ситуация. Настроение у Генерального секретаря было совсем-совсем не таким радужным, как за год до этого. Но разве могли мы в тот момент предположить, что в 1989 году доходы вырастут более чем на 60 миллиардов, а в 1990-м — на 100 миллиардов рублей? В итоге за три года, прошедших после упомянутого решения о «корректировке» правительственного плана, когда был отклонен разумный вариант и была сделана ставка на вариант ультрарадикальный, доходы населения выросли почти на 200 (!) миллиардов рублей, многократно превысив товарные возможности.
Это была настоящая катастрофа.
Что же произошло, что случилось с экономикой?
Если же присмотреться повнимательнее к процессам, начавшимся в хозяйственной жизни, то можно сказать следующее. «Договорная свобода», при которой предприятия получили право по своему усмотрению распоряжаться сразу значительной частью своей продукции, по сути дела являла собой стихию рыночных отношений. Будучи не подготовленной к этой внезапной «шоковой» процедуре, экономика моментально начала давать сбои. Всплеск группового эгоизма привел к тому, что повсюду принялись снимать с производства невыгодную продукцию, произошло стремительное вымывание дешевого ассортимента, машиностроители отказывались от мелкосерийных заказов.
Кроме того, за многие десятилетия в нашем народном хозяйстве, где высока доля гигантов индустрии, возникли очень сильные монопольные тенденции. Для плановой экономики они не страшны, поскольку кооперационные поставки жестко регулировались. Но едва промышленность «отпустили» на договорные связи, как монополисты буквально задушили потребителей ценами. Вдобавок многие заводы начали задыхаться от нехватки сырья.
Госзаказ был резко снижен в машиностроении и других обрабатывающих отраслях, а в базисных, особенно топливно-энергетической, он остался практически стопроцентным. Это поставило, в частности, угольщиков в очень невыгодные экономические условия — им многое приходилось покупать уже по договорным ценам, а продавали-то они уголек только по государственным. Это явилось одной из причин мощных шахтерских забастовок, впервые вспыхнувших уже летом 1989 года. Иными словами, радикализация плана на 1988 год создала предпосылки для серьезных политических потрясений. И в данном случае имею в виду не только шахтерские забастовки, но также развитие событий в прибалтийских республиках.
Прибалтийская промышленность, «сидящая» в конце производственной цепочки, ориентированная в основном на выпуск готовой продукции, продолжала исправно получать по государственным ценам сырье, однако половину изделий стала продавать по высоким договорным ценам. Если шахтеры оказались в явном проигрыше, то прибалты, наоборот, — в выигрыше. Они обрели возможность искать покупателей повыгоднее, что стало импульсом к разрыву давно налаженных связей с потребителями в других регионах страны, подтолкнуло «республиканский эгоизм», идею регионального хозрасчета.
Да, много, очень много бед принесло нашей стране волюнтаристское решение, принятое по настоянию радикалов под занавес 1987 года. До сих пор не могу забыть то бурное заседание Политбюро, на котором звучали напористые требования «отказаться от полумер» и быстро, максимум за два года, пройти путь к договорным отношениям в полном объеме. Это было роковое непонимание экономических процессов — политический авантюризм.
Конечно, ответственность за то решение лежит на всех членах политического руководства, в том числе и на мне. Сколько раз потом горько корил себя за то, что не поставил вопрос ребром, не пошел на открытый конфликт, не вынес «сор» из избы. Увы, упущенного не воротишь…
И все-таки главная вина — на тех, кто настаивал на отклонении концепции здравого правительственного проекта, кто требовал и добился радикализации реформ. Об этом необходимо сказать со всей откровенностью и ясностью.
Спустя три года Президент СССР издал указ, требовавший временно сохранить прежние договоры — до той поры, пока не будут отработаны рыночные механизмы. Увы, при этом Горбачев самокритично не сказал народу, что именно по его настоянию, более того, под его сильнейшим давлением экономика страны была расстроена.
Чрезмерно стремительное расширение товарно-рыночных отношений дезорганизовало плановую систему народного хозяйства, сорвало проведение экономической реформы в том виде, в каком она была задумана. При этом все беды, обрушившиеся на экономику, а в конечном счете на людей, ярые сторонники свободного рынка пытались свалить на социалистическую систему, требуя ее замены «новой моделью общественного устройства». Развалить экономику, дискредитировать социализм, чтобы потом заняться реставрацией капитализма! — таковы цель и тактика лжедемократов, антикоммунистов.
Причем лжедемократы и их представители в руководстве партии изобретали все новых и новых «противников» перестройки. Сначала это были командно-административная система, консерваторы, затем аппаратчики, далее антирыночники. Яковлев даже в январе 1991 года в интервью «Московской правде» утверждал, что реальность переворота «исходит от среднего управленческого звена, того коренного чиновника, который по сути дела и сегодня еще правит страной». Таким образом он снова выводил из-под удара себя, национал-сепаратистов, антикоммунистов, умалчивал о них как о противниках социалистического обновления и главных виновниках сложившейся бедственной ситуации.
Ну а тех, кто призывал к осмотрительности, постепенности, к более умеренному темпу преобразований, — тех именовали консерваторами. Это, кстати, особенно отчетливо проявилось на заседании Политбюро в декабре 1987 года, когда по сути дела была извращена первоначальная суть экономической перестройки.
Должен сказать, что в ту пору, в 1987 году, еще не было никаких разговоров о рынке, о приватизации, о частной собственности. Эти экономические категории появились в официальных документах значительно позднее — в 1990 году. На июньском Пленуме ЦК (1987 г.) не было, повторяю, и намека на рыночную модель хозяйствования.
Радикальная реформа экономики, отметил Горбачев в 1987 году, «впитала в себя все, что дали нам практический опыт за минувшие два года, научная мысль и уроки строительства социализма». Но прошло совсем немного времени, и была заявлена новая позиция, прямо противоположная: в ней уже не нашлось места централизованному планированию, но зато появилась частная собственность. Заявлен новый курс в политике: от плановой системы хозяйства к «системе свободного рынка», к свободному рыночному капитализму.
К чему он привел, хорошо известно. Но мне хотелось бы в этой связи рассказать о своей встрече с Николаем Ивановичем Рыжковым, которая состоялась в августе 1990 года у него в кабинете в Кремле. Я в то в время уже был не у дел, однако продолжал заниматься публицистикой, активно интересоваться ситуацией в экономике. Об этом и шла речь в нашей беседе.
Помню, Председатель Совета Министров СССР находился в состоянии большой тревоги. Положение в народном хозяйстве, говорил он, сложное, управляемость упала до низкой отметки. Дисциплина рухнула. Правительство с трудом удерживает народное хозяйство на плаву. В областях, республиках, где партийное руководство крепче, дела идут получше, — Рыжков сослался при этом на Саратовскую область, где накануне побывал.
Потом добавил:
— После XXVIII съезда партии Политбюро, как говорится, не чувствую (в это время Политбюро уже фактически не работало, оно было подменено Президентским советом). Перед отъездом Михаила Сергеевича в Крым на отдых задал я ему вопрос: как он оценивает обстановку в стране и какой он видит из нее выход? Горбачев мне ответил, что обстановка критическая, а выход из нее — в заключении нового Союзного договора… Идет разрушение Советского Союза, вот что трагично. Понимаете, Егор Кузьмич, мощные деструктивные силы ринулись в атаку на правительство, поставили задачу нас свалить. Только ответственность и тревога за Родину удерживает правительство и лично меня от ухода в отставку. Мы ведь понимаем: могут вместо нас прийти другие, которые потянут страну в другом направлении…
Я полностью поддержал точку зрения Рыжкова о том, что экономическую реформу надо проводить поэтапно, переход к планово-рыночной экономике должен быть постепенным.
То был трудный период для Предсовмина. Лжедемократы вели на него атаку за атакой, пытаясь свалить правительство Рыжкова, расчистить путь для нового авантюрного прожекта — для «500 дней».
На апрельском Пленуме ЦК 1985 года Рыжков и я были введены в состав Политбюро. Николая Ивановича назначили Председателем Совета Министров СССР, меня фактически избрали вторым секретарем ЦК. И именно против нас двоих была развязана наиболее яростная кампания. Сначала удалось убрать меня, а еще через полгода — Рыжкова.
Увы, Горбачев не вступился за своих ближайших соратников, с которыми начинал перестройку. Суть тут, разумеется, не в личных судьбах Рыжкова и Лигачева, — но пошло ли это на пользу делу? Что за этим стоит? Борьба за власть? За этим оказалась коренная переориентация перестроечного курса, в который уже не вписывались прежние единомышленники…
Великая страна, вздыбленная перестройкой, стала на грань самых трудных событий. Где же выход?
ВЫХОД ИЗ ПРОПАСТИ ТРУДЕН, НО ВОЗМОЖЕН
В апреле 1995 года исполнилось десять лет с начала перестройки в Советском Союзе. Но до сих пор не утихают споры о том, нужна и возможна ли была перестройка, каковы результаты так называемых реформ «демократов», влияние как внутри страны, так и за ее пределами всего того, что произошло в Советском Союзе. Кто виноват в развале страны, в ее разрушении и где выход из глубочайшего кризиса, в состоянии которого пребывают государства и народы, ранее входившие в СССР и получившие в советское время бурное развитие.
Перестройка была неизбежна и возможна
Я убежден, что перестройка была не только неизбежна, но и возможна. Такова моя позиция нынешняя, такой же она была, когда я входил в состав политического руководства страны — Политбюро ЦК КПСС в 1985 —1990 годах.
Существует другая точка зрения: якобы советская социалистическая система общественного устройства не поддавалась реформированию, а потому не могла быть усовершенствована.
Это удобная для некоторых позиция. Идею нереформированности советской системы сейчас вовсю эксплуатируют те, кто предал дело социализма, дабы объяснить отступление от политического курса КПСС на обновление социализма, оправдать разрушение страны, реставрацию капитализма, страдания и мучения миллионов людей. Понятно, что если общественная система не поддается реформированию, то, естественно, ее нужно сломать, ликвидировать и заменить другой. Все ясно и просто. А на самом деле все обстоит иначе.
Если не заниматься самобичеванием и самооплевыванием, в чем мы весьма преуспели, чего нет ни в одной стране мира, а оценивать свою историю объективно, то нельзя не признать, что за Советским Союзом числятся достижения планетарного масштаба: превращение отсталой царской России в мировую многонациональную державу, разгром фашизма — чумы XX века, прорыв первыми в космос, сооружение первыми в мире атомной электростанции и атомного корабля, расцвет науки, культуры и образования. Год от года, хотя и не так быстро, как хотелось, жизнь становилась материально обеспеченнее, духовно богаче.
Надо иметь в виду, что все достигнутое нами — это результат собственных усилий. Между тем развитые капиталистические страны большую часть богатства накопили путем открытого грабежа колониальных народов в прошлом, выкачивания сегодня из стран третьего мира дешевого сырья и использования дешевой рабочей силы (в том числе эмигрантов), и за счет всего этого они в значительной степени обеспечивают относительно высокий уровень жизни своего населения. Это, конечно, не перечеркивает талант и высокопроизводительный труд их собственных народов.
К тому же следует учитывать, что наша страна, как никакая другая страна мира, дважды за короткий срок отбрасывалась назад. Свыше 20 лет ушло на отражение агрессии и восстановление народного хозяйства. Иное дело в США. За годы второй мировой войны Америка увеличила свой промышленный потенциал на 50 процентов, а продукция сельского хозяйства выросла на 41 процент. В нашей стране в годы войны национальное богатство в результате разрушения и грабежа гитлеровцами уменьшилось более чем на одну треть.
Некоторые политики, публицисты, чтобы принизить успехи Советского Союза, рисуют благостную картину дореволюционной России. На самом деле царская Россия (до Октябрьской революции 1917 года) была страной с низким уровнем экономики, образования и культуры. К примеру, из 10 тысяч призванных в армию незадолго до первой мировой войны (1914—1918 годов) в Германии насчитывалось неграмотных только 4 человека, в Англии — 100 человек, в России — свыше 6 тысяч человек. В 30-е годы в Советском Союзе, через 20 лет, неграмотность населения была ликвидирована.
А сколько морочат голову о том, что при царях в России якобы было крепкое сельское хозяйство, страна продавала много зерна за границу. При этом возносят до небес Столыпина и столыпинщину. На самом деле царское правительство пыталось расколоть крестьянство путем его разорения, создать из него слой «новых помещиков», зажиточных крестьян-собственников, чтобы опереться на союз дворян с «новыми помещиками», с крестьянской буржуазией. С этой целью выделялись земельные участки и на них переселялись крестьяне. Зачастую крестьяне шли на хутора ради денежной ссуды и продажи своего надела.
Вот как писал В.И.Ленин о крестьянах-хуторянах:
— Они бьются на хуторе как рыба об лед; они вечно в долгу; живут как нищие, их прогоняют с хуторов за невзнос в банке, и они окончательно превращаются в бездомных бродяг.
Несмотря на огромные усилия, столыпинская реформа охватила лишь 15 процентов крестьян.
О положении на селе того периода так рассказывал журнал «Церковь»:
— Мы большей частью отдаем иностранцам за бесценок то, что нам самим нужно до зарезу… Сами едим полумякннный хлеб или совсем голодаем, за границу везем золотые зерна пшеницы. Наши дети только в пасху видят куриные яички, зато за границу их отправляется на 50—60 миллионов рублей (в дореволюционных ценах). Большинство крестьян не имеют понятия о вкусе коровьего масла.
В письме царю Николаю II Л.Н.Толстой писал о том, что на каждой улице в Москве нищие, «народ нищает с каждым годом, голод стал нормальным явлением в России».
Таковы свидетельства современников о «процветающей», по мнению «демократов», царской России.
Что касается государственности, то именно партия большевиков отвела угрозу целостности России, ее порабощения иностранными государствами. В 1918 — 1921 годах Россию терзали, разрывая в клочья, империалисты-интервенты: японцы и американцы — на Дальнем Востоке, англичане — на севере Центральной России, французы — в Одессе, чехи — на Средней Волге и в Сибири, финны — в Карелии, немцы и поляки — на Украине и в Белоруссии, англичане, немцы и турки — в Закавказье.
Республики и народы, объединившиеся в СССР, консолидируясь вокруг РСФСР и русского народа, строили свои взаимоотношения на базе равноправия, дружбы и взаимопомощи. В границах СССР мирно существовали 130 народов, развиваясь и обогащая друг друга, множество культур, составляющих золотой фонд мировой культуры.
Советский Союз вместе со своими союзниками по антигитлеровской коалиции — США, Англией, Францией сыграл решающую роль в разгроме фашизма (1941 — 1945 годы), обеспечил самый длительный период мира в Европе за последние столетия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Помню, спустя год после памятного заседания Политбюро, в канун 1989 года, я зашел в кабинет к Горбачеву, чтобы поздравить его с наступающим праздником. С грустью сказал при этом:
— Побыстрее бы, Михаил Сергеевич, уходил этот год…
— Что тебе в нем не нравится? — настороженно откликнулся Горбачев.
— А то, что резко возрос неудовлетворенный спрос. Ведь доходы населения выросли на сорок два миллиарда рублей, а прибавки товаров небольшие, такого прежде никогда не бывало. И это означает, что стране угрожает полное финансовое расстройство.
— Да-а, — неопределенно отозвался Михаил Сергеевич. Чувствовалось, что его тоже беспокоит складывающаяся ситуация. Настроение у Генерального секретаря было совсем-совсем не таким радужным, как за год до этого. Но разве могли мы в тот момент предположить, что в 1989 году доходы вырастут более чем на 60 миллиардов, а в 1990-м — на 100 миллиардов рублей? В итоге за три года, прошедших после упомянутого решения о «корректировке» правительственного плана, когда был отклонен разумный вариант и была сделана ставка на вариант ультрарадикальный, доходы населения выросли почти на 200 (!) миллиардов рублей, многократно превысив товарные возможности.
Это была настоящая катастрофа.
Что же произошло, что случилось с экономикой?
Если же присмотреться повнимательнее к процессам, начавшимся в хозяйственной жизни, то можно сказать следующее. «Договорная свобода», при которой предприятия получили право по своему усмотрению распоряжаться сразу значительной частью своей продукции, по сути дела являла собой стихию рыночных отношений. Будучи не подготовленной к этой внезапной «шоковой» процедуре, экономика моментально начала давать сбои. Всплеск группового эгоизма привел к тому, что повсюду принялись снимать с производства невыгодную продукцию, произошло стремительное вымывание дешевого ассортимента, машиностроители отказывались от мелкосерийных заказов.
Кроме того, за многие десятилетия в нашем народном хозяйстве, где высока доля гигантов индустрии, возникли очень сильные монопольные тенденции. Для плановой экономики они не страшны, поскольку кооперационные поставки жестко регулировались. Но едва промышленность «отпустили» на договорные связи, как монополисты буквально задушили потребителей ценами. Вдобавок многие заводы начали задыхаться от нехватки сырья.
Госзаказ был резко снижен в машиностроении и других обрабатывающих отраслях, а в базисных, особенно топливно-энергетической, он остался практически стопроцентным. Это поставило, в частности, угольщиков в очень невыгодные экономические условия — им многое приходилось покупать уже по договорным ценам, а продавали-то они уголек только по государственным. Это явилось одной из причин мощных шахтерских забастовок, впервые вспыхнувших уже летом 1989 года. Иными словами, радикализация плана на 1988 год создала предпосылки для серьезных политических потрясений. И в данном случае имею в виду не только шахтерские забастовки, но также развитие событий в прибалтийских республиках.
Прибалтийская промышленность, «сидящая» в конце производственной цепочки, ориентированная в основном на выпуск готовой продукции, продолжала исправно получать по государственным ценам сырье, однако половину изделий стала продавать по высоким договорным ценам. Если шахтеры оказались в явном проигрыше, то прибалты, наоборот, — в выигрыше. Они обрели возможность искать покупателей повыгоднее, что стало импульсом к разрыву давно налаженных связей с потребителями в других регионах страны, подтолкнуло «республиканский эгоизм», идею регионального хозрасчета.
Да, много, очень много бед принесло нашей стране волюнтаристское решение, принятое по настоянию радикалов под занавес 1987 года. До сих пор не могу забыть то бурное заседание Политбюро, на котором звучали напористые требования «отказаться от полумер» и быстро, максимум за два года, пройти путь к договорным отношениям в полном объеме. Это было роковое непонимание экономических процессов — политический авантюризм.
Конечно, ответственность за то решение лежит на всех членах политического руководства, в том числе и на мне. Сколько раз потом горько корил себя за то, что не поставил вопрос ребром, не пошел на открытый конфликт, не вынес «сор» из избы. Увы, упущенного не воротишь…
И все-таки главная вина — на тех, кто настаивал на отклонении концепции здравого правительственного проекта, кто требовал и добился радикализации реформ. Об этом необходимо сказать со всей откровенностью и ясностью.
Спустя три года Президент СССР издал указ, требовавший временно сохранить прежние договоры — до той поры, пока не будут отработаны рыночные механизмы. Увы, при этом Горбачев самокритично не сказал народу, что именно по его настоянию, более того, под его сильнейшим давлением экономика страны была расстроена.
Чрезмерно стремительное расширение товарно-рыночных отношений дезорганизовало плановую систему народного хозяйства, сорвало проведение экономической реформы в том виде, в каком она была задумана. При этом все беды, обрушившиеся на экономику, а в конечном счете на людей, ярые сторонники свободного рынка пытались свалить на социалистическую систему, требуя ее замены «новой моделью общественного устройства». Развалить экономику, дискредитировать социализм, чтобы потом заняться реставрацией капитализма! — таковы цель и тактика лжедемократов, антикоммунистов.
Причем лжедемократы и их представители в руководстве партии изобретали все новых и новых «противников» перестройки. Сначала это были командно-административная система, консерваторы, затем аппаратчики, далее антирыночники. Яковлев даже в январе 1991 года в интервью «Московской правде» утверждал, что реальность переворота «исходит от среднего управленческого звена, того коренного чиновника, который по сути дела и сегодня еще правит страной». Таким образом он снова выводил из-под удара себя, национал-сепаратистов, антикоммунистов, умалчивал о них как о противниках социалистического обновления и главных виновниках сложившейся бедственной ситуации.
Ну а тех, кто призывал к осмотрительности, постепенности, к более умеренному темпу преобразований, — тех именовали консерваторами. Это, кстати, особенно отчетливо проявилось на заседании Политбюро в декабре 1987 года, когда по сути дела была извращена первоначальная суть экономической перестройки.
Должен сказать, что в ту пору, в 1987 году, еще не было никаких разговоров о рынке, о приватизации, о частной собственности. Эти экономические категории появились в официальных документах значительно позднее — в 1990 году. На июньском Пленуме ЦК (1987 г.) не было, повторяю, и намека на рыночную модель хозяйствования.
Радикальная реформа экономики, отметил Горбачев в 1987 году, «впитала в себя все, что дали нам практический опыт за минувшие два года, научная мысль и уроки строительства социализма». Но прошло совсем немного времени, и была заявлена новая позиция, прямо противоположная: в ней уже не нашлось места централизованному планированию, но зато появилась частная собственность. Заявлен новый курс в политике: от плановой системы хозяйства к «системе свободного рынка», к свободному рыночному капитализму.
К чему он привел, хорошо известно. Но мне хотелось бы в этой связи рассказать о своей встрече с Николаем Ивановичем Рыжковым, которая состоялась в августе 1990 года у него в кабинете в Кремле. Я в то в время уже был не у дел, однако продолжал заниматься публицистикой, активно интересоваться ситуацией в экономике. Об этом и шла речь в нашей беседе.
Помню, Председатель Совета Министров СССР находился в состоянии большой тревоги. Положение в народном хозяйстве, говорил он, сложное, управляемость упала до низкой отметки. Дисциплина рухнула. Правительство с трудом удерживает народное хозяйство на плаву. В областях, республиках, где партийное руководство крепче, дела идут получше, — Рыжков сослался при этом на Саратовскую область, где накануне побывал.
Потом добавил:
— После XXVIII съезда партии Политбюро, как говорится, не чувствую (в это время Политбюро уже фактически не работало, оно было подменено Президентским советом). Перед отъездом Михаила Сергеевича в Крым на отдых задал я ему вопрос: как он оценивает обстановку в стране и какой он видит из нее выход? Горбачев мне ответил, что обстановка критическая, а выход из нее — в заключении нового Союзного договора… Идет разрушение Советского Союза, вот что трагично. Понимаете, Егор Кузьмич, мощные деструктивные силы ринулись в атаку на правительство, поставили задачу нас свалить. Только ответственность и тревога за Родину удерживает правительство и лично меня от ухода в отставку. Мы ведь понимаем: могут вместо нас прийти другие, которые потянут страну в другом направлении…
Я полностью поддержал точку зрения Рыжкова о том, что экономическую реформу надо проводить поэтапно, переход к планово-рыночной экономике должен быть постепенным.
То был трудный период для Предсовмина. Лжедемократы вели на него атаку за атакой, пытаясь свалить правительство Рыжкова, расчистить путь для нового авантюрного прожекта — для «500 дней».
На апрельском Пленуме ЦК 1985 года Рыжков и я были введены в состав Политбюро. Николая Ивановича назначили Председателем Совета Министров СССР, меня фактически избрали вторым секретарем ЦК. И именно против нас двоих была развязана наиболее яростная кампания. Сначала удалось убрать меня, а еще через полгода — Рыжкова.
Увы, Горбачев не вступился за своих ближайших соратников, с которыми начинал перестройку. Суть тут, разумеется, не в личных судьбах Рыжкова и Лигачева, — но пошло ли это на пользу делу? Что за этим стоит? Борьба за власть? За этим оказалась коренная переориентация перестроечного курса, в который уже не вписывались прежние единомышленники…
Великая страна, вздыбленная перестройкой, стала на грань самых трудных событий. Где же выход?
ВЫХОД ИЗ ПРОПАСТИ ТРУДЕН, НО ВОЗМОЖЕН
В апреле 1995 года исполнилось десять лет с начала перестройки в Советском Союзе. Но до сих пор не утихают споры о том, нужна и возможна ли была перестройка, каковы результаты так называемых реформ «демократов», влияние как внутри страны, так и за ее пределами всего того, что произошло в Советском Союзе. Кто виноват в развале страны, в ее разрушении и где выход из глубочайшего кризиса, в состоянии которого пребывают государства и народы, ранее входившие в СССР и получившие в советское время бурное развитие.
Перестройка была неизбежна и возможна
Я убежден, что перестройка была не только неизбежна, но и возможна. Такова моя позиция нынешняя, такой же она была, когда я входил в состав политического руководства страны — Политбюро ЦК КПСС в 1985 —1990 годах.
Существует другая точка зрения: якобы советская социалистическая система общественного устройства не поддавалась реформированию, а потому не могла быть усовершенствована.
Это удобная для некоторых позиция. Идею нереформированности советской системы сейчас вовсю эксплуатируют те, кто предал дело социализма, дабы объяснить отступление от политического курса КПСС на обновление социализма, оправдать разрушение страны, реставрацию капитализма, страдания и мучения миллионов людей. Понятно, что если общественная система не поддается реформированию, то, естественно, ее нужно сломать, ликвидировать и заменить другой. Все ясно и просто. А на самом деле все обстоит иначе.
Если не заниматься самобичеванием и самооплевыванием, в чем мы весьма преуспели, чего нет ни в одной стране мира, а оценивать свою историю объективно, то нельзя не признать, что за Советским Союзом числятся достижения планетарного масштаба: превращение отсталой царской России в мировую многонациональную державу, разгром фашизма — чумы XX века, прорыв первыми в космос, сооружение первыми в мире атомной электростанции и атомного корабля, расцвет науки, культуры и образования. Год от года, хотя и не так быстро, как хотелось, жизнь становилась материально обеспеченнее, духовно богаче.
Надо иметь в виду, что все достигнутое нами — это результат собственных усилий. Между тем развитые капиталистические страны большую часть богатства накопили путем открытого грабежа колониальных народов в прошлом, выкачивания сегодня из стран третьего мира дешевого сырья и использования дешевой рабочей силы (в том числе эмигрантов), и за счет всего этого они в значительной степени обеспечивают относительно высокий уровень жизни своего населения. Это, конечно, не перечеркивает талант и высокопроизводительный труд их собственных народов.
К тому же следует учитывать, что наша страна, как никакая другая страна мира, дважды за короткий срок отбрасывалась назад. Свыше 20 лет ушло на отражение агрессии и восстановление народного хозяйства. Иное дело в США. За годы второй мировой войны Америка увеличила свой промышленный потенциал на 50 процентов, а продукция сельского хозяйства выросла на 41 процент. В нашей стране в годы войны национальное богатство в результате разрушения и грабежа гитлеровцами уменьшилось более чем на одну треть.
Некоторые политики, публицисты, чтобы принизить успехи Советского Союза, рисуют благостную картину дореволюционной России. На самом деле царская Россия (до Октябрьской революции 1917 года) была страной с низким уровнем экономики, образования и культуры. К примеру, из 10 тысяч призванных в армию незадолго до первой мировой войны (1914—1918 годов) в Германии насчитывалось неграмотных только 4 человека, в Англии — 100 человек, в России — свыше 6 тысяч человек. В 30-е годы в Советском Союзе, через 20 лет, неграмотность населения была ликвидирована.
А сколько морочат голову о том, что при царях в России якобы было крепкое сельское хозяйство, страна продавала много зерна за границу. При этом возносят до небес Столыпина и столыпинщину. На самом деле царское правительство пыталось расколоть крестьянство путем его разорения, создать из него слой «новых помещиков», зажиточных крестьян-собственников, чтобы опереться на союз дворян с «новыми помещиками», с крестьянской буржуазией. С этой целью выделялись земельные участки и на них переселялись крестьяне. Зачастую крестьяне шли на хутора ради денежной ссуды и продажи своего надела.
Вот как писал В.И.Ленин о крестьянах-хуторянах:
— Они бьются на хуторе как рыба об лед; они вечно в долгу; живут как нищие, их прогоняют с хуторов за невзнос в банке, и они окончательно превращаются в бездомных бродяг.
Несмотря на огромные усилия, столыпинская реформа охватила лишь 15 процентов крестьян.
О положении на селе того периода так рассказывал журнал «Церковь»:
— Мы большей частью отдаем иностранцам за бесценок то, что нам самим нужно до зарезу… Сами едим полумякннный хлеб или совсем голодаем, за границу везем золотые зерна пшеницы. Наши дети только в пасху видят куриные яички, зато за границу их отправляется на 50—60 миллионов рублей (в дореволюционных ценах). Большинство крестьян не имеют понятия о вкусе коровьего масла.
В письме царю Николаю II Л.Н.Толстой писал о том, что на каждой улице в Москве нищие, «народ нищает с каждым годом, голод стал нормальным явлением в России».
Таковы свидетельства современников о «процветающей», по мнению «демократов», царской России.
Что касается государственности, то именно партия большевиков отвела угрозу целостности России, ее порабощения иностранными государствами. В 1918 — 1921 годах Россию терзали, разрывая в клочья, империалисты-интервенты: японцы и американцы — на Дальнем Востоке, англичане — на севере Центральной России, французы — в Одессе, чехи — на Средней Волге и в Сибири, финны — в Карелии, немцы и поляки — на Украине и в Белоруссии, англичане, немцы и турки — в Закавказье.
Республики и народы, объединившиеся в СССР, консолидируясь вокруг РСФСР и русского народа, строили свои взаимоотношения на базе равноправия, дружбы и взаимопомощи. В границах СССР мирно существовали 130 народов, развиваясь и обогащая друг друга, множество культур, составляющих золотой фонд мировой культуры.
Советский Союз вместе со своими союзниками по антигитлеровской коалиции — США, Англией, Францией сыграл решающую роль в разгроме фашизма (1941 — 1945 годы), обеспечил самый длительный период мира в Европе за последние столетия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53