Поэтому было бы правильно, если бы он согласился возглавить эту комиссию.
К чему привели эти «определенные позиции», видно на примере Грузии и Литвы. Да, вне всякого сомнения, между литовскими и тбилисскими событиями существовала какая-то незримая и многосложная связь. Вовсе не случайно 7 апреля 1989 года, когда я открывал рабочее совещание в ЦК КПСС по ситуации в Тбилиси, мне припомнилось то заседание Политбюро, на котором Яковлев информировал о поездке в Литву…
Явное становится тайным
Докладывал на совещании 7 апреля Виктор Михайлович Чебриков. Он подробно изложил суть своих разговоров с Патиашвили, обрисовал сложившуюся обстановку и передал просьбу грузинских руководителей принять неотложные меры со стороны центра.
Потом выступили все участники совещания, причем некоторые из них по нескольку раз. Хорошо помню, что каждый обязательно вспоминал Сумгаит. Трагическая тень Сумгаита, когда из-за бездействия властей погибли десятки мирных жителей, безусловно, витала над тем совещанием, побуждала всех нас очень ответственно отнестись к предостережениям Патиашвили. Стержнем, сердцевиной всех выступлений был вопрос о том, какие профилактические меры необходимо предпринять, чтобы предотвратить драматическое развитие событий.
Самую решительную позицию заняли Слюньков и Лукьянов, которые именно из-за опасений повторения Сумгаита предлагали подготовить войска, чтобы ни в коем случае не допустить массовых беспорядков. Тут я должен отметить следующее. Как выяснилось из доклада Чебрикова, среди лозунгов несанкционированных митингов были и такие: «СССР — тюрьма народов!», «Русские захватчики, убирайтесь домой!». «Прекратить дискриминацию грузин в Грузии!», и другие лозунги с ярко выраженным националистическим оттенком.
Вот почему участники совещания решительно настаивали на превентивной передислокации в Грузии войск. Главное — не допустить межнационального конфликта и новых жертв! — таким был лейтмотив почти всех выступлений, встреченных одобрительно. Надо из трагедии Сумгаита извлечь уроки, хватит опаздывать!
Лишь в порядке констатации фактов, ничего конкретно не предлагая, выступил Медведев. Разумовский, который, как и Чебриков, постоянно находился на телефонной связи с Патиашвили, полностью поддержал выводы Виктора Михайловича.
В конце совещания я подытожил мнения и сказал:
— Мы никаких серьезных решений принять не можем, пока не узнаем мнение всего грузинского руководства. Ведь сейчас нам известна личная точка зрения Д.И.Патиашвили.
Надо ему рекомендовать обсудить ситуацию в ЦК КП Грузии, в Верховном Совете республики, в Совмине, — затем я добавил следующее: — Кроме того, пока мы располагаем только телефонной информацией, то есть наши товарищи свои выводы базируют на основании телефонных переговоров с Патиашвили. А нам для принятия конкретных решений нужны хотя бы телеграммы. Пусть грузинские товарищи соберутся, коллегиально обсудят положение и срочно телеграфируют в ЦК свое мнение.
Мне было совершенно ясно, что только коллегиальное мнение в состоянии осветить сложившуюся ситуацию в истинном свете.
Все меня поддержали. Совещание приняло следующие рекомендации. Во-первых, партийным и советским руководителям Грузии следует не в кабинетах отсиживаться, а немедленно идти на митинги и выступать перед людьми с разъяснением своей позиции. Да, это неудобно, неуютно, освистать могут, но все равно надо идти и разговаривать непосредственно с людьми. Во-вторых, учитывая опасность массовых беспорядков, необходимо усилить охрану важнейших, жизненно необходимых хозяйственных объектов и обезопасить людей от непредсказуемых событий, чреватых вспышками межнациональной вражды. С этой целью надо перебросить в Тбилиси воинские части, в том числе за счет возвращения их из Армении.
Таковы были рекомендации рабочего совещания. О том, когда перебрасывать воинские части и в каком количестве, — речь не шла вобще. Эти вопросы попросту не обсуждались. Были приняты сугубо политические рекомендации.
Кстати говоря, именно этой мыслью я и завершил совещание:
— Будем считать, что мы выработали политические рекомендации, и вечером, по прибытии Михаила Сергеевича, доложим о них Генеральному секретарю.
Все одобрили такое решение, и мы разошлись.
Было около трех часов дня.
В тот день больше никаких сообщений из Тбилиси я не получал, никто мне по этому поводу не звонил, с Патиашвили по телефону я не связывался. Напомню: мне предстояло, как говорится, разгрести кучу аграрных дел, привезенных из командировки. Этим я и занимался до конца дня, до позднего вечера, потому что прилет Горбачева трижды откладывался. И во «Внуково-2» я выехал лишь после десяти часов вечера.
На следующее утро я улетел на отдых в Сочи и только там из передач Центрального телевидения узнал о тбилисской ночной трагедии. Кстати, немедленно позвонил в Москву Горбачеву:
— Что случилось в Тбилиси, Михаил Сергеевич?
— Пока непонятно, разбираются. Видимо, произошел какой-то срыв у Патиашвили, — ответил Горбачев.
Позднее, уже после моего возвращения из отпуска, картина постепенно начала проясняться. Не вдаваясь сейчас в оценку того, следовало или не следовало использовать войска для прекращения несанкционированного митинга, скажу, что меня в немалой степени интересовала политическая подоплека случившегося. Именно в ней, на мой взгляд, коренились истоки трагедии, гибели невинных людей. Выяснилось, что лидеры некоторых «неформальных движений» Грузии, которые возглавили митинг, стоят на ярко выраженных националистических, антисоветских позициях, к тому же требуют выхода Грузии из состава СССР. Иными словами, речь шла о неприкрытых антигосударственных призывах. Поэтому, анализируя события в Тбилиси, нельзя было обойти вниманием политические цели митингующих.
Кстати говоря, в докладе Собчака второму Съезду народных депутатов СССР на этот счет прямо говорилось: «Политическую, моральную и иную, в том числе правовую, ответственность за свои действия должны нести организаторы несанкционированного митинга у Дома правительства. — И дальше Собчак называл их поименно: — Церетели, Гамсахурдиа, Чантурия и другие лидеры неформальных организаций, которые допустили в ходе проведения митинга различные нарушения общественного порядка, призывали к невыполнению законных требований властей, не приняли мер к прекращению митинга, не попытавшись, таким образом, воспрепятствовать трагическому исходу событий».
Эти слова из доклада Собчака необычайно важны для оценки многих последующих событий, и я к ним еще вернусь. А сейчас хочу напомнить о том, как неожиданно и в каком именно аспекте возникла тбилисская трагедия на первом Съезде народных депутатов СССР.
Собственно говоря, съезд как раз с нее и начался. Едва председательствующий закончил вступительное слово, один из депутатов предложил почтить память погибших в Тбилиси. Безусловно, это было благородное предложение, хотя потом многие говорили, что следовало бы одновременно почтить и трагически погибших в Сумгаите. Но особое мое удивление вызвало другое: когда завершилась траурная минута молчания, депутат от гуманистических нот перешел к явно политическим тонам и заявил:
— Вношу депутатский запрос: по поручению моих избирателей требую сообщить во всеуслышание и сейчас, на Съезде народных депутатов СССР, кто отдал приказ об избиении мирных демонстрантов в городе Тбилиси 9 апреля 1989 года и применении против них отравляющих веществ, а также сообщить название этих отравляющих веществ.
И началось! Вскоре депутат Шенгелая вернулся к трагическому происшествию в Тбилиси, назвав его «военной карательной акцией», потребовав лишить депутатского мандата командующего ЗакВО генерала Родионова. В тот же день выступил депутат Гамкрелидзе, который говорил: «9 апреля в 4 часа утра под предлогом разгона несанкционированного митинга и мирной демонстрации в Тбилиси было совершено беспрецедентное по своей жестокости массовое избиение невинных людей, повлекшее за собой человеческие жертвы… Эта военная операция, которой руководил командующий войсками Закавказского военного округа генерал-полковник И.Н.Родионов, задумывалась, очевидно, не как операция по разгону мирного митинга, а как заранее запланированная карательная операция по уничтожению людей… Планируемая акция такого масштаба, с такими политическими последствиями, должна была быть заранее известна высшему руководству страны».
Я слушал выступавших и недоумевал. «Военная карательная акция», «под предлогом разгона», «заранее спланированная акция по уничтожению людей»… Что это? Что происходит на съезде? Да, трагедию в Тбилиси действительно необходимо тщательно расследовать — наказать тех, чьи непродуманные действия привели к гибели людей, тут сомнений не было. Одновременно для оздоровления политической обстановки в Грузии надо спокойно разобраться, чего же добивались устроители митинга. Но ведь акценты отчетливо смещаются в совершенно иную плоскость: затевается глумление над армией, идет атака на высшее руководство страны, а политические цели митингаторов заранее объявляются священными. Я-то хорошо знал, что обвинения в «заранее спланированной карательной акции» — это невероятная чушь, не имеющая под собой ни малейших оснований. Почему же она муссируется с такой настойчивостью? Трагическое происшествие в Тбилиси, несомненно, начинало обретать черты политического «тбилисского дела». Но зачем? С какими намерениями это делается?
Явное становилось тайным…
Между тем яростная атака на армию, начавшаяся в первый же день съезда в связи с тбилисской историей, была дружно подхвачена «демократической» прессой. Общественное мнение активно настраивали против Вооруженных Сил. Попытки генерала Родионова изложить свое понимание трагических событий встретили мощный отпор, требования о лишении его депутатских полномочий зазвучали не только на съезде, но и в печати, по телевидению.
В те дни непросто было в полной мере оценить возможные последствия столь массированной антиармейской кампании. Но внезапно сама жизнь показала, как непредсказуемо, трагически может аукнуться безответственная и преднамеренная попытка обвинить армию в карательных функциях.
Речь идет о ферганской катастрофе.
Страшные погромы в Фергане превзошли по своим масштабам даже Сумгаит. Они привели в движение целый народ — многострадальных, однажды уже переживших трагедию выселения из Грузии турок-месхетинцев. И подобно тому, как в первый день сумгаитских беспорядков армия — эта единственная сила, способная быстро овладеть ситуацией при столь острых и масштабных событиях! — бездействовала, в Фергане произошло то же самое. Два дня нарастала волна погромов, за которыми с ужасом наблюдала вся страна. Но армия, которая могла бы своими решительными действиями разом пресечь насилие, оставалась в стороне от событий.
Однако на сей раз причины бездействия были совершенно иными. В Сумгаите сказалась растерянность перед первой кровавой вспышкой национализма. В Фергане дело обстояло иначе: сказался психологический шок, полученный на первом Съезде народных депутатов. Кто после яростных и несправедливых нападок на армию отважится отдать ей приказ о пресечении массовых беспорядков?
Вспоминая обстановку, в которой возникло «тбилисское дело» на съезде, сопоставляя ее с общим ходом дела в стране, я все отчетливее осознавал, что «тбилисское дело» — не сама ночная трагедия, а именно «дело», политическое «дело»! — служило определенным прикрытием для каких-то так называемых неформальных сил, стремившихся к власти. Впрочем, не так уж трудно было понять, что это за силы. Те самые грузинские националисты, которые организовали митинги в Тбилиси, чтобы оторвать Грузию от Советского Союза, разгромить компартию республики. Однако, повторяю, в тот период я занимался совсем другими вопросами. После рабочего совещания, проведенного 7 апреля, мне ни разу не приходилось принимать участие в рассмотрении грузинских вопросов. Вполне понятно, не коснулись они меня и на первом Съезде народных депутатов СССР.
Разве мог я в тот момент предположить, что вскоре стану одной из центральных фигур этого «дела» и что Собчак попытается именно в мой адрес выдвинуть главные политические обвинения?
Почему Шеварднадзе ослушался Горбачева?
Между тем комиссия по «тбилисскому делу», созданная на первом Съезде народных депутатов СССР, приступила к работе. И как-то утром мне позвонил ее председатель Собчак, сказал, что члены комиссии хотели бы встретиться со мной.
— Пожалуйста, я готов. Когда и где? — спросил я. Тот разговор с членами комиссии мне особо запомнился вот почему: меня менее всего расспрашивали про обстоятельства «тбилисского дела», а больше интересовались положением в стране, моим отношением к сепаратизму, оценками по части национальной политики. Помню, был и такой вопрос: как вы относитесь к очернительству нашей истории, к осквернению памятников революционной и боевой славы? И еще: ваше отношение к первичным партийным организациям на заводах, на шахтах? Объясняя, почему задаются такие вопросы, совершенно не относящиеся к «тбилисскому делу», кто-то сказал:
— Егор Кузьмич, пользуясь этой встречей, просто хочется получше узнать вашу политическую позицию как члена Политбюро.
Поскольку членов комиссии было человек двадцать, то и вопросов такого плана мне задали довольно много, беседа . длилась больше часа. Что же касается непосредственно тбилисской истории, то прозвучало только два вопроса:
— Кто вел совещание седьмого апреля?
— Совещание проводил я.
— Совещание протоколировалось?
— Нет, это было рабочее совещание, такие совещания не стенографируются и не протоколируются, таков общепринятый порядок в ЦК.
Вот и все. Правда, министр юстиции В.Ф.Яковлев добавил:
— Надо было бы эти вопросы решать в государственных органах, а не в партийных.
Я с ним согласился:
— Конечно! Но ведь тогда мы все еще жили в условиях партийно-государственного руководства, таковы были реальности.
Весь разговор оставил у меня впечатление спокойного, аналитического подхода к изучению «тбилисского дела». Я почувствовал желание членов комиссии, не нагнетая политических страстей, основательно разобраться в обстоятельствах тбилисской трагедии.
Еще раз хочу повторить, что никаких других вопросов относительно «тбилисского дела» мне не задавали. Я представлял себе, что у членов комиссии будут встречи с другими участниками совещаний в ЦК, и не сомневался: о том, что произошло седьмого апреля в аэропорту «Внуково-2», расскажут те, кого эти события касались непосредственно. А произошло вот что.
Церемония встречи Генерального секретаря ЦК КПСС после его возвращения из зарубежной поездки несколько отличается от проводов. Как-то само собой сложилась такая практика: встретив Генерального, все члены Политбюро и секретари ЦК собирались или в вестибюле, или в одной из комнат правительственного аэропорта «Внуково-2», чтобы узнать мнение Горбачева о переговорах на высшем уровне, а также для того, чтобы сразу, как говорится, с первых шагов, по родной земле ввести его в курс текущих дел. Думаю, это правильная, разумная практика, и она соблюдалась неизменно. Нередко на это уходило один-два часа.
И на сей раз, как обычно, Горбачев в общем плане рассказал о поездке, о своих переговорах с Тэтчер, а затем перешел к нашим проблемам:
— Ну что у нас? Как дела?
Мы заранее договорились с Чебриковым, что он сообщит в аэропорту о происходящем в Грузии, о нашем совещании. В конце концов дело сделано, рекомендации выработаны — это главное. А кто будет о них докладывать Генеральному секретарю — какая разница?
Не вдаваясь здесь в детали, скажу, что на заседаниях Политбюро, Секретариата ЦК, да и во всех конкретных делах я вел себя активно, высказывал свою точку зрения, порой отличавшуюся от позиции Горбачева, других товарищей. Ну да это особая тема… Но факт в том, что весной 1989 года я старался без крайней нужды не «совать нос» в те дела, которые не касались аграрной сферы, хотя это не всегда получалось. Жизнь ставила такие огромные вопросы, как положение в стране и в партии, в Восточной Европе, и тут я, разумеется, не имел права отмалчиваться. И не отмалчивался.
Однако, думаю, понятно, почему мы сошлись с Чебриковым во мнении, что именно ему надо сделать информацию в аэропорту.
— В Тбилиси очень сложная обстановка, — начал Виктор Михайлович. И, рассказав вкратце о создавшемся положении, добавил: — Патиашвили настойчиво просит у центра помощи. Мы собрались, Егор Кузьмич вел совещание. Обсудили возможные варианты действий. Хотелось бы доложить вам выработанные рекомендации.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
К чему привели эти «определенные позиции», видно на примере Грузии и Литвы. Да, вне всякого сомнения, между литовскими и тбилисскими событиями существовала какая-то незримая и многосложная связь. Вовсе не случайно 7 апреля 1989 года, когда я открывал рабочее совещание в ЦК КПСС по ситуации в Тбилиси, мне припомнилось то заседание Политбюро, на котором Яковлев информировал о поездке в Литву…
Явное становится тайным
Докладывал на совещании 7 апреля Виктор Михайлович Чебриков. Он подробно изложил суть своих разговоров с Патиашвили, обрисовал сложившуюся обстановку и передал просьбу грузинских руководителей принять неотложные меры со стороны центра.
Потом выступили все участники совещания, причем некоторые из них по нескольку раз. Хорошо помню, что каждый обязательно вспоминал Сумгаит. Трагическая тень Сумгаита, когда из-за бездействия властей погибли десятки мирных жителей, безусловно, витала над тем совещанием, побуждала всех нас очень ответственно отнестись к предостережениям Патиашвили. Стержнем, сердцевиной всех выступлений был вопрос о том, какие профилактические меры необходимо предпринять, чтобы предотвратить драматическое развитие событий.
Самую решительную позицию заняли Слюньков и Лукьянов, которые именно из-за опасений повторения Сумгаита предлагали подготовить войска, чтобы ни в коем случае не допустить массовых беспорядков. Тут я должен отметить следующее. Как выяснилось из доклада Чебрикова, среди лозунгов несанкционированных митингов были и такие: «СССР — тюрьма народов!», «Русские захватчики, убирайтесь домой!». «Прекратить дискриминацию грузин в Грузии!», и другие лозунги с ярко выраженным националистическим оттенком.
Вот почему участники совещания решительно настаивали на превентивной передислокации в Грузии войск. Главное — не допустить межнационального конфликта и новых жертв! — таким был лейтмотив почти всех выступлений, встреченных одобрительно. Надо из трагедии Сумгаита извлечь уроки, хватит опаздывать!
Лишь в порядке констатации фактов, ничего конкретно не предлагая, выступил Медведев. Разумовский, который, как и Чебриков, постоянно находился на телефонной связи с Патиашвили, полностью поддержал выводы Виктора Михайловича.
В конце совещания я подытожил мнения и сказал:
— Мы никаких серьезных решений принять не можем, пока не узнаем мнение всего грузинского руководства. Ведь сейчас нам известна личная точка зрения Д.И.Патиашвили.
Надо ему рекомендовать обсудить ситуацию в ЦК КП Грузии, в Верховном Совете республики, в Совмине, — затем я добавил следующее: — Кроме того, пока мы располагаем только телефонной информацией, то есть наши товарищи свои выводы базируют на основании телефонных переговоров с Патиашвили. А нам для принятия конкретных решений нужны хотя бы телеграммы. Пусть грузинские товарищи соберутся, коллегиально обсудят положение и срочно телеграфируют в ЦК свое мнение.
Мне было совершенно ясно, что только коллегиальное мнение в состоянии осветить сложившуюся ситуацию в истинном свете.
Все меня поддержали. Совещание приняло следующие рекомендации. Во-первых, партийным и советским руководителям Грузии следует не в кабинетах отсиживаться, а немедленно идти на митинги и выступать перед людьми с разъяснением своей позиции. Да, это неудобно, неуютно, освистать могут, но все равно надо идти и разговаривать непосредственно с людьми. Во-вторых, учитывая опасность массовых беспорядков, необходимо усилить охрану важнейших, жизненно необходимых хозяйственных объектов и обезопасить людей от непредсказуемых событий, чреватых вспышками межнациональной вражды. С этой целью надо перебросить в Тбилиси воинские части, в том числе за счет возвращения их из Армении.
Таковы были рекомендации рабочего совещания. О том, когда перебрасывать воинские части и в каком количестве, — речь не шла вобще. Эти вопросы попросту не обсуждались. Были приняты сугубо политические рекомендации.
Кстати говоря, именно этой мыслью я и завершил совещание:
— Будем считать, что мы выработали политические рекомендации, и вечером, по прибытии Михаила Сергеевича, доложим о них Генеральному секретарю.
Все одобрили такое решение, и мы разошлись.
Было около трех часов дня.
В тот день больше никаких сообщений из Тбилиси я не получал, никто мне по этому поводу не звонил, с Патиашвили по телефону я не связывался. Напомню: мне предстояло, как говорится, разгрести кучу аграрных дел, привезенных из командировки. Этим я и занимался до конца дня, до позднего вечера, потому что прилет Горбачева трижды откладывался. И во «Внуково-2» я выехал лишь после десяти часов вечера.
На следующее утро я улетел на отдых в Сочи и только там из передач Центрального телевидения узнал о тбилисской ночной трагедии. Кстати, немедленно позвонил в Москву Горбачеву:
— Что случилось в Тбилиси, Михаил Сергеевич?
— Пока непонятно, разбираются. Видимо, произошел какой-то срыв у Патиашвили, — ответил Горбачев.
Позднее, уже после моего возвращения из отпуска, картина постепенно начала проясняться. Не вдаваясь сейчас в оценку того, следовало или не следовало использовать войска для прекращения несанкционированного митинга, скажу, что меня в немалой степени интересовала политическая подоплека случившегося. Именно в ней, на мой взгляд, коренились истоки трагедии, гибели невинных людей. Выяснилось, что лидеры некоторых «неформальных движений» Грузии, которые возглавили митинг, стоят на ярко выраженных националистических, антисоветских позициях, к тому же требуют выхода Грузии из состава СССР. Иными словами, речь шла о неприкрытых антигосударственных призывах. Поэтому, анализируя события в Тбилиси, нельзя было обойти вниманием политические цели митингующих.
Кстати говоря, в докладе Собчака второму Съезду народных депутатов СССР на этот счет прямо говорилось: «Политическую, моральную и иную, в том числе правовую, ответственность за свои действия должны нести организаторы несанкционированного митинга у Дома правительства. — И дальше Собчак называл их поименно: — Церетели, Гамсахурдиа, Чантурия и другие лидеры неформальных организаций, которые допустили в ходе проведения митинга различные нарушения общественного порядка, призывали к невыполнению законных требований властей, не приняли мер к прекращению митинга, не попытавшись, таким образом, воспрепятствовать трагическому исходу событий».
Эти слова из доклада Собчака необычайно важны для оценки многих последующих событий, и я к ним еще вернусь. А сейчас хочу напомнить о том, как неожиданно и в каком именно аспекте возникла тбилисская трагедия на первом Съезде народных депутатов СССР.
Собственно говоря, съезд как раз с нее и начался. Едва председательствующий закончил вступительное слово, один из депутатов предложил почтить память погибших в Тбилиси. Безусловно, это было благородное предложение, хотя потом многие говорили, что следовало бы одновременно почтить и трагически погибших в Сумгаите. Но особое мое удивление вызвало другое: когда завершилась траурная минута молчания, депутат от гуманистических нот перешел к явно политическим тонам и заявил:
— Вношу депутатский запрос: по поручению моих избирателей требую сообщить во всеуслышание и сейчас, на Съезде народных депутатов СССР, кто отдал приказ об избиении мирных демонстрантов в городе Тбилиси 9 апреля 1989 года и применении против них отравляющих веществ, а также сообщить название этих отравляющих веществ.
И началось! Вскоре депутат Шенгелая вернулся к трагическому происшествию в Тбилиси, назвав его «военной карательной акцией», потребовав лишить депутатского мандата командующего ЗакВО генерала Родионова. В тот же день выступил депутат Гамкрелидзе, который говорил: «9 апреля в 4 часа утра под предлогом разгона несанкционированного митинга и мирной демонстрации в Тбилиси было совершено беспрецедентное по своей жестокости массовое избиение невинных людей, повлекшее за собой человеческие жертвы… Эта военная операция, которой руководил командующий войсками Закавказского военного округа генерал-полковник И.Н.Родионов, задумывалась, очевидно, не как операция по разгону мирного митинга, а как заранее запланированная карательная операция по уничтожению людей… Планируемая акция такого масштаба, с такими политическими последствиями, должна была быть заранее известна высшему руководству страны».
Я слушал выступавших и недоумевал. «Военная карательная акция», «под предлогом разгона», «заранее спланированная акция по уничтожению людей»… Что это? Что происходит на съезде? Да, трагедию в Тбилиси действительно необходимо тщательно расследовать — наказать тех, чьи непродуманные действия привели к гибели людей, тут сомнений не было. Одновременно для оздоровления политической обстановки в Грузии надо спокойно разобраться, чего же добивались устроители митинга. Но ведь акценты отчетливо смещаются в совершенно иную плоскость: затевается глумление над армией, идет атака на высшее руководство страны, а политические цели митингаторов заранее объявляются священными. Я-то хорошо знал, что обвинения в «заранее спланированной карательной акции» — это невероятная чушь, не имеющая под собой ни малейших оснований. Почему же она муссируется с такой настойчивостью? Трагическое происшествие в Тбилиси, несомненно, начинало обретать черты политического «тбилисского дела». Но зачем? С какими намерениями это делается?
Явное становилось тайным…
Между тем яростная атака на армию, начавшаяся в первый же день съезда в связи с тбилисской историей, была дружно подхвачена «демократической» прессой. Общественное мнение активно настраивали против Вооруженных Сил. Попытки генерала Родионова изложить свое понимание трагических событий встретили мощный отпор, требования о лишении его депутатских полномочий зазвучали не только на съезде, но и в печати, по телевидению.
В те дни непросто было в полной мере оценить возможные последствия столь массированной антиармейской кампании. Но внезапно сама жизнь показала, как непредсказуемо, трагически может аукнуться безответственная и преднамеренная попытка обвинить армию в карательных функциях.
Речь идет о ферганской катастрофе.
Страшные погромы в Фергане превзошли по своим масштабам даже Сумгаит. Они привели в движение целый народ — многострадальных, однажды уже переживших трагедию выселения из Грузии турок-месхетинцев. И подобно тому, как в первый день сумгаитских беспорядков армия — эта единственная сила, способная быстро овладеть ситуацией при столь острых и масштабных событиях! — бездействовала, в Фергане произошло то же самое. Два дня нарастала волна погромов, за которыми с ужасом наблюдала вся страна. Но армия, которая могла бы своими решительными действиями разом пресечь насилие, оставалась в стороне от событий.
Однако на сей раз причины бездействия были совершенно иными. В Сумгаите сказалась растерянность перед первой кровавой вспышкой национализма. В Фергане дело обстояло иначе: сказался психологический шок, полученный на первом Съезде народных депутатов. Кто после яростных и несправедливых нападок на армию отважится отдать ей приказ о пресечении массовых беспорядков?
Вспоминая обстановку, в которой возникло «тбилисское дело» на съезде, сопоставляя ее с общим ходом дела в стране, я все отчетливее осознавал, что «тбилисское дело» — не сама ночная трагедия, а именно «дело», политическое «дело»! — служило определенным прикрытием для каких-то так называемых неформальных сил, стремившихся к власти. Впрочем, не так уж трудно было понять, что это за силы. Те самые грузинские националисты, которые организовали митинги в Тбилиси, чтобы оторвать Грузию от Советского Союза, разгромить компартию республики. Однако, повторяю, в тот период я занимался совсем другими вопросами. После рабочего совещания, проведенного 7 апреля, мне ни разу не приходилось принимать участие в рассмотрении грузинских вопросов. Вполне понятно, не коснулись они меня и на первом Съезде народных депутатов СССР.
Разве мог я в тот момент предположить, что вскоре стану одной из центральных фигур этого «дела» и что Собчак попытается именно в мой адрес выдвинуть главные политические обвинения?
Почему Шеварднадзе ослушался Горбачева?
Между тем комиссия по «тбилисскому делу», созданная на первом Съезде народных депутатов СССР, приступила к работе. И как-то утром мне позвонил ее председатель Собчак, сказал, что члены комиссии хотели бы встретиться со мной.
— Пожалуйста, я готов. Когда и где? — спросил я. Тот разговор с членами комиссии мне особо запомнился вот почему: меня менее всего расспрашивали про обстоятельства «тбилисского дела», а больше интересовались положением в стране, моим отношением к сепаратизму, оценками по части национальной политики. Помню, был и такой вопрос: как вы относитесь к очернительству нашей истории, к осквернению памятников революционной и боевой славы? И еще: ваше отношение к первичным партийным организациям на заводах, на шахтах? Объясняя, почему задаются такие вопросы, совершенно не относящиеся к «тбилисскому делу», кто-то сказал:
— Егор Кузьмич, пользуясь этой встречей, просто хочется получше узнать вашу политическую позицию как члена Политбюро.
Поскольку членов комиссии было человек двадцать, то и вопросов такого плана мне задали довольно много, беседа . длилась больше часа. Что же касается непосредственно тбилисской истории, то прозвучало только два вопроса:
— Кто вел совещание седьмого апреля?
— Совещание проводил я.
— Совещание протоколировалось?
— Нет, это было рабочее совещание, такие совещания не стенографируются и не протоколируются, таков общепринятый порядок в ЦК.
Вот и все. Правда, министр юстиции В.Ф.Яковлев добавил:
— Надо было бы эти вопросы решать в государственных органах, а не в партийных.
Я с ним согласился:
— Конечно! Но ведь тогда мы все еще жили в условиях партийно-государственного руководства, таковы были реальности.
Весь разговор оставил у меня впечатление спокойного, аналитического подхода к изучению «тбилисского дела». Я почувствовал желание членов комиссии, не нагнетая политических страстей, основательно разобраться в обстоятельствах тбилисской трагедии.
Еще раз хочу повторить, что никаких других вопросов относительно «тбилисского дела» мне не задавали. Я представлял себе, что у членов комиссии будут встречи с другими участниками совещаний в ЦК, и не сомневался: о том, что произошло седьмого апреля в аэропорту «Внуково-2», расскажут те, кого эти события касались непосредственно. А произошло вот что.
Церемония встречи Генерального секретаря ЦК КПСС после его возвращения из зарубежной поездки несколько отличается от проводов. Как-то само собой сложилась такая практика: встретив Генерального, все члены Политбюро и секретари ЦК собирались или в вестибюле, или в одной из комнат правительственного аэропорта «Внуково-2», чтобы узнать мнение Горбачева о переговорах на высшем уровне, а также для того, чтобы сразу, как говорится, с первых шагов, по родной земле ввести его в курс текущих дел. Думаю, это правильная, разумная практика, и она соблюдалась неизменно. Нередко на это уходило один-два часа.
И на сей раз, как обычно, Горбачев в общем плане рассказал о поездке, о своих переговорах с Тэтчер, а затем перешел к нашим проблемам:
— Ну что у нас? Как дела?
Мы заранее договорились с Чебриковым, что он сообщит в аэропорту о происходящем в Грузии, о нашем совещании. В конце концов дело сделано, рекомендации выработаны — это главное. А кто будет о них докладывать Генеральному секретарю — какая разница?
Не вдаваясь здесь в детали, скажу, что на заседаниях Политбюро, Секретариата ЦК, да и во всех конкретных делах я вел себя активно, высказывал свою точку зрения, порой отличавшуюся от позиции Горбачева, других товарищей. Ну да это особая тема… Но факт в том, что весной 1989 года я старался без крайней нужды не «совать нос» в те дела, которые не касались аграрной сферы, хотя это не всегда получалось. Жизнь ставила такие огромные вопросы, как положение в стране и в партии, в Восточной Европе, и тут я, разумеется, не имел права отмалчиваться. И не отмалчивался.
Однако, думаю, понятно, почему мы сошлись с Чебриковым во мнении, что именно ему надо сделать информацию в аэропорту.
— В Тбилиси очень сложная обстановка, — начал Виктор Михайлович. И, рассказав вкратце о создавшемся положении, добавил: — Патиашвили настойчиво просит у центра помощи. Мы собрались, Егор Кузьмич вел совещание. Обсудили возможные варианты действий. Хотелось бы доложить вам выработанные рекомендации.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53