До бедер она была как обыкновенная баба и лишь в самом низу становилась рыбиной с шипастым ершовым плавником на спине. «Интересно, – подумал Орлик, – а почему у нее пупок? Ведь если она получилась из икры, то пупка не должно быть», – и тут он заметил вокруг себя синие, опухшие, словно с похмелья, рожи. Мужиков штук десять в истлевшей от времени одежде таращились на него и разевали рты, явно о чем-то спрашивая. Орлик со страху так сильно оттолкнулся от дна, что пробкою вылетел наверх, шарахнул прикладом пищали по рукам, что тянулись следом, и полез на берег на четвереньках. Однако на самом краю крутого бережка уперся лбом во что-то податливое, но скользкое. Поднял глаза и столкнулся нос к носу с красноглазым щетинистым хряком. Через морду хряка шли кожаные ремни, словно конская сбруя, на ногах звенели кандалы, оборванные цепи от которых тянулись следом, а ремнями к животу почему-то был прикручен камень.
– Я тебя не трогаю, и ты меня не трогай! – предупредил его сразу улан, прикидывая, что на скользком склоне неудобно будет выхватывать палаш.
Свин, не имея возможности раскрыть рот, приподнял край губы и, пронзительно завизжав, копнул Орлика снизу вверх рылом, перебросив через себя, и лихо развернулся, видимо собираясь топтать. Но камень его чуток повело в сторону, и зверь сам чуть не сорвался с обрыва. Видя такое дело, улан припустил, проклиная боярского охранника, уговорившего не брать коней. Да если б он был сейчас верхом на Ветерке, какая бы свинья его догнала? Кабан обиженно заверещал и кинулся в погоню.
– Врешь, не возьмешь! – захохотал улан, увидев тропку из одних лишь только кочек, запрыгал по ним, выскочил на какой-то островок и сшиб человека. Да и как было не сбить, если тот стоял на коленях и почти невидим был из-за черного плаща?
Бледный парнишка с ненормально острыми зубами втянул со свистящим звуком слюну и, стараясь прикрыть полою лежащее рядом тело, девичье и явно мертвенно-неподвижное, с укором поинтересовался:
– Ну и чего ж ты тут распрыгался, дядя?
В это время оскальзывающийся на кочках хряк все-таки выбрался на островок и гневно завизжал. Парнишка окрысился, шипя:
– Мое, пшел вон!
Хряк припал к земле, и они кинулись друг на друга, к ужасу улана, сцепившись так, как могут только заклятые враги. Он покосился на валявшуюся девицу. Она лежала на земле прекрасная и мертвая, алые губы словно улыбались, а черные глаза безучастно смотрели в небо. Богатое платье и золотое монисто наводили на мысли, что она была девушкой из небедной семьи. Вот только с горлом у нее была какая-то неприятность… Орлик честно прикидывал: не взвалить ли ее на плечо? Не отнести ли в Малгород, если он его найдет? Но при этом почему-то по шажку, по шажку пятился назад и сам удивлялся: чего это я прячусь? Вдруг задом он уперся в холодный камень, оглянулся и с неприятным холодком осознал, что это разверстый каменный гроб, в котором лежала пренеприятная старуха, сложив руки на груди, и ехидно щурилась с таким выражением, словно видела Орлика насквозь. По виду она была совершенно живая, если б не одуряющий запах разложения. «Чучелка» – пронеслось в голове.
– А ну, подь-ка сюда, че на ушко скажу, – поманила его старуха костлявым пальцем. Улан взвизгнул как раненый заяц и теперь уж бросился по болоту, вовсе не глядя под ноги, успев напоследок разглядеть возле гроба еще одну зеленую костлявую покойницу с большой головой.
Поняв, что высидеть ночь на болоте в бездействии – дело невозможное ввиду крайней скучности этого занятия, Илиодор решил попытать удачу. И пошел куда глаза глядят, стараясь держаться тех мест, где имелись кусты и деревца. Редкие комарики что-то ласково гундосили ему на ухо, он посвистывал, чутко прислушиваясь к тишине в надежде, что мяукнет кошка, или новые знакомые подадут голос, или замаячит где-нибудь впереди живой огонек. Как-то вдруг к месту вспомнилась теория одного миренского академика о том, что синие болотные огни есть не что иное, как горение болотных газов или светлячки, принимаемые суеверными людьми за души умерших.
Синих огоньков вокруг роилось великое множество, но ни один из них в теорию миренца не укладывался, не горело ничего на болоте, зато хихикало и бегало, шлепая босыми пятками по холодной воде. Пару раз он останавливался, чтобы позвать болотных жителей и порасспросить их: не видали ли они великана, стащившего храмовую кошку? Но болотники смущались и не выходили, мало того, погасили свои огоньки! Так что в конце концов он остался и без их компании.
– Какие ж вы странные люди, – почесал в затылке Илиодор: в присутствии огоньков он хотя бы мог предполагать, в какую сторону идти не надо. Теперь же любая дорога делалась одинаково непредсказуемой.
Найдя относительно сухой лесок, посреди которого даже имелся родник, обложенный белым камнем, он напился, сел и честно предупредил всех болотников:
– Щас я буду петь песни, а голос у меня противный, так что вы либо делайте что-то, либо терпите, – и завопил:
Холодна студеная водица,
А на дне реки лежит девица.
Косы полоскаются,
Девица улыбается.
В болоте что-то изменилось, Илиодор услышал, как издалека кто-то бежит к нему, вытягивая одно истошное, бесконечное:
– О-о-о!!!
Он быстро пошел навстречу и, когда крик стал уж совсем нестерпим, уперся в землю посильнее, понимая, что кричащий сейчас его сомнет, выставил черенок лопаты, как копейщик, вперед и зажмурился, ожидая столкновения. Хек! – врезался в него на всем бегу уланский командир, а Илиодор улыбнулся:
– Какая встреча! А со мной, знаете ли, приключился забавный случай: остался как дурак один и не знаю дороги.
Улан беззвучно раскрывал рот, вися на черене, Илиодору стало неудобно перед человеком. Он бережно вынул из одной его руки пищаль, самого его приобнял, взваливая на плечо, и, видя, что улан совершенно одурел от здешних достопримечательностей, решил, что лучше будет отвлечь его разговором.
– Как вы находите эти болота? Людное место, не правда ли?
Улан дернулся на его плече, всем видом показывая, что эта тема для него болезненна и неприятна, а стало быть, ему есть о чем порассказать, но перед этим он, цепко ухватив Илиодора за грудки, потребовал:
– А ну клянись Пречистой Девой, что ты есть Князь Златоградский.
Илиодор невольно задумался, поскольку таковым никогда не являлся. То есть маменька-то его с детства уверяла, что он если не правнук, то племянник-то Императора наверняка. Но закавыка заключалась в том, что ни один из императорских племянников никак не желал именовать его братцем.
– А знаете, господин улан, давайте-ка я вам расскажу, как мы познакомились с Адрианом Якимовичем, – предложил он, не желая из-за пустяков клятвопреступничать.
«Нечисть он», – сразу понял улан, и ноги его сделались мягкими, а мысли – податливыми.
– Знаете ли вы князей Костричных? Ну, тех самых Костричных, что подавляли крестьянский бунт в Мыжге…
Эту историю Илиодор рассказывал много раз разным людям, доведя ее до такого совершенства, что при многих дворах князей Костричных почитали за реальных, удивляясь причудам и злоключениям этой несчастной, но благороднейшей семьи. Бывало, даже переписывались. А когда те «оказывались в нужде», то и деньги слали. Поэтому за благополучие матушки во время отъездов Илиодор никогда не волновался. Чего стоило хотя бы императорское письмо с благодарностью за долгую безупречную службу.
Так, за рассказами, они и заблудились совсем. Полагая, что чем гуще лес, тем дальше от болота, Илиодор, сам того не заметив, завел улана в сущие дебри. А потом и вовсе угодил в распадок, переходящий в овраг, из которого выбраться казалось немыслимым и оставалось только топать и топать вперед. Тем удивительнее было им найти вдруг у себя на дороге целый двор с постройками, огороженный отчего-то острыми кольями, которые, правда, стояли так далеко друг от друга, что, лишь напрягши фантазию, это можно было принять за забор.
– Эй, хозяева! – начал барабанить в дверь Илиодор, справедливо полагая, что глубокой ночью людям полагается спать. И ошибся, потому что хозяин, а был это сухой и сморщенный старик с нечесаными патлами и длинной бородой, сидел на завалинке, покуривая трубку.
– И кого ж это ко мне на ночь глядя принесло? – поинтересовался он, вставая, а с колен его спрыгнул матерый черный котище со злющими зелеными глазами. «Колдун», – отчего-то сразу подумал Илиодор и широко улыбнулся незнакомому человеку:
– Вот, заплутали мы в ваших краях. Гуляем, как в трех соснах, и все до Малгорода добраться не можем.
Старик присвистнул:
– Эк вас занесло! – и, поднявшись по крыльцо, отворил перед гостями дверь. – Ну проходите. – И еще раз хмыкнул. – Малгород… да тут если по сухой дороге, то только завтра к вечеру доберетесь.
Избушка оказалась не то чтобы неухоженной, но такой, какая бывает у бобылей. Вроде и топлена, но пахнет сыростью, вроде и чисто, а лавку, прежде чем сесть, хочется рукавом обтереть. Старик покосился на них, потом спросил:
– Голодные небось?
Илиодор радостно закивал:
– И голодные, и спать охота. И от винишка, если есть, не откажемся.
Старик, как раз полезший в печь за угощением, сначала удивленно замер, а потом засмеялся и, ласково погрозив Илиодору пальцем, быстро нырнул в простенок за печью, сразу как-то оттаяв. Проворно зашевелился, явив на свет и угощение в виде горшка каши, и бутыль с чем-то мутным.
– Это что? – отстранился было улан, но Илиодор ткнул его в бок, а хозяин уверенно заявил:
– То что надо, – и быстро разлил жидкость из бутыли по трем стаканам, которые были хоть и из мутного стекла, но с какими-то гербами. – Ну, за встречу, – провозгласил он, поднимая свой стакан.
Улан мрачно опрокинул в себя жидкость и, почерпнув из горшка ложкой холодной каши, заел угощение. Илиодор тоже было отпил, но, заметив, как заинтересованно и хитро глядит на него старик, отчего-то не стал глотать, лишь сделал вид, замешкавшись и не зная, как теперь быть с кашей.
– Хороша? – спросил хозяин, кивая на бутыль.
Илиодор кивнул головой, чувствуя, как стремительно немеет горло, расслабляются мышцы и проклятущее непонятное пойло скатывается-таки по капельке в желудок. Кот, муркнув, потерся о грязный сапог, и осчастливленный Илиодор метнулся к нему, делая вид, что почесывает его за ухом, а сам незаметно сплюнул между половиц, однако, разогнувшись, качнулся так, словно пьянствовал с уланом здесь всю ночь.
Приятно зашумело в голове, дом показался чистеньким и уютным, а нечесаный старикашка – благообразным старцем. Взяв ложку, Илиодор решил покрепче закусить, рука ему показалась очень длинной и смешной. Он хотел сдержаться, в результате фыркнул, и это фырканье было так похоже на конячье, что он против воли захохотал в голос. Старец поддержал его дребезжащим тенорком, тоже наваливаясь на кашу, и они какое-то время, забавы ради, посражались ложками, отбирая друг у друга еду. Кот осуждающе смотрел на них с пола, пока уланский командир, до этого бессмысленно качавшийся на лавке, не вскочил, громогласно рявкнув:
– Ха-ха-ха! – и рухнул на пол.
Вот тут уж они с дедом удержаться не смогли, начав истерично, до икоты и слез ржать.
– Ох и вещица эта мухоморовка, – вытирал слезы дед, – ох и вещица!
А Илиодору не терпелось рассказать, каких чудес он насмотрелся за последние три дня. Но слова так быстро мелькали в его голове, что он не успевал их проговаривать вслух. Вещи стали казаться какими-то иными, нежели обычно, словно и лавки – это не лавки, и дом – не дом, а все вокруг преисполнено какого-то великого смысла. Да и сам хозяин носит в себе некую великую загадку. Илиодор уперся в столешницу руками, внезапно сообразив, что постиг что-то великое, но, постигнув, тут же забыл и должен немедленно сообразить, что это было, чтобы бежать и рассказать об этом людям, которые живут, не зная для чего. Он попытался сделать шаг, но тут же и рухнул на лавку. В голове звенело, и прямо сквозь крышу и черные балки на него, улыбаясь, смотрело звездное небо.
– Э, да ты нашел с кем пить! – улыбнувшись, всплыло из ниоткуда огромное белое лицо с нестерпимо сияющими зелеными глазами.
«Бася», – улыбнулся Илиодор, узнавая голос. Хозяин шумно собирал на стол, повторяя на разные лады:
– Маришечка, Маришка, какие люди к нам! Щас баньку, – и так зудел, что начал представляться Илиодору комаром.
Он привстал, не зная, как бороться с качающимся домом, но Баси уже нигде не было и старика не было. Ему невольно сделалось грустно: он так хотел расспросить, верна ли теория миренского академика или жизнь после смерти все-таки существует? И не поделится ли она хотя бы частью того приданого, которое собрал для нее жених? Опять же, если Муську сегодня задушили, не видела ли ее Бася где-то там, чтобы он не переживал за несчастное животное, не шлялся по болотам и не искал. Вокруг стоял такой густой туман, что его приходилось разгонять руками.
С трудом нащупав дверь, он вывалился во двор. Во дворе было холодно и сыро. Он повисел на черных от времени перилах, осматриваясь, и вдруг узнал в одной из построек баньку. В желтом слюдяном окошке мелькнула тень. Илиодор, радостно улыбнувшись, подумал, что есть, наверное, смысл помыться. И уверенно пошел на заплетающихся ногах, стягивая с себя по дороге и набухшую от воды суконную куртку, и обе рубахи: верхнюю, егерскую, одолженную у каптенармуса, и тонкую сорочку.
Предбанник пахнул влажным жаром. Взявшись за ручку двери, он потянул ее на себя, искренне собираясь попросить разрешения присоединиться. И был изумлен до глубины души, увидев, что чистоту наводит не хозяин дома, а его Бася, поскольку с недавних пор уже относился к привидению как собственник. Мелькнули какие-то смутные воспоминания о том, что ведь и вправду покойники моются обычно по ночам, и он собрался было удалиться, чтобы не смущать девушку, но верх взял научный интерес, поскольку он как-то не определился в отношении к заморской панночке. Считать ли ее ходячим мертвецом или все-таки очень плотным привидением?
Она фыркала, стоя к нему спиной, обливалась из ушата и повизгивала, так что мысли Илиодора из научной плоскости как-то плавно перетекли в иную. И он, пройдясь по фигуре Баси оценивающим взглядом, вдруг с недоумением обнаружил, что у нее на попке что-то нарисовано, и, поднапрягшись, разглядел зеленую траву, чешуйчатого змея с распахнутой пастью и все это в красном буквенном ободе.
«…А на пояснице, ближе к месту схождения ягодиц…» – пронеслись в голове слова из опознавательного листа. И златоградец, шагнув вперед, раскинул радостно руки, делясь своим открытием:
– Бася! Да ты – ведьма!
Ушат на лавке сам собой прыгнул ему навстречу, и в глазах Илиодора потемнело.
Забившись под столом за веник, я сидела, сжавшись в комочек, и, нервно закусив хвост, вспоминала новые, неведомые для меня ощущения, чувствуя, как иногда вспыхивают огнем то щеки, то уши. Из своего укрытия я таращилась, сопя, на златоградца, а эта орясина валялась на печи, иногда постанывая, иногда похрапывая. Рука свешивалась вниз, и я с ненавистью урчала, глядя на эту руку. Вот ведь какой двуличный тип оказался! С виду весь такой утонченный-утонченный, а стоило мне склониться над ним с перепугу, что я убила его шайкой, – облапил медведем…
В общем, это была одна из причин, по которым я и сидела под столом кошкой, поскольку в натуральном виде я сейчас никому не желала показываться. Чертов златоградец на славу постарался, и губы опухли. И где его учили так целоваться? Может, у них в Златограде какая-нибудь специальная академия? Я улыбнулась и тут же, спохватившись, сама себе скомандовала: «А ну, молчать! Урчать! Ненавидеть!» Гроссмейстерша я или кто! И я заворчала на кошачий манер: «У-у проходимец! Только одно у вас всех на уме, как бы жизнь девице поломать».
Уланский командир валялся на грязном полу, иногда шевеля во сне усами, как таракан. И только Мытный сидел за столом и пил, не пьянея. Вот его я понять могла. Сама вон чуть Илиодора не убила!
Начиналось-то все хорошо, по бабулиному плану. Мы с сестрой и Рогнедой вдоволь нарезвились, гоняя улана по болоту и поражаясь его прыти, пока он не столкнулся со златоградцем. Этот наглый тип сидел у Козьего родничка и горланил песню, словно в кабаке. Уже тогда мне его самодовольная морда не понравилась! Или понравилась? Мало кто так вольготно чувствовал себя до сих пор на нашем болоте. И я закатала уже рукава, чтобы показать ему, где тут раки зимуют, но Рогнеда, вдруг больно ухватив меня, кивнула за спину, туда, где бабушка должна была Мытного воспитывать. Мы с Ланкой разинули рты от удивления: небо там полыхало так, словно целый табор костры жег.
– Чего это? – вытаращились мы с сестрой, а наша учительница, вмиг подобравшись, хищной неясытью взмыла в темное небо.
Я даже раздумывать не стала и, кувыркнувшись через голову, оттолкнулась от болотного мха уже птицей сорокой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
– Я тебя не трогаю, и ты меня не трогай! – предупредил его сразу улан, прикидывая, что на скользком склоне неудобно будет выхватывать палаш.
Свин, не имея возможности раскрыть рот, приподнял край губы и, пронзительно завизжав, копнул Орлика снизу вверх рылом, перебросив через себя, и лихо развернулся, видимо собираясь топтать. Но камень его чуток повело в сторону, и зверь сам чуть не сорвался с обрыва. Видя такое дело, улан припустил, проклиная боярского охранника, уговорившего не брать коней. Да если б он был сейчас верхом на Ветерке, какая бы свинья его догнала? Кабан обиженно заверещал и кинулся в погоню.
– Врешь, не возьмешь! – захохотал улан, увидев тропку из одних лишь только кочек, запрыгал по ним, выскочил на какой-то островок и сшиб человека. Да и как было не сбить, если тот стоял на коленях и почти невидим был из-за черного плаща?
Бледный парнишка с ненормально острыми зубами втянул со свистящим звуком слюну и, стараясь прикрыть полою лежащее рядом тело, девичье и явно мертвенно-неподвижное, с укором поинтересовался:
– Ну и чего ж ты тут распрыгался, дядя?
В это время оскальзывающийся на кочках хряк все-таки выбрался на островок и гневно завизжал. Парнишка окрысился, шипя:
– Мое, пшел вон!
Хряк припал к земле, и они кинулись друг на друга, к ужасу улана, сцепившись так, как могут только заклятые враги. Он покосился на валявшуюся девицу. Она лежала на земле прекрасная и мертвая, алые губы словно улыбались, а черные глаза безучастно смотрели в небо. Богатое платье и золотое монисто наводили на мысли, что она была девушкой из небедной семьи. Вот только с горлом у нее была какая-то неприятность… Орлик честно прикидывал: не взвалить ли ее на плечо? Не отнести ли в Малгород, если он его найдет? Но при этом почему-то по шажку, по шажку пятился назад и сам удивлялся: чего это я прячусь? Вдруг задом он уперся в холодный камень, оглянулся и с неприятным холодком осознал, что это разверстый каменный гроб, в котором лежала пренеприятная старуха, сложив руки на груди, и ехидно щурилась с таким выражением, словно видела Орлика насквозь. По виду она была совершенно живая, если б не одуряющий запах разложения. «Чучелка» – пронеслось в голове.
– А ну, подь-ка сюда, че на ушко скажу, – поманила его старуха костлявым пальцем. Улан взвизгнул как раненый заяц и теперь уж бросился по болоту, вовсе не глядя под ноги, успев напоследок разглядеть возле гроба еще одну зеленую костлявую покойницу с большой головой.
Поняв, что высидеть ночь на болоте в бездействии – дело невозможное ввиду крайней скучности этого занятия, Илиодор решил попытать удачу. И пошел куда глаза глядят, стараясь держаться тех мест, где имелись кусты и деревца. Редкие комарики что-то ласково гундосили ему на ухо, он посвистывал, чутко прислушиваясь к тишине в надежде, что мяукнет кошка, или новые знакомые подадут голос, или замаячит где-нибудь впереди живой огонек. Как-то вдруг к месту вспомнилась теория одного миренского академика о том, что синие болотные огни есть не что иное, как горение болотных газов или светлячки, принимаемые суеверными людьми за души умерших.
Синих огоньков вокруг роилось великое множество, но ни один из них в теорию миренца не укладывался, не горело ничего на болоте, зато хихикало и бегало, шлепая босыми пятками по холодной воде. Пару раз он останавливался, чтобы позвать болотных жителей и порасспросить их: не видали ли они великана, стащившего храмовую кошку? Но болотники смущались и не выходили, мало того, погасили свои огоньки! Так что в конце концов он остался и без их компании.
– Какие ж вы странные люди, – почесал в затылке Илиодор: в присутствии огоньков он хотя бы мог предполагать, в какую сторону идти не надо. Теперь же любая дорога делалась одинаково непредсказуемой.
Найдя относительно сухой лесок, посреди которого даже имелся родник, обложенный белым камнем, он напился, сел и честно предупредил всех болотников:
– Щас я буду петь песни, а голос у меня противный, так что вы либо делайте что-то, либо терпите, – и завопил:
Холодна студеная водица,
А на дне реки лежит девица.
Косы полоскаются,
Девица улыбается.
В болоте что-то изменилось, Илиодор услышал, как издалека кто-то бежит к нему, вытягивая одно истошное, бесконечное:
– О-о-о!!!
Он быстро пошел навстречу и, когда крик стал уж совсем нестерпим, уперся в землю посильнее, понимая, что кричащий сейчас его сомнет, выставил черенок лопаты, как копейщик, вперед и зажмурился, ожидая столкновения. Хек! – врезался в него на всем бегу уланский командир, а Илиодор улыбнулся:
– Какая встреча! А со мной, знаете ли, приключился забавный случай: остался как дурак один и не знаю дороги.
Улан беззвучно раскрывал рот, вися на черене, Илиодору стало неудобно перед человеком. Он бережно вынул из одной его руки пищаль, самого его приобнял, взваливая на плечо, и, видя, что улан совершенно одурел от здешних достопримечательностей, решил, что лучше будет отвлечь его разговором.
– Как вы находите эти болота? Людное место, не правда ли?
Улан дернулся на его плече, всем видом показывая, что эта тема для него болезненна и неприятна, а стало быть, ему есть о чем порассказать, но перед этим он, цепко ухватив Илиодора за грудки, потребовал:
– А ну клянись Пречистой Девой, что ты есть Князь Златоградский.
Илиодор невольно задумался, поскольку таковым никогда не являлся. То есть маменька-то его с детства уверяла, что он если не правнук, то племянник-то Императора наверняка. Но закавыка заключалась в том, что ни один из императорских племянников никак не желал именовать его братцем.
– А знаете, господин улан, давайте-ка я вам расскажу, как мы познакомились с Адрианом Якимовичем, – предложил он, не желая из-за пустяков клятвопреступничать.
«Нечисть он», – сразу понял улан, и ноги его сделались мягкими, а мысли – податливыми.
– Знаете ли вы князей Костричных? Ну, тех самых Костричных, что подавляли крестьянский бунт в Мыжге…
Эту историю Илиодор рассказывал много раз разным людям, доведя ее до такого совершенства, что при многих дворах князей Костричных почитали за реальных, удивляясь причудам и злоключениям этой несчастной, но благороднейшей семьи. Бывало, даже переписывались. А когда те «оказывались в нужде», то и деньги слали. Поэтому за благополучие матушки во время отъездов Илиодор никогда не волновался. Чего стоило хотя бы императорское письмо с благодарностью за долгую безупречную службу.
Так, за рассказами, они и заблудились совсем. Полагая, что чем гуще лес, тем дальше от болота, Илиодор, сам того не заметив, завел улана в сущие дебри. А потом и вовсе угодил в распадок, переходящий в овраг, из которого выбраться казалось немыслимым и оставалось только топать и топать вперед. Тем удивительнее было им найти вдруг у себя на дороге целый двор с постройками, огороженный отчего-то острыми кольями, которые, правда, стояли так далеко друг от друга, что, лишь напрягши фантазию, это можно было принять за забор.
– Эй, хозяева! – начал барабанить в дверь Илиодор, справедливо полагая, что глубокой ночью людям полагается спать. И ошибся, потому что хозяин, а был это сухой и сморщенный старик с нечесаными патлами и длинной бородой, сидел на завалинке, покуривая трубку.
– И кого ж это ко мне на ночь глядя принесло? – поинтересовался он, вставая, а с колен его спрыгнул матерый черный котище со злющими зелеными глазами. «Колдун», – отчего-то сразу подумал Илиодор и широко улыбнулся незнакомому человеку:
– Вот, заплутали мы в ваших краях. Гуляем, как в трех соснах, и все до Малгорода добраться не можем.
Старик присвистнул:
– Эк вас занесло! – и, поднявшись по крыльцо, отворил перед гостями дверь. – Ну проходите. – И еще раз хмыкнул. – Малгород… да тут если по сухой дороге, то только завтра к вечеру доберетесь.
Избушка оказалась не то чтобы неухоженной, но такой, какая бывает у бобылей. Вроде и топлена, но пахнет сыростью, вроде и чисто, а лавку, прежде чем сесть, хочется рукавом обтереть. Старик покосился на них, потом спросил:
– Голодные небось?
Илиодор радостно закивал:
– И голодные, и спать охота. И от винишка, если есть, не откажемся.
Старик, как раз полезший в печь за угощением, сначала удивленно замер, а потом засмеялся и, ласково погрозив Илиодору пальцем, быстро нырнул в простенок за печью, сразу как-то оттаяв. Проворно зашевелился, явив на свет и угощение в виде горшка каши, и бутыль с чем-то мутным.
– Это что? – отстранился было улан, но Илиодор ткнул его в бок, а хозяин уверенно заявил:
– То что надо, – и быстро разлил жидкость из бутыли по трем стаканам, которые были хоть и из мутного стекла, но с какими-то гербами. – Ну, за встречу, – провозгласил он, поднимая свой стакан.
Улан мрачно опрокинул в себя жидкость и, почерпнув из горшка ложкой холодной каши, заел угощение. Илиодор тоже было отпил, но, заметив, как заинтересованно и хитро глядит на него старик, отчего-то не стал глотать, лишь сделал вид, замешкавшись и не зная, как теперь быть с кашей.
– Хороша? – спросил хозяин, кивая на бутыль.
Илиодор кивнул головой, чувствуя, как стремительно немеет горло, расслабляются мышцы и проклятущее непонятное пойло скатывается-таки по капельке в желудок. Кот, муркнув, потерся о грязный сапог, и осчастливленный Илиодор метнулся к нему, делая вид, что почесывает его за ухом, а сам незаметно сплюнул между половиц, однако, разогнувшись, качнулся так, словно пьянствовал с уланом здесь всю ночь.
Приятно зашумело в голове, дом показался чистеньким и уютным, а нечесаный старикашка – благообразным старцем. Взяв ложку, Илиодор решил покрепче закусить, рука ему показалась очень длинной и смешной. Он хотел сдержаться, в результате фыркнул, и это фырканье было так похоже на конячье, что он против воли захохотал в голос. Старец поддержал его дребезжащим тенорком, тоже наваливаясь на кашу, и они какое-то время, забавы ради, посражались ложками, отбирая друг у друга еду. Кот осуждающе смотрел на них с пола, пока уланский командир, до этого бессмысленно качавшийся на лавке, не вскочил, громогласно рявкнув:
– Ха-ха-ха! – и рухнул на пол.
Вот тут уж они с дедом удержаться не смогли, начав истерично, до икоты и слез ржать.
– Ох и вещица эта мухоморовка, – вытирал слезы дед, – ох и вещица!
А Илиодору не терпелось рассказать, каких чудес он насмотрелся за последние три дня. Но слова так быстро мелькали в его голове, что он не успевал их проговаривать вслух. Вещи стали казаться какими-то иными, нежели обычно, словно и лавки – это не лавки, и дом – не дом, а все вокруг преисполнено какого-то великого смысла. Да и сам хозяин носит в себе некую великую загадку. Илиодор уперся в столешницу руками, внезапно сообразив, что постиг что-то великое, но, постигнув, тут же забыл и должен немедленно сообразить, что это было, чтобы бежать и рассказать об этом людям, которые живут, не зная для чего. Он попытался сделать шаг, но тут же и рухнул на лавку. В голове звенело, и прямо сквозь крышу и черные балки на него, улыбаясь, смотрело звездное небо.
– Э, да ты нашел с кем пить! – улыбнувшись, всплыло из ниоткуда огромное белое лицо с нестерпимо сияющими зелеными глазами.
«Бася», – улыбнулся Илиодор, узнавая голос. Хозяин шумно собирал на стол, повторяя на разные лады:
– Маришечка, Маришка, какие люди к нам! Щас баньку, – и так зудел, что начал представляться Илиодору комаром.
Он привстал, не зная, как бороться с качающимся домом, но Баси уже нигде не было и старика не было. Ему невольно сделалось грустно: он так хотел расспросить, верна ли теория миренского академика или жизнь после смерти все-таки существует? И не поделится ли она хотя бы частью того приданого, которое собрал для нее жених? Опять же, если Муську сегодня задушили, не видела ли ее Бася где-то там, чтобы он не переживал за несчастное животное, не шлялся по болотам и не искал. Вокруг стоял такой густой туман, что его приходилось разгонять руками.
С трудом нащупав дверь, он вывалился во двор. Во дворе было холодно и сыро. Он повисел на черных от времени перилах, осматриваясь, и вдруг узнал в одной из построек баньку. В желтом слюдяном окошке мелькнула тень. Илиодор, радостно улыбнувшись, подумал, что есть, наверное, смысл помыться. И уверенно пошел на заплетающихся ногах, стягивая с себя по дороге и набухшую от воды суконную куртку, и обе рубахи: верхнюю, егерскую, одолженную у каптенармуса, и тонкую сорочку.
Предбанник пахнул влажным жаром. Взявшись за ручку двери, он потянул ее на себя, искренне собираясь попросить разрешения присоединиться. И был изумлен до глубины души, увидев, что чистоту наводит не хозяин дома, а его Бася, поскольку с недавних пор уже относился к привидению как собственник. Мелькнули какие-то смутные воспоминания о том, что ведь и вправду покойники моются обычно по ночам, и он собрался было удалиться, чтобы не смущать девушку, но верх взял научный интерес, поскольку он как-то не определился в отношении к заморской панночке. Считать ли ее ходячим мертвецом или все-таки очень плотным привидением?
Она фыркала, стоя к нему спиной, обливалась из ушата и повизгивала, так что мысли Илиодора из научной плоскости как-то плавно перетекли в иную. И он, пройдясь по фигуре Баси оценивающим взглядом, вдруг с недоумением обнаружил, что у нее на попке что-то нарисовано, и, поднапрягшись, разглядел зеленую траву, чешуйчатого змея с распахнутой пастью и все это в красном буквенном ободе.
«…А на пояснице, ближе к месту схождения ягодиц…» – пронеслись в голове слова из опознавательного листа. И златоградец, шагнув вперед, раскинул радостно руки, делясь своим открытием:
– Бася! Да ты – ведьма!
Ушат на лавке сам собой прыгнул ему навстречу, и в глазах Илиодора потемнело.
Забившись под столом за веник, я сидела, сжавшись в комочек, и, нервно закусив хвост, вспоминала новые, неведомые для меня ощущения, чувствуя, как иногда вспыхивают огнем то щеки, то уши. Из своего укрытия я таращилась, сопя, на златоградца, а эта орясина валялась на печи, иногда постанывая, иногда похрапывая. Рука свешивалась вниз, и я с ненавистью урчала, глядя на эту руку. Вот ведь какой двуличный тип оказался! С виду весь такой утонченный-утонченный, а стоило мне склониться над ним с перепугу, что я убила его шайкой, – облапил медведем…
В общем, это была одна из причин, по которым я и сидела под столом кошкой, поскольку в натуральном виде я сейчас никому не желала показываться. Чертов златоградец на славу постарался, и губы опухли. И где его учили так целоваться? Может, у них в Златограде какая-нибудь специальная академия? Я улыбнулась и тут же, спохватившись, сама себе скомандовала: «А ну, молчать! Урчать! Ненавидеть!» Гроссмейстерша я или кто! И я заворчала на кошачий манер: «У-у проходимец! Только одно у вас всех на уме, как бы жизнь девице поломать».
Уланский командир валялся на грязном полу, иногда шевеля во сне усами, как таракан. И только Мытный сидел за столом и пил, не пьянея. Вот его я понять могла. Сама вон чуть Илиодора не убила!
Начиналось-то все хорошо, по бабулиному плану. Мы с сестрой и Рогнедой вдоволь нарезвились, гоняя улана по болоту и поражаясь его прыти, пока он не столкнулся со златоградцем. Этот наглый тип сидел у Козьего родничка и горланил песню, словно в кабаке. Уже тогда мне его самодовольная морда не понравилась! Или понравилась? Мало кто так вольготно чувствовал себя до сих пор на нашем болоте. И я закатала уже рукава, чтобы показать ему, где тут раки зимуют, но Рогнеда, вдруг больно ухватив меня, кивнула за спину, туда, где бабушка должна была Мытного воспитывать. Мы с Ланкой разинули рты от удивления: небо там полыхало так, словно целый табор костры жег.
– Чего это? – вытаращились мы с сестрой, а наша учительница, вмиг подобравшись, хищной неясытью взмыла в темное небо.
Я даже раздумывать не стала и, кувыркнувшись через голову, оттолкнулась от болотного мха уже птицей сорокой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51