Ты собираешься отплатить за это Коннелу, или я не знаю моего Е. Лоуренса Рэнда.
– Похоже, что так, – уныло Рэнд. – Поэтому мне и нужны материалы по Френчу. – Он помолчал. – А другие посольства планируют что-нибудь столь же глупое?
– Директива-103 попала в яблочко в Лондоне. Но ты знаешь, Ларри, в таких делах всегда больше такого, что ускользает из виду.
– Что? – бросил Рэнд. – Что? Ты ничего не скрывай от меня.
– Я? Я от тебя скрываю?
– Ладно, давай, – потребовал Рэнд. – Что там такое?
– Как только мы решим, что тебе надо знать, сообщу, дорогой.
– Ну и дерьмо, – выругался Рэнд. – Скажешь ты или нет?
– Эй, у каждого из нас есть свои козыри, Ларри. Я уверен, и ты их придерживаешь, особенно для воскресного пикничка.
Рэнд сидел некоторое время молча, не желая выспрашивать информацию.
– Поэтому их и называют козырями, Мак, – сказал он с наигранной бодростью.
– Ты их не увидишь, пока я не покажу их. Считай так, что до тех пор я придерживаюсь своих взглядов в отношении потерь. – Злорадное хихиканье раздалось на американском конце провода. – А что насчет взглядов полковника Френча?
– Ну, – сказал Рэнд, – в таких ситуациях – сделать или умереть – два исхода. И в обоих случаях Френчу придется плохо.
– Ты говоришь так, будто тебе безразличен будет исход.
– Когда я смогу получить что-нибудь по Френчу? Завтра?
– Да. По этому телефону.
– До свидания, сэр, – сказал Мак по-русски.
– Прощай, товарищ, – тоже по-русски ответил Рэнд. Линия отключилась.
Все еще пытаясь разгадать, что за каша заварилась и что именно утаил Мак, Ларри Рэнд мрачно глядел на трубку, зажатую в руке. Он передернул плечами и слегка улыбнулся. Старина Мак бывает зловредным и ехидным. Ну да ладно.
На мгновение широкое, приплюснутое книзу лицо Рэнда приобрело почти выражение добродушия. Старина Мак довольно быстро получил информацию о пикнике, довольно быстро. Цель воскресных упражнений – вывести из игры Френча. При благоприятном стечении обстоятельств он может быть даже убит. Рэнд пока еще не решил, что с ним делать, но точно знал, что воскресный прием – блестящая возможность без особых усилий превратить Френча в кровоточащий кусок мяса. Пусть Коннел смотрит на это с ужасом и усваивает урок.
Рэнд имел чутье на такие дела. Как и охотники за черепами из КГБ, он знал, когда именно надо отрезать зверя от стада. Совсем необязательно, чтобы Френч умер. Отчасти это будет зависеть от того, кто начнет стрельбу. Но если уж до этого дойдет, смерть имеет много преимуществ. Во всяком случае, такой урок Коннел не забудет никогда.
Френч – тоже.
* * *
В 5.25 дня капитан Шамун вывел свою серо-коричневую «фиесту» со стоянки. Он влился в поток транспорта, движущегося по Гросвенер-сквер мимо канцелярии, выехал на Брук-стрит и покатил на восток в сторону Нью-Бонд-стрит.
Перед тем как добраться до нее, он пересек Саут-Молтон-стрит, свернул налево в узкий, окруженный стенами пятачок, называемый «Двор оленьей ляжки», и выключил мотор.
Несколько секунд Шамун ждал на пустынной площадке. Во дворик с Бленхейм-стрит вошла толстуха с оранжевыми волосами. Она остановилась, попыхивая сигаретой, пока две женщины помоложе, чему-то засмеявшиеся, не ушли с площадки. Тогда толстуха бросила сигарету, откинула переднее сиденье «фиесты» и забралась назад.
Бриктон, только что сидевшая в машине Шамуна, внезапно исчезла, словно испарилась. Несмотря на ее габариты, ей удалось свернуться на полу машины и натянуть на себя какое-то темное одеяло.
Шамун завел мотор.
– В пять тридцать будем на месте, – сказал он в пустоту.
– Sei gesund Будь здоров (нем.).
, – ответил голос из пустоты.
– Ты сбросила вес, а? – спросил Шамун, выезжая со двора и продолжая движение к Бонд-стрит. – Тебя там сзади вообще не видно.
– Самый подходящий момент для сарказма, – возразил голос.
– Еду на юг по Бонд. Возвращаюсь к площади по Гросвенор, как мы и планировали.
– Слушай, избавь меня от отчета. – Она словно задыхалась.
– Ты дышишь там нормально?
– Веди, чудило.
– О'кей, я на углу Одли, поворачиваю налево. А вот и она, моя арабская красавица.
– Не потеряй голову, Морис. Если тебя и ждет девчонка, не думай, что ты уж такой подарок для женщин.
– Нет? А что же это значит?
– Это значит, что девчонка беспробудно тупа.
Шамун усмехнулся, останавливаясь и открывая левую дверцу.
– Прыгай, беби.
Нэнси Ли Миллер оглянулась, перед тем как сесть в машину.
– Если мой друг увидел бы... – начала она сразу.
– Он тут же зашил бы тебе письку, клитор и все остальное.
Девица захихикала.
– Морис, ну ты просто невозможный.
Маленькая машина быстро неслась на юг параллельно кромке Гайд-парка, но на расстоянии нескольких кварталов от него. Когда они добрались до Хертфорд-стрит, Шамун повернул направо, потом налево на Парк-Лэйн. Несмотря на час пик и запруженные автомашинами, грузовиками и автобусами дороги, он рассчитывал за полчаса добраться до конспиративной квартиры Бриктон под номером 3.
– Где нам надо быть к восьми? – спросил он.
– Белгравия.
– А где в Белгравии?
– Он мне язык вырвет, Морис, клянусь.
– А как же я тебя туда вовремя доставлю?
– Ты меня посадишь в кеб без четверти восемь.
– Ну, ты все рассчитала, а?
Она снова захихикала. В шуме транспорта никто из них не услышал слабого звука жидкости, смачивающей платок. Но через секунду по салону распространился характерный запах. Губы Нэнси раскрылись, чтобы сказать что-то, но к ее носу и рту тут же прижался платок. Он был обжигающе-холодным. Больше она ничего не чувствовала.
– Открой окно, Мойше, – сказала рыжеволосая, убирая в пакет платок, пропитанный пентоталом, – иначе мы все трое отправимся в лучший мир.
Глава 11
По будням в Лондоне каждый вечер бывают тысячи вечеринок и приемов, большей частью с выпивкой, едой, а возможно, и с картами. На более современных порой показывают видеофильмы или продают дамам нижнее белье, возбуждающее мужчин, и кое-что еще. Но два сегодняшних приема непосредственно касались жизни Неда Френча.
Первый проходил в роскошном особняке номер 12, построенном в стиле «арт деко». Сюда этим утром прибыл доктор Хаккад. Роль, которую он играл, была не ясна: хозяин, муха на стене, почетный гость. Сочетание личин было для него естественным.
Хозяином он был щедрым, внимательным и хорошо владел искусством гостеприимства. Он был слишком хорош для западного человека. Ведь от хозяина в западной стране всегда ждут чего-то особенного: то ли забудет фамилию гостя, то ли вдруг окажется, что у него лед кончился. Такой хозяин должен иметь изысканные манеры и одеваться ровно настолько хорошо, чтобы мужчины не чувствовали себя неряхами, а женщины не страдали от того, что на них ненастоящий жемчуг.
Честно говоря, доктор Хаккад, известный офтальмолог, поразил гостей своим видом и скромным сиянием своего дома. Его толстуха жена и дети – пять толстых девочек и толстый мальчик – редко сопровождали его во время поездок в Лондон. Сегодня их тоже не было. Роль хозяйки выполняла его сестра – восхитительная Лейла. Десятью годами моложе брата, она была в полном блеске красоты, как цветок Аллаха, с полными губами и огромными глазами. Ее пышное тело облегали тончайшие ияркие, как закат в пустыне, ткани.
– Ну просто грудинка барашка в папильотках, – пробормотал один западный журналист, не предполагая, что внимание Лейлы, как и любой настоящей мусульманской хозяйки, поглощено делами.
Гости на мусульманских приемах, как правило, мужчины. Так было и сейчас. Берт и Хефте переходили из комнаты в комнату, как другие гости и официанты. Французский адвокат с элегантной женой держались врозь, равно как итальянский кинопродюсер с круглым лицом и нездоровым видом и его любовница, которая без умолку трещала по-итальянски.
Три журналиста с Флит-стрит Флит-стрит – улица, центр лондонской прессы, где расположены редакции многих газет. Появление Нэнси Ли Миллер должно восстановить этот дисбаланс. Но на часах уже половина девятого, а Нэнси все не появлялась.
были поражены, увидев, что все гости потягивают апельсиновый сок. Берт провел их в боковую комнату, где их ожидали виски и джин. Среди других гостей была пожилая чета профессоров по фамилии Маргарин; они занимались нефтеносными скальными пластами.
Кроме Лейлы присутствовали еще три женщины. Было заметно, что их намного меньше, чем мужчин.
Чтобы сгладить диспропорцию, Лейла собрала женщин в маленький кружок в одном углу гостиной, где они пытались на трех языках нащупать общую тему. Единственный, кто нарушал их уединение, был кинопродюсер. Время от времени он вставал позади Лейлы и клал свою бледную маленькую влажную руку на ее роскошное плечо. Он держал руку на плече Лейлы, пока оставался с женщинами. Его странные выпуклые блестящие глаза походили на лягушачьи и смотрели так, словно всасывали информацию.
* * *
Прием, на котором были Нед и Лаверн Френч, проходил в Коринф-Хаузе, особняке в Кенсингтоне, занимаемом вторым человеком в посольстве США, Ройсом Коннелом. Предшественник Ройса был женат и имел троих детей. Но даже его большая семья едва заполняла один из этажей этого здания. Трудно сказать, что было в Коринф-Хаузе до того, как госдеп США приобрел этот особняк, но во всяком случае его первый этаж был предназначен в основном для развлечений. Высоченные потолки возвышались над двумя огромными залами. Один из них размещался слева от входа. В нем можно было давать приемы или даже балы. А справа была уютная библиотека с книжными полками от пола до потолка, так что для пользования ими требовалась специальная лесенка.
В отличие от доктора Хаккада, который специально одевался для приема, Ройс Коннел давным-давно усвоил, что делать этого не стоит. Поэтому обычно он выбирал какой-нибудь поношенный пестрый твидовый костюм, хорошо сидевший на его худощавой фигуре, или серые брюки и темно-синий блейзер с таким причудливо уложенным голубым платком в нагрудном кармане, что на него уходило больше времени, чем на весь остальной подчеркнуто простой туалет.
Устраивая приемы, он всегда старался, чтобы мужчин и женщин было поровну. Каждый женатый гость вроде Неда и Билла Восса должен был прийти с женой. Президент престижного университета Айви Лиг Айви Лиг – «Лига плюща». Название группы самых престижных американских университетов.
прибыл один, без жены, так что Ройс подобрал ему в пару Мэри Константин из прессы, которая все равно должна была быть здесь, поскольку ждали нескольких журналистов.
Два члена палаты представителей, которые, оторвавшись от свар в конгрессе США, проезжали через Лондон, были, к счастью, противоположного пола, так что, по мнению Ройса, создавали пару.
Ройс пригласил и Джилиан Лэм, но ему очень не хотелось, чтобы ее считали его партнершей; поэтому он попросил Джейн Вейл держаться к нему поближе и быть официальной хозяйкой приема. Так что для Джилиан пришлось искать пару. Совсем недавно для съемок телевизионных сериалов для Би-би-си приехал в Лондон Дэвид Доул, старинный приятель Коннела со времен колледжа, такой же холостяк, как и он, не менее красивый и элегантный. Ройс сказал: «Берешь Лэм на себя».
Все это было столь непринужденно, что Коннел далеко не был уверен, удачны ли будут его маневры по подбору пар Ноева ковчега.
Это было одно из ежемесячных событий, которые проводились сравнительно скромно по разным причинам: иные из них были в духе Макиавелли.
Внешняя скромность была в стиле Ройса. Он полагал, что люди расслабляются только на приемах, которые не поражают своим великолепием, а выглядят домашними и неофициальными. Важнее всего это было для приемов, не имеющих особой цели: они должны походить на непринужденную встречу приятных людей.
Ройс надеялся, что Джейн поддержит эту легкость общения, при которой каждый знает всех не только по имени, но и по роду занятий в большом мире, за стенами Коринф-Хауза.
Угощение, говорил Нед, как всегда, было классным. Ветчину и индюшку доставляли самолетом из штата Вирджиния. Приготовленные по старинному семейному рецепту Коннелов, они были нарезаны большими, но тонкими кусочками. Восхитительно выглядели воздушные корзиночки, наполненные чем-то вроде взбитых с маслом крабов и спаржи. По случаю приема в помощь к дворецкому Ройса и пяти слугам-филиппинцам был приглашен самый популярный в Лондоне бармен-ирландец Нунан. Он был не только расторопен, но помнил вкусы каждого, безошибочно предлагая крепкие или слабые напитки. Нунан обосновался в библиотеке, где был поставлен длинный стол с напитками. Услуги Нунана Ройс оплачивал из своего кармана, что сказывалось на его бюджете: денег хронически не хватало. Но Нунан стоил затрат.
– Мистер Харгрейвс собственной персоной, – сказал сдержанно ирландец, когда автор колонки слухов подошел к нему. – Ваш гостеприимный хозяин приготовил специально для вас «Чивас Ригал» «Чивас Ригал» – дорогой сорт шотландского виски.
.
Харгрейвс еще не пришел в себя после ленча и был готов убить кого угодно за стакан выпивки, но отрицательно покачал пальцем. Они были старыми приятелями, поскольку ирландца нанимали на все лучшие приемы в Лондоне.
– Нунан, – сказал Харгрейвс гораздо тише, чем обычно, – если ты меня знаешь, а ты меня знаешь прекрасно, черт тебя подери, то должен помнить, что я терпеть не могу все эти дорогие и шикарные скотчи. Для развлечения, конечно, иногда можно выпить что-нибудь вроде коньяка. А вот для кайфа дай мне самый паршивый виски – такой, чтобы дух захватило, а из глаз слезы полились.
Бармен неуверенно достал бутылку «Уайт энд Маккей».
– Мне нравится вот этот. Для вас он не слишком легкий?
Харгрейвс жадно смотрел, как тот наливал хорошую порцию виски.
– Нам придется поэкспериментировать, Нунан. Нужен научный подход. Только так, черт подери, человечество может что-нибудь узнать, – он перешел на шепот, взяв стакан у бармена, – что касается знаний...
Глаза Нумана сузились.
– А у меня есть кое-что для вашей колонки, мистер... – Он остановился. – Да, мадам, еще немного белого бордо? Оно достаточно охлажденное на ваш тонкий вкус?
Харгрейвс отошел, попивая виски без всякого научного подхода: это больше походило на заглатывание. Хотя это был его первый стакан после явного перебора с Пономаренко, он все же умудрился толкнуть Неда и Лаверн Френч. Бормоча извинения, Харгрейвс сообразил, что ни разу не взглянул на Неда, но никак не может оторвать глаз от бюста его жены. Хотя на Лаверн была свободная одежда, скрадывающая ее формы, как ни драпируйся, старика Харгрейвса не обмануть.
* * *
В интересах панисламистской солидарности Берт не приближался к доктору Хаккаду, когда тот обходил своих гостей. Хефте перед этим объяснил Берту, что если он станет покровительствовать кому-то из молодых людей, то лишь такому, говоря деликатно, которого можно назвать сыном Пророка, а не штутгартского автомеханика.
Это вполне устраивало Берта, так как он вынужден был иметь дело с теми пьющими европейцами, которые в подпитии могли говорить и делать такое, чего не простил бы ни один мусульманин.
Берт участвовал в движении большую часть своей жизни. В двенадцать лет во франкфуртском депо он начал с того, что, проскользнув ночью мимо спящих железнодорожников, переключил стрелку: грузовой поезд врезался в пассажирский. Опыт общения с европейцами и мусульманами позволил ему увидеть, как вскипает кровь мусульманина из-за безобидных с виду слов европейца. Это напоминало высказывание Маркса о том, что капитализм содержит в себе семена собственного разрушения.
Из всех друзей по движению Берт был единственным, кому пришлось работать с арабами, хотя заранее это не было известно. Судьба его старых друзей оказалась тоже непредсказуемой, но о них и их целях он теперь думал редко. Когда-то в детстве его осенило множество примитивных и непоследовательных идей. Некоторые из них сохранились до сих пор. От своей бабушки, мягкой старухи, помнившей несбывшиеся надежды немецких рабочих коммун накануне Первой мировой войны, Берт усвоил романтическую любовь к угнетенным. Сам же додумался до того, что только насилие достигает цели. Эта мысль окрепла под влиянием отца, беспробудного пьяницы, готового избить кого угодно или устроить поножовщину, чтобы дракой добиться желаемого. Ребенку, постигающему жизнь, казалось очевидным, что всегда побеждает отчаянный, тот, кто не думает о других.
Берт обнаружил, что так же думают и молодые арабы – участники движения. Мысль о необходимости насилия для обретения свободы тесно сблизила их. В его работе с Хефте это не шло пока дальше слов. Но уже в воскресенье слова должны были отлиться в пули.
Сейчас, на приеме, слова затмили все. Доктор Хаккад залучил изрядно набравшегося журналиста из одной бульварной газеты, который сделал ошибку, назвав джихад главной целью («Знаете, что-то вроде священной войны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
– Похоже, что так, – уныло Рэнд. – Поэтому мне и нужны материалы по Френчу. – Он помолчал. – А другие посольства планируют что-нибудь столь же глупое?
– Директива-103 попала в яблочко в Лондоне. Но ты знаешь, Ларри, в таких делах всегда больше такого, что ускользает из виду.
– Что? – бросил Рэнд. – Что? Ты ничего не скрывай от меня.
– Я? Я от тебя скрываю?
– Ладно, давай, – потребовал Рэнд. – Что там такое?
– Как только мы решим, что тебе надо знать, сообщу, дорогой.
– Ну и дерьмо, – выругался Рэнд. – Скажешь ты или нет?
– Эй, у каждого из нас есть свои козыри, Ларри. Я уверен, и ты их придерживаешь, особенно для воскресного пикничка.
Рэнд сидел некоторое время молча, не желая выспрашивать информацию.
– Поэтому их и называют козырями, Мак, – сказал он с наигранной бодростью.
– Ты их не увидишь, пока я не покажу их. Считай так, что до тех пор я придерживаюсь своих взглядов в отношении потерь. – Злорадное хихиканье раздалось на американском конце провода. – А что насчет взглядов полковника Френча?
– Ну, – сказал Рэнд, – в таких ситуациях – сделать или умереть – два исхода. И в обоих случаях Френчу придется плохо.
– Ты говоришь так, будто тебе безразличен будет исход.
– Когда я смогу получить что-нибудь по Френчу? Завтра?
– Да. По этому телефону.
– До свидания, сэр, – сказал Мак по-русски.
– Прощай, товарищ, – тоже по-русски ответил Рэнд. Линия отключилась.
Все еще пытаясь разгадать, что за каша заварилась и что именно утаил Мак, Ларри Рэнд мрачно глядел на трубку, зажатую в руке. Он передернул плечами и слегка улыбнулся. Старина Мак бывает зловредным и ехидным. Ну да ладно.
На мгновение широкое, приплюснутое книзу лицо Рэнда приобрело почти выражение добродушия. Старина Мак довольно быстро получил информацию о пикнике, довольно быстро. Цель воскресных упражнений – вывести из игры Френча. При благоприятном стечении обстоятельств он может быть даже убит. Рэнд пока еще не решил, что с ним делать, но точно знал, что воскресный прием – блестящая возможность без особых усилий превратить Френча в кровоточащий кусок мяса. Пусть Коннел смотрит на это с ужасом и усваивает урок.
Рэнд имел чутье на такие дела. Как и охотники за черепами из КГБ, он знал, когда именно надо отрезать зверя от стада. Совсем необязательно, чтобы Френч умер. Отчасти это будет зависеть от того, кто начнет стрельбу. Но если уж до этого дойдет, смерть имеет много преимуществ. Во всяком случае, такой урок Коннел не забудет никогда.
Френч – тоже.
* * *
В 5.25 дня капитан Шамун вывел свою серо-коричневую «фиесту» со стоянки. Он влился в поток транспорта, движущегося по Гросвенер-сквер мимо канцелярии, выехал на Брук-стрит и покатил на восток в сторону Нью-Бонд-стрит.
Перед тем как добраться до нее, он пересек Саут-Молтон-стрит, свернул налево в узкий, окруженный стенами пятачок, называемый «Двор оленьей ляжки», и выключил мотор.
Несколько секунд Шамун ждал на пустынной площадке. Во дворик с Бленхейм-стрит вошла толстуха с оранжевыми волосами. Она остановилась, попыхивая сигаретой, пока две женщины помоложе, чему-то засмеявшиеся, не ушли с площадки. Тогда толстуха бросила сигарету, откинула переднее сиденье «фиесты» и забралась назад.
Бриктон, только что сидевшая в машине Шамуна, внезапно исчезла, словно испарилась. Несмотря на ее габариты, ей удалось свернуться на полу машины и натянуть на себя какое-то темное одеяло.
Шамун завел мотор.
– В пять тридцать будем на месте, – сказал он в пустоту.
– Sei gesund Будь здоров (нем.).
, – ответил голос из пустоты.
– Ты сбросила вес, а? – спросил Шамун, выезжая со двора и продолжая движение к Бонд-стрит. – Тебя там сзади вообще не видно.
– Самый подходящий момент для сарказма, – возразил голос.
– Еду на юг по Бонд. Возвращаюсь к площади по Гросвенор, как мы и планировали.
– Слушай, избавь меня от отчета. – Она словно задыхалась.
– Ты дышишь там нормально?
– Веди, чудило.
– О'кей, я на углу Одли, поворачиваю налево. А вот и она, моя арабская красавица.
– Не потеряй голову, Морис. Если тебя и ждет девчонка, не думай, что ты уж такой подарок для женщин.
– Нет? А что же это значит?
– Это значит, что девчонка беспробудно тупа.
Шамун усмехнулся, останавливаясь и открывая левую дверцу.
– Прыгай, беби.
Нэнси Ли Миллер оглянулась, перед тем как сесть в машину.
– Если мой друг увидел бы... – начала она сразу.
– Он тут же зашил бы тебе письку, клитор и все остальное.
Девица захихикала.
– Морис, ну ты просто невозможный.
Маленькая машина быстро неслась на юг параллельно кромке Гайд-парка, но на расстоянии нескольких кварталов от него. Когда они добрались до Хертфорд-стрит, Шамун повернул направо, потом налево на Парк-Лэйн. Несмотря на час пик и запруженные автомашинами, грузовиками и автобусами дороги, он рассчитывал за полчаса добраться до конспиративной квартиры Бриктон под номером 3.
– Где нам надо быть к восьми? – спросил он.
– Белгравия.
– А где в Белгравии?
– Он мне язык вырвет, Морис, клянусь.
– А как же я тебя туда вовремя доставлю?
– Ты меня посадишь в кеб без четверти восемь.
– Ну, ты все рассчитала, а?
Она снова захихикала. В шуме транспорта никто из них не услышал слабого звука жидкости, смачивающей платок. Но через секунду по салону распространился характерный запах. Губы Нэнси раскрылись, чтобы сказать что-то, но к ее носу и рту тут же прижался платок. Он был обжигающе-холодным. Больше она ничего не чувствовала.
– Открой окно, Мойше, – сказала рыжеволосая, убирая в пакет платок, пропитанный пентоталом, – иначе мы все трое отправимся в лучший мир.
Глава 11
По будням в Лондоне каждый вечер бывают тысячи вечеринок и приемов, большей частью с выпивкой, едой, а возможно, и с картами. На более современных порой показывают видеофильмы или продают дамам нижнее белье, возбуждающее мужчин, и кое-что еще. Но два сегодняшних приема непосредственно касались жизни Неда Френча.
Первый проходил в роскошном особняке номер 12, построенном в стиле «арт деко». Сюда этим утром прибыл доктор Хаккад. Роль, которую он играл, была не ясна: хозяин, муха на стене, почетный гость. Сочетание личин было для него естественным.
Хозяином он был щедрым, внимательным и хорошо владел искусством гостеприимства. Он был слишком хорош для западного человека. Ведь от хозяина в западной стране всегда ждут чего-то особенного: то ли забудет фамилию гостя, то ли вдруг окажется, что у него лед кончился. Такой хозяин должен иметь изысканные манеры и одеваться ровно настолько хорошо, чтобы мужчины не чувствовали себя неряхами, а женщины не страдали от того, что на них ненастоящий жемчуг.
Честно говоря, доктор Хаккад, известный офтальмолог, поразил гостей своим видом и скромным сиянием своего дома. Его толстуха жена и дети – пять толстых девочек и толстый мальчик – редко сопровождали его во время поездок в Лондон. Сегодня их тоже не было. Роль хозяйки выполняла его сестра – восхитительная Лейла. Десятью годами моложе брата, она была в полном блеске красоты, как цветок Аллаха, с полными губами и огромными глазами. Ее пышное тело облегали тончайшие ияркие, как закат в пустыне, ткани.
– Ну просто грудинка барашка в папильотках, – пробормотал один западный журналист, не предполагая, что внимание Лейлы, как и любой настоящей мусульманской хозяйки, поглощено делами.
Гости на мусульманских приемах, как правило, мужчины. Так было и сейчас. Берт и Хефте переходили из комнаты в комнату, как другие гости и официанты. Французский адвокат с элегантной женой держались врозь, равно как итальянский кинопродюсер с круглым лицом и нездоровым видом и его любовница, которая без умолку трещала по-итальянски.
Три журналиста с Флит-стрит Флит-стрит – улица, центр лондонской прессы, где расположены редакции многих газет. Появление Нэнси Ли Миллер должно восстановить этот дисбаланс. Но на часах уже половина девятого, а Нэнси все не появлялась.
были поражены, увидев, что все гости потягивают апельсиновый сок. Берт провел их в боковую комнату, где их ожидали виски и джин. Среди других гостей была пожилая чета профессоров по фамилии Маргарин; они занимались нефтеносными скальными пластами.
Кроме Лейлы присутствовали еще три женщины. Было заметно, что их намного меньше, чем мужчин.
Чтобы сгладить диспропорцию, Лейла собрала женщин в маленький кружок в одном углу гостиной, где они пытались на трех языках нащупать общую тему. Единственный, кто нарушал их уединение, был кинопродюсер. Время от времени он вставал позади Лейлы и клал свою бледную маленькую влажную руку на ее роскошное плечо. Он держал руку на плече Лейлы, пока оставался с женщинами. Его странные выпуклые блестящие глаза походили на лягушачьи и смотрели так, словно всасывали информацию.
* * *
Прием, на котором были Нед и Лаверн Френч, проходил в Коринф-Хаузе, особняке в Кенсингтоне, занимаемом вторым человеком в посольстве США, Ройсом Коннелом. Предшественник Ройса был женат и имел троих детей. Но даже его большая семья едва заполняла один из этажей этого здания. Трудно сказать, что было в Коринф-Хаузе до того, как госдеп США приобрел этот особняк, но во всяком случае его первый этаж был предназначен в основном для развлечений. Высоченные потолки возвышались над двумя огромными залами. Один из них размещался слева от входа. В нем можно было давать приемы или даже балы. А справа была уютная библиотека с книжными полками от пола до потолка, так что для пользования ими требовалась специальная лесенка.
В отличие от доктора Хаккада, который специально одевался для приема, Ройс Коннел давным-давно усвоил, что делать этого не стоит. Поэтому обычно он выбирал какой-нибудь поношенный пестрый твидовый костюм, хорошо сидевший на его худощавой фигуре, или серые брюки и темно-синий блейзер с таким причудливо уложенным голубым платком в нагрудном кармане, что на него уходило больше времени, чем на весь остальной подчеркнуто простой туалет.
Устраивая приемы, он всегда старался, чтобы мужчин и женщин было поровну. Каждый женатый гость вроде Неда и Билла Восса должен был прийти с женой. Президент престижного университета Айви Лиг Айви Лиг – «Лига плюща». Название группы самых престижных американских университетов.
прибыл один, без жены, так что Ройс подобрал ему в пару Мэри Константин из прессы, которая все равно должна была быть здесь, поскольку ждали нескольких журналистов.
Два члена палаты представителей, которые, оторвавшись от свар в конгрессе США, проезжали через Лондон, были, к счастью, противоположного пола, так что, по мнению Ройса, создавали пару.
Ройс пригласил и Джилиан Лэм, но ему очень не хотелось, чтобы ее считали его партнершей; поэтому он попросил Джейн Вейл держаться к нему поближе и быть официальной хозяйкой приема. Так что для Джилиан пришлось искать пару. Совсем недавно для съемок телевизионных сериалов для Би-би-си приехал в Лондон Дэвид Доул, старинный приятель Коннела со времен колледжа, такой же холостяк, как и он, не менее красивый и элегантный. Ройс сказал: «Берешь Лэм на себя».
Все это было столь непринужденно, что Коннел далеко не был уверен, удачны ли будут его маневры по подбору пар Ноева ковчега.
Это было одно из ежемесячных событий, которые проводились сравнительно скромно по разным причинам: иные из них были в духе Макиавелли.
Внешняя скромность была в стиле Ройса. Он полагал, что люди расслабляются только на приемах, которые не поражают своим великолепием, а выглядят домашними и неофициальными. Важнее всего это было для приемов, не имеющих особой цели: они должны походить на непринужденную встречу приятных людей.
Ройс надеялся, что Джейн поддержит эту легкость общения, при которой каждый знает всех не только по имени, но и по роду занятий в большом мире, за стенами Коринф-Хауза.
Угощение, говорил Нед, как всегда, было классным. Ветчину и индюшку доставляли самолетом из штата Вирджиния. Приготовленные по старинному семейному рецепту Коннелов, они были нарезаны большими, но тонкими кусочками. Восхитительно выглядели воздушные корзиночки, наполненные чем-то вроде взбитых с маслом крабов и спаржи. По случаю приема в помощь к дворецкому Ройса и пяти слугам-филиппинцам был приглашен самый популярный в Лондоне бармен-ирландец Нунан. Он был не только расторопен, но помнил вкусы каждого, безошибочно предлагая крепкие или слабые напитки. Нунан обосновался в библиотеке, где был поставлен длинный стол с напитками. Услуги Нунана Ройс оплачивал из своего кармана, что сказывалось на его бюджете: денег хронически не хватало. Но Нунан стоил затрат.
– Мистер Харгрейвс собственной персоной, – сказал сдержанно ирландец, когда автор колонки слухов подошел к нему. – Ваш гостеприимный хозяин приготовил специально для вас «Чивас Ригал» «Чивас Ригал» – дорогой сорт шотландского виски.
.
Харгрейвс еще не пришел в себя после ленча и был готов убить кого угодно за стакан выпивки, но отрицательно покачал пальцем. Они были старыми приятелями, поскольку ирландца нанимали на все лучшие приемы в Лондоне.
– Нунан, – сказал Харгрейвс гораздо тише, чем обычно, – если ты меня знаешь, а ты меня знаешь прекрасно, черт тебя подери, то должен помнить, что я терпеть не могу все эти дорогие и шикарные скотчи. Для развлечения, конечно, иногда можно выпить что-нибудь вроде коньяка. А вот для кайфа дай мне самый паршивый виски – такой, чтобы дух захватило, а из глаз слезы полились.
Бармен неуверенно достал бутылку «Уайт энд Маккей».
– Мне нравится вот этот. Для вас он не слишком легкий?
Харгрейвс жадно смотрел, как тот наливал хорошую порцию виски.
– Нам придется поэкспериментировать, Нунан. Нужен научный подход. Только так, черт подери, человечество может что-нибудь узнать, – он перешел на шепот, взяв стакан у бармена, – что касается знаний...
Глаза Нумана сузились.
– А у меня есть кое-что для вашей колонки, мистер... – Он остановился. – Да, мадам, еще немного белого бордо? Оно достаточно охлажденное на ваш тонкий вкус?
Харгрейвс отошел, попивая виски без всякого научного подхода: это больше походило на заглатывание. Хотя это был его первый стакан после явного перебора с Пономаренко, он все же умудрился толкнуть Неда и Лаверн Френч. Бормоча извинения, Харгрейвс сообразил, что ни разу не взглянул на Неда, но никак не может оторвать глаз от бюста его жены. Хотя на Лаверн была свободная одежда, скрадывающая ее формы, как ни драпируйся, старика Харгрейвса не обмануть.
* * *
В интересах панисламистской солидарности Берт не приближался к доктору Хаккаду, когда тот обходил своих гостей. Хефте перед этим объяснил Берту, что если он станет покровительствовать кому-то из молодых людей, то лишь такому, говоря деликатно, которого можно назвать сыном Пророка, а не штутгартского автомеханика.
Это вполне устраивало Берта, так как он вынужден был иметь дело с теми пьющими европейцами, которые в подпитии могли говорить и делать такое, чего не простил бы ни один мусульманин.
Берт участвовал в движении большую часть своей жизни. В двенадцать лет во франкфуртском депо он начал с того, что, проскользнув ночью мимо спящих железнодорожников, переключил стрелку: грузовой поезд врезался в пассажирский. Опыт общения с европейцами и мусульманами позволил ему увидеть, как вскипает кровь мусульманина из-за безобидных с виду слов европейца. Это напоминало высказывание Маркса о том, что капитализм содержит в себе семена собственного разрушения.
Из всех друзей по движению Берт был единственным, кому пришлось работать с арабами, хотя заранее это не было известно. Судьба его старых друзей оказалась тоже непредсказуемой, но о них и их целях он теперь думал редко. Когда-то в детстве его осенило множество примитивных и непоследовательных идей. Некоторые из них сохранились до сих пор. От своей бабушки, мягкой старухи, помнившей несбывшиеся надежды немецких рабочих коммун накануне Первой мировой войны, Берт усвоил романтическую любовь к угнетенным. Сам же додумался до того, что только насилие достигает цели. Эта мысль окрепла под влиянием отца, беспробудного пьяницы, готового избить кого угодно или устроить поножовщину, чтобы дракой добиться желаемого. Ребенку, постигающему жизнь, казалось очевидным, что всегда побеждает отчаянный, тот, кто не думает о других.
Берт обнаружил, что так же думают и молодые арабы – участники движения. Мысль о необходимости насилия для обретения свободы тесно сблизила их. В его работе с Хефте это не шло пока дальше слов. Но уже в воскресенье слова должны были отлиться в пули.
Сейчас, на приеме, слова затмили все. Доктор Хаккад залучил изрядно набравшегося журналиста из одной бульварной газеты, который сделал ошибку, назвав джихад главной целью («Знаете, что-то вроде священной войны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51