Надеялась? Что, разумеется, в это же утро попаду «на свидание» с В. А. Брынцаловым. Была уверена, что он выслушает меня со вниманием. А как могло быть иначе, если я иду к нему не только с приятельско-журналистским любопытством, но и с добром? Объяснить… прояснить…
Но пока, подходя к комнате на пятом этаже, где ждал меня Александр Толмачев, я думала именно о нем. Каким же мне рисовался пресс-секретарь обладателя — страшно сказать! — двух с половиной миллиардов? Солидным человеком не моложе сорока, естественно, достаточно чопорным, хладнокровно деловым и подчас, если учесть необычайную легкость, с какой хозяин владеет так называемой неформальной лексикой, — хамоватым. Стало быть, надо держать ухо востро… мало ли…
Однако из-за стола навстречу мне поднялся высокий, спортивного покроя человек тридцати примерно лет, быстро, в момент вобрал меня с корешками в свои прозрачные пространные глаза и заявил:
— Очень хорошо! Сейчас будем пить чай!
Появились пирожки с вареньем, появились чашки с чаем, и все, кто находился в комнате, образовали как бы родственное, вкруговую у стола, чаепитие, приятное, конечно, но для меня несколько странное, — я же пришла на встречу с В. А. Брынцаловым!..
Но — решила — «со своим уставом в чужой монастырь не ходят», и следует ждать…
Между тем атмосфера некоей метафизичности все сгущалась и сгущалась. Человек лет сорока в темных локонах до плеч, с горящим взором произнес:
— Послушай мою кассету, вот эту.
Невозмутимый пресс-секретарь не торопясь исполнил предложенное — вогнал кассету в щель магнитофона, комнату заполнил голос певца, поддерживаемый музыкальными инструментами, приятный голос, надо сказать…
Далее Александр Толмачев, сидевший лицом к окну, сверкая безупречной белизной рубашки и манжет, спросил певца:
— Скажи, у тебя бывает состояние, когда ты чувствуешь в себе такую энергию, что способен расколоть надвое земной шар?
— Да! Готов! Но я себя сдерживаю, — ответил певец, тряхнув кудрями.
Передо мной на полу сидела молодая женщина с распущенными волосами, по отдельным репликам я догадалась, что певец и она как-то связаны, и ей хочется помочь ему. Чуть позже это мое предположение оправдается — она подарит мне свою рецензию на стихи этого пока мало кому известного поэта, и в этой рецензии будет прямо так и сказано, что в ближайшее время поэт-певец переплюнет по известности и Маяковского, и Есенина, и еще кого-то. Мне понравилась чисто женская вера, пылкость, страстность, готовая оберечь и вывести на дорогу всечеловеческого признания поэта-певца. И мне не очень понравилось, как он довольно резко обрубал ее на полуслове… а она не поддавалась, и глаза ее оставались неизменными — доброжелательно-веселыми по отношению ко всему на свете.
Но, видимо, она почувствовала, что я ей чуть-чуть, но сочувствую, и подсела ко мне, встала передо мною на колени, взяла мои руки в свои и, раскрыв глаза пошире, мягко потребовала:
— Смотрите мне в глаза и дышите глубже! Я сейчас передам вам часть моей энергии! Только в мои глаза смотрите! И глубже, глубже дышите!
Согласитесь, было от чего крыше поехать. Ты приходишь с деловым визитом к деловому-пределовому человеку, а попадаешь ни с того ни с сего на сеанс экстрасенсорики!
Женщина была мила, доброжелательна и мимо хотела мне одного только добра, я улыбнулась ей от души, попробовала выполнить ее незатейливую просьбу и дышать, дышать, втягивая таким нехитрым способом чужую энергию, но надолго меня не хватило — не втягивалось в меня ничего. Чтобы как-то оправдаться и не обидеть самоотверженную спасительницу, я повинилась:
— Не выходит, не выйдет, я сама то еще явление природы — ко мне тяжелые утюги прилипают и восемнадцать ложек-вилок-ножей зараз…
Не соврала, нет, действительно, если уж вовсе оголодаю — пойду на перекресток и давай показывать фокусы. Удивление оплачиваемо!
Она ничуть не обиделась. Не оскорбилась, упруго вскочила с полу, оправила коричневое, колоколом, платье, улыбнулась мне на прощание и вскоре ушла с будущим поэтико-певческим светилом. А пресс-секретарь сел со мной рядом на диван, положил мне руку на плечо и вдруг заявил:
— Ты — хороший человек.
Меня, признаюсь, чуть передернуло это панибратское «ты» человека, который годится мнев сыновья. Но, с другой стороны, — это же был комплимент… И, как я поняла, основанный на неких флюидах. И потом, может, здесь, в этом странноватом царстве-государстве все иначе, чем за его воротами… К тому же очень может быть, что Александрове «ты» — свидетельство моей неувядающей молодости! Чем черт не шутит! И впрямь Александр вдруг сказал:
— А тебе не дашь твоих лет!
И вдруг очень серьезно и тихо сообщил:
— В девяностом году ты пережила трагедию…
Ну, тут я и вовсе онемела от удивления и почтения к Александру Васильевичу Толмачеву! Он сказал чистую правду, и я до сих пор не знаю, каким путем он добыл это знание… Хотя тогда же спросила:
— Откуда тебе это известно?
Помолчав, чуть прояснил:
— Я долгое время занимался астрологией.
Ладно, пошли дальше. И теперь решительно;
— Когда же меня примет Брынцалов?
Александр спокойно отозвался:
— Сегодня — нет. Сегодня у него не то настроение.
И я бы, наверное, стала задавать ему какие-то добавочные вопросы, если бы в комнату вдруг не набилось много-много народу. В числе новоприбывших был и некий весьма пожилой, порядком оплешивевший мужичок с набором странных инструментов, один из которых был похож на деревянную скалку, которой раскатывают тесто, только там, где должно быть гладко, топорщились наросты из голубой резины.
— Это я принес для Владимира Алексеевича! Сам изобрел и пользуюсь для сохранения здоровья и бодрости! Как работает? А вот так, прокатываешь по рукам, ногам, бедрам…
И он принялся «прокатывать», вовлекая в процесс и меня, и всех, утверждая с жаром:
— Сохраняет молодость! Брынцалов должен заинтересоваться!
Александр, не будь дураком, тотчас спросил без тени насмешки:
— Вам сколько лет?
Энтузиаст-изобретатель ответил. Подумалось: «Эге, другие в твои годы и без этих штучек выглядят куда моложавей и сохранней…»
Но теперь я, уже готовая уйти, наблюдала не за теми, кто пришел, а только за Александром. Сонм мужчин и женщин, явившихся каждый со споим предложением, изобретением, а по сути, с надеждой заработать, что-то как-то заполучить от прославленного «Ферейна», от его знаменитого, фантастически богатого хозяина. И, признаться, я еще не видела в жизни, чтобы молодой человек был столь безупречно выдержан и терпелив, общаясь с таким изобилием многословных, напористых, а подчас и болезненно навязчивых людей. Фантастика! — он ни одному не сказал резкого слова, он словно бы с удовольствием общался с каждым.
Но в конце концов я не выдержала всей этой благодати и сказала, что ухожу. И ушла. С ощущением не одной, но многих тайн. Ну, во-первых, что значит «у Хозяина не то настроение»? А с чем связано это его настроение? До сих пор такая формулировка казалась мне достойной лишь женского организма… И опять же — что значит эта несгибаемая благожелательность рафинированного в одежде и жестах пресс-секретаря? И есть ли ей предел? И еще: «Куда я, собственно, попала?»
Последний вопрос был, как ни странно, более всего вызван последними впечатлениями. Когда встала с дивана, обнаружила, что сидела аккурат под большим броским портретом четы Брынцаловых. Он — в кресле, слегка взъерошенный, а она на подлокотнике в ярко-красном и с безукоризненно выделанной, волосок к волоску, прической.
— Этот плакат использовался на президентских выборах, — пояснили мне и спросили: — Нравится?
Я ничего не ответила, я еще не знала, как и что в этом странноватом, непривычном мне мире, где если идти по коридорам, спускаться-подниматься, то невольно бросается в глаза «сталинщина-китайщина» — всюду портреты «Хозяина»… Поразительно в наши-то дни!
Впрочем, чего поражаться! Где-то читала, что видели портрет Ататюрка в стамбульском сортире. А что вытворяет недавний партвождь, а ныне Туркменбаши Сапармурат Ниязов? Если верить прессе, вся маленькая Туркмения увешана портретами Великого и заставлена его скульптурами! Так что…
Но! Что в известном смысле потрясло меня и пленило в окончательно отремонтированной части офиса фармацевтической империи «Ферейн» — это туалеты. Ну что с меня взять, с женщины! Но, братцы мои, без ковра-самолета в секунду очутиться где-то там в Монте-Карло или на Лазурном Берегу в пятизвездочной гостинице .. А всего-то — вошла в соответствующее помещеньице… И не захотелось уходить… Одно слово — чуден сотворенный тобой человек, Господи!
А дальше что? А то, что «настроения принять» меня у великого Брынцалова не было еще два-три дня. Ну, на нет и суда нет. Однако все имеет начало и конец Наступил день, когда Александр сообщил мне по телефону:
— Завтра, к половине девятого.
Надо ли говорить, с какой аптечной точностью явилась я в офис! Надо ли уточнять, что теперь-то я была абсолютно уверена в успехе! А именно — мое желание сделать книгу найдет у Владимира Алексеевича полное понимание. Ну сами подумайте, кто бы отказался от книги о себе самом, где бы вполне объективно было рассказано об «этапах пройденного пути». Тем более после всяких измывательств в прессе, после частушечных издевок и т.п.? Прошу при этом учесть, что не абы какой недоучка-самоучка уже сидит на диване (разумеется, мягком, кожаном) в приемной, а журналистка с ого-го каким стажем, и если уж на то пошло, то ведь хватай выше, — писательница, автор двадцати семи книг, переведенных на двенадцать иностранных языков! Какого же рожна еще надо?! Так? При этом — с ясным намерением сказать о Брынцалове правду, одну только правду, презрев все наветы «желтой» прессы, наплевав на все хулы, чтобы на обширном пространстве книги воссоздать образ явно незаурядного человека, с которого желающие захотят делать жизнь, смогут поучиться, перенять опыт и, соответственно, «улучшить свое материальное положение», как формулируют разного рода опросные листки всяких соцслужб.
…Стало быть, сижу нога на ногу. За конторкой, ближе к окну, щебечут о своем две молодые секретарши, справа от меня, в углу, работает большеэкранный телевизор. Приглядываюсь — нет в нем ни непременных Сорокиной, ни Лиона Измайлова, ни прокладок, которые столь комфортны, ни дирола с ксилитом, которые и сохраняют и заново отращивают усы и зубы, а есть — вход в офис. Догадалась — этот телевизор дает знать, когда появится В. А. Брынцалов.
Припоминаю попутно с ожиданием, когда и где доводилось вот так сидеть, в приемных у «Великих и Ужасных» — у инструкторов ЦК, у секретарей обкомов… Прихожу к выводу — все едино. По ощущениям. Не к тебе же пришли — ты пришла, уже тебе дали фору…
Ну да там разберемся! Главное, чтобы диктофон не отказал!
Наконец какая-то из секретарш, кстати, милая, приветливая, произнесла: «Идет!» И впрямь, на телеэкране я увидела группу мужчин и среди них знакомое по газетам и предвыборным телепрограммам лицо… Хозяин явно уступал в росте прочим своим спутникам. Догадалась: телохранители.
Через несколько минут в приемную вошли — Сам и двое таких крепышей, о которых можно сказать культурно «атлетического телосложения», а можно употребить ходовое — «шкафы». Увидев меня, Владимир Алексеевич поздоровался, прошел в кабинет. Телохранители остались в приемной, встали у высокого барьера конторки, облокотились, о чем-то заговорили с секретаршами Наташей и Инной. Я заметила, что у одного из них чуть высунулась подкладка из-под обреза пиджака, видно, после химчистки ткань села слегка, а подкладочный шелк выстоял…
Дверь в кабинет осталась открытой. Наташа или Инна зашла в таинственный закуточек и появилась с раззолоченной чайной чашкой и блюдечком. Унесла в глубь кабинета. И дурак догадается — Хозяину. Я же в отворенную дверь видела кожаное кресло, а на стене — портрет мальчика и светлом, лет трех, не больше… дитя как дитя…
Спустя пять минут великое свершилось! Сентябрь 1996 года. Меня попросили войти. Господин Брынцалов единолично пил чай из раззолоченной чашечки. И первое, что он сказал мне полувнятно, между глотками, было:
— Никому никаких интервью… И вам тоже…
Так или примерно так. То есть как?! То есть что за чушь?! Где логика?! Зачем же я тогда приходила?! Зачем было меня приглашать в кабинет?
Брынцалов продолжал пить чай и произносить что-то раздраженно-невнятное, посверкивая в мою сторону маленькими, с серой искрой кабаньими глазами под густыми полуседыми бровями. Он словно бы заранее был уверен, что добра от очередного журналиста не будет — одна маета, которой во уже, по горло. И продолжал глотать чай. Такого в моей жизни еще не было. Отродясь. Клянусь, не было, чтобы я не напоила чаем человека, который пришел ко мне в дом. Клянусь, не было, чтобы кто-то из моих знакомых не напоил меня тем же чаем, даже если я прибежала на минуточку. Клянусь, не смел пить при мне чай сам по себе ни секретарь райкома, ни секретарь обкома, ни даже сторож при сельсовете… А тут — на тебе!
И я разозлилась. Пришло на ум первое — он, этот скороспелый богач-разбогач, решил, что я, как и многие-многие, пришла просить у него вспомоществование, что мне от него деньги нужны! Ведь сколько он выслушивает и устных, и письменных просьб! Устал, изнемог, не знает, в какой угол бежать? И всех — под одну гребенку…
Ах, так? Перебила:
— Мне от вас никаких ваших денег не нужно! Никаких! Нисколько!
Смолк. Посмотрел исподлобья, но с интересом. Повторила:
— Мне издательство заплатит. Если книга получится.
Понял до конца или не понял? Молчит, пьет чай. Сам по себе. На столе, который стоит, небось, целую чайную плантацию где-нибудь на Цейлоне, блестит золотой или золоченый письменный прибор — так, отдельные стильные предметы…
— Ладно, — решает, то есть снисходит, — пятнадцать минут… только… спрашивайте!
Ах ты, Боже мой, какой великодушный! На фоне роскошного шкафа… Он, значит, окончательно решил, что отдиктует мне условия совместного скоротечного существования, а я и пискнуть супротив не моги? Как кусок кинул со своего барского стола…
Во мне взыграла ярость. Профессиональная. И желание — переломить момент. А почему бы и нет? Разве мне не встречались такие, о ком друзья-журналисты говорили: «Бык! Осел! Уперся — ничего не выбьешь». Но я шла и «выбивала», и расставались мы с «быком-ослом» в хорошем настроении и как добрые друзья.
Неужели придется отступить, уступить? Не получить ответа ни на один вопрос? И оставить любознательное российское население ни с чем. А точнее, с одними частушками про «задницу» и уверенность, что В. А. Брынцалов — придурок, несмотря на все его капиталы?
Ах, где мои семнадцать лет! Ну, на крайний случай, тридцать пять! Крути не крути, хоть при социализме, хоть при капитализме, а мужчине всегда и при любом строе только женщина в радость. Только у молодой, красивой женщины есть шанс «переломить» даже и очень крутого мужичка!
С другой стороны, настоящий охотник бьет белку в глаз не только в двадцать, но, бывает, и в восемьдесят… Чую, выхода у меня нет: либо я, либо меня — через колено. Стало быть, бери в руки ружье…
И я взяла ружье, прицелилась и… И сказала, зрачок в зрачок с миллиардером, которому надоели, а может, и опротивели журналисты.
— Вы знаете, как в народе вас называют? Вам, небось, холуи о том не докладывают? Знаете?
И ляпнула… Без зазрения совести! Одно из тех словечек. Одно из очень таких-растаких забористых словечек… Такое, что Великий и Могучий не враз проглотил, а зыркнул предварительно в открытую дверь. Где сидел народ… Я так поняла — не хотел бы, чтобы там, в приемной, слышали… Стало быть, не такой уж он твердокаменный и небрежный. Стало быть, и впрямь не знал, как его имя полощут… Стало быть, прямо в цель мой выстрел…
«Ну, — думаю, — все. Сейчас вскипит и потребует, чтобы я исчезла с его глаз долой…»
Могло быть такое? У мужчинки, которого терзает комплекс неполноценности? Да запросто!
Но тут передо мной оказался Мужчина, который умеет держать удар, если уж на то пошло… Он даже паузу не затянул. Посмотрел мне в глаза остренько так… Нет, не сморгнула. Может, это приглянулось? Но что-то же не отвадило, нет.
— Ладно, — слышу. — Сколько вам времени надо?
И тон другой, и взгляд. Никакой малохольности. Спокойно смотрит, спокойно говорит. Объясняю:
— Мне надо будет раз пятнадцать с вами встретиться. Или десять, если будем говорить не менее часа. Можно утром или вечером. Хорошо, если бы привозили и увозили.
— Утром. В полдевятого, — отвечает. — Вечером я с семьей должен быть. — Смеется. — С семьей, с детьми, как же… — И опять деловито: — Приезжайте сами. Увозить будем. Спрашивайте.
Я раздвинула в стороны позолоченные или и впрямь золотые штучки, составляющие письменный прибор миллиардера, и поставила диктофон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39