Ни облачка, которое могло бы прикрыть палящие лучи, ни ветерка, который мог бы освежить изнывающего путника. Солнце пекло голову, высасывало кровь из его жил и мозг из его костей. Истомившийся, с пересохшим ртом, с печальными очами, ослепленными жаром и солнечным сиянием, озирается он в поисках тенистого места, какого-либо сочувствующего ему деревца, под тенью которого он мог бы отдохнуть, подышать свежим воздухом и на минуту обезопасить себя от раскаленных стрел неумолимого Аполлона. Напрасно! Ведь вам всем известна дорога из Абдеры в Геранию. Два часа – к стыду всей Фракии! – и ни одного дерева, ни одного кустика, которые обрадовали бы взор путника или защитили бы его от полуденного солнца – кругом одни пашни! Бедный Струтион сваливается, наконец, со своего животного. Природа более не выдержала… Он останавливает осла и садится в его тень… Слабая, жалкая возможность отдыха! Но как бы мизерна она ни была, это все же лучше, чем ничего!
И каким чудовищем должен быть тот бесчувственный человек, человек с каменным сердцем, который в подобных обстоятельствах отказывает страждущему собрату в тени осла? Разве можно было бы поверить, что такой человек существует, если бы мы только не увидали его собственными глазами? Но вот, он здесь перед вами, и – что еще хуже, чем сам его поступок, – он добровольно признается в нем, даже, кажется, гордится своим позором. И, стремясь превзойти любого из потомков в бесстыжей наглости, он зашел так далеко, что, будучи уже осужден почтенным городским судом первой инстанции, осмеливается утверждать даже перед этим высочайшим судилищем четырехсот, что он прав. «Я не отказал ему в ослиной тени, – утверждает он, – хотя по строгой справедливости я не был обязан разрешать ему сидеть там. Я только требовал законного вознаграждения за то, что отдав ему внаймы осла, предоставил ему также и тень, которую не сдавал ему». Жалкая, позорная отговорка! Что же можно подумать о человеке, который запретил бы истомленному путнику посидеть бесплатно в тени его дерева? Или, как бы мы назвали того, кто запретил бы умирающему от жажды чужестранцу насладиться водой из своего ручья?
Припомните, мужи Абдеры, что именно в этом и только в этом заключалось преступление ликийских крестьян, Зa подобную же бесчеловечность к Латоне и ее детям отомстил этим несчастным отец богов и людей и превратил их, для устрашения потомков, в лягушек. Ужасное чудо, память о котором живо сохраняется и как бы ежедневно возобновляется среди нас в священной роще и в пруду Латоны, достопочтенной покровительницы нашего города! И ты, Антракс, житель города, в котором это ужасное свидетельство гнева богов за бесчеловечность сделалось предметом всеобщей веры и религиозного поклонения, ты не страшишься навлечь на себя месть таким же преступлением?
Однако ты настаиваешь на своем праве собственности. «Кто пользуется своим правом, – говоришь ты, – тот никому не причиняет несправедливости. Я обязан другому человеку столько же, сколько и он мне. Если осел – моя собственность, то и его тень принадлежит мне». Разве ты этого не утверждал? И ты надеешься или твой хитроумный и красноречивый поверенный, в чьи руки ты препоручил самое гнусное дело, когда-либо рассматривавшееся судом богов или людей, надеется настолько усыпить наш рассудок волшебством своего красноречия или опутать его паутиной софистических ложных доводов, чтобы мы согласились считать тень за нечто реальное, не говоря уже о том, чтобы считать ее за вещь, на которую каждый имеет право прямого и исключительного владения?
Я бы злоупотребил вашим терпением, полномочные господа, и оскорбил бы вашу мудрость, если бы пожелал вновь привести все доводы, которыми я уже в первой инстанции доказал, сообразно с делом, несостоятельность ложных доказательств противной стороны. В настоящий момент я ограничусь упоминанием лишь немногих аргументов, поскольку это вызывается необходимостью. Строго говоря, тень не может считаться реальным предметом. Ибо то, что делает ее тенью, не является чем-то реальным или положительным, но как раз противоположностью этих понятий, а именно: это отсутствие света, который падает на все прочие предметы. В данном случае наклонное положение солнца и непроницаемость тела осла – свойство, присущее ему не как ослу, а как вообще непроницаемому телу, – единственная истинная причина тени, отбрасываемой ослом, и на его месте ее отбрасывало бы любое тело, ибо форма тени не имеет здесь никакого значения. Итак, мой клиент, выражаясь точней, сел не в тень осла, а в тень тела. А то обстоятельство, что это тело являлось ослом, а осел – домашним животным некоего Антракса из Леонова храма, – не имеет никакого отношения к делу. Ибо, как уже сказано, не ослиность, если так можно выразиться, а телесность и непроницаемость вышеупомянутого осла – причина тени, им отбрасываемой.
Однако если мы все же допустим, что тень относится к реальным предметам, то бесчисленные примеры ясно свидетельствуют, что это предмет общего пользования, на который каждый имеет равные права, а преимущественное лишь тот, кто раньше им завладеет.
Но я готов пойти еще дальше. Я готов даже допустить, что тень осла – его неотъемлемая принадлежность, подобно его ушам. Но что от этого выиграет противная сторона? Струтион взял внаймы осла, следовательно, также и его тень. Ибо в любом контракте о найме подразумевается, что сдавший в наем сдает нанимателю вещь со всеми ее принадлежностями и удобствами, необходимыми для ее использования. В данном случае у Антракса нет и тени права требовать, чтобы Струтион еще отдельно заплатил ему за тень. Дилемма совершенно неоспоримая: либо тень – часть и принадлежность осла, либо – нет. Если – нет, то Струтион и любой другой человек имеют на нее такие же права, как и Антракс. Если же она – принадлежность осла, то, сдавая внаймы осла, Антракс сдал внаймы также и тень. И его требование столь же нелепо, как и требование того человека, который, продав мне, например, лиру и заметив, что я собираюсь на ней играть, потребовал бы еще плату и за ее звуки.
Но к чему такое множество доказательств в деле, настолько ясном для простого человеческого ума, что его стоит лишь послушать и уже понятно, на чьей стороне право. Что такое ослиная тень? Каким же бесстыдством должен обладать этот Антракс, который, не имея на нее никакого права, дерзнул все же извлечь из нее прибыль! И если бы даже тень действительно была его собственностью, какая подлость отказать человеку, соседу, другу в такой малости, что трудно себе ее даже представить или назвать, отказать в том, что в тысяче других случаев совершенно бесполезно и без чего тот не может обойтись!
Не допустите, благородные и полномочные члены Совета четырехсот, чтобы об Абдере говорили, что ее суд, перед которым и сами боги не постыдились бы решать свои тяжбы, как некогда перед афинским ареопагом, оправдал такую наглость, такой произвол!
Отклонить непозволительную, несправедливую, смехотворную жалобу и апелляцию истца, приговорить его к возмещению всех расходов и ущерба, причиненного им несправедливо обвиненному ответчику в результате своего беззаконного поведения в этом деле – вот самое малое, что я требую ныне от имени своего клиента.
Незаконный истец обязан также дать удовлетворение и поистине полное удовлетворение, которое должно соответствовать величине совершенного им произвола. Удовлетворение обвиняемому, чей покой, дела, честь и добрая слава не раз нарушались и задевались в течение этого процесса истцом и его друзьями! Удовлетворение достопочтенному городскому суду, на приговор которого он безосновательно подал апелляцию в сей высокий трибунал! Удовлетворение самому этому судилищу, которое он осмелился беспокоить столь ничтожною тяжбою! Удовлетворение, наконец, всему городу и республике Абдере, которую он этим делом довел до беспокойства, раздоров и опасности!
Разве я требую слишком многого, полномочные господа? Разве я требую чего-то несправедливого? Взгляните на всю Абдеру, которая толпами теснится здесь на ступенях этого высокого судилища и во имя своего заслуженного, жестоко обиженного согражданина, более того, во имя самой республики ожидает удовлетворения, требует удовлетворения! И если почтение к суду заставляет их молчать, то это справедливое требование, в котором невозможно отказать, светится в глазах каждого абдерита. Доверие граждан, безопасность их прав, восстановление нашего внутреннего и общественного спокойствия, укрепление его в будущем, короче, благоденствие всего нашего государства зависит от приговора, который вы вынесете, зависит от выполнения всеобщего и справедливого требования. И если в незапамятные времена осел оказал миру важную услугу, пробудив своим криком спящих богов во время ночного нападения титанов и тем спас Олимп от опустошения и гибели, то пусть ныне тень осла станет залогом благоденствия, началом счастливой эпохи, когда вновь вернется покой в этот древний город и эту республику после столь многих и опаснейших потрясений, когда вновь упрочится союз между правительством и гражданами, а все прежние распри канут в бездну забвения и, благодаря справедливому осуждению одного-единственного наглого погонщика ослов, город спасется от гибели, а его цветущее благосостояние будет упрочено навеки!
Глава четырнадцатая
Ответ сикофанта Полифона
Едва Физигнат закончил свою речь, как народ, верней, чернь, заполнявшая площадь, выразила свое одобрение столь яростным и продолжительным ревом, что судьи забеспокоились, не придется ли им прервать заседание. Партия архижреца пришла в замешательство. «Тени», напротив, несмотря на меньшее количество их сторонников в Большом совете, вновь воспрянули духом и ожидали от впечатления, произведенного этой прелюдией на «ослов», благоприятных для себя последствий. Между тем цеховые старшины поспешили подать знак народу к спокойствию. И после того как трехкратное обращение герольда восстановило, наконец, всеобщую тишину, выступил Полифон, сикофант погонщиков ослов, приземистый, плотный человек с кудряшками коротких волос и густыми смолисто-черными бровями. Своим басом, перекатывавшимся по всей площади, он начал следующую речь:
Полномочные мужи Совета четырехсот!
Свет и правду узнают сразу, без всякой посторонней помощи. И в этом их достоинство перед всеми прочими в мире вещами. Я охотно уступаю своему противнику все преимущества, которые он намеревался извлечь из своего красноречия. Тот, кто неправ, вынужден пускать пыль в глаза детям и глупцам, прибегая к риторическим фигурам и оборотам, полемическим ухищрениям и ко всему прочему жонглерству школьной риторики. Разумные люди не дадут себя ослепить всем этим. Я не собираюсь определять, сколько чести и славы у потомства обретет Абдера благодаря этой тяжбе об ослиной тени «Я не стремлюсь ни подкупать судей грубой лестью, ни устрашать их скрытыми угрозами. И еще менее стремлюсь я подстрекательскими речами давать сигнал народу к возмущению. Я знаю, зачем я здесь и к кому обращаюсь. Одним словом, я вполне удовлетворюсь, если докажу, что Антракс прав. А судья уж тогда и без моего напоминания увидит, как следует поступить.
При этих словах некоторые люди из простонародья, стоявшие близ ступеней террасы, начали прерывать оратора криками, бранью и угрозами. Но так как номофилакс приподнялся со своего трона из слоновой кости, герольд дважды призвал к тишине, а городская стража, стоявшая на ступенях, ощетинилась своими длинными копьями, то внезапно опять воцарилась тишина, и оратор, которого не так-то легко было выбить из седла, продолжал: – Полномочные господа! Я нахожусь здесь перед вами не как поверенный погонщика ослов Антракса, а как уполномоченный храма Ясона и сиятельного, высокопочтенного Агатирса, теперешнего архижреца и главного настоятеля сего храма, хранителя истинного Золотого руна, верховного судии над всеми заведениями, поместьями, судами и землями храма, главы благородного рода Леонидов и прочая, и прочая, чтобы во имя Ясона и его храма добиться от вас полного удовлетворения погонщику ослов Антраксу, потому, что, в сущности, большее право – на его стороне. И то, что это так, я надеюсь доказать столь ясно и внятно, несмотря на хваленое крючкотворство моего противника, усвоенное им от его учителя Горгия, что и слепые увидят, и глухие услышат. Итак, без дальних околичностей, к делу!
Антракс отдал своего осла внаймы на один день зубному лекарю Струтиону, и отдал его не для всяких там работ, а для того, чтобы осел доставил зубного лекаря с его котомкой в Геранию, находящуюся, как известно каждому, в восьми милях отсюда. При найме осла, естественно, никто из них двоих не думал о тени. Но когда зубной лекарь спешился среди поля и, остановив осла, страдавшего от жары еще более, чем он, уселся в его тени, то, разумеется, хозяин и собственник осла не мог остаться к этому факту равнодушным.
Я не склонен отрицать, что Антракс поступил глупо, как осел, потребовав от зубного лекаря плату за тень, которую он ему якобы не сдавал внаймы. Но ведь он всего лишь потомственный погонщик ослов, то есть человек, выросший среди одних ослов и общавшийся больше с ослами, чем с порядочными людьми, и поэтому имеющий на то право и самому быть не лучше осла. В действительности его требование было просто… шуткой погонщика ослов.
Но к каким животным следует отнести того, кто из подобной шутки делает серьезное дело? Если бы господин Струтион был разумным человеком, он бы только сказал грубияну: «Дружище, не будем ссориться из-за тени осла. Так как я взял его у тебя внаймы, чтобы добраться до Герании, а не для того, чтобы сидеть в его тени, то справедливо, если я тебе возмещу потерю нескольких минут времени, вызванных моей остановкой, тем более что осел, находясь еще больше на жаре, не станет от этого лучше. На, брат, получай свои полдрахмы, дай мне немножко передохнуть, а затем с помощью всех священных лягушек отправимся опять в путь…»
Если бы зубной лекарь заговорил в таком духе, то это была бы речь честного и справедливого человека. Погонщик ослов сказал бы ему еще за эти полдрахмы «Спасибо!», а город Абдера был бы избавлен и от той сомнительной славы у потомства, которую ей обещал из-за этого ослиного процесса мой противник, и от тех беспорядков, которые неизбежно возникли с вмешательством в дело столь многих видных господ и дам. Вместо этого человек взбирается на осла, настаивает на своем безосновательном праве сидеть, по заключенному контракту, в тени осла, когда ему угодно и сколько ему вздумается, вызывая тем самым ожесточение у погонщика ослов; тот бежит к городскому судье и подает жалобу, столь же глупую и нелепую, как и оправдание ответчика.
Разве не было бы весьма полезно в качестве назидательного примера на вечные времена отрезать уши сикофанту Физигнату, моему дражайшему коллеге, и приставить ему пару ослиных ушей за ту услугу, которую он оказал общественному благу Абдеры, ибо исключительно его подстрекательству следует приписать тот факт, что зубодер не согласился на мировую, предложенную почтенным городским судьей Филиппидом. Равным образом, мой господин, сиятельный архижрец, предоставляет возможность решить предусмотрительному Совету четырехсот, какой публичной благодарности заслуживают почтенный цеховой старшина Пфрим и прочие господа, подливавшие масла в огонь из-за своего патриотического рвения. Со своей стороны, он как высший господин и судия погонщика Антракса не замедлит тотчас же после окончания процесса примерно наказать его за проявленное им во время тяжбы безрассудство двадцатью пятью ударами палок. Поскольку, однако, он располагает не меньшей властью требовать удовлетворения за причиненную погонщику несправедливость, за отказ возместить его потерянное время и мучения вьючного животного, то господин сиятельный архижрец желает и ожидает от высокого суда, что его подданному безотлагательно будет дано должное и полное удовлетворение.
Вам же, – прибавил он, повернувшись и обращаясь к народу, – я объявляю от имени Ясона, что до тех пор, пока все принимавшие незаконное и мятежное участие в злом деле зубодера не понесут за это должного возмездия, они будут лишены благодеяний, которые ежемесячно ниспосылаются храмом Ясона бедным гражданам. Dixi
Глава пятнадцатая
Впечатление, произведенное речью Полифона. Дополнение сикофанта Физигната. Замешательство судей
Эта короткая и неожиданная речь была встречена глубоким молчанием, длившемся несколько минут. Правда, сикофанту Физигнату как будто очень хотелось горячо объясниться по поводу места в речи, лично его задевшего. Но, заметив уныние, вызванное у простонародья последней частью речи его противника, он удовольствовался тем, что решил оставить за собой право на quaevis competentia по поводу отрезания ушей и прочих оскорбительных колкостей, а пока лишь пожимал плечами и молчал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
И каким чудовищем должен быть тот бесчувственный человек, человек с каменным сердцем, который в подобных обстоятельствах отказывает страждущему собрату в тени осла? Разве можно было бы поверить, что такой человек существует, если бы мы только не увидали его собственными глазами? Но вот, он здесь перед вами, и – что еще хуже, чем сам его поступок, – он добровольно признается в нем, даже, кажется, гордится своим позором. И, стремясь превзойти любого из потомков в бесстыжей наглости, он зашел так далеко, что, будучи уже осужден почтенным городским судом первой инстанции, осмеливается утверждать даже перед этим высочайшим судилищем четырехсот, что он прав. «Я не отказал ему в ослиной тени, – утверждает он, – хотя по строгой справедливости я не был обязан разрешать ему сидеть там. Я только требовал законного вознаграждения за то, что отдав ему внаймы осла, предоставил ему также и тень, которую не сдавал ему». Жалкая, позорная отговорка! Что же можно подумать о человеке, который запретил бы истомленному путнику посидеть бесплатно в тени его дерева? Или, как бы мы назвали того, кто запретил бы умирающему от жажды чужестранцу насладиться водой из своего ручья?
Припомните, мужи Абдеры, что именно в этом и только в этом заключалось преступление ликийских крестьян, Зa подобную же бесчеловечность к Латоне и ее детям отомстил этим несчастным отец богов и людей и превратил их, для устрашения потомков, в лягушек. Ужасное чудо, память о котором живо сохраняется и как бы ежедневно возобновляется среди нас в священной роще и в пруду Латоны, достопочтенной покровительницы нашего города! И ты, Антракс, житель города, в котором это ужасное свидетельство гнева богов за бесчеловечность сделалось предметом всеобщей веры и религиозного поклонения, ты не страшишься навлечь на себя месть таким же преступлением?
Однако ты настаиваешь на своем праве собственности. «Кто пользуется своим правом, – говоришь ты, – тот никому не причиняет несправедливости. Я обязан другому человеку столько же, сколько и он мне. Если осел – моя собственность, то и его тень принадлежит мне». Разве ты этого не утверждал? И ты надеешься или твой хитроумный и красноречивый поверенный, в чьи руки ты препоручил самое гнусное дело, когда-либо рассматривавшееся судом богов или людей, надеется настолько усыпить наш рассудок волшебством своего красноречия или опутать его паутиной софистических ложных доводов, чтобы мы согласились считать тень за нечто реальное, не говоря уже о том, чтобы считать ее за вещь, на которую каждый имеет право прямого и исключительного владения?
Я бы злоупотребил вашим терпением, полномочные господа, и оскорбил бы вашу мудрость, если бы пожелал вновь привести все доводы, которыми я уже в первой инстанции доказал, сообразно с делом, несостоятельность ложных доказательств противной стороны. В настоящий момент я ограничусь упоминанием лишь немногих аргументов, поскольку это вызывается необходимостью. Строго говоря, тень не может считаться реальным предметом. Ибо то, что делает ее тенью, не является чем-то реальным или положительным, но как раз противоположностью этих понятий, а именно: это отсутствие света, который падает на все прочие предметы. В данном случае наклонное положение солнца и непроницаемость тела осла – свойство, присущее ему не как ослу, а как вообще непроницаемому телу, – единственная истинная причина тени, отбрасываемой ослом, и на его месте ее отбрасывало бы любое тело, ибо форма тени не имеет здесь никакого значения. Итак, мой клиент, выражаясь точней, сел не в тень осла, а в тень тела. А то обстоятельство, что это тело являлось ослом, а осел – домашним животным некоего Антракса из Леонова храма, – не имеет никакого отношения к делу. Ибо, как уже сказано, не ослиность, если так можно выразиться, а телесность и непроницаемость вышеупомянутого осла – причина тени, им отбрасываемой.
Однако если мы все же допустим, что тень относится к реальным предметам, то бесчисленные примеры ясно свидетельствуют, что это предмет общего пользования, на который каждый имеет равные права, а преимущественное лишь тот, кто раньше им завладеет.
Но я готов пойти еще дальше. Я готов даже допустить, что тень осла – его неотъемлемая принадлежность, подобно его ушам. Но что от этого выиграет противная сторона? Струтион взял внаймы осла, следовательно, также и его тень. Ибо в любом контракте о найме подразумевается, что сдавший в наем сдает нанимателю вещь со всеми ее принадлежностями и удобствами, необходимыми для ее использования. В данном случае у Антракса нет и тени права требовать, чтобы Струтион еще отдельно заплатил ему за тень. Дилемма совершенно неоспоримая: либо тень – часть и принадлежность осла, либо – нет. Если – нет, то Струтион и любой другой человек имеют на нее такие же права, как и Антракс. Если же она – принадлежность осла, то, сдавая внаймы осла, Антракс сдал внаймы также и тень. И его требование столь же нелепо, как и требование того человека, который, продав мне, например, лиру и заметив, что я собираюсь на ней играть, потребовал бы еще плату и за ее звуки.
Но к чему такое множество доказательств в деле, настолько ясном для простого человеческого ума, что его стоит лишь послушать и уже понятно, на чьей стороне право. Что такое ослиная тень? Каким же бесстыдством должен обладать этот Антракс, который, не имея на нее никакого права, дерзнул все же извлечь из нее прибыль! И если бы даже тень действительно была его собственностью, какая подлость отказать человеку, соседу, другу в такой малости, что трудно себе ее даже представить или назвать, отказать в том, что в тысяче других случаев совершенно бесполезно и без чего тот не может обойтись!
Не допустите, благородные и полномочные члены Совета четырехсот, чтобы об Абдере говорили, что ее суд, перед которым и сами боги не постыдились бы решать свои тяжбы, как некогда перед афинским ареопагом, оправдал такую наглость, такой произвол!
Отклонить непозволительную, несправедливую, смехотворную жалобу и апелляцию истца, приговорить его к возмещению всех расходов и ущерба, причиненного им несправедливо обвиненному ответчику в результате своего беззаконного поведения в этом деле – вот самое малое, что я требую ныне от имени своего клиента.
Незаконный истец обязан также дать удовлетворение и поистине полное удовлетворение, которое должно соответствовать величине совершенного им произвола. Удовлетворение обвиняемому, чей покой, дела, честь и добрая слава не раз нарушались и задевались в течение этого процесса истцом и его друзьями! Удовлетворение достопочтенному городскому суду, на приговор которого он безосновательно подал апелляцию в сей высокий трибунал! Удовлетворение самому этому судилищу, которое он осмелился беспокоить столь ничтожною тяжбою! Удовлетворение, наконец, всему городу и республике Абдере, которую он этим делом довел до беспокойства, раздоров и опасности!
Разве я требую слишком многого, полномочные господа? Разве я требую чего-то несправедливого? Взгляните на всю Абдеру, которая толпами теснится здесь на ступенях этого высокого судилища и во имя своего заслуженного, жестоко обиженного согражданина, более того, во имя самой республики ожидает удовлетворения, требует удовлетворения! И если почтение к суду заставляет их молчать, то это справедливое требование, в котором невозможно отказать, светится в глазах каждого абдерита. Доверие граждан, безопасность их прав, восстановление нашего внутреннего и общественного спокойствия, укрепление его в будущем, короче, благоденствие всего нашего государства зависит от приговора, который вы вынесете, зависит от выполнения всеобщего и справедливого требования. И если в незапамятные времена осел оказал миру важную услугу, пробудив своим криком спящих богов во время ночного нападения титанов и тем спас Олимп от опустошения и гибели, то пусть ныне тень осла станет залогом благоденствия, началом счастливой эпохи, когда вновь вернется покой в этот древний город и эту республику после столь многих и опаснейших потрясений, когда вновь упрочится союз между правительством и гражданами, а все прежние распри канут в бездну забвения и, благодаря справедливому осуждению одного-единственного наглого погонщика ослов, город спасется от гибели, а его цветущее благосостояние будет упрочено навеки!
Глава четырнадцатая
Ответ сикофанта Полифона
Едва Физигнат закончил свою речь, как народ, верней, чернь, заполнявшая площадь, выразила свое одобрение столь яростным и продолжительным ревом, что судьи забеспокоились, не придется ли им прервать заседание. Партия архижреца пришла в замешательство. «Тени», напротив, несмотря на меньшее количество их сторонников в Большом совете, вновь воспрянули духом и ожидали от впечатления, произведенного этой прелюдией на «ослов», благоприятных для себя последствий. Между тем цеховые старшины поспешили подать знак народу к спокойствию. И после того как трехкратное обращение герольда восстановило, наконец, всеобщую тишину, выступил Полифон, сикофант погонщиков ослов, приземистый, плотный человек с кудряшками коротких волос и густыми смолисто-черными бровями. Своим басом, перекатывавшимся по всей площади, он начал следующую речь:
Полномочные мужи Совета четырехсот!
Свет и правду узнают сразу, без всякой посторонней помощи. И в этом их достоинство перед всеми прочими в мире вещами. Я охотно уступаю своему противнику все преимущества, которые он намеревался извлечь из своего красноречия. Тот, кто неправ, вынужден пускать пыль в глаза детям и глупцам, прибегая к риторическим фигурам и оборотам, полемическим ухищрениям и ко всему прочему жонглерству школьной риторики. Разумные люди не дадут себя ослепить всем этим. Я не собираюсь определять, сколько чести и славы у потомства обретет Абдера благодаря этой тяжбе об ослиной тени «Я не стремлюсь ни подкупать судей грубой лестью, ни устрашать их скрытыми угрозами. И еще менее стремлюсь я подстрекательскими речами давать сигнал народу к возмущению. Я знаю, зачем я здесь и к кому обращаюсь. Одним словом, я вполне удовлетворюсь, если докажу, что Антракс прав. А судья уж тогда и без моего напоминания увидит, как следует поступить.
При этих словах некоторые люди из простонародья, стоявшие близ ступеней террасы, начали прерывать оратора криками, бранью и угрозами. Но так как номофилакс приподнялся со своего трона из слоновой кости, герольд дважды призвал к тишине, а городская стража, стоявшая на ступенях, ощетинилась своими длинными копьями, то внезапно опять воцарилась тишина, и оратор, которого не так-то легко было выбить из седла, продолжал: – Полномочные господа! Я нахожусь здесь перед вами не как поверенный погонщика ослов Антракса, а как уполномоченный храма Ясона и сиятельного, высокопочтенного Агатирса, теперешнего архижреца и главного настоятеля сего храма, хранителя истинного Золотого руна, верховного судии над всеми заведениями, поместьями, судами и землями храма, главы благородного рода Леонидов и прочая, и прочая, чтобы во имя Ясона и его храма добиться от вас полного удовлетворения погонщику ослов Антраксу, потому, что, в сущности, большее право – на его стороне. И то, что это так, я надеюсь доказать столь ясно и внятно, несмотря на хваленое крючкотворство моего противника, усвоенное им от его учителя Горгия, что и слепые увидят, и глухие услышат. Итак, без дальних околичностей, к делу!
Антракс отдал своего осла внаймы на один день зубному лекарю Струтиону, и отдал его не для всяких там работ, а для того, чтобы осел доставил зубного лекаря с его котомкой в Геранию, находящуюся, как известно каждому, в восьми милях отсюда. При найме осла, естественно, никто из них двоих не думал о тени. Но когда зубной лекарь спешился среди поля и, остановив осла, страдавшего от жары еще более, чем он, уселся в его тени, то, разумеется, хозяин и собственник осла не мог остаться к этому факту равнодушным.
Я не склонен отрицать, что Антракс поступил глупо, как осел, потребовав от зубного лекаря плату за тень, которую он ему якобы не сдавал внаймы. Но ведь он всего лишь потомственный погонщик ослов, то есть человек, выросший среди одних ослов и общавшийся больше с ослами, чем с порядочными людьми, и поэтому имеющий на то право и самому быть не лучше осла. В действительности его требование было просто… шуткой погонщика ослов.
Но к каким животным следует отнести того, кто из подобной шутки делает серьезное дело? Если бы господин Струтион был разумным человеком, он бы только сказал грубияну: «Дружище, не будем ссориться из-за тени осла. Так как я взял его у тебя внаймы, чтобы добраться до Герании, а не для того, чтобы сидеть в его тени, то справедливо, если я тебе возмещу потерю нескольких минут времени, вызванных моей остановкой, тем более что осел, находясь еще больше на жаре, не станет от этого лучше. На, брат, получай свои полдрахмы, дай мне немножко передохнуть, а затем с помощью всех священных лягушек отправимся опять в путь…»
Если бы зубной лекарь заговорил в таком духе, то это была бы речь честного и справедливого человека. Погонщик ослов сказал бы ему еще за эти полдрахмы «Спасибо!», а город Абдера был бы избавлен и от той сомнительной славы у потомства, которую ей обещал из-за этого ослиного процесса мой противник, и от тех беспорядков, которые неизбежно возникли с вмешательством в дело столь многих видных господ и дам. Вместо этого человек взбирается на осла, настаивает на своем безосновательном праве сидеть, по заключенному контракту, в тени осла, когда ему угодно и сколько ему вздумается, вызывая тем самым ожесточение у погонщика ослов; тот бежит к городскому судье и подает жалобу, столь же глупую и нелепую, как и оправдание ответчика.
Разве не было бы весьма полезно в качестве назидательного примера на вечные времена отрезать уши сикофанту Физигнату, моему дражайшему коллеге, и приставить ему пару ослиных ушей за ту услугу, которую он оказал общественному благу Абдеры, ибо исключительно его подстрекательству следует приписать тот факт, что зубодер не согласился на мировую, предложенную почтенным городским судьей Филиппидом. Равным образом, мой господин, сиятельный архижрец, предоставляет возможность решить предусмотрительному Совету четырехсот, какой публичной благодарности заслуживают почтенный цеховой старшина Пфрим и прочие господа, подливавшие масла в огонь из-за своего патриотического рвения. Со своей стороны, он как высший господин и судия погонщика Антракса не замедлит тотчас же после окончания процесса примерно наказать его за проявленное им во время тяжбы безрассудство двадцатью пятью ударами палок. Поскольку, однако, он располагает не меньшей властью требовать удовлетворения за причиненную погонщику несправедливость, за отказ возместить его потерянное время и мучения вьючного животного, то господин сиятельный архижрец желает и ожидает от высокого суда, что его подданному безотлагательно будет дано должное и полное удовлетворение.
Вам же, – прибавил он, повернувшись и обращаясь к народу, – я объявляю от имени Ясона, что до тех пор, пока все принимавшие незаконное и мятежное участие в злом деле зубодера не понесут за это должного возмездия, они будут лишены благодеяний, которые ежемесячно ниспосылаются храмом Ясона бедным гражданам. Dixi
Глава пятнадцатая
Впечатление, произведенное речью Полифона. Дополнение сикофанта Физигната. Замешательство судей
Эта короткая и неожиданная речь была встречена глубоким молчанием, длившемся несколько минут. Правда, сикофанту Физигнату как будто очень хотелось горячо объясниться по поводу места в речи, лично его задевшего. Но, заметив уныние, вызванное у простонародья последней частью речи его противника, он удовольствовался тем, что решил оставить за собой право на quaevis competentia по поводу отрезания ушей и прочих оскорбительных колкостей, а пока лишь пожимал плечами и молчал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39