Это походило на пазл, но он убедился в невозможности вставить кусок, лежащий сейчас в полицейской лаборатории, в цельную картину ворот, которая была перед ним.
Флавия возвратилась почти через пять минут. Она остановилась у стола, давая Брунетти понять, что беседа окончена, и произнесла:
– Она заснула. Болеутоляющие, которые она принимает, очень сильные, и я думаю, что туда добавлено успокоительное. Да еще шампанское. Она проспит до вечера.
– Мне надо бы еще раз поговорить с ней, – сказал он.
– До завтра нельзя отложить? – Это был просто вопрос, а не категорическое требование.
Откладывать было нельзя, но у него не было выбора.
– Можно. Ничего, если я приду примерно в это же время?
– Конечно. Я скажу ей, что вы придете. И постараюсь ограничить количество шампанского.
Беседа закончилась, но перемирие определенно сохранилось.
Брунетти, который пришел к выводу, что «Дон Периньон» – отличный утренний напиток, подумал, что это ненужная предосторожность, и понадеялся, что Флавия переменит мнение до следующего дня.
Глава 12
Может, это алкоголизм начинается, подумал Брунетти, поймав себя на желании зайти по пути к квестуре в бар и выпить еще бокал шампанского. Или это была просто неизбежная реакция на то, что сегодня ему придется разговаривать с Паттой? Первое объяснение было предпочтительнее.
Когда он открыл дверь в свой кабинет, его обдала волна жара, такая ощутимая, что он повернулся посмотреть, не видно ли, как она покатилась дальше по коридору, возможно, чтобы поглотить какую-нибудь невинную душу, незнакомую с капризами местной системы отопления. Каждый год 5 февраля, в праздник святой Агаты, помещения на северной стороне четвертого этажа квестуры начинали полыхать жаром, и в это же время тепло исчезало из коридоров и кабинетов на южной стороне третьего этажа. Так продолжалось около трех недель, обычно до праздника святого Леандро, которого большинство сотрудников было склонно благодарить за свое спасение. Никто ни разу не смог ни объяснить этот феномен, ни исправить его, хотя это продолжалось лет пять или больше. Главный отопительный агрегат в разное время и разными мастерами ремонтировался, инспектировался, регулировался, подправлялся, обзывался нехорошими словами и пинался, но починить его не удалось ни разу. Работавшие на этих двух этажах сдались и лишь принимали необходимые меры: одни снимали пиджаки, другие ходили по кабинетам в перчатках.
Брунетти так тесно связывал этот феномен с праздником святой Агаты, что эта святая мученица, обычно изображаемая с блюдом, на котором лежат ее отсеченные груди, всегда представлялась ему несущей две недостающие детали для отопительного агрегата: здоровенные шайбы, к примеру.
Он прошел по комнате, сдирая с себя пальто и пиджак, и распахнул оба высоких окна. Но моментально продрог и пошел обратно, чтобы взять пиджак со стола, куда швырнул его. За много лет он выработал последовательность открывания и закрывания окон, которая не только эффективно управляла температурой в комнате, но заодно не давала ему сконцентрироваться на чем-либо. Может, уборщик на содержании у мафии? Каждый раз, когда он читал газету, ему казалось, что все, работающие в полиции, кроме него, продались, почему же уборщик должен быть исключением?
На его столе лежали обычные отчеты личного состава и запросы от полицейских из других городов, а также письма горожан. Одно было от женщины с островка Торчелло с обращенной лично к нему просьбой поискать ее сына, которого, она точно знала, похитили сирийцы. Женщина была сумасшедшая и закидывала всех без исключения полицейских начальников такими письмами, в которых всегда присутствовал тот же самый несуществующий сын, но похитители менялись в зависимости от изменений в мировой политике.
Если пойти сейчас, можно повидать Патту до обеда. Видя впереди этот ярко сияющий и манящий маячок надежды, он взял тощую папку бумаг по делам Семенцато и Линч и пошел в сторону кабинета Патты.
Хотя свежие ирисы присутствовали в изобилии, синьорины Элеттры за столом не было. Возможно, вышла в цветочный. Он постучал, ему велели войти. В кабинете Патты, не затронутом взбрыками отопительной системы, температура была идеальная – 22 градуса, что позволяло ему снимать пиджак, когда работа припекала. Пока не было такой необходимости, и он сидел за своим столом в застегнутом пиджаке с начесом и в галстуке с аккуратно вколотой бриллиантовой булавкой. Патта выглядел как обычно, будто только что сошел с римской монеты, его большие карие глаза находились в идеальном соотношении с прочими красотами его лица.
– Доброе утро, синьор, – сказал Брунетти, садясь на указанное Паттой место.
– Доброе утро, Брунетти. – Когда Брунетти наклонился, чтобы положить папку на стол Патты, начальник отодвинул ее мановением руки. – Я это читал. Внимательно. Я так понял, что вы прорабатываете версию, что избиение Линч и убийство Семенцато связаны?
– Да, синьор, так точно. Тут нет вариантов.
Он подумал, что Патта, как обычно, будет возражать против любой уверенности, если она не его собственная, но тот удивил Брунетти, кивнув и сказав:
– Да, может, вы и правы. Что вы успели сделать?
– Я расспросил Бретт Линч, – начал он, но Патта перебил его.
– Надеюсь, вы были с ней вежливы.
Брунетти сдержался и обошелся обычным «да, синьор».
– Хорошо, хорошо. Она много сделала для города, и с ней надо обращаться соответственно.
Брунетти постарался пропустить эту фразу мимо ушей и продолжил:
– Закрытием выставки и отправкой экспонатов в Китай занималась женщина-ассистент из Японии.
– Ассистент Бретт Линч?
– Да, синьор.
– Верней, ассистентка? – уточнил Патта.
Патта произнес это слово таким тоном, что Брунетти вынужденно помедлил с ответом:
– Да, синьор.
– А, понятно.
– Мне продолжать, синьор?
– Да, да. Конечно.
– Dottoressa Линч рассказала мне, что эта женщина погибла в результате несчастного случая в Китае.
– Какого несчастного случая? – спросил Патта, как будто ее гибель могла оказаться неизбежным последствием ее сексуальных наклонностей.
– Она погибла при падении в археологический раскоп.
– Когда это случилось?
– Три месяца назад. Это было после того, как Dottoressa Линч написала Семенцато и сообщила, что некоторые из предметов, вернувшихся в Китай, оказались подделками.
– А погибшая женщина была той, которая их паковала?
– Кажется, так, синьор.
– Вы спрашивали у Бретт Линч, какие отношения у них были с той женщиной?
Он не спрашивал.
– Нет, синьор. Я не спросил. Dottoressa была явно потрясена смертью молодой женщины и предположением, что она могла быть вовлечена во что-то незаконное, но не более того.
– А вы в этом уверены, Брунетти? – спросил Патта и прищурился.
– Абсолютно, синьор. Я отвечаю за это моей репутацией. – Как всегда, когда он врал начальнику, он смотрел ему прямо в глаза, стараясь широко раскрыть свои и не отводить взгляда. – Мне продолжать, синьор?
Как только он это произнес, то понял, что ему больше нечего сказать – по крайней мере, Патте. Конечно, он не скажет, что семья японки так богата, что у нее не было финансовой заинтересованности в подмене экспонатов. Мысль о том, как Патта отреагировал бы на мотив ревности, вызвала у Брунетти легкую тошноту.
– Вы думаете, эта японская женщина знала, что в Китай были посланы фальшивые предметы?
– Это вероятно, синьор.
– Но совершенно невероятно, – сказал Патта с нажимом, – чтобы она могла организовать это сама. У нее должны были быть сообщники здесь, в Венеции.
– Похоже, синьор. Это версия, которую я рассматриваю.
– Как?
– Я начал изучать финансовое положение Dottore Семенцато.
– Под чью ответственность?
– Под мою, синьор.
Патта покончил с этим и сказал:
– Что еще?
– Я уже поговорил кое с кем о Семенцато и ожидаю получить сведения о его истинной репутации.
– Что вы подразумеваете под «истинной репутацией»?
О, как редко судьба отдает врага нам в руки, чтобы можно было делать с ним все, что хочешь.
– Не думали ли вы, синьор, что у каждого бюрократа есть официальная репутация, то, что говорят о нем публично, и реальная репутация, правда, которую знают и передают с глазу на глаз?
Патта перевернул правую руку ладонью вверх и стал крутить большим пальцем кольцо на мизинце, наблюдая за процессом оценивающим взглядом.
– Возможно. Возможно. – Он поднял глаза от своей ладони. – Дальше, Брунетти.
– Я думал начать с этого и посмотреть, куда это меня приведет.
– Да, звучит, на мой взгляд, достаточно логично, – сказал Патта. – Помните, я хочу знать обо всем, что вы сделаете или обнаружите. – Он сверился со своими «ролекс-ойстер». – Не хочу удерживать вас от этих занятий, Брунетти.
Брунетти встал, понимая, что пробил час обеда начальника. Он двинулся к двери, ему только было любопытно, как напомнит ему Патта о том, чтобы он обходился с Бретт как можно деликатней.
– И, Брунетти, – сказал Патта, когда Брунетти дошел до двери.
– Да, синьор? – сказал он с неподдельным любопытством, которое Патта редко у него вызывал.
– Я хочу, чтобы вы обращались с Dottoressa Линч как можно деликатней.
Ага, вот как он это говорит.
Глава 13
Первое, что сделал Брунетти, вернувшись в кабинет и открыв окно, – позвонил Леле. Дома никто не ответил, так что Брунетти перезвонил в студию, где художник и взял трубку после шестого гудка.
– Pronto.
– Ciao, Леле, это Гвидо. Я подумал, позвоню-ка и спрошу, не удалось ли тебе что-нибудь узнать.
– Об этом человеке? – ответил Леле, явно намекая, что не может говорить свободно.
– Да. Ты не один?
– А, да, раз уж вы об этом заговорили, я думаю, что это правда. Вы еще собираетесь побыть у себя, синьор Скарпа?
– Да. Около часа.
– Ладно тогда, синьор Скарпа. Я позвоню вам, когда освобожусь.
– Спасибо, Леле, – сказал Брунетти и повесил трубку.
Кто же это там, раз Леле не хочет, чтобы стало известно, что он разговаривает с комиссаром полиции?
Он занялся бумагами, делая тут и там пометки. Он несколько раз работал со спецотделом, занимавшимся хищениями произведений искусства, но в этот раз не имел ничего, кроме фамилии Семенцато, никаких доказательств. У Семенцато на самом деле могла быть такая репутация, о которой не пишут в официальных отчетах, и вообще нигде не пишут.
Четыре года назад, в связи кражей фигуры готического алтаря из церкви Сан-Джакомо-дель-Орио, он общался с одним римским спецом по поиску похищенных художественных ценностей. Какой-то Джулио, но Брунетти не помнил его фамилии. Он взялся за телефон и набрал номер синьорины Элеттры.
– Да, комиссар? – спросила она, когда он назвался.
– Вы получили какой-нибудь ответ от Хайнегера или ваших банковских друзей?
– Будет во второй половине дня, комиссар.
– Хорошо. До того я бы хотел, чтобы вы полистали дела и, может быть, нашли мне одну фамилию, капитана из римского отдела хищений художественных ценностей. Какой-то Джулио. Мы с ним связывались по поводу кражи в церкви Сан-Джакомо-дель-Орио. Года четыре назад. Или пять.
– Не знаете ли вы, где лучше искать, синьор?
– Под моим именем, поскольку я писал отчет, под названием церкви, или, возможно, под шапкой: кража произведений искусства. – Он немного подумал и добавил: – Вы можете проверить запись о некоем Сандро – Алессандро то бишь – Бенелли, его адрес должен быть в Сан-Лио. Я думаю, что он еще в тюрьме, но там может упоминаться капитан. Мне кажется, он давал письменные показания для суда.
– Конечно, синьор. Сегодня?
– Да, синьорина, если можно.
– Сейчас же и займусь. Может, я смогу найти что-нибудь до обеда.
Оптимизм юности.
– Спасибо, синьорина, – сказал он и повесил трубку. Телефон тут же зазвонил, и это оказался Леле.
– Я не мог разговаривать, Гвидо. У меня в студии был кое-кто, кто мог быть тебе полезен в этом деле.
– Кто? – Леле не ответил, и Брунетти извинился, помня, что ему нужна информация, а не ее источник. – Извини, Леле. Забудь, что я об этом спросил. Что он тебе сказал?
– Похоже, что Dottore Семенцато был человеком разносторонних интересов. Он не только был директором музея, но еще и теневым партнером в двух антикварных лавках, здесь и в Милане. Человек, с которым я говорил, работает в одном из этих магазинов.
Брунетти подавил желание спросить, в котором. Вместо этого он хранил молчание, зная, что Леле расскажет ему все, что сочтет нужным.
– Похоже, что к владельцу этих магазинов – не Семенцато, а официальному владельцу – попадают произведения, которые никогда не появляются в открытой продаже. Мой недавний собеседник сказал, что дважды на его памяти такие произведения по ошибке вносились в торговый зал и распаковывались. Как только владелец это замечал, он снова их запаковывал и уносил, говоря, что они для его личной коллекции.
– И ты не узнал, что это были за предметы?
– Один – китайская бронза, а другой – доисламская керамика. Еще мой посетитель сказал, и я подумал, что это может тебя заинтересовать, что он совершенно уверен, что видел фотографию этой керамики в статье об украденных из Кувейтского музея экспонатах.
– Когда это случилось? – спросил Брунетти.
– Первый раз с год назад, а потом три месяца назад, – ответил Леле.
– А еще что-нибудь он рассказывал?
– Да, что у владельца есть несколько клиентов, имеющих доступ к его частной коллекции.
– Откуда он знает?
– В разговоре с этими клиентами его хозяин иногда упоминал произведения, которых в магазине не было. Или он звонил одному из таких клиентов и говорил ему, что в определенный день тот получит некую вещь, но она так и не появлялся в магазине. Хотя потом становилось очевидно, что продажа состоялась.
– Почему он тебе это рассказал, Леле? – спросил Брунетти, хотя и знал, что спрашивать не следовало.
– Мы вместе работали в Лондоне много лет назад, и тогда я ему оказал несколько услуг.
– А откуда ты знал, что надо спросить у него, а не у кого-то еще?
Вместо того чтобы обидеться, Леле засмеялся:
– А я начал расспрашивать про Семенцато, и некто посоветовал мне поговорить с моим другом.
– Спасибо, Леле. – Брунетти понимал, как понимают все итальянцы, что плотная паутина личных одолжений опутала всю общественную систему. Все кажется таким невинным: кто-то поговорил с приятелем, перемолвился с кузеном, вот и обменялись информацией. И с этой информацией достигнут новый баланс дебета и кредита. Рано или поздно все будет уплачено, а все долги взысканы.
– Кто хозяин этих лавок?
– Франческо Мурино. Он неаполитанец. Я имел с ним дело, когда он только открыл здесь свой магазин, довольно давно. Это ипverofigliodiputtana. Если совершается что-нибудь неблаговидное, он тут как тут – явился за своей долей.
– Он не тот ли, чей магазин на Санта-Мария-Формоза?
– Да, знаешь его?
– Только с виду. Он никогда не попадался, по крайней мере я ничего не знаю.
– Гвидо, говорю тебе, он неаполитанец. Конечно, он не попадался, но это не значит, что он невинен как агнец. – Леле говорил с такой страстью, что Брунетти стало интересно, что за дела у него могли быть с Мурино в прошлом.
– Кто-нибудь еще что-нибудь говорил о Семенцато?
Леле издал звук, выражающий омерзение.
– Ты же знаешь, как бывает, когда кто-нибудь умирает. Никто не желает говорить правду.
– Да, мне один человек как раз сегодня утром сказал то же самое.
– А что тебе еще сказали? – Кажется, Леле спрашивал с подлинным любопытством.
– Что надо подождать пару недель, и тогда люди снова начнут говорить правду.
Леле рассмеялся так громко, что Брунетти отодвинул трубку подальше от уха и держал так, пока тот не успокоился. Потом Леле сказал:
– Как они правы. Но я не думаю, что надо ждать так долго.
– Значит ли это, что еще есть что о нем рассказать?
– Нет, я не хочу сбивать тебя с толку, Гвидо, но один или два человека не были слишком удивлены, что его вот так убили. – Когда Брунетти спросил, что тот имеет в виду, Леле добавил: – Похоже, у него были связи с южанами.
– Они теперь интересуются искусством? – спросил Брунетти.
– Да, кажется, наркотиков и проституток уже недостаточно.
– Я полагаю, надо бы сейчас же удвоить охрану в музеях.
– Гвидо, у кого они покупают картины, как ты думаешь?
Не одно ли это из доказательств разрастания спрута – мафия соревнуется с «Сотбис»?
– Леле, насколько можно доверять людям, с которыми ты говорил?
– Тому, что они сказали, можно верить, Гвидо.
– Спасибо, Леле. Если услышишь о нем что-нибудь еще, дай мне знать, пожалуйста.
– Обязательно. И знаешь, Гвидо, если в это втянуты джентльмены с юга, ты бы поосторожней, а?
Нежелание людей произносить слово «мафия» свидетельствовало о том, что эти джентльмены уже вошли в силу здесь, на севере.
– Конечно, Леле, и еще раз спасибо.
– Я серьезно, – сказал Леле перед тем, как положить трубку.
Брунетти, почти не раздумывая, пошел и открыл окно, чтобы впустить в комнату немного холодного воздуха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Флавия возвратилась почти через пять минут. Она остановилась у стола, давая Брунетти понять, что беседа окончена, и произнесла:
– Она заснула. Болеутоляющие, которые она принимает, очень сильные, и я думаю, что туда добавлено успокоительное. Да еще шампанское. Она проспит до вечера.
– Мне надо бы еще раз поговорить с ней, – сказал он.
– До завтра нельзя отложить? – Это был просто вопрос, а не категорическое требование.
Откладывать было нельзя, но у него не было выбора.
– Можно. Ничего, если я приду примерно в это же время?
– Конечно. Я скажу ей, что вы придете. И постараюсь ограничить количество шампанского.
Беседа закончилась, но перемирие определенно сохранилось.
Брунетти, который пришел к выводу, что «Дон Периньон» – отличный утренний напиток, подумал, что это ненужная предосторожность, и понадеялся, что Флавия переменит мнение до следующего дня.
Глава 12
Может, это алкоголизм начинается, подумал Брунетти, поймав себя на желании зайти по пути к квестуре в бар и выпить еще бокал шампанского. Или это была просто неизбежная реакция на то, что сегодня ему придется разговаривать с Паттой? Первое объяснение было предпочтительнее.
Когда он открыл дверь в свой кабинет, его обдала волна жара, такая ощутимая, что он повернулся посмотреть, не видно ли, как она покатилась дальше по коридору, возможно, чтобы поглотить какую-нибудь невинную душу, незнакомую с капризами местной системы отопления. Каждый год 5 февраля, в праздник святой Агаты, помещения на северной стороне четвертого этажа квестуры начинали полыхать жаром, и в это же время тепло исчезало из коридоров и кабинетов на южной стороне третьего этажа. Так продолжалось около трех недель, обычно до праздника святого Леандро, которого большинство сотрудников было склонно благодарить за свое спасение. Никто ни разу не смог ни объяснить этот феномен, ни исправить его, хотя это продолжалось лет пять или больше. Главный отопительный агрегат в разное время и разными мастерами ремонтировался, инспектировался, регулировался, подправлялся, обзывался нехорошими словами и пинался, но починить его не удалось ни разу. Работавшие на этих двух этажах сдались и лишь принимали необходимые меры: одни снимали пиджаки, другие ходили по кабинетам в перчатках.
Брунетти так тесно связывал этот феномен с праздником святой Агаты, что эта святая мученица, обычно изображаемая с блюдом, на котором лежат ее отсеченные груди, всегда представлялась ему несущей две недостающие детали для отопительного агрегата: здоровенные шайбы, к примеру.
Он прошел по комнате, сдирая с себя пальто и пиджак, и распахнул оба высоких окна. Но моментально продрог и пошел обратно, чтобы взять пиджак со стола, куда швырнул его. За много лет он выработал последовательность открывания и закрывания окон, которая не только эффективно управляла температурой в комнате, но заодно не давала ему сконцентрироваться на чем-либо. Может, уборщик на содержании у мафии? Каждый раз, когда он читал газету, ему казалось, что все, работающие в полиции, кроме него, продались, почему же уборщик должен быть исключением?
На его столе лежали обычные отчеты личного состава и запросы от полицейских из других городов, а также письма горожан. Одно было от женщины с островка Торчелло с обращенной лично к нему просьбой поискать ее сына, которого, она точно знала, похитили сирийцы. Женщина была сумасшедшая и закидывала всех без исключения полицейских начальников такими письмами, в которых всегда присутствовал тот же самый несуществующий сын, но похитители менялись в зависимости от изменений в мировой политике.
Если пойти сейчас, можно повидать Патту до обеда. Видя впереди этот ярко сияющий и манящий маячок надежды, он взял тощую папку бумаг по делам Семенцато и Линч и пошел в сторону кабинета Патты.
Хотя свежие ирисы присутствовали в изобилии, синьорины Элеттры за столом не было. Возможно, вышла в цветочный. Он постучал, ему велели войти. В кабинете Патты, не затронутом взбрыками отопительной системы, температура была идеальная – 22 градуса, что позволяло ему снимать пиджак, когда работа припекала. Пока не было такой необходимости, и он сидел за своим столом в застегнутом пиджаке с начесом и в галстуке с аккуратно вколотой бриллиантовой булавкой. Патта выглядел как обычно, будто только что сошел с римской монеты, его большие карие глаза находились в идеальном соотношении с прочими красотами его лица.
– Доброе утро, синьор, – сказал Брунетти, садясь на указанное Паттой место.
– Доброе утро, Брунетти. – Когда Брунетти наклонился, чтобы положить папку на стол Патты, начальник отодвинул ее мановением руки. – Я это читал. Внимательно. Я так понял, что вы прорабатываете версию, что избиение Линч и убийство Семенцато связаны?
– Да, синьор, так точно. Тут нет вариантов.
Он подумал, что Патта, как обычно, будет возражать против любой уверенности, если она не его собственная, но тот удивил Брунетти, кивнув и сказав:
– Да, может, вы и правы. Что вы успели сделать?
– Я расспросил Бретт Линч, – начал он, но Патта перебил его.
– Надеюсь, вы были с ней вежливы.
Брунетти сдержался и обошелся обычным «да, синьор».
– Хорошо, хорошо. Она много сделала для города, и с ней надо обращаться соответственно.
Брунетти постарался пропустить эту фразу мимо ушей и продолжил:
– Закрытием выставки и отправкой экспонатов в Китай занималась женщина-ассистент из Японии.
– Ассистент Бретт Линч?
– Да, синьор.
– Верней, ассистентка? – уточнил Патта.
Патта произнес это слово таким тоном, что Брунетти вынужденно помедлил с ответом:
– Да, синьор.
– А, понятно.
– Мне продолжать, синьор?
– Да, да. Конечно.
– Dottoressa Линч рассказала мне, что эта женщина погибла в результате несчастного случая в Китае.
– Какого несчастного случая? – спросил Патта, как будто ее гибель могла оказаться неизбежным последствием ее сексуальных наклонностей.
– Она погибла при падении в археологический раскоп.
– Когда это случилось?
– Три месяца назад. Это было после того, как Dottoressa Линч написала Семенцато и сообщила, что некоторые из предметов, вернувшихся в Китай, оказались подделками.
– А погибшая женщина была той, которая их паковала?
– Кажется, так, синьор.
– Вы спрашивали у Бретт Линч, какие отношения у них были с той женщиной?
Он не спрашивал.
– Нет, синьор. Я не спросил. Dottoressa была явно потрясена смертью молодой женщины и предположением, что она могла быть вовлечена во что-то незаконное, но не более того.
– А вы в этом уверены, Брунетти? – спросил Патта и прищурился.
– Абсолютно, синьор. Я отвечаю за это моей репутацией. – Как всегда, когда он врал начальнику, он смотрел ему прямо в глаза, стараясь широко раскрыть свои и не отводить взгляда. – Мне продолжать, синьор?
Как только он это произнес, то понял, что ему больше нечего сказать – по крайней мере, Патте. Конечно, он не скажет, что семья японки так богата, что у нее не было финансовой заинтересованности в подмене экспонатов. Мысль о том, как Патта отреагировал бы на мотив ревности, вызвала у Брунетти легкую тошноту.
– Вы думаете, эта японская женщина знала, что в Китай были посланы фальшивые предметы?
– Это вероятно, синьор.
– Но совершенно невероятно, – сказал Патта с нажимом, – чтобы она могла организовать это сама. У нее должны были быть сообщники здесь, в Венеции.
– Похоже, синьор. Это версия, которую я рассматриваю.
– Как?
– Я начал изучать финансовое положение Dottore Семенцато.
– Под чью ответственность?
– Под мою, синьор.
Патта покончил с этим и сказал:
– Что еще?
– Я уже поговорил кое с кем о Семенцато и ожидаю получить сведения о его истинной репутации.
– Что вы подразумеваете под «истинной репутацией»?
О, как редко судьба отдает врага нам в руки, чтобы можно было делать с ним все, что хочешь.
– Не думали ли вы, синьор, что у каждого бюрократа есть официальная репутация, то, что говорят о нем публично, и реальная репутация, правда, которую знают и передают с глазу на глаз?
Патта перевернул правую руку ладонью вверх и стал крутить большим пальцем кольцо на мизинце, наблюдая за процессом оценивающим взглядом.
– Возможно. Возможно. – Он поднял глаза от своей ладони. – Дальше, Брунетти.
– Я думал начать с этого и посмотреть, куда это меня приведет.
– Да, звучит, на мой взгляд, достаточно логично, – сказал Патта. – Помните, я хочу знать обо всем, что вы сделаете или обнаружите. – Он сверился со своими «ролекс-ойстер». – Не хочу удерживать вас от этих занятий, Брунетти.
Брунетти встал, понимая, что пробил час обеда начальника. Он двинулся к двери, ему только было любопытно, как напомнит ему Патта о том, чтобы он обходился с Бретт как можно деликатней.
– И, Брунетти, – сказал Патта, когда Брунетти дошел до двери.
– Да, синьор? – сказал он с неподдельным любопытством, которое Патта редко у него вызывал.
– Я хочу, чтобы вы обращались с Dottoressa Линч как можно деликатней.
Ага, вот как он это говорит.
Глава 13
Первое, что сделал Брунетти, вернувшись в кабинет и открыв окно, – позвонил Леле. Дома никто не ответил, так что Брунетти перезвонил в студию, где художник и взял трубку после шестого гудка.
– Pronto.
– Ciao, Леле, это Гвидо. Я подумал, позвоню-ка и спрошу, не удалось ли тебе что-нибудь узнать.
– Об этом человеке? – ответил Леле, явно намекая, что не может говорить свободно.
– Да. Ты не один?
– А, да, раз уж вы об этом заговорили, я думаю, что это правда. Вы еще собираетесь побыть у себя, синьор Скарпа?
– Да. Около часа.
– Ладно тогда, синьор Скарпа. Я позвоню вам, когда освобожусь.
– Спасибо, Леле, – сказал Брунетти и повесил трубку.
Кто же это там, раз Леле не хочет, чтобы стало известно, что он разговаривает с комиссаром полиции?
Он занялся бумагами, делая тут и там пометки. Он несколько раз работал со спецотделом, занимавшимся хищениями произведений искусства, но в этот раз не имел ничего, кроме фамилии Семенцато, никаких доказательств. У Семенцато на самом деле могла быть такая репутация, о которой не пишут в официальных отчетах, и вообще нигде не пишут.
Четыре года назад, в связи кражей фигуры готического алтаря из церкви Сан-Джакомо-дель-Орио, он общался с одним римским спецом по поиску похищенных художественных ценностей. Какой-то Джулио, но Брунетти не помнил его фамилии. Он взялся за телефон и набрал номер синьорины Элеттры.
– Да, комиссар? – спросила она, когда он назвался.
– Вы получили какой-нибудь ответ от Хайнегера или ваших банковских друзей?
– Будет во второй половине дня, комиссар.
– Хорошо. До того я бы хотел, чтобы вы полистали дела и, может быть, нашли мне одну фамилию, капитана из римского отдела хищений художественных ценностей. Какой-то Джулио. Мы с ним связывались по поводу кражи в церкви Сан-Джакомо-дель-Орио. Года четыре назад. Или пять.
– Не знаете ли вы, где лучше искать, синьор?
– Под моим именем, поскольку я писал отчет, под названием церкви, или, возможно, под шапкой: кража произведений искусства. – Он немного подумал и добавил: – Вы можете проверить запись о некоем Сандро – Алессандро то бишь – Бенелли, его адрес должен быть в Сан-Лио. Я думаю, что он еще в тюрьме, но там может упоминаться капитан. Мне кажется, он давал письменные показания для суда.
– Конечно, синьор. Сегодня?
– Да, синьорина, если можно.
– Сейчас же и займусь. Может, я смогу найти что-нибудь до обеда.
Оптимизм юности.
– Спасибо, синьорина, – сказал он и повесил трубку. Телефон тут же зазвонил, и это оказался Леле.
– Я не мог разговаривать, Гвидо. У меня в студии был кое-кто, кто мог быть тебе полезен в этом деле.
– Кто? – Леле не ответил, и Брунетти извинился, помня, что ему нужна информация, а не ее источник. – Извини, Леле. Забудь, что я об этом спросил. Что он тебе сказал?
– Похоже, что Dottore Семенцато был человеком разносторонних интересов. Он не только был директором музея, но еще и теневым партнером в двух антикварных лавках, здесь и в Милане. Человек, с которым я говорил, работает в одном из этих магазинов.
Брунетти подавил желание спросить, в котором. Вместо этого он хранил молчание, зная, что Леле расскажет ему все, что сочтет нужным.
– Похоже, что к владельцу этих магазинов – не Семенцато, а официальному владельцу – попадают произведения, которые никогда не появляются в открытой продаже. Мой недавний собеседник сказал, что дважды на его памяти такие произведения по ошибке вносились в торговый зал и распаковывались. Как только владелец это замечал, он снова их запаковывал и уносил, говоря, что они для его личной коллекции.
– И ты не узнал, что это были за предметы?
– Один – китайская бронза, а другой – доисламская керамика. Еще мой посетитель сказал, и я подумал, что это может тебя заинтересовать, что он совершенно уверен, что видел фотографию этой керамики в статье об украденных из Кувейтского музея экспонатах.
– Когда это случилось? – спросил Брунетти.
– Первый раз с год назад, а потом три месяца назад, – ответил Леле.
– А еще что-нибудь он рассказывал?
– Да, что у владельца есть несколько клиентов, имеющих доступ к его частной коллекции.
– Откуда он знает?
– В разговоре с этими клиентами его хозяин иногда упоминал произведения, которых в магазине не было. Или он звонил одному из таких клиентов и говорил ему, что в определенный день тот получит некую вещь, но она так и не появлялся в магазине. Хотя потом становилось очевидно, что продажа состоялась.
– Почему он тебе это рассказал, Леле? – спросил Брунетти, хотя и знал, что спрашивать не следовало.
– Мы вместе работали в Лондоне много лет назад, и тогда я ему оказал несколько услуг.
– А откуда ты знал, что надо спросить у него, а не у кого-то еще?
Вместо того чтобы обидеться, Леле засмеялся:
– А я начал расспрашивать про Семенцато, и некто посоветовал мне поговорить с моим другом.
– Спасибо, Леле. – Брунетти понимал, как понимают все итальянцы, что плотная паутина личных одолжений опутала всю общественную систему. Все кажется таким невинным: кто-то поговорил с приятелем, перемолвился с кузеном, вот и обменялись информацией. И с этой информацией достигнут новый баланс дебета и кредита. Рано или поздно все будет уплачено, а все долги взысканы.
– Кто хозяин этих лавок?
– Франческо Мурино. Он неаполитанец. Я имел с ним дело, когда он только открыл здесь свой магазин, довольно давно. Это ипverofigliodiputtana. Если совершается что-нибудь неблаговидное, он тут как тут – явился за своей долей.
– Он не тот ли, чей магазин на Санта-Мария-Формоза?
– Да, знаешь его?
– Только с виду. Он никогда не попадался, по крайней мере я ничего не знаю.
– Гвидо, говорю тебе, он неаполитанец. Конечно, он не попадался, но это не значит, что он невинен как агнец. – Леле говорил с такой страстью, что Брунетти стало интересно, что за дела у него могли быть с Мурино в прошлом.
– Кто-нибудь еще что-нибудь говорил о Семенцато?
Леле издал звук, выражающий омерзение.
– Ты же знаешь, как бывает, когда кто-нибудь умирает. Никто не желает говорить правду.
– Да, мне один человек как раз сегодня утром сказал то же самое.
– А что тебе еще сказали? – Кажется, Леле спрашивал с подлинным любопытством.
– Что надо подождать пару недель, и тогда люди снова начнут говорить правду.
Леле рассмеялся так громко, что Брунетти отодвинул трубку подальше от уха и держал так, пока тот не успокоился. Потом Леле сказал:
– Как они правы. Но я не думаю, что надо ждать так долго.
– Значит ли это, что еще есть что о нем рассказать?
– Нет, я не хочу сбивать тебя с толку, Гвидо, но один или два человека не были слишком удивлены, что его вот так убили. – Когда Брунетти спросил, что тот имеет в виду, Леле добавил: – Похоже, у него были связи с южанами.
– Они теперь интересуются искусством? – спросил Брунетти.
– Да, кажется, наркотиков и проституток уже недостаточно.
– Я полагаю, надо бы сейчас же удвоить охрану в музеях.
– Гвидо, у кого они покупают картины, как ты думаешь?
Не одно ли это из доказательств разрастания спрута – мафия соревнуется с «Сотбис»?
– Леле, насколько можно доверять людям, с которыми ты говорил?
– Тому, что они сказали, можно верить, Гвидо.
– Спасибо, Леле. Если услышишь о нем что-нибудь еще, дай мне знать, пожалуйста.
– Обязательно. И знаешь, Гвидо, если в это втянуты джентльмены с юга, ты бы поосторожней, а?
Нежелание людей произносить слово «мафия» свидетельствовало о том, что эти джентльмены уже вошли в силу здесь, на севере.
– Конечно, Леле, и еще раз спасибо.
– Я серьезно, – сказал Леле перед тем, как положить трубку.
Брунетти, почти не раздумывая, пошел и открыл окно, чтобы впустить в комнату немного холодного воздуха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27