И когда мы уже порядочно надоели ему, он только промолвил: «Скоро ли вы кончите эту детскую игру?…»
Ясно, говорили абдериты, что с ним дело не чисто, духи для него не в новинку, он, безусловно, знает, как с ними обходиться!
– Он – волшебник, это точно! – заявил жрец Стробил. – Нужно получше следить за ним!
Следует признать, что Демокрит или по неосторожности, или же потому, что мало считался с мнением своих земляков, (вероятней всего!) сам дал повод к разным злым слухам. И, вправду, трудно было, живя долго среди абдеритов, не впасть в искушение, не попытаться разыграть их и не придумать какую-нибудь небылицу.Их любопытство и легковерие, с одной стороны, и их преувеличенные представления о собственной проницательности, с другой, словно бы сами толкали на это. И притом, не было никакого иного средства хоть как-то вознаградить себя за ту скуку, которую испытываешь с ними. Демокрит нередко находился в таком положении. И так как абдериты были достаточно глупы и все, что он говорил им с иронией, воспринимали буквально, то поэтому возникли многочисленные вздорные мнения и сказки на его счет. Они распространялись по всему свету и принимались за чистую монету другими абдеритами еще много столетий спустя после его смерти или несправедливо приписывались ему самому.
Демокрит занимался, между прочим, также и физиогномикой, и, исходя отчасти из своих собственных наблюдений, а отчасти из наблюдений других людей, создал теорию физиогномики и считал (весьма разумно, как нам кажется), что с физиогномикой дело обстоит точно так же, как с теорией поэзии или какого-нибудь иного искусства.Подобно тому, как еще никто и никогда не становился хорошим поэтом или художником благодаря лишь одному знанию правил, – ведь только прирожденный талант в соединении с усердным учением, упорным прилежанием и длительными упражнениями дают возможность правильно понимать и применять правила, – так и теория о характере человека в зависимости от его внешности доступна лишь людям весьма наблюдательным, а для прочих, напротив, является весьма сомнительным и обманчивым делом. И поэтому как одна из тайных наук или великих мистерий философииона должна быть доступна лишь небольшому числу эпоптов.
Подобная точка зрения свидетельствует, что Демокрит не был шарлатаном, но для абдеритов она являлась лишь доказательством, что философ делает из своей науки тайну. Поэтому всякий раз, едва об ртом заходила речь, они приставали к нему, чтобы он показал им что-нибудь из своего таинственного искусства. Любопытство особенно мучило абдериток. Они желали узнать, по каким внешним признакам угадывается верный любовник, действительно ли Милон Кротонский имел очень большой нос, и правда ли, что бледность – непременный признак влюбленности; они задавали сотни других вопросов подобного рода, настолько истощавших терпение Демокрита, что, желая, наконец, избавиться от них, он решил их немного попугать.
– Вы, наверное, не представляете себе, – начал Демокрит, – что о невинности девицы можно с неопровержимостью судить по ее глазам.
– По глазам? – воскликнули абдеритки. – Быть не может! Почему же именно по глазам?
– Именно так, – ответил Демокрит. – Поверьте, что по этому признаку я узнавал об интимных тайнах юных и зрелых красавиц больше, чем им бы хотелось.
Уверенный тон утверждений Демокрита заставил абдериток несколько побледнеть. Тем не менее они (обычно всегда поддерживающие друг друга во всех случаях, касающихся защиты секретов их пола) с жаром настаивали, что его мнимая тайна является выдумкой.
– Своим неверием вы вынуждаете меня сказать вам еще больше, – продолжал философ. – Природа полна подобных тайн, мои прекрасные дамы. И для чего же я совершал бы путешествия в Эфиопию и Индию, не будь в Этом смысла? Жены гимнософистов, расхаживающие, как вы знаете, обнаженными, открыли мне весьма тонкие вещи.
– Например? – спросили абдеритки.
– Ну, например, тайну, которую я не "желал бы узнать, будь я мужем.
– Ах, так вот почему Демокрит не хочет жениться! – воскликнула прекрасная Триаллида.
– Словно мы давно не знаем, что эфиопская Венера сделала его нечувствительным к нашей греческой красоте! – сказала Салабанда. – Однако откройте вашу тайну, Демокрит, если ее только можно доверить целомудренным ушам.
– В доказательство, что это возможно, я доверю ее всем присутствующим дамам, – отвечал естествоиспытатель. – Я знаю верное средство, как добиться, чтобы женщина во сне отчетливым голосом поведала все, что у нее на сердце.
– Да полноте! – воскликнули абдеритки. – Вы хотите нас напугать: но мы не пугаемся так легко.
– И кому же придет в голову вас пугать, – сказал Демокрит, – если речь идет о средстве, благодаря которому любая женщина имеет возможность показать мужу, что у нее нет никаких тайн от него?
– А ваше средство действует и на незамужних? – спросила одна из абдериток, которая не была ни достаточно юной, ни достаточно очаровательной, чтобы задавать такие вопросы.
– Оно действует на всех женщин от десяти до восьмидесяти лет, – объяснил Демокрит.
Дело начинало принимать серьезный оборот.
– Но вы же только шутите, Демокрит? – спросила супруга одного из тесмотетов, не без тайного опасения услышать противоположное.
– Вы хотите это испытать, Лисистрата?
– Испытать?… А почему бы и нет?… Но заранее условимся, что ничего магического применено не будет. Ведь с помощью ваших талисманов и духов вы могли бы заставить бедную женщину сказать все, что вы пожелаете.
– К этому делу не имеют никакого отношения ни талисманы, ни духи. Все происходит естественно. Мое средство самое простое на свете.
Дамы начали проявлять беспокойство, несмотря на бодрый вид, которым они хотели показать свою неустрашимость. Это очень забавляло философа.
– Ну кто же не знает, что вы известный насмешник? Однако разрешите спросить, в чем же состоит ваше средство?
– Как я вам уже сказал, оно – наипростейшее на свете. Небольшую безвредную вещь кладут на грудь у сердца женщины – вот и вся тайна. Но она творит чудеса, поверьте мне, и заставляет говорить обо всем, что только есть сокровенного, даже в самом отдаленном уголке сердца.
Среди семи женщин, находившихся в обществе, была лишь одна, которая во время этой беседы не изменялась ни в лице, ни в движениях. Вы, наверное, подумаете, что она была стара, уродлива или даже добродетельна? Ничего подобного! Она была… глуха.
– Если вы хотите, чтобы мы вам поверили, Демокрит, то назовите ваше средство.
– Я скажу его на ухо супругу прекрасной Триаллиды, – заявил злой натуралист.
Супруг прекрасной Триаллиды вовсе не будучи слепым, был настолько счастлив, насколько Хагедорн считает счастливым слепца, женатого на красавице. В его доме постоянно собиралось избранное общество или, по крайней мере, то, что считалось в Абдере таковым. Этот добрый человек полагал, что гости испытывают большое удовольствие от общения с ним и от стихов, которые он имел обыкновение им читать. В действительности же он обладал талантом неплохо читать плохие стихи, сочиненные им. Читая их с большим вдохновением, он не замечал, что слушатели не столько обращали внимание на его стихи, сколько подмигивали прекрасной Триаллиде. Короче, советник Смилакс был человеком, имевшим слишком хорошее мнение о самом себе, чтобы иметь плохое о добродетели своей супруги.
Ни секунды не задумавшись, он подставил свое ухо Демокриту, чтобы услышать тайну.
– Требуется всего-навсего, – шептал ему философ, – положить на левую грудь спящей дамы язык живой лягушки. Но, вырывая его, следует это сделать осторожно и не захватить смежные с ним части, а лягушку затем нужно опять пустить в воду.
– Средство, должно быть, неплохое, – сказал Смилакс тихо. – Жаль, что оно немного подозрительно. Что же скажет о нем жрец Стробил?
– Не беспокойтесь! – отвечал Демокрит. – Ведь лягушка – не Диана, и пусть жрец Стробил говорит, что он хочет. К тому же лягушка останется живой.
– Можно сообщить тайну другим? – спросил Смилакс.
– С удовольствием! Всем нашим мужчинам разрешается ее знать. И каждый может смело сообщить о средстве своим знакомым; но только при условии, что никто не расскажет о нем ни своей жене, ни своей возлюбленной…
Добрые абдеритки не знали, что и думать об этой вещи. Она не казалась им невозможной. Да и что вообще могло казаться невозможным абдеритам! Их мужья и любовники, присутствующие здесь, были не более спокойны. Каждый из них решил про себя испытать средство, не откладывая его в долгий ящик, и каждый (за исключением Смилакса) опасался при этом поумнеть более, чем желал.
– Не правда ли, муженек, – обратилась Триаллида к своему супругу, похлопывая его дружески по щеке, – ты ведь знаешь меня слишком хорошо, чтобы устраивать такое испытание?
– Пусть только моему взбредет что-либо подобное в голову!.. – сказала Лагиска. – Испытание предполагает сомнение, а муж, сомневающийся в добродетели своей жены…
– …является мужем, который подвергается опасности увидеть свои сомнения оправданными, – подхватил Демокрит, заметив, что Лагиска остановилась. – Ведь вы это хотели сказать, прекрасная Лагиска?
– Вы – враг женщин, Демокрит! – воскликнули все абдеритки хором. – Но не забывайте, что вы во Фракии и берегитесь участи Орфея.
Хотя это и было сказано в шутку, но в ней скрывался серьезный смысл. Естественно, никому не хочется без нужды страдать бессонницей – намерение, которое мы менее всего готовы оправдать, и Демокрит, безусловно, должен был предвидеть последствия своей выдумки. Действительно, дело это породило у дам столько размышлений, что они всю ночь не сомкнули глаз. И так как о мнимой тайне Демокрита на следующий день узнал весь город, то он вызвал тем самым несколько ночей всеобщей бессонницы. Зато днем женщины восполняли ночные бдения. Многие из них, не догадываясь о том, что тайное средство может столь же хорошо действовать во время дневного сна, как и ночью, не запирали дверей на замок, и их мужья получили неожиданную возможность испытать лягушачьи языки. Лисистрата, Триаллида и некоторые другие, рисковавшие более других быть изобличенными, первыми подверглись испытанию, результат которого легко угадать. Но именно это и восстановило вскоре прежнее спокойствие в Абдере. Мужья этих дам, дважды или трижды применив без успеха средство, прибежали сломя голову к нашему философу и спросили его, что это все значит.
– Итак, лягушачьи языки оказали свое действие? – встретил он их вопросом. – Покаялись ли ваши жены?
– Мы не услышали ни одного слова! – отвечали абдериты.
– Тем лучше! – заверил Демокрит. – Радуйтесь же! Если спящая женщина с лягушачьим языком на сердце ничего не говорит, то это верное свидетельство того, что… ей не в чем признаваться. Я желаю вам счастья, господа мои. Каждый из вас может похвалиться, что он обладает не женой, а истинным фениксом.
Ну кто же был счастливее наших абдеритов? Они побежали обратно быстрей, чем бежали к Демокриту, бросились на шею своим изумленным женам, душили их поцелуями и объятиями и добровольно сознались в том, что они совершили, желая еще больше убедиться (хотя мы в этом давно были убеждены, говорили они) в добродетели своих дражайших половин.
Славные жены не могли поверить своим глазам, но, будучи абдеритками, они все же обладали достаточным разумом, чтобы тотчас опомниться и упрекнуть своих мужей за не очень приятное недоверие к ним, в котором мужья сами же сознались. Кое-кто из жен даже пустил слезу. Но у всех хватило сил скрыть радость, доставленную столь неожиданным признанием их добродетели. И хотя приличия ради женщины журили Демокрита, каждой из них хотелось бы обнять его за такую добрую услугу. Конечно, это было не то, чего он добивался. Но пусть последствия этой единственной невинной шутки будут для него поучительны: с абдеритами нельзя шутить неосторожно!
И поскольку все вещи на свете имеют несколько сторон, то случилось так, что из зла, которое наш философ причинил абдеритам помимо своей воли, возникло, тем не менее, больше добра, чем можно было бы предположить в случае действия лягушачьих языков. Мужья осчастливили жен своим безграничным доверием, а жены мужей – своей услужливостью и хорошим настроением. Нигде во всем мире не было более счастливых браков, чем в Абдере. И при всем том лбы абдеритов были так безмятежно гладки, а уши и языки абдериток так скромны… как и у других людей.
Глава тринадцатая
Демокрит учит абдериток птичьему языку. Пример того, как они занимаются образованием своих дочерей
Однажды Демокриту случилось быть в обществе. В прекрасный весенний вечер он сидел в одном из тех парков, которыми абдериты украсили окрестности своего города.
Действительно, украсили?… Пожалуй, именно этого сказать нельзя, ибо откуда же знать абдеритам, что природа – прекраснее искусства и что между манерной подделкой под искусство и подлинным украшением существует различие… Но не об этом теперь речь.
Общество расположилось в тени высокого дерева на мягкой, усеянной цветами лужайке. В ветвях соседнего дерева пел соловей. Одна молодая абдеритка четырнадцати лет, казалось, чувствовала при этом нечто такое, чего другие вовсе не ощущали. Демокрит заметил ее состояние. У девушки были нежные черты лица, и в глазах ее светилась душа. Как жаль, что ты абдеритка, подумал он. Для чего тебе в Абдере чувствительная душа? Она сделает тебя только несчастной. Но не опасайся! То, что еще не испортили в тебе воспитание матери и бабки, извратят сыночки наших архонтов и пританов, а то, что они пощадят, докончит пример твоих подруг. Не пройдет и четырех лет, как ты превратишься в абдеритку, подобную многим. И прежде чем ты, наконец, узнаешь, что лягушачий язык, положенный на грудь, нисколько не опасен…
– О чем вы думаете, прелестная Наннион? – спросил Демокрит девушку.
– Я думаю о том, как мне хотелось бы сесть там под деревом и спокойно слушать соловья.
– Глупое желание! – отрезала мать девушки. – Разве ты никогда не слыхала соловья?
– Наннион права, – вмешалась прекрасная Триаллида. – Я сама всегда охотно слушаю соловьев. Они поют с таким жаром и в их трелях чувствуется что-то такое сладострастное, что мне часто хотелось понять, о чем они говорят. Я уверена, что можно было бы услышать о самых прекрасных вещах на свете. Однако вы, Демокрит, все знающий, неужели вы не понимаете соловьиный язык?
– Почему же не понимаю? – отвечал философ со своим обычным хладнокровием. – И язык всех прочих птиц тоже!
– Серьезно?
– Вы же знаете, что я всегда говорю серьезно.
– О, восхитительно! Так переведите же нам поскорей, о чем пел соловей, так растрогавший Наннион?
– Не так просто, как вы думаете, перевести его песню на греческий, прекрасная Триаллида. В нашем языке нет выражений таких нежных и страстных.
– Но как же вы тогда понимаете язык птиц, если не можете передать на греческом то, что услышали?
– Птицы тоже не знают греческого и однако понимают друг друга!
– Но вы не птица, а злой насмешник, вечно подтрунивающий над нами.
– Вот как худо в Абдере думают о своем ближнем! Тем не менее ваш ответ заслуживает того, чтобы я объяснился подробней. Птицы понимают друг друга благодаря симпатии, которая обыкновенно бывает между родственными существами. Каждый звук соловьиного пения – живое выражение чувства, и оно вызывает в слушающем сходное чувство. Таким образом, благодаря своему собственному внутреннему чувству вы понимаете то, что хотел выразить соловей. И так жепонимаю вас и я.
– Но как же вы это делаете? – спросили несколько абдериток.
После того, как Демокрит достаточно ясно объяснил им все, этот вопрос был задан чересчур по-абдеритски и заслуживал того, чтобы ответ на него не прошел для них даром. Демокрит на минуту задумался.
– Я понимаю Демокрита, – сказала тихо маленькая Наннион.
– Ты его понимаешь, ты, дерзкая девчонка? – заворчала на нее мамаша. – А ну, послушаем, кукла, что ты в этом понимаешь?
– Я не могу выразить словами, но мне кажется, я чувствую… – ответила Наннион.
– Вы слышите, она еще дитя, – сказала мать, – хотя и развилась так быстро, что многие принимают ее за мою младшую сестру. Но не будем тратить слишком много времени на болтовню глупой девчонки, которая и сама не ведает, что говорит.
– Наннион чувствует, – сказал Демокрит. – В своем сердце она нашла ключ к всеобщему языку природы и, быть может, понимает его более, чем…
– О, сударь мой, прошу вас, не делайте маленькую дурочку еще более заносчивой, чем она есть. Она и так ведет себя достаточно дерзко и вызывающе…
«Браво, – подумал Демокрит, – продолжайте в таком же духе! На этом пути, возможно, еще есть надежда для ума и сердца маленькой Наннион».
– Но не будем отвлекаться от дела, – продолжала абдеритка, которая и сама хорошенько не знала, как и за какие заслуги она имела честь быть ее матерью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39